На учениях в Хуухканмяки

1 Езда в незнаемое

В Олимпийском 1980 году я участвовал в крупных боевых учениях резервистов, как говорили, учения эти должны были окончательно доказать или опровергнуть целесообразность использования запасников в Афганистане.

Учения для меня, капитана запаса, начались так. В середине рабочего дня за мной приехали на работу из военкомата, вызвали по телефону за проходную завода, вручили повестку, усадили в автомашину и повезли на стадион, как было сказано, для проверки мобилизационной готовности. Не надо думать, что за мной приезжала военная машина, нет, это были частные «Жигули» запасника, призванного в военкомат для доставки повесток под расписку и использовавшего свой транспорт для экономии времени. Говорили, правда, что бензин таким ребятам военкомат возмещал.

На центральном петрозаводском стадионе «Спартак» стояло не меньше десятка городских маршрутных автобусов, а на трибунах сидела уже куча таких же внезапно мобилизованных с места работы офицеров запаса, как я. Петрозаводск – город маленький, и основной кузницей офицеров запаса была военная кафедра университета, функционировавшая к тому времени примерно 12 лет. Большинство мобилизованных были знакомы друг с другом – либо по учебе в университете, либо по частым командирским учебам и офицерским сборам.

После сверки по спискам «до нас довели», что в рамках проверки мобилизационной готовности всех через час вывезут на автобусах за город, в какой-то гарнизон, и к вечеру, в крайнем случае, к ночи мы все вернемся домой. После чего разрешено было отлучиться на час по домам, с тем чтобы взять военные билеты, еду и теплую одежду на случай ночного возвращения (была вторая половина сентября).

Что-то мне подсказало захватить из дома кроме военного билета и пары бутербродов портфель с предметами туалета и шерстяным спортивным костюмом. По дороге на стадион купил на всякий случай бутылку водки, разумеется, так же поступило большинство моих сотоварищей.

На стадионе мы расселись по автобусам согласно спискам и поехали. В каждом автобусе старшим ехал офицер военкомата. После часа езды мы оставили позади все пригородные гарнизоны, прошел еще час, и стало ясно, что везут нас за 350 километров в Сортавалу и Лахденпохью – на Карельский перешеек.

Тогда военкоматовский майор «довел до нас» более соответствующий реальности план: действительно, нас всех развезут по частям, находящимся под Сортавалой и Лахденпохьей, там накормят, и потом все вернемся домой. Это мало кому понравилось, потому что дело было в пятницу, и получалось, что завтрашний субботний день пойдет псу под хвост. С такими думами все и приступили к вечерней трапезе в автобусах. Водки было много, и настроение поднялось.

На второй половине пути в нескольких автобусах кончилось горючее, водители упрекали военкоматовцев за секретность – если бы сразу было известно, что едем не за город, а гораздо дальше, заправили бы баки по горловину. В тех краях, куда мы к тому времени заехали, заправок не наблюдалось, да если бы и были, там не стали бы заправлять маршрутные петрозаводские автобусы. Проблему решили переливанием горючего от автобуса к автобусу, бензином на обратный путь, как заверял наш майор, заправимся в частях.

Рано утром два автобуса из нашего каравана завернули в первый гарнизон под Сортавалой, в следующем гарнизоне караван уменьшился еще на пару автобусов. Наконец, последние наши два автобуса приехали в гарнизон в районе станции Хуухканмяки, так через 28 лет я вернулся в места своего раннего детства, с которыми связаны первые мои сознательные воспоминания.



2 Тянут-тянут жребий, вытянуть не могут

Мы вылезли из автобусов в полевом военном городке, и в каком-то сарае нас стали отмечать по списку, в котором почему-то не оказалось фамилий трех человек, в том числе и моей. И это означало, как нам тут же объяснили, что все, отмеченные в списке, после завтрака возвращаются автобусами домой, а мы трое остаемся в данной части на сборы и учения. И тут же на интендантском складе мы переоделись в военную форму, что уже окончательно отделило нас от еще не уехавших обратно наших товарищей в гражданской одежде. Я только успел попросить своего друга Петра Гуренко позвонить в Петрозаводске моим родным и рассказать о выпавшем мне жребии. Автобусы уехали, в полевом городке нас осталось трое в «партизанской» форме со звездочками на погонах: старший лейтенант Александр Мурышев, лейтенант Александр Сивожилов и ваш покорный слуга капитан Аркавин.

