Слова

               

                Вначале было слово – утверждение
                примата разума и воли.
                Но все-таки, в начале всех начал,
                была просто жизнь!


    - Я ухожу, - произнёс он, блуждая взглядом по замкнутому пространству.
    Подобрав под себя ноги, она сидела в кресле с раскрытой книгой на коленях. Он не слышал шелеста переворачиваемых страниц. Не читает, - подумал он.
    - Ты не читаешь, - проговорил он вслух, подтверждая свое предположение, и глядя куда-то в сторону.
    - Не хочу читать, - отозвалась она.
    - Я ухожу, - проговорил он более уверенно.
    - Ты уже сказал об этом, зачем повторять? – удивилась она, внимательно вглядываясь в него.
    Под взглядом ее неподвижных распахнутых глаз он неизменно сжимался, в той или иной степени. После некоторых мгновений она предложила:
    - Ты можешь забрать все или то, что захочешь, мне это безразлично.
    Он ждал от неё других слов. Она могла бы спокойно спросить: ты хочешь уйти? Или воскликнуть? - ну почему?! Он знал, что она не признает существование многих слов, что значение некоторых из них ей неизвестно, и у нее нет желания знакомиться с отвергнутыми ею словами. Но почему-то всегда, особенно в критическую для себя минуту, он ждал от нее именно этих слов, забывая о ее непримиримом к ним отношении. Разговор – образовывая тупик, не складывался оттого, что он употреблял слова, которые она считала мертвыми. Презирая их, она переносила свое презрение, и даже ненависть, на него.
    - Я еще не думал об этом, - неуверенно протянул он, опуская голову.
    - Думай, - сказала она, поежившись. – Ты знаешь, для меня главное – это тепло. Забери все, но его оставь.
    - Но, уходя, я… - он запнулся, - я заберу и тепло.
    - Я не хочу мерзнуть, - бесстрастно возразила она.
    - Скоро наступит лето, оно… - он опять запнулся, - обещает быть жарким.
    Задерживая на нем взгляд, четко отделяя слова друг от друга, она сказала:
    - Мне лето ничего не обещало, так же, как и я ему. Я хочу тепла сейчас, - продолжила она, бледнея и сдерживая себя. – Лето еще далеко и оно может оказаться холодным, вопреки мнимому обещанию.
    - Оденься потеплее, у нас есть теплые одеяла, пледы, шали – потерпи, - предложил он, пугаясь своей многословности.
    - Я не хочу терпеть.
    - Но я… - беспомощно споткнулся он, - должен уйти и… должен забрать тепло.
    Она закрыла книгу. Впиваясь в его лицо холодным, неподвижным взглядом, прошептала:
    - Я не понимаю, о чем ты говоришь. Должен… объясни, я хочу услышать, что означает это слово для тебя?
    Обескуражено озираясь, он молчал.
    - Я вижу, ты в затруднении. Пока ты собираешь свои мысли, отвечу я. Мне известно только одно значение этого слова: это взятые или данные взаймы деньги. Я одолжила у соседки ровно пятьсот рублей до среды. В среду я верну ей ровно пятьсот рублей. До-л-жен… прислушайся. Диктат беспрерывного, замкнутого, ударного звука «о». У меня возникают ассоциации: должен, должный, положено, доллар, вождь, вошь, ложь, грош. Произнося эти слова, она брезгливо поморщилась и замолчала.
    Втискиваясь в образовавшуюся паузу, он пытался скрыть свое замешательство.
    - Но, это всеми употребляемое слово, и не знать его значения – невозможно.
    - Всеми, но не мной. Кстати, ты употребил еще одно мертвое слово невозможно, но не ответил на мой вопрос.
    - Должен – корень этого слова – долг. Это обязанность, это непременное условие гражданственности, сопричастности, - он чувствовал, что при произношении этих слов, в него вливается сила и, уже более уверенно он продолжал. – Это долг перед Родиной, перед обществом, перед природой, перед своими близкими, долг перед совестью и, наконец - это последний долг.
    Она улыбалась. Растерянно, съеживаясь под ее взглядом, он замолчал.
    - Ты побледнел от напряжения, - проговорила она, продолжая улыбаться. – Странно, так много лишних, промежуточных слов. Долг перед своей совестью? Но совесть – категория нравственная, духовная. Она – дар природы, генетический код человека. Либо она есть, либо ее нет. Какой долг у человека безнравственного? Долг перед близкими, которые не желают быть близкими? А долг перед Родиной?
    - Мы должны любить Родину, - произнес он довольно громко.
    - Вот еще одно мертвое слово – мы! коротконогий, тупой, мычащий обрубок. Почему из тебя выходят только мертвые слова? Кто такие – мы? Я вижу перед собой одного тебя, и даже если бы вокруг тебя волновалась огромная толпа, ты выражаешь только свое собственно мнение. Последний долг… так что же он означает?
    Слегка возбуждаясь, потирая ладони, он сказал:
    - Умер человек, и все, кто знали его и любили, должны отдать ему последний долг.
    - Мертвому – мертвое, - усмехнулась она. – Мертвые долгов не взимают.
