5. Развод семейной жизни

Муж Татьяны Леонид возвращался домой в распрекрасном настроении, от калитки до крылечка шел с засунутыми в карманы руками, выписывая ногами кренделя-фигуры матросского танца. Программу выполнили без сучка, без задоринки, сама Анфиса Степановна из областной культуры оценила положительно. Немного отметили узким кругом это событие. Потому и вернулся затемно, ставни уже были закрыты и в доме горел свет. За столом сидели теща, жена, рядом с нею парень, по виду родственник. Родственников у тестя много, приезжая в город, они всегда заходят чая попить и частенько остаются с ночевой.

- Как удался концерт? - проявила любопытство теща, поднимаясь и беря чистую тарелку с поварешкой.

Лишь стоило ей открыть крышку кастрюли - по кухне так благодатно пахнуло наваристыми на мозговой кости горячими щами, что Леня чуть не заикал с голодухи. Выпить они, отмечая положительную оценку Анфисы, безусловно выпили, только закусить было нечем. "Эх, культура наша бестолковая", - подумал он, улыбнувшись всем жизнерадостно и воодушевленно.

- Отлично. Три раза на бис вызывали мой матросский танец. Ноги отваливаются.

- Их всегда на бис вызывают, - похвалилась теща перед незнакомым родственником, - проходите, Леонид, садитесь с нами кушать.

"Как чужому говорит: "садитесь с нами кушать", - немного покарябало Леню, - разве он иждивенец? Он вкалывает, дай бог каждому!" Неторопливо, по-матросски вразвалочку, сходил, вымыл руки, причесался, осмотрел себя в зеркало, и при полном молчании компании занял место за столом, но не то, на котором сидел обычно - там расположился гость, а с краю.

Уже случалось такое и прежде, во имя дорогих гостей его, не долго думая, смещали на дальний край стола, на что он старался не обращать внимания. Протянул руку: "Леонид". Гость пожал крепко: "Ларион". Но кто такой и откуда говорить не счел нужным, и ни Татьяна не объяснила, ни теща. Леонид отмел все эти соображения в сторону, набросился на еду. "А, черт с ними! Такая вкуснотища, пусть молчат сколько влезет, а я проголодался".

Спросил добавки, окончательно возвращаясь в свое обычное веселое расположение духа, что охватывало всякий раз по возвращению домой, в уютную семейную обстановку, в тот раз и навсегда заведенный порядок вещей, который ему не нужно здесь поддерживать, для того существует тесть, а на столе, после добавки первого, уже второе поднесли - для того есть теща. Будет и пирог сладкий на третье, воскресенье как-никак. А потом, обсудив семейные новости, вдвоем с его Татьяной удалятся в их светёлку, где начнут обниматься и жизнь пойдет еще веселее! Ну что ему какой-то там Ларион? Да бог с ним, пусть посидит вечерок на законном лёнином месте, не жалко.

- Откуда сальце бог послал? - спросил, культурно накалывая кусочек вилкой.
- Первомайский район.

"Конечно, деревенский родственник. Такой же плечистый, как тесть и теща, даже чем-то похож на Татьяну. Ясными глазами беспечальными. А тёщенька приуныла что-то. Наверное, с ночевкой приехал".

- Отец скоро будет?

- Скоро, - ответили хором Татьяна с тещей, глядя в разные стороны: теща в окно, а Татьяна на руки Лариона.

"Близкий родственник", - утвердился Леонид в расчетах. - Не меньше, чем на три дня приехал". Но когда уже доедал второе, вдруг насторожился: "А чего молчат, как на похоронах? Обычно, приедут, так разговоров не оберешься - за полночь, всех помянут деревенских, у кого чего, с одной околицы пройдут до другой".

Глянул на тещу с некоторым удивлением, та, решив, что ему надо еще какой добавки, глянула вопросительно, и тотчас отвела взор в сторону, будто от тяжелобольного, который неизлечим, но того не знает и рассуждает весь день о новейших методиках лечения, по минутам блюдет выполнение процедур, назначенных врачом.

"Комплект чистого белья жалеет для гостя, - подумал с хитрой усмешкой, - не иначе. Стирать не хочется на руках, но некуда не денешься, придётся, раз стиральная машина сломалась". Доел уже второе, отодвинул тарелку, и снова неприятно удивился, чего так странно глядят на него, будто точно совсем при смерти он, вздыхая попеременно.