С Сашей Мурышевым я раньше не был знаком, он работал инженером на радиозаводе, у меня осталось о нем хорошее впечатление, после учений я его не видел никогда в жизни, лет двадцать уже, как прекратил свое существование и радиозавод, где трудился Александр. Саша Сивожилов учился на физмате курсом младше меня, я хорошо знал почти всех его однокурсников, но только не его самого. Впрочем, однокурсники тоже не знали Александра, он был ярко выраженной асоциальной личностью, если говорил, то через силу, ни с кем по своей воле не общался, словом, был «вещью в себе». На курсе его за глаза звали Ножиком, может быть, имея в виду складной ножик.. В описываемый момент времени работал где-то инженером-электронщиком.

Теперь представьте себе внешний вид этой троицы с пилотками на головах: слева –ладно скроенный среднего роста Мурышев, в центре композиции – высокий, в те времена симпатичный, типичной еврейской внешности капитан Аркавин в очках и далее – среднего роста, сухощавый, узколицый, в очках, с длинными почти до плеч прямыми волосами Сивожилов. Скоро им всем вести своих солдат в бой, учебный, но с боевым оружием.


3 Предбоевые будни. Хуухканмяки

С вверенными нам взводами мы встретились тут же в полевом городке. Роту построил старшина, которого звали Григорий Монопля. Во взводах уже были назначенные командиры отделений, ими как я понял, стали ребята, имевшие сержантские лычки со своей срочной службы. Фамилии моих отделенных были Фигурцов, Плаксимов, и Крыженков. Мы познакомились с командиром роты, кадровым старлеем по фамилии, ну пусть, Добрилов. Затем прибыл командир полка, подполковник, и кратко обрисовал наши задачи: несколько дней сплачиваться, обучаться на практике действиям роты в наступлении, затем грузить технику на железнодорожные платформы и отправляться эшелоном в район учений, допустим, Пламенку под Дыборгом. И дальше много говорил подполковник о том, что за учениями будут наблюдать самые высокие военные чины, как отечественные, так и стран Варшавского договора, так что ударить в грязь лицом никак нельзя.

Получив это напутствие, мы отправились на стрельбище, где целый день до темноты занимались земляными работами на сооружениях, мало похожих на фортификационные. Ближе к вечеру старшина роты привез еду, беда только, что выданные нам котелки были в смазке, но ничего, голод не тетка, очистили смазку и чего-то там похлебали.

Ночевали в сооружении «типа сарай» с нарами и единственной печкой-буржуйкой, к которой несколько раз за ночь ходили греться. Следующий день прошел по тому же примерно сценарию: завтракали в летней столовой, потом что-то рыли на полигоне и опять ночевка в сарае.

Наконец, на третий день после земляных работ мы переехали в военный городок, кстати, построенный в 1933 году для финского гарнизона, и разместились в одной из казарм. Нам, офицерам, выделили в казарме отдельное помещение. Мы дали телеграммы домой с просьбой перевести деньги, потому что ни у кого их с собой не было. Обедали и ужинали мы теперь в стационарной столовой. На ночь больше половины личного состава ушли домой, поскольку были местными. А мы выспались в кроватях, находя их значительно более удобным ложем, чем нары.

Последующие дни в гарнизоне проходили наполненно. Из дома пришли телеграфным переводом деньги. Мы получили оружие, съездили в Лахденпохью в баню, потому что баня в гарнизоне не работала. Когда мы вчетвером (к нам присоединился еще замполит младший лейтенант Стасиков) шли из гарнизона на автобусную остановку, нас нагнала машина с генералом, который грозно потребовал объяснения, почему мы покидаем гарнизон, будучи на казарменном положении. С генералом объяснялся я как старший по званию в нашей группе, военной манере разговора я все-таки за время своей службы двухгодичником, пусть и в авиации, научился. Я доложил ему, что идем в баню с разрешения командира полка, что было сущей правдой. О запланированном посещении винно-водочных заведений я не докладывал, и генерал в итоге нас отпустил в Лахденпохью.

