Женские истории

 
Просыпаюсь на веранде старой дачи... Люблю здесь просыпаться… и засыпать здесь тоже люблю, под сверчков. Всё здесь люблю…

С закрытыми глазами проверяю пространство вокруг, натыкаюсь на что-то шелковистое и теплое. Будто от испуга, вздрагиваю: ой! кто это здесь?! боюсь!

– Аааа! Съем тебя! Боишься?! Да это же я, Шаша! Не бойся! – четырехлетняя Сашка, внучка наших друзей, хозяев дачи, аж заходится от смеха, так ей нравится эта наша игра.

– Давай, Шаша, рассказывай, что с утра в мире творится, как там погода… 

– Погода там есть, – докладывает Сашка, обнимая меня руками и ногами. – Будем плавать сегодня на зелененьком резиновом матрасе, бабушка сказала. Все ушли на рыбалку. Насвинячили на кухне, ничего за собой не убрали. Бабушка ругалась на мух. Мухи прилетели.

Понятно, говорю я. Надо вставать.

Огород блестит на солнце, вымытый и напоенный из шланга. Огромный кот Боба роет рыхлую землю в грядке, пока никто не видит. Три мои подруги – Лилька, Таня и Викуся – сидят в беседке на свежем воздухе, дымят, шепотом кости мужикам моют.

– Маш, привет, хорошо спала? Будешь черешню? Мытая… Сил моих дамских нету, сижу вот девчонкам рассказываю… – Лилька в образе жертвы, голос тоненький сделала, нечасто такое наблюдаем. – Холодильник меня разбудил, веришь? Не закрыли холодильник! Сколько он пищал? Час? Два? Вот ведь придурки. На столе колбаса, на бумаге… Все банки пооткрывали, ни одной крышки не нашла, куда дели? Лечо, варенье… Масло растаяло.
 
– И мухи прилетели, – вставила радостно Сашка. – Я сама видела.

– А ты почему босиком выскочила? А ну марш отсюда, мелочь пузатая… Сандалики твои у печки… Ой, девушки, сегодня суббота? сейчас же печник к нам придет, хорошо, что вспомнила…

– Даа, Лилёк, вся-то ты в трудах праведных… А печник-то… он кто? Надежный? Знакомый чей-нибудь? Рекомендованный? Симпатишный? – Таня втягивает живот, встает в профиль. – Очень толстая? 

– Танька у нас мужиками теперь интересуется, если кто не знает, – Викуся хохочет над подругой, ей не понять, она легкая от природы во всех отношениях, живет без кулинарных и философских ограничений… – Конечно, толстая, Танька, сама же видишь! Зато вкусная, есть что погрызть!
 
– Ага… только грызуны беззубые попадаются.

Танька лет пять как развелась с мужем, и года четыре подряд ела всё, что не прибито гвоздями, на нервной почве, так сказать. Килограммов пятнадцать наела…

– Представляешь, Маша, – продолжает Лилька своё, – вот так крутишься всю жизнь, и всем начинает казаться, что так и надо… Всё подать, всё убрать. Ремонтника найти. Печника найти. И печнику с ремонтником тоже подать, и за ними тоже убрать… Зло берет. Ты б видела  –  кот на столе сидит, жрёт масло из масленки… Дверь за собой не закрыли, мух налетело… Холодильник вопит… Колбаса заветрилась, куда её теперь?.. полкило колбасы.

– Брось ты, Лилёк… – смеюсь я, – до того ли им? Они должны на медведя с рогатиной ходить! А медведей нет, экология ни к черту… Они ж не виноваты, что медведей нет. Поэтому пошли на рыбалку. Но на подкорке – на медведя всё равно. Им не до глупостей. И потом, упаси бог, если бы они сами за собой убрали – век бы искала ты свою колбасу. Нашла бы в неожиданном месте.

– Ну, не знаю, не знаю… У меня, например, Глеб аккуратный… со мной не забалуешь, – это Викуся зря, знаем мы её Глеба как облупленного.

К калитке на велосипеде подъезжает мужчина – добрый день! В шляпе светлой, очках в тонкой оправе, с бородкой. Печник.

– Заходите! – кричит Танька и отрепетировано встает в профиль. И шепотом: – Ничего себе, у вас печники какой породы…

– Как его зовут-то? – тихо спрашиваю я у Лильки, пока он швартует свой велосипед и отстегивает от багажника какие-то кулёчки и мешочки, а от штанин бельевые прищепки.

