Не обмани... Глава16

Алевтина, не разбирая постель, рухнула на кровать и долго лежала, глядя в потолок. «Моя жизнь оказалась никчемной», – эта мысль тупой болью пульсировала в ее голове. В доме было темно и ей вдруг стало страшно. Она вскочила, включила свет, и немного успокоившись, подошла к комоду и достала шелковый платок. Это был первый подарок Ивана после рождения сына. Алевтина вынула его из шуршащего целлофанового пакета и набросила на плечи. «Красивый. Как редко я его носила. Зачем берегла?» Потом сняла его, подержала в руках, разглядывая красивые завитушки по краю платка и, аккуратно сложив, положила на край стола.
 
Мысли и движения ее стали вялыми и безразличными. Также спокойно она взяла со стола тетрадь Максима и карандаш. «Простите меня. Я не смогла бы жить дальше с таким позором, – неровным почерком вывела она первые слова. Написала, что-то о детях, потом тщательно зачеркала это предложение, и продолжила. – Положите меня в гроб в этом платке, пусть он навсегда останется со мной».

Алевтина вырвала из тетради страницу и положила на платок. Медленно и печально она обвела взором комнату, выключила везде свет и вышла из дому.
Еще было темно, когда она направилась к озеру. Летняя ночь была прекрасна. Дуновение легкого ветерка приятно ласкало лицо и руки, как прикосновение воздушного шелка, но Алевтина словно окаменела, на душе ее было пусто. Она села на бревнышко и сняла с руки маленькие часики, подарок родителей на свадьбу.
Круглая  и полная луна светила холодно и равнодушно, раскинув дорожку на все озеро.
– Все как тогда, только мы были с Ваней вдвоем и счастливые. А теперь я одна, разбитая и уничтоженная. А ведь ты, луна, была тогда свидетельницей.

«Алька, я буду любить тебя всегда. Ты не сомневайся!
– Ох, Ваня, смотри не обмани! Видишь, как луна на нас смотрит, она свидетель», – словно запоздалое эхо прозвучало в ее голове.
– Не сдержал он своего слова, луна, обманул, – горько усмехнулась она.

Алевтина сняла платье и вошла в воду, пройдя немного поплыла и, как всегда, на середине озера легла на спину. Она лежала так долго, глядя на луну, потом медленно поплыла к берегу.
Стало нестерпимо холодно. Она с трудом, дрожа всем телом, натянула на себя платье и посмотрела на часы. «Успею, – пронеслось в голове. Положив свои часы на бревно, она побежала по берегу пока не очутилась у тропинки ведущей к дороге на выезде из села.

Задыхаясь, Алевтина то бежала, то переходила на быстрый шаг. Немного отдышавшись, она снова бежала. В том месте, где дорога начинала огибать лес, остановилась и немного постояла, потом решительно свернула на узкую, почти заросшую тропинку. По ней уже редко кто ходил, но она очень хорошо срезала путь к станции. От холодной росы ноги Алевтины тут же стали мокрыми, временами ветки больно хлестали ее по лицу, но она уже не замечала этого, бежала, пока споткнувшись о корягу не упала.

Несколько минут женщина лежала тяжело дыша, потом поднялась и пошла. Ноги заплетались, словно цепляясь друг за друга, они просили ее остановиться и одуматься. Но она упорно продолжала идти дальше, спотыкаясь и падая, сбиваясь с тропинки забредала в чаплыжник, обдирая руки и ноги с трудом выбиралась из густо поросшего колючим кустарником места. Наконец, лес закончился. Она вышла далеко от дороги, и побежала через поле, раздвигая руками пшеницу. До железной дороги оставалось совсем немного. Сердце гулко стучало, заглушая все звуки природы. А между тем и солнце взошло и полевые жаворонки, взмывая в небо и радуясь жизни запели громко и мелодично. Каждая травинка, каждый цветочек-лепесточек своими яркими красками словно призывали: живи, дыши, наслаждайся!

Алевтина дошла до железной дороги и, присела на выступающие концы шпал. «Успела», – усмехнувшись, подумала она. – И жила бездарно и умру также.
Услышав приближающийся шум поезда, она легла поперек рельсов вниз головой и прошептала:
– Господи, прости меня.

