Мудрые советы

Посвящается светлой памяти моего отца – Кройтора Анчела Гершовича, а также дяде Яше Френкелю – отцу моих друзей.

Моим лучшим школьным другом был Вова Френкель. Мы были одногодками, вместе учились с первого класса и оставались друзьями ещё много лет после школы, пока судьба не раскидала нас по разным городам и странам.

Как и многие другие еврейские семьи, его и мои родители переехали на западную Украину, в Коломыю, из голодной Молдавии вскоре после окончания войны. Советская власть приветствовала переселенцев не-украинцев, так как в эти годы на западной Украине у неё было ещё много противников: бандеровцев и просто украинцев, не любящих «москалив» или советскую власть, видящих в ней главное препятствие к независимости Украины. Однако у большинства переселенцев главная причина переезда была экономическая: в Коломые не было, как в Молдавии, голода, был богатый базар и потому со временем в нашем городе проживало уже около 300 еврейских семей.

Наши с Вовой отцы родились и жили в одном и том же небольшом молдавском (в то время ещё Румынском) городке Леово, стоявшем, как и Коломыя, на берегу реки Прут. Несмотря на четырнадцатилетнюю разницу в возрасте (мой отец родился в 1919 году, а дядя Яша – в 1905), они хорошо знали друг друга, так как жили в Леово по соседству.
 Дед мой имел портняжную мастерскую и большое хозяйство, а родители дяди Яши владели небольшой типографией и имели магазин канцелярских товаров. По окончании школы дядя Яша выучился на бухгалтера и работал в семейном бизнесе. А мой отец, окончив школу за несколько лет до начала Второй мировой войны, уехал в Бухарест, где работал у своего старшего брата заготовителем сельхозпродуктов на оптовом рынке.
 В 1939 году советские войска заняли Молдавию и он вернулся домой в Леово. Потом началась война, эвакуация, переезд в далёкую Киргизию, где папа встретил маму и где родился я. А по окончании войны родители вернулись в Молдавию. Но там был сильный голод, от которого, как я уже говорил, наша семья бежала в Коломыю. И дядя Яша, абсолютно не зная, что в Коломые у него есть земляки, тоже переехал со своей семьёй в Коломыю, и – вот ведь удивительно! – квартиру они получили по соседству, совсем недалеко от нас.
Так я и узнал их семью, а дети дяди Яши – Вова и его старший брат Саша – стали моими друзьями на всю оставшуюся жизнь. Я мог целыми днями пропадать у них дома, а Вова – у нас, и были мы с ним как братья.
Дядя Яша был образованным человеком, владевшим богатой, по тем временам, библиотекой, благодаря чему я познакомился с произведениями Александра Дюма, Фенимора Купера и многих других писателей. У них в квартире на стенах висели в красивых рамках репродукции с картин Франсиско Гойя, чего у нас дома не было.

Мой отец устроился работать в сапожную мастерскую, в которой работал его шурин Мендель, высококвалифицированный мастер сапожного дела, и два украинца, оставшиеся в моей памяти как Чупрей и Олекса. А потому в мастерской говорили по-еврейски (на идиш) и по-украински. Работали весело, честно и крепко подружились. Многие праздники проводили вместе. Часто собирались у нас дома. Все приходили со своими семьями: дядя Мендель, Чупрей, Олекса и папины сёстры.
 У моего отца и у Чупрея были чудесные голоса. И когда они начинали вдвоём петь «Вівці мої вівці, вівці тай отары…» все зачарованно умолкали.
Вскоре мой отец стал известен как мастер высокой квалификации и постепенно его уже знали все евреи и почти весь город.
 Дело в том, что отец был интеллигентным человеком и вёл себя очень уважительно по отношению ко всем людям, никогда не грубил, внимательно выслушивал человека и, если спрашивали, всегда давал разумный совет. Кроме того, у него был весьма представительный вид: очень красивый, хорошо сложенный, под два метра ростом, всегда со вкусом одет, он сразу обращал на себя внимание. А когда в холодные дни он надевал своё кожаное пальто и цигейковую папаху, то многие думали, что это идёт какой-то генерал или полковник в отставке.
 Своим внешним видом, осанкой, а главное своим поведением, умом и душевным отношением к чужим проблемам, он завоевал большой авторитет в еврейской общине.
 К нему часто стали обращаться за помощью, советом или с просьбой. Кому-то надо было помочь устроиться на работу или собрать деньги для важного и неожиданного дела, за кого-то просто замолвить словечко где надо, кого-то выдать замуж, решить спорный вопрос и многое другое. К его словам прислушивались, а для многих его помощь была единственным выходом из создавшегося положения.
 Иногда Люся, заменившая мне с младшим братом рано умершую мать (отец женился на своей племяннице), спрашивала: «И зачем тебе это надо?», а он в ответ с улыбкой отвечал вопросом: «А кто им поможет, если не мы?»
 Отец вообще очень верил в людей и близко сопереживал чужому горю, чувствовал и воспринимал его, как своё.
 