- Что молчим? - спросил иронически, испытывая полное удовлетворение от прожитого дня, концерта, своего номера, тещиного ужина, Таниной красоты, - гость за столом, а они словно на похоронах. Хотите, анекдот расскажу?

- Не надо, - отказалась Таня.

- Новый анекдот, сегодня только услышал, нормальный, смешной, почему не надо? Я же понимаю... приличия.

Недоуменно покосился на Татьяну и гостя, что сидели слишком одинаково, прямо, выделенной парой, вроде помолвленных и неожиданно всё понял.

-А, ясно. Извините тогда.

Жена облегченно вздохнула.
- Мы с тобой расстаемся, Леонид, расторгаем наш брак.

Да. Вот оно. Леониду вдруг сделалось очень душно и неудобно сидеть на чужой табуретке, за чужим столом, в чужом доме, захотелось убежать от стыда куда подале. Почему-то вновь ощутил голод: "А где третье? Пирог сладкий с яблочным повидлом чего не режут?". Но разговор зашел слишком серьезный, уже не до сладкого. Он опустил голову.

- Когда?

Татьяна ответила серьезно, бесповоротно:

- Сегодня.

- Погодите, но как же так? - изумился Леонид. - Как же так? Почему вдруг, без предупреждения?

- Я люблю Лариона. Завтра мы с тобой отнесем заявление на развод. Детей у нас нет, должны быстро оформить. Ты переночуй у кого-нибудь из знакомых, хорошо? А завтра часам к десяти приходи, отпросись с репетиции.

- Как же так? А я? Вы с Ларионом, а я? И к каким знакомым? Ночью?

Посмотрел на тещу обиженно, почему не защищает перед этими двумя? Перед Фомой, небось, всегда защищала. Но теща провалилась в глубочайшую задумчивость, словно бы уснув на своем месте и улетела в снах далеко-далеко, нет ее здесь, лишь тело недвижное покоится. Леонид не то, чтобы испугался, просто растерялся здорово, и в то же время чувствует, что не обманывают его, правду говорит жена: уже за день все обмозговали, рассчитали, теперь доводят до сведения. Мысли порхнули в разные стороны, запутались, отрывочно скользя в голове: что же это такое?... да как же это так?... что она говорит, когда вчера еще... да вечером думали, когда ребенка родить... и ночью обнимала... ну куда ему сейчас, на ночь глядя... податься?

Девчонка та по мазурке опять подмигивала... а тут вдруг, ни с того, ни с сего - уходи вон... и так холодно смотрит... девчонка - чертовка, адреса ее не знает, и даже имени не помнит... как чужая стала, за один день испортилась... разве так бывает, чтобы за день, а?

Сердце само собой уронилось под стол и там хлюпнуло беззвучно. Холодно, зябко. Ощутил Лёня себя всем абсолютно чужим. Дом, к которому вроде привык, будто к родному, в первую голову враждебен, выпихивает вон. Даже при первом здесь появлении было лучше. Жена Татьяна всем своим видом требует, чтобы он уходил немедленно, забирал вещички да уматывал куда подальше... А если некуда? И не хочется... прижился, привык и жена любимая, которая вдруг сделалась не женой. Теща, тесть, семья, разве можно так сбивать спонталыку? Не по людски это.

Но супруга неумолимым взглядом толкает вон из-за стола, прочь из дому уходить требует, давит с неимоверной силой, под действием оного хочется встать и бежать, бежать без оглядки куда-нибудь, не разбирая дороги, падать в грязь, ругаться матом и дальше бежать.

Немедленно, без разговоров, прямо сейчас. Уж очень стыдно ему здесь среди них находиться. Жаль, слишком устал, наплясавшись за день, поэтому продолжал сидеть, собираясь с силами. Коли не наплясался бы до икроножных судорог, тотчас бы встал да ушел, но продолжает сидеть на месте, вроде бы и не слишком расстроено выглядя, рассматривает, изгонявшую его жену в узкий прищур.

Сидел и смотрел, смотрел, чувствуя, как затекают с каждой минутой сильнее ноги, а жена зрит сурово и удивлённо: чего не убираешься вон, не собираешь вещей, не прощаешься, коли приказано? Оказывается, этот вопрос она решает. Когда идти вместе спать, а когда собирать чемодан и проваливать на все четыре стороны.