                ***

Дарья Ивановна долго не могла уснуть. Душа разрывалась от боли за дочь.
– Дитятко мое, за что тебе такие страдания? Дура я старая, не надо было отпускать ее одну домой. Как назло и Степана нет. В кои веки лег в больницу полечить сердце, а тут такие новости. А может и к лучшему, что не дома. Кто знает, как бы все обернулось.

Под утро она проснулась, словно кто-то ее окликнул. Сердце колотилось с бешенной силой, готовое выскочить из груди. Рядом, разметавшись по кровати спал Максим. Дарья Ивановна осторожно встала, прикрыла одеялом внука и подошла к Танюшке. Она потрогала ребенка. «Сухая. Поспи еще, золотце мое, пока я подою корову».
Чувство тревоги не отпускало женщину.
Все утро она ходила сама не своя, поглядывая на часы. Уже шел девятый час, в это время Алевтина приносила к ней малышку Таню, по пути оставив Максима в садике.

Дарья Ивановна уже не находила себе места. Она быстро одела детей и пошла к дому Алевтины. Мимо проезжала председательская машина.
– Николай, стой! Погоди! Здравствуй, Коленька. Завези будь добр Максима в садик. А я к Алевтине.
Радостный Максим сел на сиденье рядом с водителем и помахал бабушке рукой.

Дарья Ивановна уже почти бежала, когда навстречу ей попалась запыхавшаяся, и заплаканная соседка Алевтины Валя.
– Тетя Даша, беда! Я зашла к Але домой, кликала, кликала ее – не отвечает. Смотрю на столе вот это, – она забрала из рук Дарьи Ивановны девочку и передала ей записку.
– Господи, чуяло мое сердце! – схватившись за сердце Дарья Ивановна упала на колени и заголосила.

Когда нашли часы Алевтины на бревне у озера, ни у кого не оставалось сомнений, что бедная женщина утопилась. Ее искали несколько часов, но безрезультатно, пока не пришла из района телефонограмма. Убитый горем Петр Ефимович поехал на опознание.
На голубом небе не было ни одного облачка, светило яркое солнце, неугомонные воробьи барахтались в пыли, временами куковали кукушки, отсчитывая кому-то года.
«Куковала кукушка вдалеке над рекою,
Забери ты, кукушка, мое горе с собою...»

                Послесловие

С Татьяной Ивановной я познакомилась несколько лет назад. Волею судьбы наши места в самолете оказались рядом. Мы очень быстро разговорились и выяснилось, что летим в один и тот же санаторий в Лазаревском. Был уже октябрь месяц, мы были одеты достаточно тепло, и когда приземлились в Сочи к нашей поклаже присоединилась еще и верхняя одежда. В Лазаревское мы добрались уже поздно вечером.

Санаторий располагался на краю города у самого моря. Я благодарила судьбу, что встретила Татьяну Ивановну, потому что в те времена на окраинах было плохо с освещением, и одна бы я, наверное, просидела до утра на вокзале. Нас поселили в одном корпусе, но в разных комнатах. Оставив свои вещи, мы отправились ужинать. Столовая находилась в другом корпусе. Мы шли по освещенным аллеям, по которым уже прогуливались отдыхающие, в ожидании дискотеки.

После холодного осеннего ненастья южное тепло, напоенный невероятными ароматами воздух, показались нам нереальной сказкой. Мы снова вернулись в лето! Большое дерево, усыпанное розовыми гроздьями цветов с изумительным запахом, раскинулось прямо у крыльца столовой. Такого я еще никогда не видела!
Мы с Татьяной Ивановной поужинали и отправились на танцевальную площадку. Вот так и началась наша дружба, которая продолжается и по сей день.
Татьяну Ивановну не назовешь красивой женщиной, но она довольно миловидная и привлекательная. Роста она невысокого, но с очень ладной фигуркой и изящными, ухоженными руками. Меня очень удивляло, что такая женщина, как она не замужем и никогда не была замужем.
 