 Однажды, придя из школы домой и увидав, в каком он состоянии, я спросил: «Папа, что с тобой?», на что он ответил не сразу, а затем стал мне рассказывать, что только что по телевизору показывали девочку, родившуюся с двумя головами: одна, как у всех, по центру, а вторая сбоку на плече. Сразу оперировать было нельзя, и, по совету врачей, операцию провели через год. Операция прошла успешно, и эту девочку показывали до операции и после. До операции - две головки. Они вместе смеялись, уже щебетали что-то типа «мама», «папа» и т.д. И после операции – нормальная девочка с одной головкой, но на вид немного опечаленная.
 Папа долго не мог успокоиться: «Она говорила, смеялась, а её отрезали, какой кошмар». Через неделю, успокоившись, он сказал мне: «Я понял, почему это произошло. Видимо Богу был нужен ангелочек, который бы наблюдал и охранял свою сестру. Теперь я спокоен».
А у меня, когда я вспоминаю эту историю, начинает сосать под ложечкой.

Примерно в то же время в мастерской появился подмастерье, пятнадцатилетний Мырон.
 История его появления очень интересная, и произошло это не совсем обычным путём.   
 Как-то отец вышел купить пирожки. Занял в буфете очередь и заметил паренька, стоящего в сторонке и не отводящего глаз от пирожков. Отец подошёл к нему и спросил: «Хочешь есть?» «Да, – быстро ответил тот, – но нет денег». «Не беда, пойдём со мной». Купив пирожки, отец взял парня за руку и завёл в мастерскую.
«Теперь рассказывай о себе».
 Мырон, жадно глотая куски пирожка, рассказал, что он украинец, живёт с бабушкой. Пошёл учиться в вечернюю школу, чтобы была возможность днём работать, но по возрасту никуда не берут, да и специальности у него нет никакой.
 А родители погибли ещё в 1949 году. В те годы НКВД рыскало повсюду, на базарах, на автобусных остановках, в буфетах и других местах. Выискивали членов УПА.
 Родители Мырона попались по ошибке. Они просто беседовали на базаре с одним мужиком, который почему-то показался подозрительным, и НКВД. всех арестовало. После короткого суда их отправили в лагерь куда-то на север, куда точно, Мырон не знал.
 По дороге в лагерь было очень холодно, они простыли, заболели и так в дороге и умерли. Мырон даже не знал, где они похоронены. Позже, после смерти Сталина, они получили письмо с документом, в котором говорилось, что родители Мырона полностью амнистированы.
 Но кому от этого стало легче...
 И были миллионы таких, как они, невинно погибших от сталинского произвола.

 Закончив свой рассказ и доев последний пирожок, Мырон доверчиво смотрел на отца, словно ожидая чего-то.
 Отец молча снял фартук и тихо сказал Мырону: «Пойдём со мной».
 Они пришли в райпотребсоюз, к которому относилась мастерская, и, несмотря на то, что у Мырона ещё не было паспорта, отцу удалось убедить отдел кадров принять его на работу учеником сапожника.
 Осваивая сапожное дело, Мырон старался помочь всем работникам ещё и после работы: забирал нас, детей, из садика, помогал Чупрею в его саду, и все его полюбили.
 
 Но примерно через год случилось ЧП. Как-то вечером Мырон с друзьями, немного выпив, решили «покататься» на чужом автомобиле.
 Разбив стекло стоявшего без присмотра «Москвича», Мырон сел за руль, и вся веселая компания покатила в парк на танцы.
 Через час их всех взяли. Испуганные мальчишки всё свалили на сидевшего за рулём Мырона, и ему грозил реальный срок.

 Утром в мастерскую прибежала вся в слезах бабушка Мырона. Она рассказала отцу о случившемся и стала просить его найти хорошего адвоката. «Успокойтесь, – сказал ей отец, – адвокат Вам не нужен. Я сам буду его защищать».
 
