Кобра в лимонной роще

Николай КРАСИЛЬНИКОВ

КОБРА В ЛИМОННОЙ РОЩЕ

Лимонная роща в Кызылкумах? Тропические плоды – в песках, где кроме чахлых кустиков ничего не растёт? Невероятно! Фантастично? Да просто не может быть.
Я тоже поначалу так думал…
Работал я тогда помощником главного режиссера на студии хроникально-документальных фильмов, и шеф отправил меня в командировку с небольшой группой – отснять уникальные кадры. Для истории, разумеется! И необычного садовода-селекционера, и его непривычную для здешних суровых мест лимонную рощу.
Городок в пустыне, с домами, похожими на белоснежные парусники, остался позади. Слева и справа в знойном мареве потянулись желтогорбые барханы, очень похожие на застывшие в беге волны.
– Здесь миллионы лет назад было море… – сказал шофер Витя, наш провожатый, довольно молчаливый малый. Он когда-то возил по этим местам археологов. – У  меня дома хранится зуб акулы – нашёл его в песках…
Жара давала себя знать – разговаривать никому не хотелось. Белая «Волга» словно катер, долго петляла по узкой чёрной дороге меж барханов-волн. Витя вытянул в открытое окно кабины запотевшую ладонь и лучше всякого метеоролога определил:
– Плюс пятьдесят по Цельсию. Не меньше. – А потом ослепительно улыбнулся: – Ну что, разморило вас? Ничего, мы почти приехали.
Действительно, вдали, в долинке, показался белый домик и весёлые пятна зелени.
Неужели и впрямь, лимонная роща?
Хозяин домика, мужчина лет сорока пяти – Турдымурад Наджимов встретил нас прямо на ступеньках. Лицо скуластое, загоревшее до шоколадного блеска. Натруженные руки, узловатые и в буграх, напоминали ветви саксаула – такие же крепкие и привычные к самым неожиданным природным стихиям.
Стали знакомиться, и здесь обнаружилось, что хозяин хорошо говорит по-русски. Когда-то он с отличием окончил сельскохозяйственный институт, так что практика была неплохой. Хозяин пригласил в домик. Прямо на земляном полу на кошме расстелили достархан. На нём разложили свежие лепёшки, стеклянные кусочки сахара-наввата. И, усевшись в кружок, пили зелёный чай. С лимоном, выращенным в песках Турдымурадом. И хозяин рассказывал о том, какой это нелёгкий труд – поднять лимонную рощу в жгучих песках, где ни воды в достатке, ни подобного опыта отродясь не бывало. В самом сердце Кызылкумов, куда и птица с горячим ветром гармсилем редко долетает, не опалив крыльев.
Летние сумерки тёмными заплатами залегли между барханов. Шофёр Витя, оператор Сёма и я вместе с Турдымурадом пошли, наконец, посмотреть лимонную рощу. Ящерица-круглоголовка долгим любопытным взглядом провожала нас, сидя на безлистой веточке акации, которая росла возле домика.
Лимонная роща занимала всю долинку, охраняемую от песчаных вихрей с двух сторон высокими барханами. Вечерний воздух постепенно остывал, суля долгожданную прохладу. Зелёные листочки, будто лоскутки, трепетали на слабом ветру. И золотистые плоды – круглые, тугие – озорно проглядывали сквозь листву, когда мы проходили между посадками.
Бог ты мой, и как же здесь пахло лимонами! Казалось, лизни воздух языком – и ощутишь их кисло-терпкий, жалящий вкус.
Вечером, обговорив без всякого сценария предстоящую утреннюю съёмку, Сёма, наш дотошный и любознательный оператор, вдруг обратил внимание на ничего не значащую, на первый взгляд, деталь в хозяйском жилище. Мы её тоже, конечно, заметили, ещё днём, при первом знакомстве, но как-то пропустили мимо глаз. А вот Сёма – не нашего замеса – не пропустил.
– Турдымурад-ака! Что это там за дыра? – спросил он, кивнув в сторону угла, где стояла чашка с молоком. – Кошку, что ли, кормите?
Садовник-селекционер сузил и без того узкие, как лезвия, глаза, будто измеряя на весах: говорить – не говорить? А потом озорно хлопнул себя по коленям и выпалил:
– Зачем кошку? Какую кошку? Там у меня живёт… кобра!
– Кобра?! – круглое лицо Сёмы слегка вытянулось.
– Неужели кобра?! – приподнялся с места Витя.
– Да шутит он, ребята! – попытался снять я неловкую паузу-напряжение, впрочем, сам втайне немало напуганный таким оборотом дела.
– Почему шутит? – деланно обиделся Турдымурад. – Там правда живёт кобра. Настоящая, кызылкумская.