"Какая все волокита, - подумал работник культуры, через силу поднимаясь из-за стола, - развод, да еще придется в милицию идти с паспортом, очередь там, конечно, страшенная... выписываться, отметку ставить об убытии, сразу-то не выйдет уехать. Или в городе остаться?".

Направился в спальню, где тоже через силу, как вареный, принялся вытаскивать свои вещи из шифоньера, укладывать в чемодан. Вещей оказалось неожиданно много: пальто зимнее, пальто демисезонное, два костюма, трусов семейных аж семь, рубашки, ботинок двое, туфли... все сразу и не унесешь, накупили они с Татьяной ему обнов. А куда, куда он пойдет?

Да хоть куда, ему все равно, если жизнь порушена. Она его не любит больше, да и он ее в ответ, тоже не любит, так сильно захолонуло вдруг сердце от измены, возненавидело, да, да! - ведь она ему изменяет сейчас при всех, когда он все еще ее муж! За такие дела изменщицу надо гнать вон, но в том-то и дело, что не имеет прав - дом не его. Все поставили с ног на голову, поэтому не виноватую изгоняют, а она его. Да и черт с ними со всеми, жить надо в своем углу - впредь наука будет. К кому бы на ночь определиться на постой?

Пришедший с работы Фома увидел за столом все те же лица: Татьяна, Ларион, будто бы и не уходивший, а у дверей со странной улыбкой стоит на выход Леонид с двумя чемоданами.

- Куда собрался, на ночь глядя?

Зять замялся. И все прочие молчали натянуто, но так понятно, что Фома аж удивился: как это он в обед проглядел, кого Татьяна в дом привела? Нового мужа себе. Самостоятельная дочка у них, и в первый раз из колхоза привезла кого хотела, а теперь опять съездила и следующий объявился. Но слишком уж самостоятельная.

- В командировку что ли?

- Нет, - замялся Леонид, - совсем ухожу.

- А этот на замену? - спросил, по-прежнему обращаясь к зятю.
- Выходит так.

- Нет, здесь фокус не пройдет. Муж должен дома ночевать, с женой, а гость в гостинице. Ларион - хороший человек, но, извини, придется тебе уйти. Я думал, ты просто знакомый Татьяны, а ты, оказывается, полюбовник. Придется очистить помещение.

- Я не любовник ей.

- Тем более тогда. Хлеб тебе возвращаю, купил в пекарне, сегодня в тех местах подрабатывал, ничего, хороший хлеб, для своих сотрудников небольшую партию пекли и меня отоварили. Так что, собирайся, брат, и уходи, сало возьми, не забудь. Раз не все съели - еще пригодится где-нибудь.

Татьяна поднялась из-за стола вслед за Ларионом.

- Я тоже уйду.

- Сбегать можешь. Бывает частенько, что жена неверная сбегает за любовником, беги, препятствовать не буду. Но, думаю, лучше все-таки сначала развестись по доброму, зато потом жить как люди, чем бегать туда-сюда.

Ситуация вдруг поменялась ровно на противную, и буквально за считанные секунды. Леонид вернулся за стол, Ларион ушел, Татьяна кинулась было его провожать, скоренько вернулась, заперлась в спальне, плакать о своей несчастной судьбине: хоть не со злым свекром живет, с отцом родимым, а ровно как в неволе - счастья нет, что папаша хочет, то с ее судьбинушкой и ворочит, не дает жить счастливо, законник выискался!

А как же без закона, девушки? Вот, к примеру, просил Якова шофер-Витька помочь ему яму возле дома поближе к дороге вырыть ковшом, там земля так плотно спрессована, что и ломом не уковырнуть. Для домашнего мусора.

Тракторист, естественно, отказался, не пошел на поводу самовольного шофера. Откуда нам знать без закона: где на улице яма вырыта полезно, а где бесполезно, ведь и так пройти негде станет, если кругом каждый для себя улицу перекопает. А что будет, если самовольно ковшом дорогу начнут ковырять для своего мусора? Нет, брат, на то закон и существует, его соблюдай и не будешь вреден другим. Живи без пакости, и жизнь твоя будет хорошая.