 На суде, когда слово предоставили защите, мой отец, одетый в праздничный костюм, поднялся и сказал: «Товарищи судьи и народные заседатели! Перед вами стоит парень, уже не мальчик, но ещё и не мужчина. Жизнь сильно обидела его, и ему трудно пока различать, где добро, а где действительное зло. Он добрый, хороший и отзывчивый парень. В том, что случилось, он не виноват, виновата война, будь она проклята! Если вы его осудите, он погибнет, а если освободите, я обещаю вам сделать из него достойного гражданина! А убытки владельцу автомобиля я лично оплачу».
 Мырона освободили прямо из зала суда.
 Уже позже отцу рассказывали, что судье очень понравилась его речь в суде, напомнившая знаменитую речь Плевако*
  Идя домой, Мырон спросил отца: «Вот Вы говорили в суде, что я, мол, хороший, умный, а ведь я совершил очень плохой поступок, огромную глупость».
  На что отец ему ответил: «Я расскажу тебе одну притчу. В старинные времена жил да был мудрый грузинский царь. Как-то к нему прибыли послы из другого государства, и на торжественной встрече с ними царь встал и стал хвалить послов, их царя, их страну и обычаи.
 Один из послов встал и сказал: «Вы нас очень сильно расхвалили, но это не совсем так».
На что царь ему ответил: «Вы такие, какие вы есть. А я хочу, чтоб вы стали такими, какими я о вас сказал».

 Вот и ты Мырон такой, какой ты есть, но я хочу, чтоб ты стал нормальным, честным человеком, которым я мог бы гордиться.
 Мырон проработал в мастерской до армии. После армии в мастерскую он уже не вернулся, т.к. в армии приобрёл специальность электрика и пошёл работать электриком. Он делал сложные работы: перематывал моторы, чинил электропанели и стал настоящим специалистом. Вскоре он женился, у него родилась дочь, и всей семьёй он часто заходил к нам в гости.
 В 1973 году, когда отец уезжал в Израиль, на вокзале его провожало много людей.
 Мырон, прощаясь, рыдал, как ребёнок: «Как я буду здесь без Вас? Вы же моя семья!»
 В Израиле отец записал Мырона в Джойнт, и Мырон ещё много лет получал посылки из Израиля.

Но не только Мырону помог мой отец. Много людей приходило к нему за советом, от которого зависела их дальнейшая судьба. Я часто находился в комнате во время таких  бесед. Их было великое множество, но я хочу рассказать о четырёх особенно запомнившихся мне советах…

 Однажды к нему пришёл местный ростовщик, который одалживал людям деньги под проценты. Звали его Ицик. Его семья также переехала жить в Коломыю после войны, а до этого они жили в Биробиджане и привезли с собой, как они сами хвастались, два мешка денег. Об этом знали все евреи, но дальше это никуда не уходило.
 Явился он не один. С ним пришли ещё два человека. После обычного приветствия отец спросил: «Что вас привело ко мне, какие проблемы?» «Видишь ли, – сказал ростовщик, – они оба хотят занять у меня денег, но у меня в наличии сейчас нет всей суммы, которая им нужна. А потому я могу дать взаймы денег только одному из них. Кому ты посоветуешь дать, тому и дам». «Да, – сказал отец, – это не просто, это дело надо перекурить». И,  угостив всех сигаретами, задумался.
 В те годы электростанция часто отключала свет, и отец с гостями сидели за столом, освещённом керосиновой лампой и несколькими свечами. Минут через пять отец, указывая на одного из гостей, сказал: «Деньги лучше одолжить этому». «Почему?» – возмутился второй претендент. «Действительно, почему?» – подхватил ростовщик.
 «Понимаешь, – обращаясь к ростовщику, начал отец, – я дал каждому по сигарете. Один из них сразу же прикурил от горящей свечи, другой вытащил из кармана спички и начал чиркать, прикурив только от третьей. Он не экономный, а потому ему будет сложнее вовремя отдать тебе долг».
 Деньги получил тот, что прикуривал от свечки. К словам отца относились очень серьёзно.
__________

