Я отвезу тебя домой. Глава 66. На Совете Племени

К появлению гостя, - недавнего их пленника, - многие отнеслись настороженно. Но только один позволил себе грубость.

Дайо-Хого, Таньян-Яхи и Мориньер сидели у огня. По другую сторону очага разместились пожилые индейцы, позади них расселись могавки помоложе. У самых стен, в полутьме, расположились женщины и совсем юные мальчики, еще только мечтавшие о возможности проявить себя в деле.
Отсветы пламени играли на неподвижных лицах воинов.
Каждый раз, когда отодвигался полог и входил очередной гость, в помещение врывался холодный воздух. Когда на пороге появился Нан-Таке-Гони, вместе с холодом в дом ворвалась неприкрытая агрессия.

Едва войдя внутрь, пробравшись на свое место, Нан-Таке-Гони уставился на Мориньера со знакомой тому яростью. Воскликнул, уперев руки в бока:   
- Что делает здесь наш враг? Кто пустил эту собаку на Совет Племени?
- Этот белый  - мой брат, – вскочил Таньян-Яхи. - И он явился сюда по приглашению великого сахема.
- Ты ошибаешься, Таньян-Яхи, - зарычал Нан-Таке-Гони. – Белые не могут быть нашими братьями. Их лживым языкам нельзя верить. Разве мы мало знаем о белых? Они трусливы и глупы.
- Если бы мой брат был глуп – он пришел бы сюда с оружием, если бы он был труслив – он не пришел бы вовсе, - ответил холодно Таньян-Яхи.
Помолчал. Потом снова взглянул на Нан-Таке-Гони. И взгляд его был тяжел:
– А если бы он был лжив – он не стал бы моим братом.

Тут поднялся и Мориньер. Коснулся рукой Таньян-Яхи, посмотрел на Нан-Таке-Гони с улыбкой.
- Горячность – не слишком подходящее для мужчины качество, - произнес спокойно. – Что же касается того, можно доверять белым или нет… Я не стал бы рассуждать так общо. Я видел трусов и смельчаков, мудрецов и глупцов – как среди белых, так и среди индейцев. Цвет кожи – ничего не определяет.
Мориньер наклонился немного вперед, впился взглядом в  Нан-Таке-Гони:
- Мы не завершили тогда этот спор, я помню.
Было очевидно, что и Нан-Таке-Гони вспоминал теперь тот же вечер. Лицо его сделалось злым.
- Мы будем драться! – воскликнул могавк.
Усмехнулся презрительно.
- На этот раз ты достаточно здоров для того, чтобы взять в руки оружие? И достаточно смел, как утверждает мой брат, чтобы не уклониться от битвы?
По лицу молодого могавка зазмеилась улыбка.
Таньян-Яхи попытался воспротивиться:
- Как можешь ты, мой брат Нан-Таке-Гони, говорить о битве с человеком, который является гостем племени?
Мориньер остановил его:
- Мы не будем считать это боем. Это будет просто борьба, состязание в ловкости и силе. Разве могавки не развлекают себя состязаниями?
Все мужчины племени, все женщины, стоявшие за их спинами, смотрели сейчас на него.
Мориньер улыбнулся, ответил Нан-Таке-Гони:
- Какой воин откажется от возможности продемонстрировать свою доблесть! Я готов.

Тут встал Дайо-Хого. Поднял руку.
- Могавки не подвергают своих гостей испытаниям, - сказал.
Посмотрел сурово на Нан-Таке-Гони.
- Ни один могавк не усомнится в смелости нашего гостя. Каждый, у кого есть память, помнит. И брат наш Нан-Таке-Гони должен помнить.
 
Сделал знак стоявшим, пригласил их сесть. Они послушались. Не осмелился противоречить вождю и Нан-Таке-Гони – опустился на свое место, сложил руки на коленях. Смотрел недобро.

Дайо-Хого оглядел собравшихся. Кивнул удовлетворенно:
- Дело большой важности снова собрало нас вместе, - сказал. – Оно побуждает нас теперь выкурить у огня Совета трубку. И выслушать каждого, кто найдет в себе слова, которым следует быть произнесенными.
Он медленно и обстоятельно поблагодарил Великий Дух за постоянную его благосклонность. За силы и разум, которые давал им Таронхайвакон. Напомнил о недавней встрече с посланником сенеков, об отложенном племенем решении. Еще раз представил гостя. Потом дал ему слово.