– Мне не выговорить, поэтому я забыла. Я сейчас в дом пойду, а вы познакомьтесь с ним, ладно? Потом мне скажешь, а то неудобно… мы уже знакомились позавчера. Памяти нет.

Печника зовут Анатолий Всеволодович. Он три раза повторил, знакомясь с каждой из нас  –  мы ему: Маша… Вика… Таня. Таня даже с книксеном. А он – очень приятно, Анатолий Всеволодович. Три раза. А по возрасту даже младше нас, лет сорок пять ему, не больше. А где, спрашивает, Лилия Ивановна и Эдуард Андреевич?


***


Уже день. Сашку еле уложили спать наверху, пообещав, что когда она проснется, вода в озере точно нагреется. Нарубили тазик окрошки, сгоняв за новой колбасой, хотя и старая пострадала не сильно, но это уже дело Лилькиного принципа. Печник Анатолий Всеволодович работает пятый час кряду.

– Кушать, однако, хочется.  И где они, эти рыбаки? – говорим все по очереди. – Видно, клюёт.

Всё-таки решаем не ждать, накрываем стол в саду под яблоней. Лилька вытаскивает домашние вино и квас, я срываю салатные листья разных расцветок и фактур, цветы настурции, лиловый базилик… Икебана на блюде.

– Шаша, – говорю я мягонькой, тихой после дневного сна девочке, залезшей на меня пообниматься, – сгоняй в дом, скажи дяде-печнику, что мы его приглашаем на окрошку с салатом вкусным.

– А как я ему скажу? Просто “дядя”? – Сашка всё-таки из очень приличной семьи.

– Можешь сказать правду. “Анатолий Всеволодович” скажи, – и я жестами незаметно показываю Лильке, чтоб та присоединялась ко мне подслушивать под окном.

– Здравствуйте, Селыдывич, – громко говорит Сашка, – а вы будете горошку и салатик вкусный обедыть с нами?
 
– Спасибо, девочка. У меня обед с собой. У меня диета.

– Чивооо? – Сашка не уходит. – Не будете салатик?

– Нет-нет, девочка. Передай мою благодарность. У меня с собой обед, в баночке. Диета. Гастрит.

Сашка, переваривая информацию, молча стоит еще чуть-чуть, и нам с Лилькой этого хватает, чтобы смыться и занять исходное положение.

– Он сказал, не хочет салатик… Он сам будет кушать, – Сашка боится наших уточняющих вопросов, поэтому быстро улепётывает в сад, пятки сверкают.


***


Накупались, наплескались, накричались на мелководье…

 – Всё, Шаша, марш домой, синяя уже, бабка твоя меня прибьет… Потом еще сходим, все вместе, обещаю. И матрасик возьмём, а как же… А вон, смотри, и рыбаки наши… плетутся еле-еле. Побежали, предупредим наших, пусть окрошку им наливают.

А в саду шумно и звонко – литр винца оприходовали, музыку включили! Печник стоит у рукомойника, скромно улыбается, моет с мылом свои баночки, пообедал, видно. Пакеты и кулечки, уже помытые и вывернутые, висят на веревке, на прищепках, сохнут.

– Аркадий Вячеславович, вы бы отдохнули! – кричит Лилька и тут же аж приседает от Танькиного шипения: дура ты, Лиля… он же Анатолий Всеволодович…

– Ой, – опять кричит Лилька, – это у меня брат Аркадий Вячеславович, я и спутала… Двоюродный! – Лилька считает, что выкрутилась. – Идите к нам, Анатолий Всеволодович, у нас весело. Не хотите? А я вам чаю налью. Не пьете чай? ай-яй-яй… – и шепотом, – не пьёт чай Селыдыч, что делать?..

– Благодарю вас, Лилия Ивановна, но у меня еще работы много. Я сегодня должен всё закончить по нашей договоренности с Эдуардом Андреевичем…

Викуся лежит головой на столе, трясется, вся в слезах от смеха – видно, давно они развлекаются.

– Рррыбаки идууут! Наливайте горошку! – кричит Сашка. Ей нравится произносить буквы, о которых еще два месяца назад она и мечтать не могла… спасибо логопеду. “Шашу” мы с ней решили оставить на память.