 А папин земляк, дядя Яша, к тому времени уже работал главным бухгалтером гардинной фабрики.
 В 1961 году, пару месяцев после объявленной Н.С.Хрущёвым доктрины о борьбе с расхитителями социалистической собственности, на фабрике были обнаружены серьёзные финансовые нарушения.
 Завели громкое дело, и на суде приговорили директора и главного бухгалтера к расстрелу.
 После обжалования приговора дяде Яше заменили расстрел на пятнадцать лет заключения.
 Свой срок он отбывал неподалёку от Коломыи, так что Вова и Саша могли навещать его.
 В тюрьме он вспомнил специальность своей юности – переплётчик – этим и занимался все долгие годы отсидки.
 Но тюрьма есть тюрьма, он заболел, получил заражение крови, и срочно нужен был антибиотик, которого в тюрьме не было.
 Саша пришёл к нам и рассказал обо всём отцу. Папа тут же связался с нужными людьми в Черновцах, у него всюду были хорошие знакомые, и уже вечером антибиотик был у нас.
 Саша передал его тюремному врачу, и дядя Яша выздоровел.
 Он отсидел от звонка до звонка, вернувшись домой семидесятилетним, и прожил ещё три года...

 Но вернёмся обратно в те годы в Коломыю.
 Примерно через полгода после дяди Яшиного выздоровления началась первая волна иммиграции в Израиль.
 Как-то к нам приехал тот самый человек, который достал антибиотик, и говорит отцу: «Я Вам помог, теперь мне нужна Ваша помощь. Мы решили уехать в Израиль, но у меня есть двенадцать золотых монет царской чеканки, помогите мне их продать».
 Отец посидел пару минут, подумал и говорит: «Вы хотите уехать в Израиль?». «Да, – ответил тот. «Тогда подойдите к унитазу, опустите в него Ваши монеты, слейте хорошенько воду и Вы успешно приедете в Израиль». «Что за советы Вы даёте! А мне ещё говорили, что Вы умный человек».
 С этими словами он развернулся и ушёл. Но не уехал домой в Черновцы, а пошёл к дяди Яшиной жене, она нашла какого-то зубного техника, который взялся продать монеты.
 Но за ним следили из ОБХСС, и их всех арестовали.
 На суде он получил семь лет, и, когда его спросили, что он хочет сказать после приговора, он встал и ответил: «Иногда совет мудрого сапожника намного умнее совета самонадеянного врача».
 «Что Вы сказали? - переспросил судья.
 «Неважно, Вы всё равно ничего не поймёте».

Евреи продолжали уезжать из Союза, и как-то к отцу обратился за советом другой местный зубной техник и ювелир Янкель. Он от природы хромал и носил специальные ботинки, где один ботинок имел очень высокий каблук, который уравнивал ходьбу.
Отец хорошо знал Янкеля, так как отдал меня к нему в ученики в тринадцать лет.
 Каждый день с шести вечера и до двенадцати ночи я работал у Янкеля, осваивая зуботехнику и выполняя множество мелких работ по дому, так как, кроме жены и трёх дочерей, с ними жили ещё и старенькие родители.
 В пятнадцать лет я уже был неплохим зубным техником и всё больше времени проводил за работой, сидя за столом возле своего учителя.
 Но всегда, когда звенел дверной звонок, никто не знал, кто стоит за дверью: друзья, соседи или представители финотдела или ОБХСС.
 Янкель часто говорил мне: «Делай любую зуботехническую работу, но не имей дела с золотом!». На мой вопрос «Почему?» он отвечал: «За левую работу получишь на первый раз штраф, а за золото сразу тюрьму!». Я удивился: «Но ведь Вы работаете с золотом». «Так я же ещё ювелир и не могу иначе, но приходится быть очень осторожным».
 И у него была отработана специальная технология на такой всякий случай.
 На столе, где работал Янкель, всегда лежал мешочек, а золото находилось в жестяных коробочках от конфет-подушечек. Как только слышен был звонок в дверь, вся работа быстро укладывалась в мешочек, а золото в двух коробочках укладывалось мне в карманы пиджака. Янкель усаживался в широкое кресло, внизу которого была полочка, на которой располагалась «тяжёлая артиллерия»: мотор, шарп и февка.**
 Янкель брал в руки книгу, укрывал ноги и полочку с инструментами пледом, а я и старшая дочь Янкеля, занимая проход, быстро переворачивали детский велосипед сиденьем вниз, как будто мы его чинили. После этого я бежал открывать дверь.
 На моей памяти, так было раз шесть, когда нас посещали из ОБХСС, и ни разу ничего не обнаружили, так как мешочек с работой лежал под столом в картонной коробке, а сверху ёлочные игрушки и лампочки, которые никто не хотел тревожить.
 Как говорится: «Голь на выдумку хитра».

