Крестик

                Крестик
    Школа  была  старой,  бревенчатой,  теплой  и  уютной. Оба  ее  этажа  были разделены  на  две  части:  по  одну  сторону  тянулся  широкий  коридор,  на  другой  располагались  классы. В  коридоре  и  в  каждом  классе  стояла  печь.  Печи  топились  из  коридора,  а  со  стороны  классной  комнаты  они выпирали  пузатым  полукругом,  обложенным  листами  жести  в серебристой  краске.  В  закутке  за  печкой у  нас  была  раздевалка.  Зимой,  когда приходили  закутанными  крест - накрест  в  мамины  шали  поверх  шапок,  быстро  раздевались и  развешивали  все  на  крючки.  Ставили к  печке  валенки, а  потом  прикладывали  замерзшие  ладошки  к ее теплым  бокам. 
    Широкую  площадку  перед  школой  окружали  старые  березы.  Они  были  такими  высокими,  что  школа  от  этого  казалась  еще  меньше. Слева находился  школьный  огород,  где росли  всякие  овощи  огромных  размеров,  даже  кукуруза,  и  там  иногда  проводились  уроки  по  природоведению.  Справа  стояло новое  кирпичное  здание,  в  котором  учились  старшеклассники. Площадка  перед  школой  была  нашим  пространством.  Осенью  и  весной  мы  устраивали  там  увлекательные  состязания: то  весь  двор  расчерчивался  «классиками»,   прыгали  даже  мальчишки,  то все  девчонки приносили  скакалки.  Тут  уж  показывались  чудеса  виртуозности: скакали  на  одной  ножке,  на  двух,  вперед,  назад,  крестиком,  по  одному,  вдвоем,  на  скорость  и  на  время.  Потом  во  дворе  откуда-то  появлялись  доски,  они,  перекинутые  через  устойчивый  обрубок  бревна,  превращались  в  аттракцион.  Пружинистый  конец  доски  подкидывает  тебя сильно  и  высоко,  наполняя  сердце  восторгом,  затем  ты  опускаешься,  и  в  небо  взлетает  подружка,  весело  визжа и  придерживая  руками  развевающийся  подол  школьной  формы. Об  окончании  переменки  нам  напоминал  дежурный. Выходя  на  крыльцо,  он  звонил,  размахивая   большим  медным  колокольчиком.
   Наш  второй  «Б»  учился  на  втором  этаже. Наша  учительница  Екатерина  Михайловна  была  пожилой  красивой  дамой, одновременно  строгой  и  доброй.  Седеющие  пряди  вьющихся  волос  она  закалывала так,  что  открывался  красивый  профиль  с  тонкими  чертами  лица.  Мы  старательно  выводили  в  тетрадях  буквы,  осторожно  окуная  пёрышки в  чернильницы,  стоящие  на  краю  парты,  чтобы заслужить  её  похвалу.  Высшим  признанием  было  приглашение остаться  после  уроков,  чтобы   помочь  ей  проверять  тетради.   Екатерина  Михайловна  преподавала  нам   все  предметы  и  даже  физкультуру.  Для  занятий  физкультурой  мы  переодевались  прямо  в  классе:  девчонки  в  раздевалке  с  одной стороны  печки,  мальчишки с другой.  Переодеваться  было  тесно  и  весело: девчонки  визжали,  если  кого-то  выпихивали  из  закутка,  мальчишки  передразнивали.  Через  голову  стягивали  коричневые  форменные  платья и  быстро  надевали  тренировочные  костюмы.  Вот  во  время  такого  переодевания  кто-то  заметил  крестик.  Розка  запуталась  в  рукавах  узкого  платья,  руки  её  были  подняты  вверх,  а  на  шее,  на  тоненькой  верёвочке,  висел  крестик.  Мы  не  поверили  своим  глазам.
;  Смотрите,  у  Лекомцевой  крестик. 
;  Ты  что  в  Бога  веришь?!
;  Ты  что,  дура  что  ли? 
;  Ой,  не  могу, у  нее  крестик! 
;  Лекомцева,  ты  же  октябренок,  снимай  свой  крестик!   
;  Мальчишки,  а  у  Лекомцевой  крестик! 
Неожиданное  открытие  ошеломило  всех. Мыс детского сада были  убежденными  атеистами,  хотя  слова  этого и  не  знали  тогда. Вероломный  характер  хитрого  поповского  сословия  ярко  раскрывался  в  наших  любимых  фильмах  про  первых  пионеров,  а  в  учебнике по чтению  был  рассказ  о  том,  как  попы  при  помощи  обыкновенного  барометра  предсказывали  «чудо»  в  виде  долгожданного  дождя,  бессовестно  обманывая неграмотных  доверчивых  крестьян.   В  общем,  в  стране  Советов  Бога  отменили.
    Лекомцева была  худенькой  рыжеволосой и  какой-то  незаметной  среди  нас,  зато  имя   носила  яркое  и  необыкновенное  -  Роза.  Она  часто  болела,  то  исчезая  на  какое-то  время,  то  так  же  незаметно  появляясь в  классе  вновь.  И  вот  мы, раскрасневшиеся  и  возбуждённые,  окружили  эту  тоненькую  девочку  в   застиранной  серой  маечке,  клокоча  «праведным  гневом  к  пережиткам  прошлого»,  а  она  плакала,  зажав  в  кулачок  крестик  на  груди. Она  тихо  плакала,  опустив  голову,  и  была  так  беззащитна,  что  это  остудило  наш  пыл. Подоспевшая  учительница  развела  нас  в  стороны,  начался  урок. После  уроков  Екатерина  Михайловна сказала  нам, что  нельзя  травить  человека,  если  он  верит  в  Бога,  но  если  мы  настоящие  октябрята,  то  должны  подружиться  с  Лекомцевой  и  помочь  ей,  наверно  она  очень  одинока.
