Брат

У меня был брат. Не у всех девчонок в нашем классе были братья, а у меня был. Да ещё старший!
    Он был старше меня на целых 4 года. Во взрослой жизни это неощутимая разница, а в детстве – очень заметная.
    Он пошёл в школу в 6 лет, 7 ему исполнилось в ноябре и, поэтому, в классе  был самым младшим. Учился неплохо по сравнению с другими мальчишками, хорошо соображал в математике, физике, химии. Ничем не выделялся, был скромным и добрым.
    В детстве мы, как и все дети, дрались, а от взрослых чаще попадало ему за наши «битвы», ведь он же старший.
    Когда он поступил в институт и уехал учиться в Казань, я каждый день плакала скучая по нему. А он, приезжая, всегда дарил мне подарки: духи, ручки, косметику, сумки, тюльпаны нам с мамой к восьмому марта (у нас в городе купить живые цветы в это время года было невозможно) и многое другое.
    В те годы, когда не было мобильных телефонов, да и обычные стационарные телефоны были редко у кого, люди часто писали друг другу письма, поздравительные открытки. У брата был какой-то особенный вкус: он очень любил покупать открытки, но выбирал не яркие аляпистые, нарядные букеты, а скромные, я бы сказала утончённо-изящные, художественные работы. Почерк у него был не очень и, поэтому, писалось на них немного, обычно кому и от кого.
     Когда я закончила школу, то поехала в Казань поступать в «Его» институт, хотя он меня долго отговаривал. Пока я училась на 1 и 2 курсах, он тоже ещё учился в институте, т.к. брал академический отпуск, а потом, уже со своей женой, уехал в Туркмению, потому, что из-за болезни ему нужен был тот климат.
Я снова осталась одна, только уже в Казани. Теперь я отсылала ему посылки или деньги, когда ему было туго.
Когда я заканчивала институт, вернулся брат с семьёй. Я была счастлива, ведь брат снова рядом. Но счастье длилось совсем недолго: он по-прежнему болел, а новая работа здесь окончательно подорвала его и без того слабое здоровье.
       Он попал в больницу в феврале. Месяц пролежал в республиканской больнице в Казани, потом простудился и лежал уже в нашей городской. А когда я приехала на майские праздники, то застала их с мамой в больнице обоих: у мамы гипертония, а у него плеврит. Он не мог лежать – задыхался, спал только сидя, ноги сильно отекли.
     Третьего мая мы с папой отвезли его на такси в республиканскую больницу.  Нас с ним оставили там, а папа с таксистом уехали обратно.
       В первые дни состояние улучшилось: спали отёки, исчезла одышка. Через 3 дня у него родился сын. Когда он узнал об этом, то очень сожалел, что не может купать его, соблюдать всякие правила и нормы для новорожденных детей (ведь старшей дочерью он занимался сам).
      Улучшение  было недолгим. На восемнадцатый день нашего пребывания в больнице брата не стало.
        Всё это было как в страшном фильме, но со мной. Только помню, что врачи выгнали меня из палаты, что-то там с ним делали, а я сидела на полу больничного коридора и только повторяла без конца: «Ой, мамочка… Ой, Господи… Ой, мамочка… Ой, Господи…», словно забыла все слова на свете и ждала помощи от тех, к кому обращалась.
      Много лет потом я ненавидела месяц май. Я чувствовала его приближение уже в апреле, на сердце была тревога и тоска. А от запаха черёмухи душили слёзы, напоминая мне больничную палату с букетом на столе.
       В родительском шкафу висело осеннее клетчатое пальто брата, в карманы которого мы с мамой подкладывали игрушки и сладости, а его старшая двухлетняя дочь с радостью забирала эти гостинца, свято веря, что это папа ей присылает.
      А за огородом, в овраге, по-прежнему заливались соловьи, Его соловьи. Ведь  он каждое лето ставил палатку в огороде, чтобы слушать соловьиное пение.
     С ранней весны я до ночи пропадаю в огороде, чем вызываю недовольство своей семьи. А я слушаю, как поют соловьи и мне кажется, что  поют они для Него, не подозревая, что Его нет с нами уже много лет.



13.06.2014.