– Ну, слава тебе… живые, – Викуся достает из кармана зеркальце и, увидев наши с Лилькой и Танькой восторженные взгляды, манерно кивает три раза: – да, да, настоящая женщина.

Наши мужики не торопятся – наверно, так принято возвращаться добытчикам, догадываемся мы. Давайте за добытчиков. Прозит. Хорошее вино, Лилька! А может, они просто устали? Часов десять их не было. Чёй-то они устали-то вдруг? – говорит Викуся. – Вот мы – устали! И Вселодович…

– Маш, – говорит Лилька, – ты когда-нибудь видела, как змея шкуру меняет? Не видела?! Тогда посмотри. Вот так она её меняет – просто из старой выползает, и эта старая за ней чулком тянется, пока не отвалится… Посмотри, посмотри! Глебушка тебе покажет урок зоологии. Видишь его траекторию от забора к сортиру? Вон его сапоги, сначала один… а эвон другой, ага. Куртка под кустом, свитер на грядке... Викуся! Прозит. За твоего мужа аккуратного. Не хочешь забиться, что он всё это за собой уберёт? Аааа… не хочешь.

Мой муж приближается к нам как примерный пионер к пионервожатым – улыбка до ушей, ведерочко пятилитровое в руках.

– И вот эту хамсу вы целый день ловили?!.. – в ведре десяток мальков. Ну, почти мальков.

***
 
По субботам у Лильки всегда баня, причем какая! Мы слетаемся сюда по пятницам после работы в том числе и из-за этого таинства…

Баня уже пару часов топится под нашим присмотром. Сашку накупали в теплом озере до икоты и отправили гулять с Викусей и Танькой по деревне, чужие альпийские горки изучать, опыт цветоводческий перенимать… Печник работает как заведенный, мы диву даемся, бывает же такое… Рыбаки спят. Устали.

– У меня про “устали” хорошая хохма есть, – говорит Лилька. – Нинку помнишь из моего общежития? Нинон?

Как не помнить, говорю, помню!.. чудесная Нинон во всех отношениях...

Мы лежим вдвоем с Лилькой в маргаритках и клевере – Лилька охраняет кусок огорода от вспахивания, чтоб вот так поваляться с подружками по субботам, потрепаться, позагорать под вечерним солнцем...

– Однажды она взбеленилась, Нинон-то, надоело ей всё. Общежитие это дурацкое, неопределенность полная. Все друзья и подруги устроились худо-бедно – кто комнату купил, кто даже квартиру, а они всё как студенты… Дети уже взрослые, просто уже неприлично… Ну, она и взбеленилась.

– Гарик, – сказала она, – я точно помню, что ты в детстве был евреем. И куда это делось? Почему ты лежишь на этом продавленном диване и пьёшь пиво? Ты видел хоть одного еврея, чтоб он всё свободное время лежал на диване со Степаном Разиным? Тебе не стыдно перед детьми?

Ну, и достучалась таким образом – не сразу, конечно, годы прошли, но Нинка терпеливая. Гарик в результате устроился куда-то, где его мозги могли пригодиться, он же толковый мужик в принципе… мда. То есть перестал Гарик лежать на диване, как, собственно, Нинон и просила… Месяца через два она заподозрила, что как-то неправильно сформулировала требования, потому что мужа она теперь видела только на фотографии, а больше, собственно, ничего не изменилось – ни денег не прибавилось, ни перспектив…

Как-то Гарик пришел пораньше и лёг, томно прикрыв глаза.

– Гарик, – сказала Нинон, – как я рада тебя видеть... Я хочу с тобой серьезно поговорить. Где деньги, которые ты зарабатываешь как сумасшедший днем и ночью, Гарик?..

– Устал я, Нинка, – ответил Гарик, – очень устал… смертельно. Давай потом, Нинка…

– Ладно, Гарик, давай потом. А сейчас смотри внимательно… – и Нинон притащила два оцинкованных ведра и шланг резиновый, у уборщицы общежитской одолжила. Шланг протянула на общую кухню, надела на кран и налила в ведра воды, до краев. Потом Нинон нарядилась в тренировочные штаны и шапку-петушок. Гарик смотрел с интересом, он знал, что Нинон фантазерка.