Помню, как Сивожилов собрался в военторг, и я дал ему двадцатипятирублевку, немалые по тем временам деньги, и попросил купить мне трусы, указав размер. Напомню, что тип и материал трусов в те годы и в той обстановке указывать не требовалось, в военторгах продавался только один тип трусов – трусы мужские сатиновые, цвет, правда, мог быть синим или черным. Через некоторое время в казарму вернулся Сивожилов, а за ним Витя Стасиков с торжествующим возгласом: «С тебя причитается!». Оказывается, он застал Сивожилова в магазине военторга, покупающим трусы заданного размера в количестве, которое обеспечивалось всей двадцатипятирублевой купюрой, то есть, он бы купил мне вместо требуемой одной пары дюжину трусов, если бы бдительный Стасиков не встревожился и не остановил его. На лице Сивожилова стояла его постоянная потусторонняя улыбка, дескать, чем тебе плохо иметь 12 пар трусов, на 12 дней хватит без стирки, но это – моя интерпретация. 

С дисциплиной у нас было так себе, кто-то напивался, кто-то из местных опаздывал к построению. Особенно крепко пил старшина роты Гриша Монопля. Выпив, он обычно начинал грозить, что немедленно уедет домой к «мамке».

Наш подполковник на утреннем разводе распекал провинившихся, именно от него я услышал в первый раз, слова о том, что, несмотря на разгильдяйство таких-то и таких-то, Советская власть крепка и день ото дня будет еще крепче. Кто бы тогда мог подумать, что через 10 лет с небольшим не будет Советской власти, а еще через 10 лет придет в запустение и военный городок Хуухканмяки.

А городок был мне памятен с детства, здесь начинал службу в должности младшего врача полка мой отец, призванный на 25 лет в армию выпускник первого московского медицинского института. Мама, окончившая тот же институт, работала в Лахденпохской горбольнице. Здесь я впервые помню себя в нашей коммунальной квартире на две семьи, на озере в лодке вместе с родителями, во дворе нашего дома, с мамой на подходе к пропускному пункту в гарнизон. Все эти места я узнал почти через 30 лет, они тогда мало изменились.

В один из дней нас после завтрака повели в лес, а леса там вокруг замечательные – сосновые боры. Мы провели в лесу полдня, ничего не делая, потом оказалось, что в гарнизон в связи с предстоящими учениями приезжал какой-то высший военный чин, и сам предмет учений, то есть, наше воинство просто от него прятали, больно уж непрезентабельный вид мы имели. Пошел дождь, я посмотрел на командира отделения Борю Фигурцова, стоявшего ко мне вполоборота спиной, плохо выбритый, в развернутой на 90 градусов и нахлобученной на самые уши пилотке он напоминал каторжанина царских времен.

Наконец, нас вывели в поле уже не на хозяйственные работы, а для подготовки к учениям, и мы попробовали провести развертывание взвода в предбоевой и боевой порядки и перестроение. Результат был удручающим – почти сто процентов личного состава, призванные районными военкоматами как мотострелки, понятия не имели ни о таких маневрах, ни о соответствующих командах. Среди нашего личного состава были представители многих военных профессий: писари, повара, музыканты, в лучшем случае артиллеристы. Пехотинцев практически не было, кроме нас, трех командиров взводов, с теоретическими занятиями и выходами в поле на военной кафедре и с нешуточными военными сборами по окончании университета. Лично я проходил такие двухмесячные сборы в Алакурти на Кольском полуострове в 1972 году, из какого только оружия мы там не стреляли чуть ли не каждый день.

А здесь необходимо было изучить всю эту в принципе нехитрую науку всего за два-три дня и применить ее с боевым оружием в руках. И на стрельбище возникли ожидаемые проблемы – почти все наши солдатики автомат держали в руках первый раз в жизни, о выучке и автоматизме действий говорить не приходилось. Мы переговаривались между собой с ужасом, даже Сивожилов назвал свой взвод раздолбаями.
В полку видели, что материал для показа на учениях, мягко говоря, не тот, но ничего конкретного для исправления ситуации не предпринимали, разве что партсобрание провели с пламенными призывами достойно пройти учения.

