Мама!

                Мама!
            Всю ночь Екатерина проплакала - тихо, душа всхлипы подушкой. Но верно говорят, что слезами горю не поможешь, и к утру женщина настолько извела себя слезами, что растерялась вовсе. Что делать? Как жить дальше? Если бы не деточки…

                Ребятишек своих Екатерина любит самозабвенно. Все сладкие кусочки, что изредка перепадали семье, делила она между ними, сама же старалась скрытно от них перехватить картошки с куском хлеба да с луком или пустого супчика.  Дети от такого питания, ясное дело, не цвели румянцем, а Екатерина и вовсе дошла: исхудала,  вокруг  тоскливых глаз чернота,  лицо бледное, мертвенное – ни оживления на нём, ни улыбки. Посмотришь на бабочку со стороны – ни дать ни взять малоумненькая. А рядом почти всегда, неотстанно, наряженная во что попало малолетняя её троица: Павлику семь годков, Полюшке пять, а последней, Анюточке, только третий пошёл. Да и как их оставишь одних, когда сожитель её, Николай. на дух не переносит ребячьей возни, бьёт детей чем ни попадя, обзывает грязными словами,  за какие взрослые люди могут и крепких тумаков друг другу навесить. А запуганная малышня даже и реветь боится: знают ребятишки, что тогда ещё хуже будет.

                Плачет Екатерина, совсем тихо плачет, тая слёзы не столько от детей, сколько от Николая. После вчерашней попойки и дебоша он ещё не очухался, только ворочается с боку на бок: видно, хочет пить. Значит, скоро проснётся. Вот тогда держись!

                Женщина встала с кровати, ладошкой растёрла по лицу слёзы, немного посидела в раздумье. Потом, погладив по голове старшенького, Павлика,стала осторожно будить его, приговаривая шепотком:
-Вставай, моё солнышко, помоги мне, сынок…

                Мальчик открыл глаза, присел на кровати и привычно, ни о чём не спрашивая, стянул со стоявшего рядом стула одежонку и стал надевать штанишки – тоже молча: он без слов понимал, что значит эта тихая мамина просьба. Так же осторожно разбудила Екатерина  и старшую дочку – Полю. Павлик помог сестрёнке одеться, а мать в это время скидывала  в большущую сумку ребячьи вещи – всё, что лежало в комнате. Идти туда, где спал Николай, она не решалась. Застегнув на сумке «молнию», надела уже изрядно поношенное зимнее пальтишко с порыжевшим песцом, замотала голову такой же, повидавшей виды шалёнкой. И уже напоследок, выставив в сени старших детей и вынеся туда же сумку с вещами, Екатерина стала одевать сонную Анюту.  Девочка хотела спать,  не понимала, зачем её будят, но не кричала: в этой семье у детей не было привычки капризничать.
 
              Осмотревшись, Екатерина сдёрнула с кровати небольшое ватное одеяльце и завернула в него малышку: курточка на ней была тоненькая, а на улице  морозно.

              Тихо, как и собирались,  женщина и дети вышли из сеней, пересекли двор, и только выйдя за калитку, обернулись, потому что в окнах той комнаты, где «отдыхал» глава семейства, вспыхнул свет. Все сразу поняли, что надо торопиться.
- Мама, а куда мы пойдём?

            Павлик тревожно ловил мамин взгляд, ища в её глазах  ответ. Полина молча перебирала ножками, держась за полу Екатерининого пальто:  вечером выпал снег, утром, спозаранок, по дороге ещё никто не  ездил, и идти по снегу было тяжело. Маленькая Анюта, завёрнутая в одеяло, досыпала на плече у матери.

             Куда же деваться с детьми хотя бы на пару часов? Если Николай выйдет сейчас на улицу, то легко догонит  сбежавшее от него семейство по следам.  А потом? Придётся вернуться обратно – в опостылевший дом?  Нет, в этот раз Екатерина так не поступит, пусть  её хоть убьют.