– Открой мне дверь, Гарик, и вызови лифт. Хотя нет, лифт не надо, пешком пойду, пешком устану больше. Я буду ходить часа два с этими ведрами вокруг общежития, Гарик, пока смертельно не устану. Потом я еле-еле заползу на четвертый этаж, преодолею этот километровый коридор и упаду здесь, при входе… а ты пока подготовь детей. Они уже взрослые и должны будут привыкнуть, что их мать тоже каждый день будет смертельно уставать, ведра эти таскаючи… Что ей стало стыдно перед их отцом, который себя не щадит ни днем ни ночью…


– Неплохая ведь история, верно? – мы с Лилькой любим разные глупости, мы их коллекционируем.

– Хорошая история, – соглашаюсь я, – и Нинон классная... Смешно. Досказывать будешь? Кончилось это чем-нибудь?

– Всё чем-нибудь да кончается… Ладно, загораем дальше. Надо, кстати, с рыбёшками этими что-то решить, Машка. Бобику это жрать нельзя, подавится котяра. По-хорошему, выпустить их было надо, когда купаться ходили, они еще живы были…

– Давай я уху сварю, что ли…

– Да какую там уху… Ты нас посчитай, а потом этих трупиков в ведре… Сашке нужно сказать, что мы их отпустили на волю. Я предложила Всеволодовичу их забрать, вдруг у них коты есть неизбалованные. Так он говорит – что вы, Лилия Ивановна! Разве вы не знаете, что речная рыба опасна для здоровья, даже для котов?!. я и слушать не стала. Занудный дядька. А работник прекрасный, руки золотые, дай ему бог здоровья...


***


Какое мягкое, ласковое солнце, какой длинный день... Птички поют. Загораю. В теньке, рядом со своей громко сопящей бабушкой играет на одеяле  вернувшаяся с прогулки Сашка – в одной руке у неё Барби, в другой – муж этой Барби, Кен.

– Как дам по башке, и уедешь на горшке, – Барби выговаривает все шипящие, как учил логопед, – почему ты не слушаешься?! Почему ты не купил сушки? Ты же муж! Сушки не купил, испачкался весь…

– Пожалуйста, не нужно меня ругать, а то я тебя тоже буду ругать! – храбро басом отвечает Кен…

– Сашунь, слушать больно какие игры у тебя глупые, ужас просто! – Лилька проснулась. – В баню сейчас пойдем. Где все?


Викуся в ярком цветастом сарафане красиво идет босиком по узкой, выложенной в одну плитку садовой дорожке с большой тарелкой желтой черешни – налетайте! Мытая! Смотри, Маш, не сгори, давно лежишь! Солнце, оно коварное...
 
– Чья бы корова мычала, Викуся, а уж твоя бы... – одновременно произносим мы с Лилькой. Обожаем мы одну тайную историю про Викусю с Глебом.

 
Двадцать лет назад Глеб был очень хорош – спортивный, с умными глазами, в серых свитерах крупной вязки, поющий под гитару нетленное Визбора и Окуджавы. Любил серьезных девушек, но ни на ком не женился. Викуся же была лёгонькая красотка – уже побывавшая замужем, уже окутанная слухами и сплетнями о разводе, то есть с историей дамочка.
 
Слухи не были беспочвенными,  Викуся действительно крутила хвостом  время от времени – мы её не осуждали, ей ведь хотелось познать мир во всей многогранности, а с мужем-однокурсником ей было пресно, слишком рано они поженились... Развод её обрадовал.

Глеб устроился к ним в отдел сразу после её развода, поэтому, как он не защищался, но был вынужден слушать сплетни о Викусе и, хочешь не хочешь, формировать своё к ней отношение. А нелестно о ней отзывались многие, особенно приличные женщины в возрасте.

Викуся же при виде Глеба слабела. Он был похож на Караченцова из фильма “Старший сын”, а это был мужчина её мечты, и Глеб автоматически подтянулся в её ищущее сердце.

Для начала она незаметно навязала ему свои проблемы по работе, вовлекла, чтобы для этого самого "начала" было что обсуждать, о чем говорить. Потом, потихоньку, она начала соблазнять его по-женски. Погулять приглашала, кофе попить.

Глеба раздирало на части. С одной стороны, он всё понимал про Викусю, а с другой – природа её женская очень на него действовала. Она такая красавица, эта Вика... Его умные и отягощенные серьезным образованием подруги очень проигрывали по сравнению с ней, чем дальше тем больше, и Глеб сам себя ловил на разглядывании Викусиных выпуклостей и торчащих кружавчиков…

Глеб, говорили все вокруг, она тебя клеит резиновым клеем, смотри, аккуратней с ней, берегись… Она такая вся роковая, в ажурных чулках и французских духах, запутает тебя, и не заметишь. Ты серьезный, а она развлекается.