Тогда мы с Мурышевым проявили свою маленькую инициативу и заявили Добрилову, что поменяем командиров отделений по нашему разумению и без учета лычек. Комроты согласился, после чего в моем взводе из старых командиров отделений на должности остался только толковый и авторитетный Крыженков, на остальные два места пришли другие ребята, с каждым из которых я предварительно поговорил. Отставленные в сторону Фигурцов и Плаксимов приняли это изменение безучастно, Боря Фигурцов, как мне показалось, даже с облегчением.

Вечером в казарме меня зачем-то занесло в Ленинскую комнату, там за огромными подшивками «Правды» и «Красной звезды» сидел бывший командир отделения Плаксимов.
– Давай политику погоняем. – с надеждой предложил он.
– Давай по возвращении с учений погоняем. – ответил я.
Плаксимов вздохнул.

Наконец на железнодорожную станцию Яккима подали вагоны-платформы для погрузки техники, местных перестали отпускать домой. Напряжение нарастало, вместе с ним – суета. Моему взводу была поставлена задача грузить технику, то есть, закреплять заехавшие на платформы бронетранспортеры, как это делается – никто в моем взводе понятия не имел, но мне сказали, что водители все покажут, наше дело только помогать и не дай бог не покалечиться. Сложность была еще в том, что технику надо было грузить ночью. Я предупредил всех своих, что ночью по команде пойдем на станцию, и мы прилегли вздремнуть, но спали недолго – прибежал земляк Бори Фигурцова с криком: «Фигурец под поезд бросался». Он, действительно, пришел на станцию и хотел броситься под проходящий по основному пути поезд. Его успели оттащить водители с бронетранспортеров. Вызвали «скорую» и Борю Фигурцова увезли со сборов. Тот же самый его земляк, фамилия его была Неприянов, потом говорил, что у них в городке все знают, что Фигурец псих. Я не удержался и спросил, почему же он раньше молчал, в ответ получил что-то невразумительное. Оставалось сказать спасибо военкомату, по чьей милости психически неадекватный человек попал в стрессовую для себя обстановку, усугубившую заболевание.

Младший сержант Неприянов вообще много чего знал, например, он поведал всем, что «мамка», к которой всякий раз после выпивки грозится убежать его земляк, старшина роты Гриша Монопля,– действительно «мамка», но мамка молодой жены Григория. Эта молодая жена и застукала своего супруга со своей матушкой, после чего уехала от него. А Гришка так и остался с «мамкой». 

Технику мы погрузили благополучно, потом к эшелону прицепили пару видавших виды плацкартных вагонов, мы получили сухой паек (один комплект на взвод) и стали ждать команды на посадку. Ждали чуть ли не целый день, потом, наконец, отправились. Расстояние от Яккимы до Пламенки меньше двухсот километров, но ехали мы с бесконечными остановками две ночи и день. Паек (сало, хлеб, чай да сахар) оказался более чем скудным, особенно в части сала, и на долгой остановке в Хиитоле мы пошли в магазин, там удалось купить только хлеба и рыбных консервов крайнего срока залежалости, этот «доппаек» мы съели за милую душу. В вагоне были заняты все полки, включая третьи, в последнюю ночь перед Пламенкой я залез именно на третью полку и, как оказалось, поступил правильно.


4 Предбоевые будни. Пламенка

На ближайшую к Пламенке железнодорожную станцию наш эшелон пришел ранним утром. Мудрое начальство решило бросить на разгрузку техники мой взвод, как хорошо зарекомендовавший себя на погрузке. Да вот незадача, никто в темноте не смог быстро найти меня на третьей полке, и на разгрузку отправили взвод Мурышева.

Когда мы проснулись и вышли из эшелона, техника уже урчала и была готова к маршу. Не хочу представлять нашу армию с плохой стороны, но во время подготовки к учениям мы неоднократно видели, как бронетранспортеры заводились не от аккумулятора, а на ходу от толчка другим бронетранспортером. То есть, одновременно 10 машин завестись не могли, заводились они только по очереди, и на эту процедуру требовалось соответственно в 10 раз больше времени. На учения все же нашли приличные аккумуляторы.