               Сзади послышались конский топот и скрип саней по снегу – Катерина с детьми сошли на край дороги.  Напротив них кони остановились. В санях, на куче сена, сидел дед Петрович. Воротник его полушубка и цигейка на шапке были покрыты изморозью.
- Здорово, Катерина! Ты не одурела ли ребят по такому холоду таскать! Чего тебе  не спится? Ещё и шести нету!

                Катерина молчала. От громкого голоса Петровича проснулась Анюта, завозилась. Пришлось поставить сумку на снег, чтобы двумя руками поддерживать девочку, завёрнутую в одеяло. Заметив большую сумку, Петрович сообразил:
- Опять хозяин твой воюет?

                Катерина молча, поджав губы, кивнула: да, дескать, воюет.
- Да что ты за женщина за такая? Сколько в тебе терпения? Бросила бы давно этого Кольку!  Неужто некуда больше податься?
- Раньше мама была…
-Как это была? А сейчас?

                Екатерина поняла, что ответила неуклюже.
- Я уже больше двух лет её не видела. И писем не получала...
 - Вот что, мамаша, давай-ка забирайся со своей ребятнёй в сани! Отвезу тебя к себе, старуха моя хоть чаем вас напоит. Небось, Колька не докумекает к нам притащиться искать тебя.

                Жил Петрович на другом конце деревни – может, и правда, Николай туда не пойдёт. А Павлик  с Полиной уже в санях.  И сумку затащили.    Екатерина подсела к детям.

                Избушка у Петровича небольшая: горница да кухня, чуть ли не половину которой занимает русская печь, с ней старики никак не желали расставаться.  Вот на эту печку и посадили ребятишек.
- Грейтесь давайте, покудова я кашу вам запарю! – приказала супруга Петровича – тётка Наталья.

                Екатерина вывернула из одеяльца пробудившуюся Анюту, посадила её к старшим детям, на печку. Петрович куда-то увернулся из избы.
- Снег пошёл чистить, покуда не притоптали, - пояснила  бабка Наталья. – А после на Центральную поедет, за внуками: каникулы у них.  Коня вон управ дал на утро.
- На Центральную… - Екатерина ненадолго призадумалась. – А может, и мне туда с ним доехать. В сельсовет схожу, может, чем помогут…
- Ох, девка, ты, говорят, грамотная, да, видать, переучилась. Ну кто тебе поможет?
- К Шаркову пойду или к участковому, что ли…
- Нужны мы тому Шаркову!  Разве что участкового захватишь? Мужик он правильный, только и хлопот у него немало – замотался.
- Бабушка Наталья, да мне хоть бы к кому попасть: жизнь моя пропащая ничуть уж мне не дорога, да вот дети… - Екатерина закрыла лицо руками, зарыдала громко, навзрыд.
 - Ну поплачь, поплачь… А что жизнь тебе не дорога – не греши так говорить, не познав всего. Отчаялась ты, девка… Что-то долго Петрович мой со снегом возится!

               Тётка Наталья набросила на плечи старенькую фуфайчонку, вышла в ограду. Скоро вернулась.
- Ну и Петрович! Прямо как партизан: весь снег до другого конца дороги сгрёб: следы ваши замёл. Ну и партизан! Каша-то готова, Катя, давай-ка поешь горяченького вместе с Петровичем, а то ехать пора. За ребятишек не беспокойся, я досмотрю. Поезжай с Богом, может, толк какой будет. Деньжонки-то у тебя есть хоть какие – нибудь?
- Деньги? Есть маленько... Колечко вот обручальное спрятала, сберегла на случай…Может, продам…на билеты… До мамы бы мне добраться… Хоть в какой бедности жить, но спокойно, без страха…
- Без страха, говоришь? Так не бывает, Катя, всё кто- нибудь захочет страха на нас нагнать…Но Колька-то твой – это уж такой бандит, что и не приведи Господи!
                *****
       До Центральной недалеко – семь километров. От неё до трассы, где проходят  машины и автобусы с прииска, ещё пять километров. Екатерина, сидя в санях, размышляла о том, как она со своей малышнёй доберётся до трассы, если в сельсовете ей никто не поможет. После того, как отнеслись к ней и её детям в семье Петровича, хотелось думать только  о хорошем, верить в человеческую доброту.