Викуся вовсе не скрывала своих намерений по отношению к Глебу. У неё горели глаза. Она отшила всех остальных кавалеров, искренне удивив нас, друзей, но не Глеба – ему это было приятно, но он не верил, что это из-за чувств к нему,  Глебу. Он не хотел серьезных отношений с легкомысленной особой, у него были свои принципы. Ему много всякого-разного напели про неё со всех сторон, и оно с этими принципами не согласовывалось. Хотя кружавчики снились…

Через год целомудренного общения Викуся решилась. 

– Я зову тебя в Сестрорецк, Глебушка, на залив. Поехали? Вдвоем. В воскресенье. У меня чудесный новый купальник, я хочу, чтобы ты меня пофотографировал.

Всю субботу Викуся пила один кефир, чтобы в воскресенье был плоский живот и легкость в теле. Складывала в сумку шарфы разных стилей и назначений, придумывала сценарий их использования на фотосессии, отрабатывала перед зеркалом. Пекла овсяное печенье – его любимое. Она много о нем, о Глебе, за год узнала  – не столько, конечно, сколько он о ней… но чем кормить точно знала. В плане было привезти его после пляжа к себе домой, накормить и оставить навсегда…

Воскресенье не подвело, солнце жарило с утра. Глеб заехал, вел себя сдержанно, но приветливо – дверцу машины открывал-закрывал, руку подавал, музыку романтическую включал, водички попить предлагал. Викуся не расслаблялась, боялась спугнуть.

Купальник был минималистским – я, вообще-то, не очень такие люблю, но мне хочется похулиганить, – кокетливо сказала Викуся. Она запускала шарфы и парео по ветру, как паруса… Застывала лицом, позировала. Слышать не хотела о шашлыках в кафе – не хочу я шашлыков этих казенных, разве это шашлыки, Глеб? “Это она, наверное, с намеком на домашний ужин, – догадался Глеб, – неужели всё-таки домой меня потащит?.. ”

Викуся сделала вид, что не против, когда он пошел к рыбакам – далеко, за пару километров, посмотреть, что тут ловится  –  улыбалась с пониманием и уважением к этому его мужскому пристрастию, к рыбалке этой… Когда ушел – легла на живот, расслабилась…  да и заснула неожиданно. Чисто нервное. Когда засыпала, точно поняла, что хочет родить ему двоих детей.

А Глеб, находившись в одиночестве и так и не поняв, чего он хочет, вернулся часа через два, разбудил. Принес мороженого, лимонада, булочек. Викуся поднялась и очень скоро поняла, что случилось непоправимое. Спина сгорела.

Домой ехали снова под музыку...
 
Было душно от жгучего света,
А взгляды его — как лучи…
Я только вздрогнула. Этот… этот
Может
меня приручить…

Вика таинственно улыбалась, как ему представлялось. Какая же она красивая, в этом парео вокруг плеч... И понимающая. Врут всё про неё, наговаривают.
Вика еле сидела, но терпела.

У подъезда поцеловал ей руку – спасибо за всё. "А ты не зайдешь разве?.." Он помрачнел: ну почему не зайти, зайду…

Через час, накормив его голубцами и лобио, она поняла, что переоценила свои возможности – её уже начало потряхивать, видно, температура… Направилась, пошатываясь, в ванную, к зеркалу, проверить что там с лицом… А Глеб вдруг резко развернул её и притянул к себе, крепко сжав, приблизив…

– НЕТ, Глеб… не надо. НЕТ, Глеб! Лучше уходи… – Викуся непонятно как сдержалась, чтоб не заорать, так ей было больно, так саднило… плечи, спину, ноги... вот ведь идиотка… – Уходи, пожалуйста… я потом объясню.

Глеб танцевал лезгинку, спускаясь по лестнице с четвертого этажа: она не такая! она не такая!

В понедельник Викуся взяла отгул, отлеживалась на животе, сметаной мазалась, проклинала себя на чем свет стоит…
 
А во вторник Глеб сначала извинился, что распустил руки, а потом сделал ей предложение. И предупредил всех вокруг, что если кто-нибудь еще хоть раз вякнет по поводу Викиной доступности, то это будет последний звук в жизни того, кто вякнет.