И вот этот Янкель пришёл к отцу за советом.
 «Анжел (моего отца все называли Анжел), за годы у меня скопилось некоторое количество золота, а так как ты сапожник, то сможешь всё золото засунуть в мой ботинок, где очень высокий каблук, зашлифовать и завосковать так, чтобы ничего не было заметно».
 Я подумал, что отец и его пошлёт к унитазу, чтоб он слил всё золото и спокойно уехал. Но отец ответил совсем по-другому.
 – Не делай глупостей! Первое, что будут у тебя проверять, так это твой высокий каблук.
 – Что же мне делать?
 Отец стал расспрашивать:
 – Ты едешь со своими старыми родителями?
 – Да, – ответил Янкель.
 – У них во рту имеются мосты или зубные протезы? – продолжал отец.
 – У них у обоих протезы.
 – Так поменяй все боковые пластиковые зубы на золотые. Это солидный кусок золота. И ещё, ты ведь ювелир, так сделай себе и жене два крупных перстня, а дочкам и родителям кольца, всё это можно вывозить, только надо задекларировать.
 – Отлично, – ответил Янкель, и, немного замявшись добавил, – но знаешь, Анжел, у меня остаётся ещё хороший кусок золота.
 Отец задумался, затем спросил: «Ты берёшь с собой мебель?» «Нет, только дочкино пианино».
 Отец продолжал: «Сделай из оставшегося золота гвозди, покрась их чёрной глазурью и забей в ящик, в котором повезёшь пианино».
 «Ты гений»! – воскликнул Янкель и ушёл.

Вскоре после его отъезда в Израиль отец получил от него благодарственное письмо, где Янкель писал: «Анжел, ты таки очень умный. Пусть тебя бог бережёт»!

 Но отец помогал людям не только своими мудрыми советами.
 Он любил людей и не мог терпеть нападок или глумления над слабыми.
 Хочу рассказать об одном случае, который я хорошо запомнил.

 Это произошло в том году, когда арестовали дядю Яшу.
 У дяди Яши был сосед, старичок Бренер. Он продавал на улице с тележки газировку с сиропом.
 Был также в нашем городе Наум Бильдер, его ещё называли «шутник».
 Он очень любил подколоть кого-то или разыграть.
 Это было бы ничего, но у него не было никаких границ, не важно был перед ним старый человек или ребёнок, главное насмеяться над кем-нибудь. Да и уровень его «шуток» был довольно примитивным: сказать какой-то женщине, что её сестру увезли на скорой помощи, или встретить кого-то и сказать, что в сторону его дома помчалась пожарная машина и т.д.
 Но я хочу рассказать как он «подшутил» над старым Бренером.
 Через несколько дней после ареста дяди Яши наш «шутник» пошёл в уцененный магазин, купил там 100 медных колечек по три копейки за штуку, нанизал их на проволоку и, позвав с собой пару своих дружков, подошёл к Бренеру:
 – Вы, конечно, слышали, что Яшу Френкеля арестовали.
 – Да, да. Такое несчастье! Но что можно делать? Мы люди маленькие.
 – Вот и я так говорю. Но знайте, что за два дня до своего ареста Яша пришёл ко мне и сказал: «В Коломые так мало людей, которым можно доверять, но вот Бренеру я доверяю. И потому, если со мной что-то случится, отдай ему мои золотые кольца и пусть он сохранит их для меня до лучших времён».
 И говоря так, он накинул  старику на шею эту связку медных колец.
 Бренер быстро оглянулся по сторонам, побледнел и стал медленно оседать на землю.
 Вызвали скорую помощь, и только благодаря этому старика удалось спасти.
 
 Узнав об этой «шутке» отец пошёл к Науму домой и в категорической форме сказал: «Ещё одна такая шутка и никто в Коломые тебе не подаст руки!». После этого Наум затих надолго.