- Вот, прибыли, Катерина! – Петрович остановил коня возле сельсовета. – Дверь, вроде, не закрыта: видать, хозяин на месте. Он рано приходит: хмель давит с утра. Прибежит, наорёт на всех, проявит своё «трудолюбие», позвонит начальству, как будто посоветоваться хочет… Ну, в общем,  покажет, что работает, да и домой – похмеляться. Начихать ему, что люди не слепые, видят: машинёшка сельсоветская весь день возле его дома стоит, как приклеенная. А то ещё к полюбовнице своей прям на работу заявится, вместе похмеляются… Сейчас-то, наверно, начальников разговорами донимает или кого работать учит, любит он это… За грехи наши нам начальство такое, видать…
        Все в округе знали, что Петрович сильно недолюбливает местное начальство, а потому порой и лишнее может сказать.
- Спасибо, Петрович, вам, что довезли. Обратно-то я уж сама добегу.
- Добежишь… Зима, и тайга кругом… Подожду я тебя, да и внуки пока соберутся…
        Петрович завернул коня, направился к сыну.

          В сельсовете никого не было, только из кабинета «хозяина» раздавался насмешливый голос:
- Денег, говоришь, нет на это? Приезжай, поговорим по-мужицки, научу жить - бабло делать...Ха-ха! Не только на это хватит!
            На другом конце провода, наверное, возражали, но в ответ звучали похабные насмешки.
                Наконец телефонный разговор закончился, Екатерине показалось, что из кабинета потянуло дымком. Вот теперь, пожалуй, можно и зайти. Женщина несильно постучала в дверь.  Ответа не было, но послышался стук отодвигаемого кресла,  открылась дверь – в проёме появился «хозяин», а с ним и густой запах одеколона, который ничуть не заглушал водочного перегара.
- А ты тут чего торчишь? И давно? Подслушиваешь? Какой чёрт тебя спозаранку принёс?
                Чувство собственного достоинства, ещё не донца истреблённое жизнью, диктовало Екатерине: «Повернись и уйди!  Здесь толку ждать не приходится!» Но женщина помнила о детях и потому молча стерпела хамство чиновника.  Может,  «хозяину» пришлась по сердцу видимая покорность женщины, а может, захотел ещё над кем-нибудь покуражиться – кто его знает, но Екатерина была «приглашена» в кабинет.

- Садись. Что тебя сюда пригнало  ни свет ни заря? Я вот на работу прихожу рано, мне так положено, а тебе чего не терпится? Ну, чего молчишь?
      Говорить уже не хотелось. Почему-то стало стыдно жаловаться на свою жизнь, но деваться было некуда.
- Да знаете вы мою беду, Пётр Николаевич…
- Знаю? Удивляюсь я на тебя! Вас много, я один – мне что же, про всех помнить? Давай, говори уж!
- Жизни нет, муж пьёт, не работает, бьёт меня, детей. Еды в доме нет. Помогите…
- А я при чём? Вы работать не хотите, лодырничаете… - хозяин кабинета хихикнул. – А мне вас кормить, что ли? Я слышал, у тебя высшее образование…
- Да, я экономист, работала в лёгкой промышленности.
- А-а! Экономист!  Работала… А теперь, выходит, бичуешь… с высшим образованием… - в жёлтых глазах  хозяина кабинета запрыгало раздражение.
- Да не могу я работать: ребёнок у меня маленький, болеет часто, старших детей некуда девать, детсада нет.
- А зачем вы сюда приехали, раз здесь всё так плохо? Возвращайтесь туда, откуда явились. А дом освобождайте: жильё это муниципальное, давалось твоему сожителю на время работы, вы там даже не прописаны. Для всяких проходимцев у меня жилья нет. Всё, до свиданья! Слышишь, мои  люди пришли на работу, у меня больше нет свободного времени.

