Бомж для Марины гл 3 и 4

                3

                Утром Толик исповедовался Марине. Та еще была взбудоражена словесным боем с Максом, обнаружившим под своими дверями странного типа.
                – С добрым утром, – приветливо сказал Толик Максиму, полагая, что у доброй Марины супруг непременно будет таким же отзывчивым.
                – Ты откуда взялся, приятель? Ты чего тут расселся?
Вид у нашего Максима прямо барский. Толик на его фоне – гриб трухлявый  рядом с красавцем-боровиком.
                – А ну собирай свои шмотки и вали отсюда! Пока милицию не вызвали! Та-ак, свитерок, вижу, знакомый... И одеяло. Так...
                Я не слышала, что бормотал в ответ смущенный Толик, за дверью стояло «бу-бу-бу» в сопровождении усиленного кашля. Марина выскочила спасать своего бомжа первая, я тоже распахнула дверь – спасать Марину, если понадобится.
                – Оставь его в покое, Макс! Он болен! Ему нельзя на мороз, у него вчера жар был! Толик, сядьте и не пугайтесь!
                – Толик! – Максим даже руками всплеснул совсем по-бабьи.– У этого алкаша даже имя есть! Толик! Вы уже успели друг другу представиться? Рена, я не пойму, кто тут больной, а кто здоровый? У кого вчера была температура? Ты же считаешься трезвым человеком! Объясни, что происходит? Господи, я на работу опаздываю из-за вас!
                – Не кричи, люди услышат! – попросила Марина тихо.
                – Нет, как я могу уйти, если моя ненормальная жена тут же запустит этого алкаша в мой дом? Мой свитер! И шапка Тараса!
                Толик шустро стащил с головы шерстяную детскую шапочку и спрятал ее за спину.
                – Стыдись, – возмутилась Марина. – Из шапки твой сын вырос, а свитер ты давно не носишь. Одеяло дырявое,  на лоджии валялось сто лет.
                – Но это же мой рыбацкий свитер!
                – Ты на зимнюю рыбалку ходил в прошлом веке. А у человека бронхит!
                – Да ну? Уже и диагноз поставлен? И лекарства прописаны? А чаем вас напоили, господин... Толик, ха-ха-ха? Да? Надеюсь, с ромашкой или медом?
                – Мне тетя Марина давала просто чай, с сахаром, – ответил Толик скромно.
                – Какая тетя? – не врубился Максим, а когда до него дошло, сложился пополам от смеха. – Тетя! Тетя Марина, ха-ха-ха! Чай с сахаром! Не густо! Могла бы и с малинкой! Жадина! Ха-ха-ха! А еще лучше – с медом! Пожалела для... племянника! Ха-ха-ха!
                Толик деликатно пережидал приступ его смеха, а мы переглядывались с Мариной, наблюдая, как он одновременно пытается загнать ногой под газетку предательские остатки вчерашнего ужина в виде яичной скорлупы и колбасных шкурок. Но Максим уже вычислил наше меню...
                – А яйца вам всмятку давали или вкрутую, под майонезом?
                – Яйца – Ренкины, – уточнила Маринка. – Рен, скажи ему!
                – Ты бы лучше своей женой гордился, чем убытки подсчитывать, – сердито отозвалась я. – Человек нуждался в помощи, ему оказали самую малость. Стыдись!
                – И стыжусь, и горжусь! – с пафосом сказал Максим. – Горжусь милосердной женой, стыжусь  себя! Но этот тип должен смыться к моему возвращению, ясно? От него дерьмом несет. И водярой. На весь дом!
                – Не пью водки, – вежливо поправил Толик, отметая оскорбление.
                – Значит, коньяк лакаешь. На рожу свою посмотри!
                – Он же болен, ему нельзя на мороз, – возмутилась Марина.
                Толик старательно покашлял. Молодец, артист!
                Максим побежал по лестнице вниз, забыв про лифт. А Толик, труханувший от такого столкновения с мужским бездушием, отвечал на Маринкины вопросы осторожно, словно выбирая из приготовленных легенд о себе самый жалостливый вариант. Соседи, пробираясь мимо нашей троицы к лифту, косились, спрашивая глазами, нужна ли подмога. « Все о'кей», – отвечали мы  тем же макаром.