Вот такая история. Тоже неплохая. Милая. Нам с Лилькой нравится.

***

– Дедуля, вставай, вам в баню надо… – Сашка сидит верхом на Эдике, накручивает его ус себе на палец.  Эдик мычит, хрюкает и уворачивается, но Сашка не отстает. – Уже вас зовут, вставай, дедуля…. Бабушка сказала, вы первые, а женщицы потом…

Танька колдует, она мастерица делать банные напитки – для девушек, ясное дело… – с утра заварила в огромном термосе курагу с шиповником сушеным, а сейчас шаманит с настоем трав, которые она сама умеет отличать, собирать и сушить. Этим фактом заинтересовался Анатолий Всеволодович – у него перерыв в работе, и уже десять минут он сидит рядом на стуле, подложив на сиденье газетку, и записывает в блокнот всё, что ему говорит Танька и что он видит своими глазами – а вот вы, Татьяна, лимончик выжимаете туда, а мне не сказали про лимончик… записывать лимончик-то?.. Танька улыбается.

Мы с Викусей тоже занимаемся делом – постное масло, яблоко, мед, отруби размолотые, желток яичный перетираем в волшебный крем. Есть у нас проверенный годами рецепт. Распаримся, а потом намажемся с ног до головы, красавицами будем.

Лилька бесшумно высовывается из-за занавески кухонной двери, привлекает наше с Викусей внимание – прижимает палец к губам, другой рукой плавно зовет за собой… что-то задумала. По очереди выскальзываем из кухни, пробираемся за ней.

– Хочу показать вам, девочки, какие мужики бывают, – торжественно шепчет Лилька, – никогда такого не видела за пятьдесят лет…

На стуле висят брюки Всеволодовича, стрелочка к стрелочке, на плечиках – рубашка отглаженная, под стулом – сандалии пятка к пятке, внутри сандалий аккуратно сложены белые носки. Шляпа висит на гвозде. Без комментариев. “Ещё не всё, сюда идите”, – Лилька ведёт нас к печке. В углу стоит привезенный Всеволодовичем большой мешок для мусора, поэтому ни грязинки, все следы его трудовой жизнедеятельности прибраны и убраны.

Возвращаемся молча на кухню. “Я потом кое-что расскажу…” – обещает Викуся.


***


– Лиль, а что, пива у нас нет, что ли? Ходили же в магазин, не купить было, что ли?..

Эдик спросонья переборщил с интонацией, и Лилька моментально превращается в библейскую Лилит с поджатыми губами и вообще без чувства юмора. У Лильки есть своё видение, что Эдику позволено говорить, а что категорически нельзя. Мы, правда, не всегда понимаем логику.

– Оххх, я тебя сейчас налажу, Эдик… Ишь он! За пивом мы должны им бегать… Обнаглели совсем.

Мы хохочем от души – Эдик смешно вытянулся усатым длинноносым лицом, он безобидный и совершенно не обнаглел. Просто представить себе субботнюю баню без пива он не может.

– Всё, мужики, идите уже, парьтесь, в конце-то концов… Только недолго. Час вам на всё про всё. Пиво есть, Эдик, не волнуйся, я в морозилку положила, – Танька поглядывает на Анатолия Всеволодовича. – А вы не хотите в баньку с устатку, стахановец? Здесь чудная банька, рекомендую.

– Нет-нет, благодарю вас. Я уже и так отдохнул. Кроме того, мне баня не показана. Я, если позволите, после вас всех схожу, ополоснусь. Мне осталось работы часа на три, сегодня надо закончить. Легкого вам пара.

– Сач э джэнтлмэн… В смысле, хороший мужик, – Танька переводчица, поэтому сама сказала, сама и перевела.



***



Сидим на пороге бани, завернутые в полотенца, успокоенные телом и душой. Ни ветринки. На проводах сидят птички, молчат, как и мы…

– Поздно уже, надо идти, ужином кормить, – говорит Лилёк. – Уложили, интересно, Сашку-то?.. И Селыдыч, небось, заждался.

– О, точно! Селыдыч… Я ж рассказать хотела… Сейчас расскажу, винца только принесу, после баньки-то…

Викуся идет как богиня. Босая. С чалмой на голове.