Однажды мы с ней сидели в небольшом кафе и я осмелилась спросить ее об этом.
– Татьяна Ивановна, почему Вы одна? Ни за что не поверю, что у Вас не было мужчин и Вас не звали замуж.
– Мужчины, конечно, были, – улыбнулась она. – Два раза даже дело доходило до замужества. Но я разрывала отношения и отказывала. Одного, помню, любила очень.
– Но почему отказывали? Ведь должна быть для этого какая-то причина. Если дело, как Вы говорите доходило до замужества, то что Вам мешало?
– Что мешало? Да по сути ничего не мешало. Об одном жалею, что не родила ребенка. Боялась пересудов.
– Татьяна Ивановна, с Вашим решительным и независимым характером Вы боялись пересудов?
– Ну не то чтобы боялась, но не хотелось, чтобы обо мне говорили. Я ведь была коммунисткой.

Татьяна Ивановна поставила на блюдечко свой недопитый кофе и продолжила.
– Я же никому не верила... я боялась повторить судьбу своей матери. Обида на нее очень долго не отпускала меня, и не удивляйся, было время, когда я просто ненавидела ее, хотя я ее совсем не помню и не знала. Мне было чуть больше года, когда она бросилась под поезд. Убить себя из-за мужика и оставить двух маленьких детей сиротами!
Татьяна Ивановна замолчала, словно боролась с желанием рассказать мне свою историю.
– Не люблю я об этом вспоминать, но тебе расскажу. Бабушка рассказывала, что мама очень любила отца, но он изменил ей с ее лучшей подругой. Она жалела и оправдывала маму, но я все равно не могла ее простить, простить за свое обездоленное детство. Как мне было обидно и тяжело слышать, как подруги говорили о своих матерях. Слово "мама" болью отдавалось в сердце.
 
Отец женился почти через год после ее гибели. Он продал наш дом и купил другой в районном центре. Максима, моего брата, они забрали к себе через два года, когда от инфаркта умер дедушка. Я об этом смутно помню. До семи лет я жила с бабушкой Дашей. После ее смерти отец забрал к себе и меня.

У них была общая дочь Наташка, она была младше меня на год с небольшим. Редкая я скажу гадина, – Татьяна Ивановна горько усмехнулась. – Ну точная копия бабки Нины, папиной матери. Они были похожи не только внешне, но и по характеру. Меня же бабка Нина вообще не признавала. Помню приедет, привезет гостинцев из деревни, Максу и Наташке в руки даст, мне положит на стол; их обнимет, а меня словно и не видит. Обидно было, но я не плакала. Да Бог с ней.

А дедушку Петю помню, он меня любил и я его очень сильно любила. Только он тоже рано умер. Про мачеху ничего плохого не могу сказать. Она меня не обижала никогда, но и особой любви ко мне не питала. Только однажды, помню, как повысила на меня голос, а в это время отец вошел. Он сказал: «Чтобы я никогда больше не слышал от тебя ни одного плохого слова в адрес моей дочери». Защитил. А сам хоть бы раз приголубил. Вот так и выросла я без любви и ласки. У меня, наверное, поэтому и характер такой сложный, этим, видимо, я в бабку Нину маленько пошла. Не родился такой человек, который бы мне угодил, – засмеялась Татьяна Ивановна.

– Закончив школу в семнадцать лет, я уехала в другой город. Пока была молодая несколько раз приезжала к Максиму, он унаследовал бабушкин дом. На могилку к бабушке и дедушке ходила, к могиле матери подходила неохотно. Отца и мачеху видела раза три. Я же говорю, на бабку Нину этим похожа, я их вычеркнула из своей жизни.

Говорят, отец очень хотел видеть меня перед смертью, но не позвал. А я не знаю приехала бы или нет, если бы позвал. На могиле у него не была ни разу. Теперь-то я понимаю, что нельзя было так, но тогда была непримирима. Сейчас уже не поеду, далеко. Да и зачем? Мачеху перед смертью очень сильно парализовало. За ней ухаживала ее сестра Дарья, а не дочь. Наташка была избалованная и капризная, дрянь еще та, стакан воды не подаст. Кстати, тетя Даша была единственным человеком, который меня любил, не считая, конечно, бабушки и дедушек. Мы с ней какое-то время переписывались. Она мне написала, что перед тем, как умереть, мачеха сказала: «Мама была права, добром это не кончилось. Это мне за Алевтину и за детей». Все! Не хочу об этом больше вспоминать.
Татьяна Ивановна, замолчала. И больше мы к этой теме никогда не возвращались.