Сёма сделал, было, движение в сторону двери, но Турдымурад добродушно опустил на его плечо тяжёлую ладонь:
– Не бойся, Сёма! Кобра никого не тронет. Она… домашняя. – И, помолчав, философски добавил: – Если, конечно, её никто не обидит…
– Где же твоя красавица? – спросил я, когда страх победило любопытство.
Турдымурад кинул взгляд на свои круглые наручные часы и щёлкнул ногтем по циферблату:
– Она появляется ровно в двадцать ноль-ноль. Подождите ещё чуть-чуть и убедитесь сами.
И действительно: ровно в двадцать ноль-ноль послышался еле уловимый шорох, потом шипение, и из тёмной дыры-норы выползла огромная, полутораметровая кобра.
При виде жуткой гостьи – мало ли что домашняя! – мы, было, попятились к двери, но Турдымурад приложил указательный палец к губам: мол, спокойно, не двигайтесь!..
Между тем, змея, оказавшись возле чашки с молоком, выпрямилась, приняла угрожающую стойку. Потом стала раскачиваться взад-вперёд, будто маятник. Надо сказать, довольно неприятное зрелище. Наверное, сквознячок вдоль лопаток прополз не только у меня. Однако, заметив, что никто ей не угрожает, кобра «скинула» капюшон и спокойно принялась лакать молоко.
Под потолком ярко горела, потрескивая фитилем, трёхлинейная керосиновая лампа, и нам хорошо было видно всё, что творилось в углу.
Вылакав до капельки угощенье, кобра развернулась вокруг плошки и снова, шелестя чешуйками, скрылась в тёмной дыре-норе.
– Давно она живёт у вас? – спросил я Турдымурада, стряхивая оцепенение.
– Уже три года, – сказал садовник-селекционер, как мне показалось, с гордостью в голосе. – Раньше она жила под ступеньками…
– И какая, позвольте спросить, вам от неё польза? – поинтересовался практичный Сёма, отойдя немного от страха.
– Какая, какая? – кажется, обиделся Турдымурад на городских неучей, какими мы, должно быть, представлялись ему в эти минуты. – Здесь, в песках, кобра лучше и надёжнее всякой кошки и собаки. Она истребляет в доме мышей, лягушек, тараканов, скорпионов, фаланг… Да и другую всякую нечисть – а её в пустыне хватает. Нужно будет, – и грабителя напугает, – уверенно закончил он. – Где ещё найдёте такого сторожа?..
В крохотном оконце показался яркий месяц. Он напоминал дольку лимона, которая плавала в остывающей пиале. И ещё напомнил о том, что пора укладываться спать, завтра дел невпроворот.
Коротать ночь в хозяйском домике Сёма с шофёром Витей напрочь отказались. Они прихватили тёплые курпачи-одеяла и по шаткой лесенке забрались на плоскую глиняную крышу. Там, как им казалось, было намного безопаснее. Да и ветерок поддувает…
Турдымурад неодобрительно покачал головой, с грустью поглядел на меня.
– Может, хоть вы останетесь здесь? Семья моя – жена и дочь – давно уехали в город. Всё один да один… На пару всё-таки веселее. Нечасто такие гости ко мне приезжают!
Честно говоря, у меня были свои счёты с ползучими тварями. И отнюдь не самые светлые воспоминания оставили они в моём сердце с раннего детства. Но я искренне проникся уважением к хозяину и остался в домике. Правда, попросил заткнуть камнем или кирпичом дыру-нору и постелить мне на тахте возле единственного оконца.
– Вот и отлично! – искренне обрадовался Турдымурад. – Я же говорю, кобра никого зря не трогает. Это – не гюрза, не гадюка. Кобра – самая интеллигентная среди других змей в мире!
И всё-таки спать рядом со змеёй, носящей в себе смертельный яд – пусть даже прирученной и интеллигентной! – сознаюсь, было неприятно. Более того, с непривычки как-то жутковато. Вот приехали снимать лимонную рощу, а тут…
Вспоминались разные случаи, связанные с ползающими гадами… Стоп! Почему, собственно, гадами? Ведь из яда многих змей производят драгоценные лекарства. Значит, в них заключены зло и добро, коварство и польза – в одной ипостаси.
А разве в людях не так же?
На Востоке говорят, если змея не видит сорок дней человека, то превращается в дракона. Нет, кобре Турдымурада такое превращение не грозит. Она каждый день встречается со своим хозяином, оберегает его жилище от нечисти. А тот, в свою очередь, поит её за это козьим молоком.
Чем не дружба гомо сапиенса и пресмыкающегося? Корыстное соседство? Смотря с какой точки зрения его расценивать…
И всё-таки, почему у людей такая стойкая неприязнь к змеям, ведь многие даже не сталкивались с ними в жизни. Не то, что я…
В конце пятидесятых мальчишкой я отдыхал в детском санатории в Акташе – живописном местечке на юге Тянь-Шаня.