История Толика была до тошноты банальна. Пил, жена ушла, остался с мамой, та умерла, и он в один из запоев «подписал какой-то договор» со своим более трезвым собутыльником. Дали ему некую сумму, которую они и пропили вместе, а потом дали под зад ногой, чтобы не приставал с вопросами. Сунулся к старшей сестре, всю жизнь мечтавшей мамину квартиру разменять и таким образом расшириться. Но разъяренная сестрица не побежала в милицию или суд, а спустила братца с лестницы, следом – такого же рассвирепевшего супруга, чтобы наказал паршивца.
                Супруг очень старался, выполняя задание, сломал руку и выбил зубы этой пьяни, оставив на память о последней встрече два зуба сверху и три снизу. Толик, пересидев в больнице месяц по пояс в гипсе, больше к родне не совался, а пошел бродить по чердакам, люкам, подвалам и подъездам. За два года скитания он растерял остатки и без того слабого здоровья, простудив почки, легкие и угробив желудок, который почему-то не переносил объедков из мусорных баков.
                – А еще у меня глаукома, – добил он нас с Мариной.– На обоих глазах. Не верите?
                – Кто ж тебе такой жуткий диагноз поставил? Ты же должен ослепнуть, если не будешь лечиться! Сознайся – придумал?
                – Так я ж почти слепой. Как в тумане вас вижу. У меня и справочка имеется.
                Теперь я поняла, что значит этот плавающий взгляд...
А Толик стал рыться в карманах джинсов и наконец выудил перепачканную и мятую бумажку. Протянул ее Марине:
                – Вот, читайте. Направление на операцию в глазной Центр.
Направление на имя Бойко Анатолия Петровича было подлинным, с печатями, хоть и затертое. Но выдано в те времена, когда еще операции делали бесплатно.
                – Да, наказал тебя Господь по полной программе, – подвела я грустный итог, прекрасно понимая бесполезность бумажки.
                Толик горестно развел руками и  скроил физиономию кающегося грешника. Это уже был спектакль, но даже если он что-то и приврал, то тяжелое дыхание, кашель и отечные веки подтверждали хотя бы нездоровье.
                – На какие деньги ты еду покупаешь?
                – Тетя Марина, такое скажете!
                Толик выразительно скосил на меня глаза, словно призывал в свидетели, до чего наивна моя подруга.
                – Не называй меня тетей! Это смешно, я ровесница тебе, если правду сказал про возраст.
                – Так я ж из уважительности!
                – Ты не ответил на вопрос. Воруешь или просишь?
                – Бутылки собираю и сдаю. Если получится. Все же мусорки бомжи поделили, не подступишься. У каждого бака свой хозяин. Поймают – морду набьют, вещи отберут, – он кивнул на котомку у ног.– Они, гады, все улицы  и люки между собой поделили. И подвалы, а там тепло. Некуда сунуться. А бутылки... если бы я быстро бегал, то был бы богатым, как другие. Хвать бутылку – и бежать. А у меня коленки болят, суставы.
                – Раньше надо было думать, когда пить начинал, – не выдержала я.
                – Когда начинаешь – вперед не смотришь, – философски заметил Толик и потрогал свои осиротевшие десна, напоминая нам, что и так наказан, нечего теперь нотации читать!
                Мне надо было уходить в университет, но так не хотелось оставлять Марину наедине с этим несчастным, но подозрительным типом.
                –  Ты иди, опоздаешь, – спроваживала меня подруга. Я мешала ей претворять в жизнь задуманное вчера.
                –  Я скоро вернусь, у меня сегодня всего одна лента. Да и Максим, думаю, не задержится на работе.
                –  Иди, иди, опоздаешь!