Когда Мориньер поднялся, могавки еще не готовы были его слушать – неожиданный выпад Нан-Таке-Гони взбудоражил их, растревожил. Они переговаривались между собой, обсуждали возвращение Черного Платья, вспоминали прошлое его появление в деревне.

Поглядывали на него при этом с удивлением. Когда Мориньер заговорил – им пришлось удивиться еще больше. Они ждали от гостя французской торопливости, обнаружили же индейскую неспешность. Голос его звучал мягко и дружелюбно. Он обволакивал, успокаивал, усыплял.

Когда они стихли, замерли, сделались внимательны, Мориньер сказал:
- Я принес вам весть от Тасунке-Хинзи и ее дочери.

Услышав знакомое имя, индейцы, кажется, перестали дышать.
Те, кто курил трубки, отняли их ото рта, опустили руки. Смотрели на него, не отрывая взглядов.  Мориньер улыбнулся.

- Тасунке-Хинзи просила передать вам свою любовь и благодарность. Она просила рассказать вам, своим братьям и сестрам, о том, как спасали ее от голода ваши дары, как грела ее в холодные ночи ваша любовь. Как давала она ей сил, когда Тасунке-Хинзи осталась одна.
Могавки молчали. Слушали его напряженно. Он видел вопрос в их глазах, но не торопился отвечать. Долго еще, медленно и важно, благодарил, говорил о памяти, о чувствах, о признательности. Потом рассказал о тех днях, что она провела в одиночестве. О том, как нашел он ее, как вернул в Квебек.

- Она снова счастлива, - сказал Мориньер, надеясь, что та хотя бы просто благополучна. – Она счастлива. И она хочет, чтобы вы знали, что счастье это подарили ей вы – ее семья. Когда-нибудь, - сказала Тасунке Хинзи, - она вернется. Придет к вам, принесет вам дары. А вместе с ними – свою дружбу и любовь к вам - своей семье.

Мориньер замолчал. Взглянул на Дайо-Хого. Тот сидел с видом невозмутимым, но Мориньер дал бы руку на отсечение, что в глубине глаз старого могавка снова, - как и тогда, когда Мориньер рассказывал ему эту историю в первый раз, - засветилась радость. Да и некоторые из тех, что сидели сейчас перед ним, расслабились, оттаяли как будто. Не улыбались, не проявляли чрезмерного расположения, но и враждебности – тоже не выказывали. Смотрели и видели в нем частичку нее – белой женщины с индейским сердцем.   

Впрочем, это длительное отступление от темы, которое, по мнению Мориньера, должно было настроить могавков на благожелательный лад, не могло отвлечь их от обсуждения самого главного вопроса – вопроса мира и войны, ради которого все они собрались сегодня в доме Дайо-Хого.

Выдержав паузу после того, как их белый гость закончил свою речь, могавки заговорили. Соблюдая очередность, вставали. Произносили свои слова. Усаживались на места.
Мориньер знал, чего следует ожидать, - старый Дайо-Хого рассказал ему о предложении сенеков. И о своем к этому отношении - тоже сказал. И Мориньер был готов к долгим спорам. 

Поэтому, когда заговорил очередной могавк, Мориньер не был ни огорчен, ни встревожен. Смотрел на пылкого оратора, держал на лице выражение доброжелательного покоя.
 
- Совсем недавно, - братья! вы помните! - вещал тот, - приходил на нашу землю посланник сенеков. Он звал нас с собой. И говорил нам важные слова. Он напомнил нам о том, с чего все начиналось. Ему не надо было стараться, чтобы мы вспомнили, как появились на нашей земле белые. Слабые, голодные, больные, они просили нашей помощи. И мы, сочувствуя их нужде, с радостью делились с ними нашей едой, одеждой. Мы стелили им одеяла, чтобы они могли спать. Мы лечили их и кормили. Мы делились с ними всем тем, что посылает нам, своим детям, Великий Дух. Вы помните, братья! Посланник сенеков говорил нам, что белые подобны змеям. Теперь, когда они набрались сил, когда они ожили, они жалят нас – своих благодетелей. Так сказал нам посланец сенеков. И мы не должны забывать эти слова, потому что в них таится великая правда. Белые – наши враги. И, чтобы одолеть их,  мы должны быть едины.
Он говорил и говорил – о Великом Духе, о матери-Земле, о войне, которая одна может спасти могавков, упрочить их славу великих воинов. Собравшиеся внимали ему в полной тишине. Не отводил взгляда от говорившего и Мориньер.
Вторую половину речи, впрочем, он слушал вполуха. Он услышал уже то главное, на что теперь готовился отвечать. И остальное мог прогнозировать ровно так же, как мог бы продолжить любую из речей всякого белого приверженца войны.
 