– Разве скажешь, что ей почти полтинник? – Танька вздыхает, встает и опять пытается втянуть живот, при этом узел на груди развязывается. – Если где-то убудет, куда-то непременно прибудет... Полотенце дала мне какое-то маленькое. Унизить хотела?

Викуся возвращается с вином и сыром, несет на подносе, на щиколотке цепочка с сердечком – когда успела нацепить?..

– Селыдыч просит еще минут двадцать, Сашка спит как ангел, мужики спрашивают про рыбу. Интересуются, собираемся ли мы её жарить. Я им всё сказала, девочки, про их рыбу… Да не волнуйся ты так, Лиль, а то вся баня насмарку…

Наливаем по чуть-чуть. Прозит – за баню! Рассказываю, говорит Викуся шепотом, в основном для тебя, Танька. Мужчину звали Пётр.

– Знаем мы про этого Петра… Из-за него ведь и развелась…

– Не всё знаешь, Тань, не спеши. Будут смешные детали.


***


Викуся клюнула на то, как достойно он выглядел и изъяснялся – в её окружении таких мужчин раньше не было. Он знал и использовал много иностранных слов, часто цитировал в разговоре неизвестных Викусе особ... и он был безупречно аккуратным и воспитанным. Он работал в какой-то Администрации и не был женат в тридцать шесть лет.

Пётр ухаживал за Викусей неторопливо, непривычно спокойно – поэтому и зацепил её.  Она представляла себе, как идет с ним под руку по лестнице какого-нибудь Самого Большого Театра в темно-зеленом бархатном платье и с высокой прической. “Петр, дорогой, я устала… может, домой?..”   Что-нибудь такое. Классическое. Викуся тогда действительно размечталась. Ей было еще немного лет, но опыт общения с одногодками, как ей казалось примитивными и бесперспективными, уже присутствовал. Хотелось чего-нибудь посложнее и посолиднее. Как Пётр.

Она еще делала для всех вид, что замужем, интересничала, но Пётр не относился серьезно ни к её замужеству, ни к её опыту. 
– Я ему нравилась, конечно, но он такой расфуфыренный был, что я не понимала его намерений. Не было между нами ничего, девочки, это всё сплетни… Поэтому когда он предложил мне съездить на неделю отдохнуть в ялтинском пансионате, у меня в голове немного прояснилось, мечты приобрели форму, и бархатных платьев там, в мечтах, прибавилось разных цветов… и одно белое, шелковое, с фатой...

Они купили две путевки с одноместным проживанием, Петр сам оплатил билеты на поезд – не любил летать, вернее, суеты не любил. Размеренность уважал.

Первая ласточка недоумения прилетела к Викусе еще в дороге. Петр не захотел идти в вагон-ресторан, расставив на столике купе баночки с наклеенным на них лейкопластырем. На лейкопластыре шариковой ручкой было написано, что лежит в баночке и число. “Картофель отварной, 17 августа”, “Котлеты паровые, 16 августа”, “Сырники творожные с изюмом, 16 августа”… Мама в дорогу собирала, улыбнулся Пётр. А ты любишь готовить, Виктория? Викусе было немного неудобно перед попутчиками, потому что весь столик в купе был заставлен этими баночками...

В пансионат заходили по одному, сначала он. Викуся должна была высидеть на скамейке полчаса, потом идти. Через двадцать минут она вдруг поняла, что её муж не такой уж и никчемный… Она подумала, что если бы это была не Ялта, а, скажем, Рощино, то она бы поехала домой.

Ладно, сказала себе Викуся, может быть, это я в дороге устала. Серьезным усилием она  визуализировала бархатные платья, одно другого краше, и своей легкой походкой пошла к стойке оформляться...

Через час, разобрав чемодан и развесив наряды, приняв душ и сделав новый макияж, Викуся отправилась гулять по территории в надежде встретить своего кавалера. Настроение падало, несмотря на чудесную погоду – Пётр гулять по территории почему-то не вышел… “Интересно, а как он узнает, в каком я номере? – подумала Викуся, – ведь не пойдет же он спрашивать на стойке…”

За пару часов отказала пятерым заинтересованным в знакомстве, ушла к себе, погрызла орешки, обнаруженные в сумочке… – впрочем, орешки не спасли, легла спать голодной.


