Кстати - о Кошках-мышках

Прочитав этот рассказ, какая-то ясновельможная и милая пани написала мне письмо, которое аж кипело от возмущения:
«Я уже давно слежу за вами. А точнее – за тем чтО вы напачкали на этом сайте. То вы позволили себе обнародовать какой-то там «Сто первый километр», не стыдясь уважаемой публики, то – какой ужас! – выпустили на табло сайта вот этих «Кошек-мышек».
Вы, вижу, Бога не боитесь. Ваш Миров – такая мерзость, такой отвратительный, так изобретателен на пытки, что ему позавидовал бы надсмотрщик в Бухенвальде. Почти все другие персонажи, даже кот, соревнуются с Мировым в жестокости. А некоторые: Айя и Тая – в аморальности.
Вам что – не дают покоя лавры тех многочисленных телевизионных ужасов? Люди уже, пресытившись, отворачиваются от них. А вы даже аплодисменты не сорвёте.
Одно меня обрадовало: что Миров – то плод вашего болезненного воображения. И не более.
С неуважением – …»
Имя и фамилию этой пани заменяю тремя точками: не дай Боже – ещё и овацию сорвёт своей инвективой. Однако тон письма и те обвинения в мой адрес, которые содержатся в нём, обязывают дать ответ этой милой пани. Полагаю, он заинтересует всех, кто читал рассказ «Кошки-мышки».
Прежде всего – в отношении аморальности. Только младенцы и святые аморальны. Первые – потому, что не успели усвоить никакой морали. Вторые – потому, что место морали заняла вера. В «Кошках-мышках» ни первых ни вторых нет. А присутствующие здесь и, тем более, действующие – все моральны. На свой лад. Даже Рекс. Даже Капитан.
Что же касается майора Мирова, то он не мой. Я только издатель рассказа, о чём писал во вступительном слове к «Сто первому километру». Майор – и не творение автора рассказа, он – продукт того строя, который и поныне икается нам в различных органах, то есть во власти и управлении. Миров, он – диаволов, ибо «кто кем побеждён, тот тому и раб» (2 Пет 2:19).
Разделяю возмущение многоуважаемой пани и даже – её отвращение эта реакция свидетельствует о том, что автор рассказа достиг эстетической цели, стоявшей перед ним во время написания. Рассказ не для расчувствованных, не для слабых сердцем, но для сильных духом, с чувствительными сердцами.
Автор не зарится на лавры, а взывает к совести. Что же касается предпочтений, то кому – Шаламов, а кому – какой-нибудь Киркоров.
Такое впечатление, что автор сам себя сознательно ограничивает. Такое впечатление, что образ многоуважаемой пани предостерегал его от демонстрации свинцовой мерзости (М. Горький) советского бытия.
Милая Вы наша, расчувствованная, прошу Вас закрыть глаза на то, чтО я (не автор) покажу сейчас не Вам – другим людям, впечатлительным, но однако стойким. Мне пришлось видеть – лучше бы такое не видеть и совсем было бы хорошо, если б такого вовсе не было: зэк, доведённый до отчаянья непосильным трудом и принуждением к сверхурочной работе, подошёл к циркулярке (она бешено вращалась), согнул левую руку, правой сжал запястье и – под диск. И отсечённую – в морду начальнику:
– На, подавись! А я – на санчасть… – И потерял сознание.
Если мне не изменяет память, кажется сам Александр Исаевич говорил, что на территории ГУЛАГа могло бы разместится пять Львов Толстых и сотня Солженицыных. От себя прибавлю: ещё и для этого рассказика – «Кошки-мышки» – место нашлось бы.