- Твоя жизнь разве хорошая? - попыталась ущипнуть мужа Фрося.

- Моя нормальная. У нас для хорошей жизни климатические условия слишком вредные. На морозе цемент неправильно застывает, смерзается, строить полгода невозможно. У нас рабочий человек, который честно работает и за свой счет существует, никому не вредя, очень хорошо жить не может. Зарплаты все одно не хватит, даже если вообще не отдыхать, как Паша Нюрин - работая круглосуточно и без выходных. В относительном достатке жить возможно. В лучшем случае. Своим горбом не нажить хором. Дом есть и слава богу, а без дома вообще сгинешь.

Леонид остался в скучном настроении, слушая вразумительные речи тестя. Они не вдохновляли на подвиг, своего дома, увы, нет, значит сгинуть можно зимой запросто, примёрз в миг - да шлеп на дорогу сосулькой-воробьем под валенки прохожим. Никто не подберет, разве баба-кошка, которая чужое тепло любит.

Ларион отправился к трамвайной остановке не той дорогой, что пришел, интереса ради решил обогнуть квартал с другой стороны - не любил хоженых троп. Время позднее, на фонарях вдоль дороги высоко горели лампочки, ни машин, ни людей. Тишина. Тротуар за кустами и вовсе темен, местами земля под ногами ровная, утоптанная, местами песок голимый, а ничего: иди да иди, в одной руке чемодан, в другой сумка. Заедет к приятелю, у него переночует.

Все равно с Татьяной будут жить вместе, вот не ожидал такого счастья! На удачу ехал. И приехал. Победа будет за нами, возражения не принимаются. Разве такой должен быть у Татьяны муж? Танцор-воробышек из Дома культуры? Несерьезно это. Толи дело Ларион - косая сажень в плечах, уважаемый работник, передовик, в любом деле - первый.

Чуть не наткнулся на человека, сидящего на низенькой скамеечке по траектории чемодана. Поздоровался и дальше. И вдруг нехорошо стало, за угол свернул, трамвайную линию на соседней улице увидел, там свет, вагоны трезвонят где-то вдали. По дороге, тоже светлой от фонарей, люди ходят, а по тротуару никто.

Темновато здесь у высоких заборов, да от выращенных кустов. Проникла под сердце Лариона ни с того ни с сего тревога. Оглянулся - никого. Впереди тоже пусто, а тревога разрастается, как на дрожжах. Остановился, встал спиной к забору, принялся кусты прощупывать взором, что ему за шорох чудится совсем рядом?

Тут и прилетело по голове из-за того забора. Очнулся быстро, но уже никого, тихо, не шебуршит ничего. Ни чемодана, ни сумки, ни денег в кармане. Хорошо документы оставили. Слава богу. Без документов - полный швах, мастерски обчистили.

Поднялся с земли, голову ощупал, шишка здоровая, крови нет. Или в милицию? Да ну их, будешь заявление всю ночь писать, допрос с тебя снимут с неохотой, нужно им новое дело? Нет. Надо скорей к приятелю добираться. Все равно ничего не найдут. Если бы документы сперли, хочешь - не хочешь, пришлось бы в отделение идти, а так не стоит и время зря терять. Эх, город, город, воровская сторонушка. Впрочем, и село тоже нынче поселенцами занято уголовными, шлют их кучами, шайками-лейками из Москвы в сибирскую деревню как колонию-поселение, а воры сами деревню перевоспитывают, всех под себя подмяли, колонизировали.

Не знаешь, куда и деваться: деревня под уголовниками пьяная, бездельная, приблатненная, не хочет работать ни на колхоз, ни на себя. И Ларион тоже не хочет за так вкалывать, думал по любви в городе жить, по справедливости жизнь свою строить, но как-то не очень пока получается.

Голова болит, кружится, куда теперь ехать приятеля в потемках искать, если даже на трамвай мелочи не оставили подонки, все до копейки из кармана выгребли. Решил вернуться к Татьяне, попроситься переночевать хоть на кухне до утра. Утро, оно всегда вечера мудренее, там видно будет, что делать.