                В коридоре стояли несколько простых деревянных скамеек, на них уже примостились посетители. Подсела к ним и Екатерина: может, получится участкового дождаться. Женщина,  оказавшаяся рядом с Екатериной, окинула её критическим взглядом и отодвинулась, а потом пересела на другую скамейку. Катерине  почудилось, что тело её немеет, становится чужим, и вся жизнь её в последние годы тоже стала казаться чужой.  Росла, училась, влюбилась, вышла замуж, родила двух детей – это её жизнь.  А дальше – чужое: смерть любимого мужа, раннее вдовство, заочное знакомство через газету с Николаем из отряда № 16, его приезд к ней… Наивная, не привыкшая к подлости… Николай с порога заявил, что приехал к ней не в гости, а мужем на всю жизнь.  Поверила, потому что устала от проблем, которых раньше не знала. Поверила, что скоро зарегистрируются. Поверила, когда Николай сказал, что надо продать квартиру и поехать работать на золотые прииски. Доверила ему вырученные за квартиру деньги, потому что  в голову её  даже мысль не могла прийти, что проиграет он их в карты и исчезнет. Даже переселившись с детьми в однокомнатную квартиру своей матери, продолжала верить, что Николай лучше знает, как устроить семью. Поняв, что носит в себе новую жизнь, стала разыскивать Николая. Он заявился сам, оставшись без единого рубля в кармане, рассказал слёзную историю о бывших сокамерниках, которые чуть не убили его. Долго плакала, почувствовав неправду.  А Николай опять уехал, после прислал письмо, сообщил, что капитально устроился и ждёт её. Екатерина с двумя маленькими  детьми как на крыльях полетела в неведомые ей сибирские края. И приехала…в гнилую, продуваемую всеми ветрами избушку.  Через неделю родилась Анюточка.  Николай вскоре бросил работу, но пьян был каждый день.  Семья стала голодать, Николая это бесило, он избивал Екатерину, заставлял продавать вещи, обижал детей. Молодая, красивая, ухоженная женщина превратилась в безгласную серую тень. Она осознавала, что вот-вот настанет тот день, когда жить для неё станет невозможно. И вот этот день настал: жить негде, детей кормить нечем; тот, кому безоглядно поверила, стал врагом. И последним всплеском воли Екатерина решила вырваться из ада, в котором оказалась. Или - не жить.

                Екатерина вышла на улицу, тут и Петрович с внуками подъехал. Женщина молча забралась в сани. Петрович понукнул лошадей и за всю дорогу ни о чём не спросил.  Дети, мальчишки лет восьми – девяти, сначала шутили, баловались, но потом, видимо, почувствовав своими добрыми сердцами чужую беду, примолкли.

                Бабушка Наталья внукам обрадовалась, начались целования – обнимания. Екатерине кивнула: «Спят твои на печке, пригрелись». «Ну что же, пусть поспят, когда ещё придётся в тепле-то», - подумала Екатерина.
-Ты раздевайся, Катя, чаёвничать будем, - тётка Наталья подтолкнула Екатерину к накрытому столу.
- Ой, знаете, если можно, я попозже, а вы пока с внуками пообщайтесь. У меня дело одно есть, я быстренько!
- Смотри, Катя, Кольке своему на глаза не попадись!  - напутствовал Петрович.

               
    Вернулась Екатерина, и вправду, быстро. Чувствовалось, что она чем -то довольна. Так это и было.  Хозяйка деревенского магазина купила у неё кольцо. Покуражилась немного, сбивая цену: мол, камень меня не интересует, хоть, может, он и дорогой, но кольцо всё же взяла. Теперь есть деньги – немного, но как- нибудь  доберётся с детьми до района, а там сядет на поезд. Только бы мама была жива...