Удивительно, - думал, - насколько они схожи. Тон, логика, слова – все едино.
Мориньер сидел, наполовину прикрыв глаза, глядел в огонь. Когда могавк закончил говорить, Мориньер обвел индейцев взглядом. Те все, как один, смотрели на него.
Он поднялся медленно.

- Когда я шел сюда по приглашению моего брата, я много думал. Я хотел рассказать вам о французах – о тех, что живут здесь, рядом с великим народом ходеносауни, и о тех, что обитают за Великой Водой. Я думал, достаточно ли мои братья знают о нас? Сейчас, выслушав ваши речи, я понял: вы знаете многое. И ваш брат сказал теперь правду. У нашего народа, как у всякого другого народа, живущего на этой земле, есть такие страницы истории, которыми он может гордиться. Есть и такие, которые нас, французов, смущают. Да, - повторил он чуть тише, - ваш брат сказал правду. Но не всю. В последнее время мы воюем друг с другом. Но были и другие времена - когда мы были друзьями. Так волны то накатывают на берег, то отступают. Так леса то одеваются в листву, то сбрасывают свой зеленый покров. Все повторяется. Теперь, - я пришел сказать вам, - снова наступает время мира. Я слушал вас сейчас внимательно. И я говорю вам: на Советах белых я всякий раз слышу то же. Точно так же, как и вы, могавки, французы спорят между собой о том, возможно ли согласие между такими соседями, как белые и индейцы. И точно так же одни говорят: да, возможно. А другие, спорят до хрипоты, пытаясь убедить себя и окружающих в том, что мира на этой земле быть не может.
Он обернулся к последнему из ораторов:
- Ты говорил сейчас о единстве. Я признал бы это лучшей идеей, если бы видел для этого возможность. Если бы вы, могавки, помирились с оттава и вайандотами, если бы перестали враждовать с оджибва и нипписингами, я сказал бы – великое дело свершили мои краснокожие братья! Если б так случилось, я вернулся бы в Квебек и сказал – идите, братья мои, французы! Идите, объединитесь с англичанами, с белыми – выходцами из Объединенных Провинций, живущими теперь по ту сторону Аппалачей. И давайте все жить в мире!

Могавки занервничали, загудели. Не перебивали его. Но в глазах их снова вспыхнул огонь недоверия и даже враждебности.
Мориньер намеренно шагнул в эту сторону. Коснулся больного. Совсем недавно, - он знал, – могавки потерпели сокрушительнейшее поражение в битве с алгонкинами. И не было теперь для них темы болезненнее. Но тем абсурднее должно было прозвучать для могавков в этот момент предложение их гневливого собрата.

Мориньер не обращал внимания на гул. Усмехнулся. Продолжал говорить:
- Вы не верите во всеобщий мир? И вы правы. Когда вы видите стадо лосей, вы не стараетесь убить больше, чем вам нужно для жизни. И не рассчитываете поймать больше, чем возможно.
Он обвел взглядом собравшихся.
- Когда сегодня вы говорите о необходимости объединения с сенеками, вы тоже говорите не о благоденствии, которое несет с собой объединение наций. За великими словами вы скрываете неприглядный смысл. И я вижу его. Так же как вас, когда вы отправляетесь на охоту, не могут обмануть уловки дикого зверя, так и меня не могут обмануть пустые слова.  Я распознаю следы лукавства так же, как и вы, могавки, распознаете следы животных, за которыми охотитесь. Когда вы теперь говорите об объединении с сенеками, вы должны признать, что в действительности ведете речь о военной поддержке англичан. Если встать на сторону англичан – то, чего вы желаете, я не скажу больше ни слова.

Он замолчал. Молчали и могавки. Смотрели на него выжидательно.
- Что ты предлагаешь? – спросил, наконец, один из старейшин.