    Меня  раздирали  противоречивые  чувства:  с  одной  стороны  Розку  было  жалко,  с  другой – носить крестик  просто  глупо. Даже  космонавты  в  космосе  никого  не  видели,  Бога  нет,  это  же  так  очевидно!    Дома  я  рассказала  бабушке  о том,  что  случилось  в  школе.
    Бабушка  была  старенькой,  совершенно  неграмотной  и  очень  верующей.  Она  приехала  к  нам  жить,  когда  я  пошла  учиться  в  первый  класс.  Поначалу  я  со всей  страстью  взялась  за  ее  «перековку»:  научить  грамоте  и  открыть    глаза  в  вопросах  веры,  но  потерпела  поражение.  Бабушка  упрямилась  и  совершенно  не  тянулась  к  знаниям,  она  не  могла  запомнить  даже  букву «О». 
;  Отвяжись  ты  от  меня,  неколи  мне  тут  буковки  твои  рассматривать, ;  отмахивалась  она, ; жизнь  прожила  без  грамоты,  а  теперь  уж  скоро  помирать  пора. 
Отношение  её  к  Богу  я  уж  и  вовсе  не  смогла  поколебать,  каждый  остался  при  своем  мнении. Бабушкину «дремучесть»  я  оправдывала  её  возрастом и  отказалась  от попыток ее  перевоспитать.  Так  у  нас в  углу  на  кухне  появилась  икона,  а  бабушка  крестилась,  садясь  за  стол  и  вставая  из-за  него. 
   Выслушав  меня,  она  сказала:
;  Не   суди  о  том,  чего  знать  не  можешь.  Лучше  промолчи,  не  бери  грех  на  душу.  Время  придёт,  каждый  за  себя  ответит. Вот,  говоришь,  девочка  болезная,  а  ты  в  дому-то  у  неё  была,  как  она  живёт, знаешь? Может   у  них   одна  и  надежда  на  Господа-то. 
   Да,  ни  в  доме,  ни  даже  во  дворе  у  Лекомцевой  я  не  бывала.  Жили  они  как-то  обособленно  от  соседей.  А  может,  у  неё  родители – мучители, может,  бьют  её  и  заставляют  носить  этот  крестик?  Я  видела  такое  в  кино.
   Будучи  командиром  звена, я  очень  ответственно относилась  к  поручениям.  На  следующий  же  день  мы  с  девчонками  пошли  к  Розе. Помню  сумеречность  избы,  наверно,  они  не  зажигали  свет.  На  фоне окна  женщина  с  грудным  ребенком  на  руках,  оказывается,  у  них  недавно  родился  мальчик, и  неприветливая  старуха  вся  в  тёмном.
;  А Вы  знаете,  что  Ваша  дочь  носит  крестик? ; спросила  я. 
; Она  больше  не  будет, ; коротко  ответила  женщина  и  скрылась  за  занавеской.  Вот так  просто,  без  жарких  споров,  без  обличений  и  разоблачений!  Нам  ничего  не  оставалось,  как  попросить,  чтобы  Розу  отпустили  с  нами  погулять. 
;  Недолго, ;  разрешила  её  мама  из-за  занавески.  Старуха  нетерпеливо  вытолкнула  всех  нас  в сени. 
   Была  поздняя  осень,  но  снега  уже выпало  достаточно,  чтобы  от  души повеселиться,  поиграть  в  снежки  и  лепить  снеговиков.  Лекомцева  стала  чаще  появляться  с  нами  на  улице,  но  всегда ; ненадолго,  ей надо  было  няньчиться  с  братиком  и  подтягивать  «хвосты»  по  учёбе.  Зимой  она  заболела,  и  её  долго  не  было  в  школе,  потом  нам  сказали,  что  её  увезли  лечиться  в  город.
      Наверно,  это  был  март.  Солнце,  будто  отмытое  от  седого  зимнего  налета,  вовсю  сияло  на  голубом  небе.  Тающие  сосульки  со  звоном  роняли  сверкающие  капли, и  запах  весны  вливался  в  лёгкие  весёлыми  пузырьками. В  классе  тоже  царило  веселье.  Мы прыгали  по  партам, пуская  солнечных  зайчиков, когда  вошла  Екатерина  Михайловна. 
;  Садитесь  и  успокойтесь, ; сказала  она, ;  дети,  у  нас  горе.  Умерла  Лекомцева. Сейчас  мы  оденемся  и  пойдем  прощаться  с  ней. 
В  классе  повисла  оглушающая  тишина.
    Мы  молча  стояли  у  гроба,  горели  свечи, все  плакали. Роза  лежала  такая бледная,  что  даже  веснушки  на  лице  стали  почти  не  видны.  В  её  связанных  на  груди  руках  была  зажата  иконка,  а  на  виске  я  заметила  две  ранки,  похожие  на  взорвавшиеся  вулканчики,  какие  бывают  на  кипящей  манной  каше. Кто-то  из  взрослых  кому-то  объяснял,  что  это  менингит,  врачи  ничего  не  смогли  сделать.  Было  страшно  и  дико  несправедливо: она  прожила  такую  маленькую, наверно,  не  совсем  счастливую  жизнь, и   больше  ничего  не  увидит,  и  не  услышит. И  за  эту  короткую  жизнь  мы  всё-таки  успели  ее  помучить.  Ком  стоял  в  горле, а  в  сердце  ныла  боль…
      Через  год наша  семья  переехала  жить  в  город, и  я  навсегда  покинула  родной  посёлок.  Я  уехала,  а  боль  осталась  во  мне. 
Простила  ли  ты  нас,  Роза!