 Но вернёмся к ещё одному совету, который мой отец дал ростовщику Ицику.
 Когда Ицик собрался уезжать в Израиль, он снова пришёл к отцу за советом.
 Он долго мялся, затем начал говорить: «Ты ведь знаешь Анжел, что у меня всю жизнь были деньги. Так вот что я сделал: за все мои деньги я купил четыре бриллианта по два с половиной карата каждый. А как их перевезти, не знаю. Ты когда-то уже помог мне своим умным советом, посоветуй и в этот раз».
 «А где ты сумел раздобыть такие бриллианты?» – спросил отец. «Есть люди, есть пути, а больше я тебе сказать не могу, только, что через Ригу».
 «Хорошо, – ответил отец, – это меня не интересует, да и бриллианты такие я видел только в кино. Давай попьём чаю и спокойно подумаем, что и как делать».
 Отец думал минут тридцать, затем сказал: «На станции Чоп купи бутылку кефира и бублики, их всегда продают в буфете. Кинь в бутылку свои бриллианты, а перед самой границей разлей немного кефира в стаканы и сидите себе, спокойно попивая кефир с бубликами».
 На границе таможенники тщательно проверили весь их багаж, они не могли поверить, что люди уезжают и ничего ценного у них нет. Женщина-таможенник даже завела жену Ицика в отдельное купе, велела ей раздеться догола и провела личный досмотр, но ничего нашла. Проверили всё и, не обнаружив ничего запрещённого, поставили печати и разрешили проезд.
 Всё это мы узнали из благодарственного письма, которое получили от Ицика. В письме он также писал, что если отец приедет в Израиль, пусть сразу же обращается к нему и он поможет.

Отец мой, к сожалению, не воспользовался предложением Ицика.
По приезде в Израиль встретил нечистоплотных людей, соблазнивших его открыть совместный бизнес. Доверяя людям, он взял на себя большой кредит, а они его кинули.
 Оставшись с большими долгами, отец вернулся к сапожному делу и сумел открыть небольшую мастерскую по ремонту обуви. Начал приобретать авторитет и уважение клиентов. Мы очень переживали за него, за его здоровье, потому что перед отъездом у него случился инфаркт, после которого он довольно быстро поправился, так как был очень крепким и здоровым человеком.

 А инфаркт у него случился из-за советской власти, вернее из-за её законов.
 Сейчас объясню. Мой отец не занимался никакими аферами! Он никогда не воровал и не обманывал людей. Но прожить на зарплату сапожника или портного в СССР и содержать семью из шести человек было просто не возможно. Но если хороший портной мог купить в магазине кусок материала и сшить после работы кому-то костюм или платье, то кожу в магазинах не продавали, а потому сапожникам, чтобы иметь какой-то дополнительный заработок, приходилось покупать кожу нелегально, а за это судили очень строго.
 Однажды вечером, выглянув в окно, отец увидал, как остановилась милицейская машина, из которой вышли два милиционера. Они задержали и посадили в неё человека, который приносил отцу кожу.
 Отец очень испугался.
 Как потом выяснилось, испуг был напрасным. Милиция искала другого человека, совсем не связанного с кожей, и когда выяснилось, что это не тот, которого искали, его отпустили. Но это выяснилось позже.
 А в тот вечер мы в спешке выносили к соседям спрятанную под кроватью и за шкафом кожу.
 Отец, будучи уверенным, что с минуты на минуту за ним придут, стоял всю ночь у окна и нервно курил. Никто за ним так и не приехал, но нервное напряжение было слишком сильным, и через две недели у него случился инфаркт.
 Так, полубольной, он и уехал в Израиль.
 А в Израиле после разных переживаний через пять лет у него случился обширный инфаркт, от которого он и умер, не дожив двух месяцев до пятидесяти восьми лет.

 Я его очень любил, и всю мою жизнь буду помнить его и его удивительные и мудрые советы. Я знаю, что он меня тоже очень любил.
 В больнице, куда его положили с инфарктом, мой брат был с ним и рассказал мне, что последние слова отца были: «Я знаю что умираю, и очень жалею, что рядом нет моего старшего сына, которого я уже так и не увижу».

* Федор Никифорович Плевако, один из самых известных российских адвокатов, наиболее громкое дело которого – защита священника. Вина священника была доказана, да и сам подсудимый во всем сознался. Поднялся Плевако: "Господа присяжные заседатели! Дело ясное. Прокурор во всем совершенно прав. Все эти преступления подсудимый совершил и сам в них признался. О чем тут спорить? Но я обращаю ваше внимание вот на что. Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал вам на исповеди грехи ваши. Теперь он ждет от вас: отпустите ли вы ему его грехи". Священника оправдали.
 
** Мотор, шарп и февка – инструменты зубного техника. На моторе полировались коронки, на шарпе, специальном ручном прессе они вытягивались до нужного размера, а февка – это воздушно-бензиновая горелка для ювелирных или зубопротезных работ.