    Она задумалась и после некоторых секунд молчания произнесла:
    - Необходимый, общепринятый обряд захоронения мертвого тела ты называешь последним долгом? Тогда, что такое первый долг? Рождение?
    Не дожидаясь ответа, она открыла книгу, но читать не стала. Ее взгляд, прорываясь через замкнутое пространство, устремился вверх.
    Ощущая движение воздуха и холода, он встал. Двигаясь вдоль одной стены, он напряженно искал выход, торопясь использовать промежуток, образовавшийся между ее голосом и тишиной. Я должен, должен что-то вспомнить, найти какое-то нужное слово, должен вступить в полемику и уличить ее в лицемерии и непоследовательности. Как она сказала? Диктат замкнутого звука о? Должность, вождь? Ах, вот оно: дождь! Посмотрим, - подумал он во множественном числе, - что сможет придумать она по поводу этого милого слова! Но его радость была преждевременной. Он вспомнил, как она, пронизывая улыбкой заоконное пространство, мечтательно произносила. - Плаксивое мокрое небо, плачущий день, всхлипывающий вечер, рыдающая ночь. Да, но дождь… нет, она никогда не употребляла это слово в единственном числе. Дожди опустились на землю, - говорила она, соединяя в звуках своего голоса печаль и нежность. В такие минуты он чувствовал себя одиноким и чужим. Но тогда, он еще мог бесстрашно возразить ей. - Дожди, это когда они льют по всей земле, или хотя бы в пределах города, области, страны, а этот дождь поливает только нашу улицу. Она не спорила, ее правда была ей очевидна. Все напрасно, - успел подумать он, ощущая спиной ее взгляд и, не поворачиваясь, обречено возразил:
    - Если так рассуждать, то все слова окажутся мертвыми, в той или иной степени.
    Не принимая во внимание его замечание, спокойно чуть насмешливо, она спросила:
    - Почему ты никогда не употребляешь глаголы: люблю, хочу, с частицей не, или без нее? Это так просто. У меня нет долга перед Родиной, но я  люблю ее без всяких условностей и оговорок. Я не люблю мертвых, потому, что это несправедливо и больно. Я не люблю похоронных церемоний, потому что не хочу обречено созерцать лицемерие и пафосность этого ритуала. По-твоему так: я должна родиться помимо своего желания, должна жить, даже если не хочу, должна заниматься тем, чем не хочу заниматься, должна кого-то любить по долгу, должна хоронить по долгу, а затем, отдав все долги, должна умереть не тогда, когда захочу, а когда должна буду это сделать. Беспрерывная цепочка невозможностей. Кто-то, жонглируя по долгу, дергает меня за ниточку, к которой я привязана. Эту ниточку можно оборвать – это всегда непредсказуемо и опасно, но… можно развязать – это сложно, трудно, и… прекрасно. Я не хотела твоего ухода, но ты должен уйти не по желанию, а по долгу. Я хочу оставить тепло, но ты должен его унести. Все это абсурдно и грустно.
    Остывая все больше, он смотрел на нее широко открытыми глазами, прижимая свое легкое, дрожащее тело к стене.
    - Отойди, пожалуйста, - досадливо бросила она. – Ты загораживаешь картину, которой я хочу любоваться. Вдруг ты должен будешь унести именно ее! Но прежде, чем отойти, поправь ее. Она чуть перекосилась и река, изображенная на ней, может повернуть вспять, а я этого не хочу.
Поправив картину, суетясь, он отошел вправо.
    - Ты плохо выглядишь, ты очень побледнел, даже пожелтел, - заметила она, вглядываясь в его лицо.
    Он пожал плечами, покрутил головой, и выдохнул:
    - А ты порозовела, твои щеки, как лепестки роз, и глаза блестят, - он хотел добавить золотистым блеском, но почему-то струсил и не сказал.
    - Да, ты прав, я ощущаю тепло. Что же ты стоишь, и не уходишь? -  удивленно, но больше равнодушно спросила она, не сводя глаз с картины.
    Свободный от ее пристального внимания, он воспрянул.
    - Тебя занимает эта картина, что в ней такого?
    Не переводя взгляда, отчего он почувствовал себя еще более свободным, неузнаваемым голосом, прозвучавшим издалека, она ответила:
    - В этой картине заключен кусочек жизни.
    Я должен освободиться от ее влияния, - подумал он и, возвращая поникшим плечам приподнятость, а опущенной голове достойное положение, громко, уверенно, затягивая паузы, воскликнул:
    - Какая жизнь? Кусочек холста или картона, разрисованный, в лучшем случае, исписанный засохшей уже краской. Несуществующие деревья, несуществующая вода, трава, невнятные цветы. Ничего примечательного и захватывающего. В чем смысл этой картины? Я не вижу его.