Утром Викуся обнаружила, что ей полегчало и даже стало смешно… Драматизм ситуации пропал без следа. Она его любит разве? да ни в коем случае! Что дальше будет? неделя в Ялте будет, свобода, море будет. Денег у неё мало, но ведь пансионат проплачен, билет домой куплен, в сумочке лежит. А Пётр… Пётр, если найдется, очень теперь должен постараться, чтобы карикатурность своего образа растушевать.

Пётр нашелся в столовой, на завтраке. Видно, ждал её, караулил. Видно, пришел к самому открытию, чтобы не пропустить её, Викусю.

А Викуся, красотка в длинном сарафане с голой спиной, приветливо помахала ему рукой в браслетиках, нашла положенный ей столик и целый час знакомилась-общалась с соседями, кашу ела, чаи распивала, порядки узнавала. Пётр сидел неподалёку, ждал. Весь с иголочки, в светлом. Пил кофе из маленькой чашки. “Удостоверение свое, небось, показал, слуга народа, чтоб кофе ему настоящего сварили...” – Викуся сама удивилась, как быстро она от него психологически освободилась. А вот злобиться нельзя, – сказала она себе, – никто не виноват, все такие разные... Платьев бархатных только жалко.

Пётр оправдался – в первую же минуту нахождения в пансионате он неожиданно встретился со своим коллегой, тот тоже заезжал, оформлялся у стойки… Шансов сбежать не было никаких, и весь вечер они с этим коллегой провели вместе, в баре. Он очень виноват, очень. Он искупит.

– У меня пара вопросов, Пётр, – Викуся потрепала его лацкан. – Во-первых, зачем такая конспирация? Что за причины такие?.. Не надо сразу говорить, сначала себе ответь… И второе. Коллега, как я понимаю, никуда из этого пансионата не денется… И что делать будем? – она заметила, что он действительно нервничает. Это хорошо, подумала Викуся.

Конечно, всё разрешилось более или менее мирно, морской курортный климат помог. Два дня Пётр вел себя вполне по-мужски, реабилитировался, с коллегой познакомил. Гуляли по взморью, в хороший ялтинский ресторан вечером сходили… но осадок остался.

– Подхожу к финалу. Тата-та-тамммм. Остаемся мы с ним вдвоем – должно же это было случиться по всем законам жанра? У меня в номере. Долго сидели на балкончике, за ручку меня держал. Музыка меня расслабила, я ж поддающаяся. Увлекла его в танец. Он завёлся: Виктория, что ты со мной делаешь?.. и прочие глупости. Ну, лямки мои сарафанные и соскользнули...

А дальше такая картина: мужчина начинает разоблачаться. Дышит, смотрит на меня, не отрываясь, а сам брюки складывает по стрелочкам, а у него не получается, но он не сдается. Всё в конце концов аккуратненько сложил, на стульчик повесил, рубашку в шкаф… занавеску дернул – а она оборвалась. Стул придвигает, занавеску обратно приделывать…

Я за это время лямки на место вернула и на балкончик ушла, к музыке… к Мишель…
I want you, I want you, I want you.
 I think you know by now
 I'll get to you somehow…

Через пару минут и он вышел, снова в брюках. Посидели еще немного, поговорили. Ну и всё, конец фильма... Дальше неинтересные детали.


– И вот из-за этой ерунды ты с мужем развелась?..

– Это я тебя, Танька, предостерегаю насчет Вселыдыча. Ты у нас смешливая и безалаберная, а он мужчина обстоятельный, баночки, стрелочки… Смотрите, не разочаруйте друг друга. Обхохочешься с вами...


***


– Дурында она, наша Вичка… Сто лет назад, по молодости, я бы и сама обхохоталась, только теперь всё изменилось. Пусть стрелочки, пусть баночки… Работящий, аккуратный, ответственный – это разве плохо?.. Я ж с ним поговорить успела. Он ведь москвич, на должности приличной был, докторскую писал. Его жена бросила десять лет назад, и детей оставила, двух девочек-близняшек. Девочкам по шесть лет было. Жена у него творческая оказалась, искала себя... Он несколько лет покрутился один с детьми, работал много, здоровье загубил. А потом решился в деревню уехать, к родителям своим. Так вот здесь неподалеку и оказался. Отец его печник известный был, и его научил… Девочки хорошие выросли, он ими гордится… невесты уже, школу заканчивают...


Ночь, теплая и тихая… Сидим с Танькой у бани, ждем, когда Всеволодович выйдет, Танька одна стесняется. Остальные спят. Жизнь продолжается.