В желтом доме с закрытыми синими ставнями его приняли, поохали, расспросили, не видел ли кого, перед тем, как по голове получить? "Не видел, только предчувствовал, а разглядеть ничего не смог. Хотя погодите, до того, перед тем как на соседний квартал свернуть, заметил на углу сидел человек низенько, папиросу курил, я чуть его чемоданом не зашиб, так низко приспособился сидеть. Извинился, поздоровался, а он ничего не ответил". "У крайнего дома?". "У крайнего". "Тогда ясно, Упырь это был. Да ладно, успокойся, не переживай напрасно, что с возу упало - то пропало, жив и слава богу!".

Почему-то Ларион после удара по голове слегка избавился от любви к городской красуле, уже не такой необходимой казалась Татьяна для его жизни. Да и какая у них здесь жизнь? Не далеко ушла от колхозной: тоже, с утра до вечера работать за так, в качестве натуральной оплаты таскать через проходную, что плохо лежит, хоть гвоздей горсть со стройки, хоть булку хлеба с хлебозавода. После дневной государственной работы дома вечерами огород полоть, поливать, чтобы с голоду не вымереть, калымить по воскресеньям и в отпуске, как Фома.

Работать непрестанно, немножко подворовывать, чтобы только-только выжить. Те же воровские законы процветают, кругом блат и воровство. Жиганы с деревенского спецпоселения срок отгуляв, в город перебираются. Москва всю Россию ворьем снабжает, сама чистой хочет быть от сто первого километра, как витрина социализма, полная деликатесов, порядка и справедливости. А не рвануть ли ему в Москву? За хорошей жизнью? Работать он умеет, получит в общежитии комнату - Татьяну к себе заберет.

Решил Ларион не оставаться на ночь, да и неудобно всем будет, попросил у Татьяны пятьдесят рублей, сказал, что вышлет с первой получки из Москвы, а потом и ее возьмет с собой в столицу. Татьяна деньгами выручила, собрала в дорогу припасов, но провожала во дворе как-то глаза опустив, приуныла и на прощанье головокружительно целовать не стала, почувствовала, что Ларион жар растерял от своих злоключений.

Деньги он, конечно, вышлет, без вопросов, однако, чтобы позвать впоследствии к себе жить - это вряд ли. Вот кабы здесь остался, квартиру снял поблизости у той же Дарьюшки, то быть им вместе навсегда, в счастье и любви, но нет, Ларион вдруг резко расхотел здешней чужой жизни, где вечером трудно до трамвая дойти по улице, не пострадав при этом физически и материально.

Приехал с утра радостный механизатор к любимой девушке с чемоданом и баулом, мечтая остаться вместе навсегда, но попал к чужой мужней жене, от которой ушел с подаренной сумкой в Москву и снова теперь ровно навсегда. Татьяна его проводила до калитки, а на улицу не вышла, вернулась сразу домой.

Двинулся Ларион опять в сторону трамвайной остановки, но уже не в ту сторону, куда прежний раз ходил, в другую подался. Остановка все равно на соседней улице располагается посреди квартала, большой разницы нет, как квартал обогнуть: туда аль сюда. В одну сторону уже сходил. Пора другую испробовать.

А тут такое дело приключилось: еще днем сын Витьки-шофера мальчик Кеша у поленницы поймал маленькую серенькую мышку, скорее мышонка даже, в кулак зажал - одна головка с черными бусинками глаз наружу торчит, и стал думать: что бы этакое над мышом cотворить интересненькое? Вот, например, здорово будет использовать в виде живой приманки для Черного кота, который стащил у Кеши голубя. Привязал мышку за хвост ниткой у калитки на улице, зарядил ружье не ранеткой, а галькой, затаился рядом в кустах и стал ждать. Мышонок быстро освободился и чуть не утек.

Кеша покрепче, на двойной узел привязал его за лапку, но и тут крысиное отродье выкрутилось - перегрыз нитку и потек по песку. "Вот гад какой хитрый, - рассердился Кеша, - что мне с тобой, собака такая, сделать? Куда девать? Сообразил скоро: налил воды в ведро и пустил плавать в него мышку, проверить на живучесть. Мышонок быстро плавал кругами, а на стенку вскарабкаться не мог. "Поплавай, пока проверю ловушки на котов". Сходил, проверил рыболовные крючки, привязанные к леске, на которые надеты кусочки свежего мяса, те оказались пустыми, только мух вокруг развелось до черта.

А мышонок к тому времени намок и утонул.