Мориньер улыбнулся.
- Я думаю, мы должны быть откровенны хотя бы с собой. Мы не можем примирить всех. И нам этого не нужно. Но мы можем достигнуть договоренностей между двумя нашими народами. Я знаю, могавки - великие воины. Но и самые великие воины нуждаются в отдыхе. Пусть теперь наступит перемирие. Дадим возможность нашим женщинам родить детей и вырастить маис. Возможность проявить себя в битве никуда от нас не уйдет.


- Ты можешь обещать, что тот мир, который мы заключим, продлится долго? Не думаешь ли ты, что не пройдет и двух-трех лун - и твои братья, французы, выступят против нас. Не нарушат ли они то самое перемирие, о котором ты сейчас говоришь?
- Я пообещаю тебе даже, что этот мир – навсегда, если ты дашь мне обещание, что на землю больше не выпадет снег, что вода в реках и озерах никогда больше не замерзнет, а медведи – не впадут в спячку.
Индеец вскочил.
- Ты смеешься?
Мориньер покачал головой.
- Нет. Я только пытаюсь сказать, что я не могу обещать того, что не в моей власти. Но то, что от меня зависит, я сделаю.

*

Внешне он выглядел безмятежным. Но напряжение, не отпускавшее его в течение всего времени переговоров, измотало его настолько, что он желал теперь одного, - чтобы долгая беседа эта, наконец, завершилась.
Особенно много сил отняла у него та самая долгая речь, которую он произносил на языке могавков.
Перед началом встречи Таньян-Яхи предлагал ему свою помощь. Но Мориньер отказался. Он считал, что слова его не возымеют нужного действия, если он передоверит их индейцу. В таких вопросах он привык полагаться на себя. И все же ему пришлось дважды обратиться за помощью к Таньян-Яхи. В те мгновения, когда он не мог подобрать точного слова, он взглядывал на молодого могавка. И тот подхватывал его речь, подсказывал, выводил его на прежнюю тропу.
Только теперь, когда Совет закончился, Мориньер почувствовал, насколько серьезно Таньян-Яхи относится к этому объявленному их братству.

Когда последний индеец покинул помещение Собрания Совета, Таньян-Яхи наклонился к нему.
- Ты убедил их, - сказал с гордостью. – На этот раз ты убедил их.
 
*

Мориньер отправился бы в обратный путь на следующее утро. Но Дайо-Хого пригласил его остаться на праздник благодарения клену. Отказаться было невозможно.

В этом году праздник задержался. Весь март в этой части канадских лесов был холодным. Всего пару недель назад сошел, наконец, снежный покров, и теплый ветер, спускавшийся с холмов, пробудил дремавшую в почках жизнь.   
Все жители деревни готовились к сбору кленового сока – мыли медные котлы, приобретенные у французов, изготавливали из коры вязов большие сосуды для сбережения густого сиропа.
Женщины и дети собирали по деревне все, что могло подойти для сбора кленового сока – сосуды из бересты, кожаные мешки, маленькие деревянные бочонки из-под растительного масла, приобретенного когда-то в одной из голландских факторий.
- Если Всемогущий Дух будет добр, понадобится много посуды, - говорили они.

В дом Таньян-Яхи, где гостил Мориньер, прибегали дети. Они так редко видели белых в своей деревне.
Они присаживались на корточки, склоняли набок головы. Удостоверившись, что белый готов общаться, принимались говорить. Показывали, как, изготавливая сосуды для хранения вываренного сока, следует гнуть и сшивать кору. Как сделать так, чтобы не вытекал сок, чтобы не оставалось в этих сосудах-корзинах ни единого отверстия. Хвалились ножами и топорами, рассказывали, как будут делать насечки, подвешивать плошки к стволам, смотреть за тем, чтобы ни капли сока не пролилось мимо. Мальчишки постарше мечтали о том, как будут следить за огнем, помешивать кипящий сок. И играть. Конечно, найдется время и для игр.
Санлата наблюдала за детьми снисходительно. Когда они становились особенно назойливыми, шикала на них. Гнала наружу.
- Займитесь делом, - говорила строго. – Не будет достаточно посуды – не будет и сладкого сока.
 
 За предпраздничной суетой забылось все прежнее напряжение. И Мориньер, гостивший в доме Таньян-Яхи, то и дело ловил себя на мысли: если бы французы знали ирокезов такими, многое могло бы сложиться иначе.