  Екатерина выскочила быстро, стала будить детей, одевать их. Петрович понял:  гостья что-то задумала.
- Куда это ты, Катерина, навострилась так быстро?
-А мы, Петрович, домой поедем, к бабушке – ну это, к маме моей! Доберёмся до трассы,  а потом на автобусе до района, там – на поезд…
- Дай Бог, конечно… А денег у тебя сколько?
- На билеты, думаю, хватит!
- Билеты билетами, а ребят-то ещё и кормить надобно будет. – Петрович покосился на супругу. – Знаешь, Катерина, есть у меня небольшая заначка, копил на одну снасть рыбацкую, но тебе отдам с лёгким сердцем. Сможешь – вернёшь, не сможешь – не обеднею, а так просто тебя мы не отпустим. Так ведь, жена?
- Так, Петрович, так, - поддакнула тётка Наталья и смахнула слезу.
- А до Центральной-то я вас подвезу на лошадке, небось, не съест управляющий, он у нас мужик с понятием.

           Когда все устроились в санях, тётка Наталья сунула Екатерине объёмистый узелок с едой:
- Пироги тут, яички варёные, молоко в бутылке – перекусите где-нито.

           Мороз не ослабевал. Лошадь шагала бодро. В Центральной немного постояли: Петрович надеялся, что подвернётся какой-нибудь транспорт до трассы, где была автобусная остановка. И транспорт подвернулся: остановился зелёный «москвич», за рулём сидел знакомый Петровича с супругой. Мужчина согласился подбросить Екатерину с детьми до остановки, тем более, что он и сам туда ехал, чтобы встретить с автобуса племянника жены:
- Как раз к автобусу и подъедем, а  следующий-то только вечером будет.
       А жена водителя добавила:
- Только вы немного подождите, мы сейчас до дому доедем, машину дозаправим.  Да, Толя?

      «Москвич» юркнул в боковую улицу, а Петрович, попрощавшись с Екатериной и её семейством, с лёгким сердцем отправился домой. Прошло минут двадцать, дети стали зябнуть, а зелёный «москвич» не появлялся. Не желая верить в дурное, Екатерина  решила, что надо двигаться вперёд: раз обещали подвезти, то догонят и подвезут.  Екатерина несла младшую дочку и тащила сумку, узел с едой нёс Павлик, а Полина всё старалась ему помочь, но выходило так, что только мешала. Выбрались за посёлок, остановились передохнуть. Хоть бы кто мимо проехал!  На дороге пусто: мороз, люди ездят только по большой нужде. Прошли ещё немного, опять отдохнули. И ещё немного… Нести в одной руке Анюту, а в другой  сумку с вещами Екатерина уже не могла. Она достала из сумки простыню, разорвала её на три широкие полосы, серединой получившейся верёвки зацепила за ручки сумку, а концы связала и набросила себе на плечи, как лямки рюкзака. Теперь женщина могла тащить по дороге сумку и обеими руками держать Анюту.  Прошли ещё немного… Навстречу  попался тот самый зелёный «москвич», хозяин которого обещал их подвести.  Его жена оглядывалась и смеялась, а мужчина даже не посмотрел в сторону Екатерины.  Когда за последним поворотом дороги показалась остановка – нехитрое строение из кирпича: три стены, покрытые сверху бетонной плитой,  Екатерине показалось, что  кошмар в её жизни вот-вот закончится, потому что страданиями своими она заслужила  иною долю. А руки  уже не могли держать младшую дочку. Тогда  женщина расстегнула сумку, посреди набросанного в неё тряпья сделала углубление  и посадила в него ребёнка. И опять на лямках тащила сумку по снегу. Так и добрели до остановки.  Часов не было, но и так было ясно, что дневной автобус давно прошёл, а до следующего ещё несколько часов. Стены полой остановки не спасали от холода. Почти всё содержимое сумки было вынуто и намотано на детей, но они всё равно мёрзли. Кругом стояла тайга, полно дров, но не было ни одной спички, чтобы развести костёр. Холодная еда тоже не согревала.  Екатерина, черпая худыми валенками снег, наломала лапника, притащила его на остановку, сложила горкой, посадила вокруг себя детей. Уставшие, они жались к матери, но согреться, сидя на холодных ветках, не могли.  До сумерек по дороге на большой скорости проехали три «уазика», один за другим: видно, какое-то начальство не то с охоты возвращалось, не то после проверок на руднике.  Заслышав гул моторов, полузамёрзшая  Екатерина стряхнула прилипших к ней детей и выбежала к дороге, но никто в промелькнувших машинах не обратил на неё внимания. Пожалуй, даже и заметить её не успели . Потом была только стылая тишина. И среди этой тишины сначала негромко, но потом всё явственнее стал слышен волчий вой. Он приближался, леденя материнское сердце. Дети тоже встревожились.