Мы расселись по бронетранспортерам и поехали к театру боевых действий. Тут надо сказать, что, называя наши машины бронетранспортерами, я преувеличиваю, на самом деле это были так называемые ГТТ: гусеничные транспортеры тяжелые, широко применявшиеся не только в армии, но и в народном хозяйстве. Так что никаких романтических башенок с пушками и турелей с пулеметами в нашем родном ГТТ не было. Я сидел на командирском месте справа от механика-водителя, кроме боковой дверцы в моем распоряжении был еще люк над головой. Личный состав, как сельди в бочке, помещался в основном грузопассажирском отсеке. Первым водителем у меня был срочник-казах, потом нас пересадили на ГТТ, в котором в качестве водителя сидел кадровый старлей из нашего полка, хороший парень, в мои действия не вмешивался, работал только как механик-водитель.

Мы переехали в район учений, это была огромная территория, по которой мы целый день перемещались, останавливались, спешивались, курили и мало что понимали. Один раз за весь день поели от чьей-то полевой кухни, своя где-то затерялась. По ходу следования встречали огромное количество офицеров-посредников на учениях. Запомнился один из них – пожилой подполковник, который долго и увлеченно рассказывал нам, сколько он за свою жизнь солдатской кровушки повидал на учениях, а еще больше – при железнодорожных перевозках личного состава, видимо, таким способом он призывал нас к осторожности и соблюдению правил безопасности. Наконец, мы вышли к будущему рубежу нашего спешивания, развертывания в боевой порядок и так далее. Но толком ничего рассмотреть не смогли, потому что начало темнеть, и наша колонна совершила последний марш этого дня – в полевой лагерь.

Полевой лагерь располагался на большой поляне на краю ельника и состоял из нескольких примерно десятиместных палаток. Эти сооружения представляли собой комбинацию землянки и палатки, потому что сама брезентовая палатка стояла над отрытой в грунте выемкой глубиной сантиметров 80. В каждой палатке стояла самодельная печка-буржуйка, дымоход из которой выходил наружу через земляную часть.
 
Мой взвод занял две палатки, все легли вповалку на еловом лапнике, но с топящейся печкой спать было почти невозможно из-за дыма, а не топить печку нельзя было из-за холода. Поэтому, немного поспав в палатке, выходили на поляну, где всю ночь жгли большой костер, отогревались у костра и опять брели в палатку.


Бывший командир отделения Плаксимов подошел ко мне с неожиданной просьбой: «Слушай, переведи меня в палатку для некурящих.» Меня это, помню, развеселило. Лейтенант Сивожилов ни разу за всю ночь не зашел в палатку, он вышагивал у костра, на лице его были полосы гари – следствие проведенного в ГТТ дня. В моей палатке у печки возился пожилой рядовой, который готов был привести все буржуйки в наших палатках в порядок, если его оставят на следующий день в лагере. Он поколебался и попросил по возможности и в день учений оставить его в лагере, прямо сказав, что ему страшно стрелять и метать гранаты. Я договорился об этом солдате с Добриловым и подумал – хорошо, все-таки, что мы здесь не на настоящей войне.

Утром привезли воду для умывания, приехала полевая кухня, старший лейтенант Добрилов выдал нам с Мурышевым и Сивожиловым радиостанции Р-147, и мы опять поехали к рубежу развертывания, это было уходящее далеко к горизонту большое поле до одного километра шириной, окаймленное по флангам узкими лесополосами, за которыми находились такие же поля. Если правильно помню, отрабатывалось наступление из глубины сходу, после артподготовки трем нашим взводам следовало по команде прибыть с исходного пункта на рубеж развертывания вслед за танками. Затем надо было спешиться, развернуться в предбоевой порядок (линию отделений), пройти за танками через проходы в условных минных полях, развернуться в боевой порядок (цепь). Наступая и стреляя с остановок с колена, поразить поднявшиеся мишени, затем закидать гранатами траншеи условного противника, снова сесть в машины и следовать в направлении дальнейшего наступления, выполняя команды старших командиров по обстановке. Отличием от штатного порядка было то, что при выдвижении роты у нас каждый взвод размещался в одном ГТТ, тогда как по уставу каждое отделение должно иметь свою бронемашину. Кроме того, на смежных полях с нашим полем, невидимые за лесополосами, наступали другие две роты нашего сводного батальона, и самым важным было соблюдать временные нормативы и всем подразделениям наступать одной линией, исключая возможность поражения огнем своих соседей на флангах.