                4

                К моему возвращению Толика на месте не оказалось. «Постель» его была свернута и лежала под стенкой, на чисто вымытых ступенях стояла такая же чистая посуда, пониже ее лежал половичок, а на перилах красовалась кружевная занавеска, чтобы соседи снизу не подглядывали. «Скромно и со вкусом», – усмехнулась я и позвонила в Маринину дверь. Запах ароматного борща чуть не сшиб меня с ног, когда ее дверь отворилась.
                – О, – не выдержала я, – сегодня у нашего Толика на первое фирменный борщ! Что будем есть на второе? А компот?
                Марина сияла.
                – А вторым ты поделишься. Ты ведь не Макс?
                – Но надо признать, что у него в голове много трезвых мыслей.
                – Согласна. А в  сердце – пусто. Сама говорила, помнишь? Между прочим, я тут с Толиком разговорилась... Он не дурак, нет. Скорее бич, чем бомж, как я и думала.
                – И актер. Вон как он разжалобил, почти до слез. Так бездарно потерять работу, семью, друзей, квартиру, родных, а мы его оплакиваем.
                – Что было, то в прошлом осталось. Он сейчас не пьет и очень хочет выкарабкаться из этого дерьма. Ему надо помочь.
                – Мари-ина! Ему под пятьдесят! Он уже сложился, понимаешь?
                – Ты предлагаешь его выгнать? Тебе его не жаль?
                – Но мне еще больше жаль детишек, которые по трамваям слоняются, клей в пакетах нюхают, балдеют, а не дядек взрослых, которые сами свою жизнь профукали – добро-воль-но!
                – Если бы тут ребенок оказался, я бы и его...
                – Ты бы его усыновила, не сомневаюсь! Слава Богу, что не ребенок! Всех не накормишь, не переловишь, чтобы устроить их в рай. Но этот Толик... до чего несимпатичный, противный...
                – Вот-вот!–  торжествующе крикнула Марина. – Некрасивый! Ты как Максим! У того отношение к человеку диктуется формой носа, губ и других компонентов физиономии, сама знаешь. Право на жалость и любовь имеет только симпатичный или красивый. Естественный отбор! А мне все равно кого пожалеть. Того – кто сейчас в сострадании нуждается! Не могу я всех накормить, одеть и приголубить, ты права. Но мне чихать на его плешь, выбитые зубы и водянистые глазки. Сейчас в моей жалости нуждается именно он, и я сделаю, что смогу, доведу до конца!
                – Доведешь ли? Где он, кстати? На промысел пошел?
                Мы стояли в прихожей, и я видела, что Марина прислушивается к тому, что делается за дверью.
                – Я ему денег дала. Он ушел в санпропускник, мыться и дезинфекцию проходить. Как представила себе, что это по мне ползают эти твари...
                – И много денег дала? – простонала я.
                – Сколько надо. Он сейчас вернется. Он ушел счастливый.
                – И ты думаешь, несчастная ты жертва переразвитого воображения, что счастливый Толик направил стопы под душ, а не к ларьку, где торгуют дешевой водярой?!
                – Моется он, моется. Я его сама туда отвела. И ушла, как его в парилку загнали.
                – Как это – сама? Под ручку? Представляю эту парочку: шикарная дама в шубе до пят и рядом... оборванец!
                Марина улыбнулась:
                – Да уж, там удивились, спросили, кто он мне. Этот дурень меня тетей Мариной назвал. Конечно, глаза на нас пялили, но я им потом все объяснила. Когда его увели...
                – И поняли тебя?
                – А бес его знает. Главное – сделали все положенное. Туда, оказывается, и другие бомжи приходят мыться иногда.
                – Но не под конвоем богатых тетенек.
                – Ладно тебе, – отмахнулась Марина. – Знаешь, я ему собрала чистое белье, рубашечку нашла байковую, даже пальто Максимово отыскала, у которого моль воротник съела, помнишь? Модное такое, из Прибалтики привезли...
                – Модное – это хорошо.
                – И ботинки Тараса отдала. У Толика не ноги большие, а туфли, чужие ж они. Газету засунет – и носит, бедняга.
                За дверью раздался кашель.
                – Он! – крикнула Марина. – А ты говорила, что не вернется! Куда ж ему деваться? Видишь, он честный человек!
                Она распахнула дверь, и мы ахнули: на ступеньках,  словно на подиуме, красовался некто, отдаленно похожий на нашего бомжа. Чистенький, в модном пальто с клетчатым кашне на шее, с выбритой физиономией, он так гордо взирал на нас с Мариной со своих ступенек, что мы рассмеялись. Теперь это был человек неопределенного возраста и занятий, с гнусной рожей и следами длительного алкогольного отравления организма, но не бомж, нет!
                – Бойко Анатолий Петрович! – сказал он совершенно серьезно.
                – Орел! – похвалила я.
                – Теперь тебе надо срочно в милицию! Пока вид имеешь!
                Он так и  сел на свои ступеньки.
                – Чудак! В паспортный стол! Там подашь завление о потере паспорта...
                – А меня р-раз – и в распределитель! – перебил он с испугом.
Пока Марина строила вслух воздушные замки, приглашая слушателей к сотрудничеству,               
                Толик сидел с видом побитой собаки.
                – Глупый, надо все постепенно восстановить: паспорт, прописку, жилье отсудить! Убеждена, что хороший юрист подскажет, как это сделать. А нет – к депутату идти в областную администрацию. Или городскую, надо подумать. Потом – в горздрав, пусть положат в тубдиспансер, подлечат, это же в их интересах! Но нельзя сидеть сложа руки!
                Последняя фраза была единственной трезвой, не из области коммунистических мечтаний. Действительно, сколько же можно тут просидеть, дразня соседей и Максима? Да у них у всех руки чешутся в милицию позвонить!
                – Ладно, – обреченно вздохнул Толик, – я вот еще завтра полежу... А то у меня голова кружится и ноги дрожат... от голодухи.
                – Сейчас борщ вынесу! Слушай, дружок, чем от тебя так... пахнет?
                – Не нравится? Так меня ж таким вонючим всего помазали с головы до пят, что никакой душ не помогал, не мог и мылом отмыть. А тут санитарочка пробегала с бутылкой, я ее попросил одеколончиком пшикнуть. Она засмеялась и попшикала.
                Да-а, запах освежителя воздуха для туалетных в соединении с дезинфекцией создавал непередаваемый эффект. Вот Максим порадуется!


   Продолжение  http://www.proza.ru/2015/02/22/2486