- Мама, это волки? – спросил Павлик.
Екатерина уже поняла: надо что-то делать. Вдруг волки выйдут прямо на остановку.
- Не знаю, сынок, может, собаки. Но в лесу они тоже опасны, особенно зимой, в мороз. Давайте заберёмся на крышу остановки.
- А как? – захныкала Полина.- Здесь высоко!
- Зато сзади, за остановкой, видите, какой высокий сугроб! И мы там вот что  сделаем: Павлик встанет мне на плечи, а оттуда заберётся на крышу. Потом я тебя, Полечка, подсажу, а Павлик подтянет тебя за ручки. И останется только Анюту вам на крышу подать, она лёгонькая.
- А ты, мама? – у Павлика выступили слёзы.
- Да все вместе вы меня разом затащите на крышу! Ну, давайте, милые мои, скорее, чтобы успеть.

                Все трое детей  были уже  в безопасности, когда вой вдруг затих.  Тишина стояла долго, и  в сердце Екатерины закралась робкая надежда: а вдруг беда обойдёт их стороной, вдруг судьба сжалится над её семьёй? Но вот вой раздался справа, потом позади и слева от остановки. Волки  словно взяли намеченную жертву в кольцо.  Екатерина похолодела. Она знала, что дети не смогут своими слабенькими ручонками втащить её на  верх остановки, она сама должна была позаботиться о себе. Неподалёку, метрах в пяти от дороги, торчала из-под снега суковатая  валежина. Если её подтащить к остановке, прислонить к стене, то можно будет по сучкам забраться на крышу, где топчутся перепуганные дети. Надо к ним, надо успокоить их, чтобы кто-нибудь не оступился, не соскользнул вниз.  Да, конечно, надо попробовать  подтащить валежину к остановке. Екатерина ступила в снег. А сверху неслись крики:
- Мама, мамочка, куда ты!
- Мама, не ходи туда! Там волки!
- Мама! Мама! Ну мама же!
          Даже Анютка, мало  что понимая, чувствовала беду и заходилась в крике:
-Мама! Мама! Хочу к маме!

          Павлик с трудом сдерживал малышку, которая  хотела слезть с крыши и идти к маме. Полина, уже охрипшая от громкого крика,  осела в снег, занесший крышу,  и не спускала с матери глаз, скуля, как щенок, которому сделали очень больно. С той стороны, куда направлялась Екатерина,  раздался вой – короткий, как команда. С одной, с другой стороны  из наступающих сумерек к женщине намётом приближались тёмные тени. Одна из них вылетела вперёд,  перед лицом женщины сверкнули холодные глаза. Мелькнуло последнее: «Глаза ... жёлтые..."

                Автобус подошёл минут через десять. Водитель и пассажиры не сразу поверили в то, что предстало перед ними. На крыше остановки заходились в истерике трое маленьких детей, в нескольких метрах от остановки лежала растерзанная женщина, а в  глубь леса цепочкой, след в след, не оборачиваясь, с достоинством удалялись несколько волков. Они, желтоглазые и безжалостные, чувствовали себя здесь хозяевами...
                Позже выяснилось, что автобус задержался  с выездом  на полчаса  по просьбе одного начальника: из-за поломки в машине не все его городские друзья, отправившиеся охотиться на волков, успели вернуться к нужному времени.