Однажды вожатая повела нас на экскурсию. Сразу за санаторием глазам открылись высоченные горы, вековые снежники, могучие орешины и арчовники, камни и круглобокие валуны, должно быть, ещё помнящие ящеров и рукокрылых птиц.
А рядом, в двух шагах от тропы, избитой ногами людей и овец, бежала, прыгала белопенная речушка, очень похожая на козлёнка, цокающего копытцами по гальке.
Ящерицы, бабочки, стрекозы, весь этот огромный и непознанный мир в росе и солнце так увлекли меня, что я отстал от строя. И никто этого не заметил, потому что я плёлся в хвосте.
Одна из бабочек – «павлиний глаз» – особенно понравилась мне. Я мигом скинул с себя майку – чем не сачок? – и погнался за порхающей красавицей.
Сколько я носился за бабочкой, уж не помню, но вскоре порядком устал. Смахнул с носа капельки пота и опустился на ближайший круглый плоский голыш. И тут же почувствовал пронзительную боль. Будто в меня воткнули острую иглу. Был-то я в одних трусах да кедах.
Я соскочил с голыша, дотронулся до ужаленного места, – там что-то болталось, – и завопил, что было сил, теперь уже от страха. Это смертельной хваткой вцепилась в меня зубами небольшая змейка.
Ноги сами понесли меня обратно в санаторий. Так и прибежал я с трепыхающейся в трусах змейкой прямо в медпункт. Пожилая врачиха, охая и ахая, пинцетом осторожно извлекла живую извивающуюся змейку, никак не хотевшую «расставаться» со мной, и брезгливо отшвырнула её в высокую фарфоровую чашу, куда обычно выбрасываются использованные бинты и вата. Потом обработала какими-то лекарствами ранку и только тогда улыбнулась:
– Теперь порядок! Хорошо, что это был змеёныш… а если бы змея? Не приведи Господь!
Не знаю, чей это был змеёныш, но укусанное место какое-то время побаливало, и я предпочитал стоять, чем сидеть.
Другой раз, помню, мы с отцом пошли в зоопарк. Это был чудесный весенний зелёный день, с воздушными шарами, шипучим лимонадом и фруктовым мороженым, насквозь просвеченный солнечными лучами. Мы ходили от клетки к клетке, от вольера к вольеру, и везде было так интересно…
Дразнили попугая-какаду: «Попка дурак!» – и ждали, когда он также ответит голосом человека, бросали орешки смешным и шустрым обезьянкам, долго стояли у бассейна с двумя белыми северными медведями. Смотрели, как они ныряют, гоняются друг за другом.
В полдень, когда подошло время кормёжки животных, уставшие и счастливые, мы, было, повернули к воротам зоопарка, чтобы идти домой. И тут неподалёку от нас, в террариуме, огороженном мелкой ячеистой сеткой, где обитали змеи, вдруг раздался душераздирающий визг.
Я потянул отца за рукав: мол, пойдём, посмотрим, что там такое?
Отец, видимо, что-то сообразив, покачал головой: времени нет, да и домой пора. Но я упрямо тянул его за руку и он, наконец, сдался.
Мы подошли к террариуму, – об этом я потом жалел всю жизнь! – и увидели жуткую картину, заставившую сжаться моё детское сердце. Небольшой, пепельного цвета кролик, выпучив круглые глаза, будто загипнотизированный (а так оно и было на самом деле, как я узнал много позже), медленно двигался к пасти двухметрового питона. Толстого, пятнистого, поминутно выставляющего длинный раздвоенный язык. Холодное и мерзкое существо, как показалось мне тогда. И этот заставляющий содрогнуться отчаянный кроличий визг…
– Пойдём отсюда, – прошептал я отцу пересохшими губами.
Так чудесно начавшийся праздничный день вмиг померк. Словно большая грозовая туча накатила на солнце…
С тех пор я не питал никакой симпатии к змеям.
Вспомнился мне и приятель мой, змеелов, ученый и просто отважный человек Олег Богданов. Каждый год с первым весенним ветром отправлялся он в командировку: в горы, пески, оазисы…
Один сезон промышлял он под Иолотанью. Лощина, которую облюбовал Богданов, прямо-таки кишела гюрзами, от яда которой замертво падает верблюд. Вскоре брезентовый мешок змеелова был полон ядовитыми тварями. Удача явно улыбалась ему. Но говорят же, что и на старуху бывает проруха…
Такой опытный змеелов, не раз с глазу на глаз встречавшийся со смертью, возле ручья в кустах мяты… наступил на полуметровую гюрзу. Последовал молниеносный бросок, и змея впилась в ногу.