В репетициях всех этих действий и прошел день. Кроме управления по радиосвязи мы отрабатывали еще дублирующую сигнализацию флажками. К тому времени в качестве заместителя командира взвода у меня уже подвизался младший сержант Неприянов, прошедший действительную службу писарем. Из-за неважного зрения команды флажками я различал плохо, поэтому Неприянову было наказано следить за соответствующими сигналами нашего командира роты. По результатам этого подготовительного дня Добрилов решил завтра находиться в середине нашего боевого порядка вместе с взводом Сивожилова. На перекур к нам подошел командир танка, старший лейтенант (тоже из запасников), перекурил с нами и очень просил завтра не стрелять по танкам, по его опыту, на учениях часто находятся охотники «пошмалять» по броне. Итак, учения были назначены на завтра.

Вернувшись в полевой лагерь, мы с Мурышевым и Сивожиловым вывели свои взводы к дороге, где было полно камней, и провели тренировку по их метанию на дальность. По результатам составили список приличных метальщиков. Потом мы пошли к Добрилову и предложили сократить численность вояк на учениях в каждом взводе наполовину (до шестнадцати, максимум восемнадцати человек), – прежде всего, мы хотели, чтобы в ГТТ нашим бойцам было просторно. Мы также договорились, что гранаты будут выданы только надежным метальщикам по спискам. Это все было моей инициативой и до сих пор я считаю, что действовал правильно, трудно представить, как метал бы гранату мой истопник или младший сержант Плаксимов, или еще какой-нибудь не выявленный своевременно талант.

Добрилов согласился, и роте было объявлено, кто завтра поедет на полигон, кто останется в лагере. Ночь для нашего взвода прошла хорошо, истопник постарался, печки не дымили, и личный состав спал беспробудным сном. Наутро после завтрака участники учений получили по 2 рожка патронов (по числу предполагаемых рубежей обороны условного противника), а метальщики – еще и гранаты РГ-42 (запалы отдельно). Я еще раз категорически запретил без команды присоединять магазины к автоматам, клацать затворами, направлять оружие на людей. Мы расселись по машинам и поехали на исходный рубеж. Провожающих в лагере было не меньше, чем отъезжающих. Остались наш истопник, бывший командир отделения Плаксимов и другие, не достигшие особых успехов в боевой подготовке товарищи.


5 Собственно учения

Мы долго находились на исходном пункте, народу и техники было порядочно. По радио ничего узнать было нельзя из-за объявленного режима тишины. Поэтому сидели, курили и ждали. Наконец дали команду, учения начались и все пошло очень быстро. Мы все проделали по плану и по командам, вспоминаю, как мы развернулись в цепь после преодоления минных проходов, как стреляли с короткой остановки по своим мишеням танки. Стали подниматься пехотные мишени, и мои ребята поражали их очередями с колена, потом присоединили запалы и в нужном месте по моей команде дружно метнули гранаты, после бросков не падали, приостанавливались, наклонялись головой в каске вперед. Я сосчитал разрывы, чтобы убедиться, что все 12 гранат израсходованы, потом громко напомнил: «Сохранить кольца», потому что кольца надо было потом сдавать по списку.

После овладения первым рубежом мы поставили оружие на предохранитель, сели в машины, я только и делал, что посматривал, чтобы никто не баловался с автоматом. Через какое-то время Добрилов дал команду, мы остановились в какой-то лощинке, разрядили оружие, я проверил отсутствие патронов в патронниках. Тут же в присутствии посредника личный состав сдал кольца от израсходованных гранат, пары-тройки колец не доставало – кто-то их все-таки выбросил после метания. Чтобы счет сошелся, командир роты добавил заранее запасенные им на этот случай кольца. Посредник сказал, что у соседей чуть не случилось ЧП, кто-то вырвался вперед и попал под огонь своих, поэтому стрелять больше точно не будем.

На этом наше активное участие в учениях закончилось, но учения продолжались  на транспортерах. Теперь мы следовали командам Добрилова, по принципу «делай как я», а Добрилов получал указания по радиостанции. Мы совершили многочасовой марш-бросок на машинах по всяким заковыристым маршрутам, который стал настоящей проверкой техники и механиков-водителей.