Вытащил Кеша его из ведра, противно-мокрого, и удумал новую штуку: привязать дохляка к ветке тополя, чтобы он болтался на уровне головы взрослого человека посередь тротуара. "Вечером устрою вам по мордам, - радовался Кеша, представляя, как идет какой-нибудь верзила, бац - наткнется носом на мокрое, мохнатенькое, вонючее, перепугается и убежит! Вот уж, он, Кеша, посмеется над дураком! Одно плохо - в темноте по тротуарам мало кто ходит, норовят по проезжей части, в свете фонарей передвигаться. "Да ничего, авось какой простофиля все равно попрется!"

Мастерить подобные пакости Кеша обожал. Все нутро его радовалось и хохотало громким хохотом, когда кто попадал в его ловушку, как прошлый раз, когда выкопал яму, застелил ее сверху ветками, листьями и присыпал слегка землей. Вот радости было, когда прохожий, что вышагивал с умным видом, серьезный такой, да в нее улетел со всего маху!

Как говорят, от судьбы не уйдешь. Высоковат оказался Ларион для городского тротуара: шел-шел и дошел до того места, где Кешечкин подвесил за хвост с тополиной ветки на ниточке дохлого мокрого мыша. Тот ни мало не высох, только коготки высунул и окрысился зубенками, вися вниз головой и надо же такому быть, что в полной темноте попал Лариону на полном ходу прямо в глаз.

Маленькое, противно-колючее, склизко-мокрое, дохлое, быстрое, вонючее. Механизатор дернулся в сторону от летающей маленькой гадости, дохляк качнулся на нитке, быстро шлепнулся в ухо, а когда Ларион развернулся от непонятности местной, мотнув для порядка кулаком, отбиваясь, успел попасть прямо по губам. Тьфу ты! Да что б тебя!

Решил прохожий, что по столь дурному предзнаменованию, в ту сторону ходить не стоит. Вернулся обратно, у Татьяниного дома ровно запнулся: не зайти ли, не попроситься переночевать хоть во дворе до утра? Нет, неудобно. И Татьяне как утром ему в глаза глядеть? Ведь лечь-то придется бедняжке спать с мужем?

Нет, теперь он сумку дареную в левой руке несет и если что, так зафинтилит кому угодно правой, что мало не покажется. За все разом рассчитается! А ты не воруй! Только на что же наткнулся? Экая пакость летучая, фу, и воняет противно до сих пор. А невидимый человек сидит у крайнего дома по-прежнему на скамеечке.

Ларион специально нашарил его у земли чуть ли не инфракрасным зрением, сжал кулак покрепче и, обходя, старался все время держаться наготове. Человек сидел не шевелясь, как мертвый, будто упырь кладбищенский. Спросил только в спину:

- В Москву, небось,  собрался?

- Нет, - замедлил шаг Ларион, разжимая кулак, потому что человек угодил в самую суть. А он вынужден врать и отказываться.

- Трамваи уже не ходят. Да и поезда нужного ночью не будет. Поезд на Москву в девять утра пойдет. Чем по городу с вещами таскаться, лучше в постоялом доме переночевать. Пойдем, земляк, определю тебя на постой.

Упырь проводил Лариона до углового дома напротив, всегда закрытого, изнутри загорелся свет. Они вошли в комнату, где за столом сидела толстенная старуха в черном плюшевом пальто, рядом с нею ютился мальчик. Местные обитатели даже не посмотрели на вошедших, пребывали с отсутствующим видом, тихо.

- Здесь теперь твое место, - сказал Упырь, - давай сумку и деньги, я их камеру хранения сдам до утра. Не дай бог, украдут.

Ларион все отдал, что потребовали, удивился только:

- Как же ночевать? Ни кроватей, ни постелей...

- Ничего, обустроим, не гони лошадей.

И девался непонятно куда, а Ларион сел на стул и замолчал. По виду мальчика ему сделалось ясно, что ни в какую Москву он не поедет и домой тоже не вернется никогда. Долго так Ларион сидел на стуле в одной комнате с мальчиком и старухой, потом вдруг от внутреннего необычайного волнения встал, сказал: "Не буду вам мешать" и вышел в коридор.

В коридоре никого не было, но за дверьми сильно веселились люди.

"Чего так орут? - грустно подумалось новоприбывшему. - Сколько, однако, у меня приключений сегодня".