Богданов перевязал ногу чуть выше раны жгутом и, стиснув зубы от боли, охотничьим ножом срезал часть икры, куда вонзились острые зубы змеи.
С полгода потом заживала рана у змеелова. И всё это время он ходил, опираясь на палку. Но после выздоровления разве Богданов бросил своё опасное ремесло? Как бы не так! Каждый год, с первым весенним ветром, он снова и снова уезжал в свою экспедицию.
Вот такие разные неприятные воспоминания проносились в моей памяти и начисто лишали сна. Было, очевидно, уже поздно… Потому что лимонная долька месяца успела исчезнуть из оконца. А в глубине чёрного неба проблеснула крохотная звёздочка. Словно слезинка на реснице. Хорошо бы узнать её название!
Нет, надо всё-таки уснуть. Завтра – а может, уже сегодня? – предстоит нелёгкий съёмочный день. Лимонная роща… Кобра… Турдымурад, Витя, Сёма… Всё перемешалось в голове – наверное, от усталости, и я, наконец, уснул. Будто провалился в колодец – тёмный, глухой…
Проснулся я, должно быть, перед рассветом. Не от сквозняка – ему неоткуда было взяться в доме, не от змеиного шороха, а от отчаянного Сёминого вопля. Сон как рукой сняло. Первое, что стукнуло в голову: «Кобра?!»
Мы с Турдымурадом, в чём были, пулей вылетели из домика.
На востоке обозначилась белая рассветная полоска. А Сёма, бедный наш Сёма, задрав левую брючину, скакал на крыше на одной правой ноге. Будто исполнял какой-то дикий папуасский танец.
Витя на корточках ползал вокруг него, не понимая, что случилось. Впрочем, как и мы…
Наконец Турдымурад громко крикнул:
– Слезай скорей на землю! Давай, давай!
Сёма кулем скатился по лесенке вниз. За ним – Витя.
Турдымурад задрал ещё выше Сёмину брючину, коротко приказал: «Держи!» – а сам побежал за фонариком.
Яркий кружок фонарика высветил на коленке оператора красноватое пятно. Турдымурад осторожно дотронулся до него пальцами.
– Ой-ей-ей! – не выдержав, застонал Сёма.
– Ничего страшного, – как опытный табиб, заключил Турдымурад. – Это ужалил скорпион. Я же говорил, надо было спать в доме… Тогда бы никто не укусил!
Сёма обиженно засопел, но промолчал.
Турдымурад смазал ранку какой-то бурой жидкостью из пузырька и пообещал:
– Терпи, Сёма! До обеда заживёт…
Рана действительно быстро зажила. И мы удачно отсняли лимонную рощу Турдымурада, чудесный рассвет над гребнями песков, вереницу «кораблей пустыни». Верблюды великолепно вписались в общий пейзаж.
Вечером, по холодку, решили ехать обратно в город. Но в самый последний момент непредсказуемый Сёма вдруг сказал решительно: «Нет!»
– Неужели ты хочешь остаться наедине с коброй? – решил пошутить я. – Мало тебе скорпиона?
– Именно с коброй, – расплылся в добродушной улыбке неунывающий Сёма, чем немало удивил нас. – Когда ещё представится такая возможность – отснять в естественных условиях «домашнюю» кобру, а?..
– А что, это идея! – поддержал я. – «Кобра в лимонной роще»… Звучит?
Витя безразлично пожал плечами: мне-то, мол, что? Делайте, как знаете…
Так мы и решили, тем более что плёнки у нас в запасе было не на один фильм.
Два дня мы жили в домике вместе с коброй и даже, кажется, успели подружиться с ней… И всё это время она для нас была «примой», «кинозвездой». Мы снимали её у чашки с молоком, на охоте за грызунами, в саксауловых деревьях.
А когда мы уезжали домой, Сёма искренне пожалел:
– И зачем я, дурак, в первую ночь не остался в домике?.. Тогда бы меня никакой паразит-скорпион не тронул.
– Правильно говоришь, – согласился с ним Турдымурад, которому откровенно грустно было расставаться с людьми. За короткое время мы стали с садовником настоящими друзьями.

Вскоре фильм о лимонной роще показали на экране. И он, можно сказать, прошёл почти незамеченным, к нашему большому огорчению. Хотя мы постарались вложить в него всю душу. А вот фильм о «домашней» кобре сразу завоевал симпатии зрителей. И взрослых, и детей. На одном из кинофестивалей он получил самую высокую оценку жюри и приз за операторское мастерство.
И тут Сёма, как всегда, не без философского подтекста, заметил:
– Не ужаль меня тогда скорпион, мы бы никогда не отсняли такой замечательный фильм. Впрочем, в природе всё взаимосвязано… Люди, кобры, скорпионы…
– И лимонные рощи… – заключил я, с чем мы все дружно согласились и пошли обмывать наш первый приз.