    - Ты опять вторгся в меня еще одним мертвым словом: смысл. Уродливое, грубое слово. И опять этот ужасный звук ы, зажатый непроизносимыми согласными, - откликнулась она и, не отводя взгляда от картины мечтательно, завораживающе заговорила:
    - Я вдыхаю запах свежей листвы, еще не успевшей запылиться и огрубеть. Я слышу шелест молодой, сочной травы, и ощущаю суету крохотных, юрких существ. Мои ноги ласкает прохлада живой речной воды, не взбаламученной крикливыми пришельцами. Моих щек касается теплый, нежный ветерок. Мои веки тяжелеют от блаженства, которое я испытываю. Там, - вдали, я вижу дорогу. Она чуть просматривается, но я все-таки ее вижу. Насладившись покоем и безмятежностью летнего дня, я – счастливая и оплодотворенная жизнью – пойду по этой таинственной дороге. В этой картине заключена жизнь: безрассудная, обворожительная, прекрасная и божественная.
    - Я должен уйти, - прошептал он, совершенно испуганный.
    - Так иди, чего ты медлишь? – улыбнулась она, не глядя на него.
    - Да, но я должен забрать… - мямлил он.
    - Унести тепло, - договорила она, продолжая улыбаться. – но ты не сможешь это сделать, потому что тепло вошло в меня. Вне меня – его нет. Понимаешь, о чем я говорю? Ты слишком долго топтался, отдавая долг, и оговаривая какой-то несуществующий смысл.
    - Понимаю, - пролепетал он, вдавливая себя в кресло.
    - Ты стал совсем маленьким, и лицо у тебя – лимонного цвета. Такое впечатление, что ты растворяешься и улетучиваешься. Я сочувствую тебе. Но если бы ты просто ушел, и не употреблял столько мертвых слов, все сложилось бы иначе. Но ты всегда любил обескровленные слова: вынужден, мы, смысл, долг, не может быть, невозможно, напрасно, нельзя, кажется, обстоятельства, при условии, при случае, как-нибудь, что-нибудь, прояснится, утрясется, должен… и еще много других. Они разрушили тебя.
    Она замолчала. В это время, через отверстие в верхней части замкнутого пространства – образованного ее взглядом – проскользнул совсем еще юный, солнечный луч. Он заметался, запрыгал по стенам, но коснувшись ее лица, замер, разгораясь ярким сверкающим светом. Улыбаясь, приветствуя появление луча, она сказала:
    - Ты знаешь, в этом странном мире существуют три слова. Всего три слова: Жизнь, Любовь, Желание. Они имеют свои цвета: Зеленый, Алый, Синий – три цвета с великим множеством оттенков. Слова – колокольчики, каждый со своей музыкой, со своей тональностью, с бесконечными вариациями. Когда звенят эти чарующие, волшебные колокольчики, все становится возможным.
    Она задумалась и вдруг предложила:
    - Я хочу оказать тебе услугу, пока есть еще время.
    - Как? – выдохнул он чуть слышно.
    - Попробую оживить пару твоих бескровных слов, соединяя их с живыми. Например. В этом нет смысла, но я должен это сделать, хотя я этого не хочу… Или: весь смысл в том, что я никому ничего не должен, но я сделаю это потому, что хочу это сделать... ты чувствуешь, какая нелепость? Нет, ничего не получается! В этих словесных сооружениях все коряво и даже непристойно. Нет единства, гармонии, взаимосвязи. Это похоже на картину, возникающую в моем воображении: душистая, свежая роза на развале всевозможного хлама – устаревшего, полусгнившего, вышедшего из моды, но претендующего на историческую ценность и раритетность. Прости, я хотела тебе помочь, но как видишь – вопиющая несовместимость.
    - Мне жарко! – воскликнула она, сбрасывая с себя всю одежду. – я хочу танцевать! Я не люблю приглашать. Люблю, когда меня приглашают, люблю в танце прижаться к партнеру, но когда прижаться не к кому – танцую одна.
    Она закружилась. И сразу же, аккомпанируя, зазвенели колокольчики. Их звонкие голоса, сливаясь, рождали негромкую, безупречно стройную, пленительную мелодию.
    Последнее, что он видел, перед тем, как исчезнуть – ее огромные, сияющие, зеленые глаза, ее пылающие щеки. И когда ее верхняя губа, брызжущая вишневым соком, приподнялась уголком – по-детски забавным и лукавым – его ослепил блеск ее чуть розовеющих перламутровых зубов. Ее тело было усыпано лепестками роз. Освещенные огненными  лучами закатного солнца, приподнятые края лепестков, плотно прильнувшие к её телу своей серединной выпуклой частью, были похожи на бархатистые крылья диковинных бабочек.
    Она кружилась, и ее иссиня-черные волосы, разлетаясь веером, касаясь узкой талии, послушно и чувственно замирали ровной шелковой волной у розовой нежности очаровательных, круглых ягодиц.
    Уже почти невидимый, он продолжал любоваться ею. Ускользающие мысли, не останавливаясь, неслись одна за другой. И вдруг одна из них, замедляя движение, выстроилась в одну единственную, стройную фразу: Я мог бы уйти и сохранить себя, но тогда я не смог бы увидеть эту ошеломляющую красоту! Я счастлив, все произошло по моей воле, по моему желанию.
    Оплодотворенная его теплом – счастливая, свободная – она танцевала, кружилась, распространяя тончайший аромат свежих роз.


                Пятница.
                20.02.2002г.