Затем мы прикатились на огромнейшее поле, где-то на горизонте просматривались трибуны, похожие на ипподромные. По командам уже не Добрилова, а посредников мы развернулись в цепь, взяли автоматы наизготовку и почесали быстрым шагом в заданном направлении. Все это выглядело красиво: от горизонта до горизонта – танки, а за ними – цепи отделений, взводные и ротные боевые порядки. В нужный момент посредники нас сориентировали параллельно трибунам, на которых сидело командование.

Пройдя это огромное поле перед трибунами, мы опять погрузились в машины, и переехали на какую-то другую площадку. Было уже темно, танки, грузовики и ГТТ стояли огромным табором, никаких тебе палаток, танкисты жгли костры. Мы вылезли из ГТТ, потому что ночевать в нем было холодно. Я приткнулся к костерку танкистов, они горячо обсуждали учения и выглядели профессионалами по сравнению с нашим пехотным воинством. Мы пили чай или просто кипяток, еды не было. Так и дождались утра.

Утром оказалось, что мы находимся в виду военного городка, можно было сходить в казармы, вымыться и побриться. Мы сдали патроны, которые никто не считал, поэтому при желании можно было бы привезти с учений достаточное их количество. Приехала полевая кухня и наконец-то мы увидели командира и штаб нашего полка. На построении командир полка поздравил нас с хорошим результатом учений и пообещал, что к вечеру привезут палатки и печки. Так и случилось, действительно, палатки были хорошими, и печки хорошо топили, непонятно только почему мы сразу не могли воспользоваться этим походным имуществом. Для командования полка тоже поставили палатку, по-моему, даже с походными койками. Наш лагерь окружала кольцевая трасса, по которой вокруг нас почти круглосуточно обкатывались какие-то сверхсовременные по тем временам танки с газотурбинными двигателями. Двое суток мы провели под свист их турбин. За это время из нашей роты три человека сбежали домой, благо, оружия они не прихватили. На третий день было приказано сворачивать палатки, и мы поехали на знакомую уже станцию грузить технику и отправляться в родные Хуухканмяки.

Когда техника уже заехала на железнодорожные платформы, я построил свой взвод и обнаружил, что у младшего сержанта Плаксимова нет автомата.
– А я его в транспортере оставил, – что ему сделается? – спокойно сказал он мне.
– Это ж тебе автомат, а не хрен собачий, – ответил я не сдержавшись, и отправил его на платформу. Автомат, слава Богу, нашелся.

Эти мои слова Плаксимову услышал подвернувшийся начальник штаба полка и одобрительно сказал мне:
– Как вы нам хорошо помогаете, товарищ капитан.


6 Прощай, Хуухканмяки, и если навсегда, то навсегда прощай!

Обратный путь в Хуукканмяки был не короче пути в Пламенку, и ничего необычного не принес. На следующий день по прибытии в гарнизон подполковник на построении обещал отпустить нас домой в кратчайшие сроки. Через день после сдачи оружия, местные были оформлены и, действительно, отпущены по домам.

А нам, иногородним, никто не думал оформлять документы, а ответственные за это два-три офицера, те, которые еще совсем недавно умоляли нас не опозорить полк на учениях, ушли в самый настоящий запой. На все наши возмущенные слова откровенно хамовато отвечали, что вам еще технику надо чистить и консервировать, а не домой уезжать.

Больше всех это не понравилось Мурышеву, и он повел нас прямо к командиру полка и изложил всю ситуацию. Командир полка, надо отдать ему должное, вызвал одного из тех самых ответственных и сказал:
– Если завтра ребята не уедут в Петрозаводск, пеняй на себя.

И назавтра мы уехали, чтобы не вернуться уже никогда. Возвращаться некуда, в 2000 году городок был упразднен, жилые дома остались, а казармы стоят пустыми и разрушаются. Как было принято тогда, на получасовой остановке поезда в Сортавале мы зашли в вокзальный ресторанчик и выпили по сто пятьдесят за окончание учений.
Пламенка-80 была позади, впереди мне еще предстоял Петергоф-81.

22.02.2015