Прошел широкими половицами до кладовки, зачем-то влез по лестнице на чердак. Ему очень хотелось остаться одному, обдумать все, наверху было пыльно, темно, только в середине исходил светящимся столбом откуда-то снизу свет, упираясь в крышу. Из досок крыши торчали острые гвозди. Он приблизился к краю светового столба. В этом месте потолка имелась квадратная дыра не очень большого размера.

"Печь разобрали, - догадался Ларион, - от трубы дырка осталась".

Одно странно, что лестница на чердак невысокая, а людишки внизу кажутся маленькими, будто в подземном царстве сидят: пьют водку, закусывая его, Лариона, хлебом с салом,  и в карты играют. Проигравшему достанется его закапывать. "Надо бежать!" Но как, если во дворе уже лежит его мертвое тело?

-Прикопаешь, как попало и ладно, - сказали выигравшие упыри проигравшему, - начальству не до нас, у них на Северах побег.

-Да, размыла река высоки берега, выпали покойнички на белый свет и кинулись в бега, охрану-то убрали давным-давно, и говорят, среди них имеется пацан, который знает, где смертный топорик для самого Вечного Гада закопан. Вечный Гад ныне обеспокоился, трясет сверху начальство, аж песок из ушей сыпется, чтобы пацана того нашли.

- Не наша печаль, дубина, сдавай картишки.

- Что же мне теперь делать? - спросил ни живой ни мертвый Ларион, спустившись вниз и зайдя в комнату, где пребывали старуха с мальчиком.

- Делать нечего, - отвечает бабка рассудительно, - когда сил нет. Ждать надо пока Витька топорик откопает, а там видно будет.

- Да что мне Витькин топорик, когда убили меня, как вы не понимаете?

- Не до конца же, - усмехнулась старуха, - вон как бойко лопочешь, другие сразу замолкают.

- А почему не могу уйти отсюда?
- Куда?
- Да хоть в Москву!

- Далась народу эта Москва! Все в Москву рвутся, дома им не сидится. Время не вышло, сиди, теперь отдыхай. Нечего было ночью по улицам шляться. В Москву он захотел. Считай, что приехал.

Только не до отдыха Лариону. Маялся душою необыкновенно. Хотел до Татьяны сбегать, рассказать ей все, ан нет, мимо Упыря пройти никак невозможно. Упырь за всеми смотрит и за живыми и мёртвыми, и без вести пропавшими. Его по жизни нашей никак не миновать. В какую сторону не пойдешь, все одно на Упыря смотрящего наткнешься.

Татьяна два вечера проплакала как бы ни с чего, закрываясь в своей комнатке на крючок, и от того Лариону немного легче было сидеть со старухой и мальчиком. Так-то его уже зарыли, но неправильно: уроды с упырями ничего делать не умеют, не хотят, а если приходится им трудиться, то вершат сие назло себе и людям специально как попало, шиворот навыворот.

Леонид снова ночевал на летней кухне, он выполнял требование жены настолько беспрекословно, что и ужинать перестал дома, приходил поздно, усталый после своих танцев, следовал на летнюю кухню, где тихо ложился, сказав теще, что кушал уже в столовой. На третий вечер Татьяна не закрылась на крючок, но Леонид про то не догадался, снова переночевал в чисто вымытой и прибранной тещей летней кухне, постелив на полу, а спозаранку убрался навсегда, прихватив те чемоданы, которые, оказывается, так и простояли не разобранными все это время.

Снял недалеко от клуба комнату на пару с плясуньей, которая ему подмигивала, подав документы на развод с Татьяной. Обещали быстро развести, раз детей нет, и ни на какое имущество бывший муж не претендует.

"Да идиот полный, - резюмировала в заключение Фрося Дарьюшке, - еще прибежит, каяться будет, проситься обратно, на коленках ползать, вот увидишь. Танечка-то моя, эвон какая красавица!".

И Дарьюшка, конечно, согласилась: "Конечно прибежит, попрыгунчик. Плясунья его распопрёт куда подальше, сразу и примчится, как миленький. Коли один раз побежал - всю жизнь бегать будет, счастья искать, культурист. А может Ларион еще нагрянет?"

На что Фрося качнула головой неопределенно, выразив тонкими дугами бровей, что всякое в природе возможно.