Глава 32, пожалуй, самая длинная.
О том, как великие империи уступают друг другу свои – или не свои – земли. Но о том, куда бегут их подданные, – всего два слова.
Фонтон еле слышно объявил, что на уступки не пойдут ни главнокомандующий, ни Государь. На что турецкий представитель Мехмед-эфенди ответил, что Порта готова иметь границею реку Прут. Кутузов называл только реку Серет. Особо судоходной она не была, на самом деле нужнее был бы полноводный Дунай. Однако турки упёрлись, ожидая нападения на Россию со стороны Франции, их науськивали французские послы и консулы, обещая вернуть в придачу Крым. Ещё султан Селим III писал: «Денно и нощно молюсь я Богу…», имея в виду потерянный Крым. Кутузов считал, что границу надо бы вести по Серету. Серет, конечно, не Дунай, но устраивал и Государя, а следовательно, и Кутузова. Серет отделял Молдавию от Валахии, получалась двойная граница, да в придачу и землицы немало.
Но несмотря на то, что армии визиря практически не существовало, что по зимним холодам не предвиделось анатолийских войск, и на то даже, что в Черном море турецкий флот потерпел сильные повреждения от бури и, с бунтующими матросами на борту, еле добрался до Босфора, – несмотря ни на что турки упорствовали. В Константинополе не стало хлеба даже за двойные и тройные цены.
По описаниям участника боёв, в турецком лагере, первое, что бросалось в глаза, – это несчастные страдальцы, протягивающие к русским солдатам руки за хлебом. Когда же они его получали, то с жадностью набрасывались на него и тут же умирали. Другие кусали себе руки, чтобы отъесть кусок собственного мяса. Никто никогда еще не видал ничего подобного. Живых лошадей в лагере осталось только 130. Так ужасно было зрелище турецкого лагеря: 8 тысяч трупов лошадей, наполовину сгнивших и истлевших, валялись тут же на земле, около 2 тысяч человеческих трупов в таком же состоянии окружали палатки!
И в таком критическом положении они всё равно не уступали границу! Тем не менее визирь вынужден был приступить к решительным переговорам. Сколь ни стеснялся он своего действительного положения, Мануковы стрелы достигли ушей султана Махмуда, визирь был принуждён сообщить дивану об угрожающей ситуации, и дело близилось к окончанию второй русско-турецкой войны. Так что переговоры начались, с Муфти-заде Селимом, Галибом-эфенди, состоящим в должности министра внутренних дел, и Гамидом-эфенди, начальником янычар. С российской стороны для ведения переговоров были назначены посол в Порте Италинский, генерал-майор Сабанеев и действительный тайный советник Фонтон.
В огромной степени на ход переговоров влияли политические отношения великих держав. Два года Наполеон готовился к нашествию на Россию. Меттерних предсказывал, что это произойдёт весной 1812 года, и Турция выжидала, когда Наполеон начнёт свою войну с Россией. А Наполеон ждал результатов войны с Турцией, уверяя и убеждая Порту через посланников в неотвратимости своей победы над Россией. Хитрость же и коварство его не знали границ. А вот для своей страны Наполеон, употребив ту же хитрость и коварство, чтобы прийти к власти, всё же остался полезен на века – придумав Кодекс1.
Вдруг, в начале марта, Кутузов получает от графа Румянцева письмо, где сообщается, что в письме Государю Наполеон изъявлял искреннее желание покончить со всеми недоразумениями и заключить тесный союз между Францией и Россией. А из Парижа Куракин, бывший тогда послом от России, сообщил, что тайный раздел Порты и есть верное средство сойтись с Францией.
На представителей Порты эти известия произвели соответствующее впечатление.
Но в беседах с Галибом Манук-бей, качая головой, давно сетовал на ненадёжность французов и сообщал, что Кутузов получил письмо, где прямым текстом говорится о намерениях Наполеона, и что он имеет известия от своих людей в Австрии, которые своими ушами слышали, как тот на своём дне рождения прилюдно, не стесняясь присутствия турецкого посланника, объявлял о разделе Турции.
В разговоре с тем же Галибом Манук-бей даже показал эти письма, ввергнув Галиба-эфенди в невероятное смятение. Под видом строжайшей тайны Манук-бей сообщил также, что при этом России и Франции отойдут гораздо большие территории, вся Валахия и Молдавия, естественно, будут признаны за Россией, однако пусть знает почтенный его друг великий визирь, что император Александр видит Турцию в общем составе Европы. Поэтому предлагает самим заключить такой дружественный союз. И пусть личная дружба двух государей угасит пламя сей печальной войны. Если же цель эта не будет достигнута, тогда Его Величеству не остается ничего другого, кроме как с сокрушенным (или даже убитым!) сердцем согласиться на предложения Франции и содействовать полному падению Турции2.
Но Россия воевала с Турцией не только на Балканах. Не менее важные задачи приходилось ей решать на азиатских границах. Ожидать уступок Турции в обоих направлениях было нельзя3. России в Азии нужно было иметь Ахалцых и Абхазию.
Андрей Петров, автор книги «Война России с Турцией, 1806-1812 гг.», написанной, как отмечено на титульном листе, по велению Императора4, пишет:
«Оставалось избрать такую меру, которая, устраняя причины замирения, не заставляла Россию отказываться от приобретенных Россией выгод, приобретенных ею своим оружием.
Такую трудную задачу считал возможным разрешить состоявший в тайных сношениях турецкий сановник Манук-бей. В разговоре с Фонтоном он высказал мысль, что так как главным препятствием к заключению мира является положительное намерение султана не делать никаких уступок в Азии, то Россия и не должна их требовать теперь же. И намекнул, что азиятские границы лучше уточнить с выгодой для России после войны с Францией».
Фонтон изумился, почему Манук-бей думает, что Россия сможет победить непобедимого до сих пор Наполеона. Тот пожал плечами и засмеялся:
– Мои соотечественники из России работают для фронта, на войну. Отливают ядра. И рассказывают, что Россия настолько велика и протяженна, что Наполеоновы солдаты там или замерзнут, или в болотах завязнут.
В душе Манук-бей ни минуты не сомневался, что Россию трудно покорить. Себе самому он это не смог бы объяснить, так как видел и сталкивался с её армией и хорошо был знаком чуть ли не изнутри со всеми российскими армейскими достоинствами и недостатками, особенно разгильдяйством и странными порядками в интендантских службах.
Манук сейчас занимался снабжением военных частей, которые квартировали в Валахии и Молдавии. Даже высшие офицеры не гнушались присвоением солдатских пайков и огромного числа закупок5. Генералы занимались крупномасштабными сделками, покровительствуя купцам, и, сдирая с них небывалые отступные, сколачивали себе огромные состояния. Из-за большого числа жалоб некоторых втихомолку увольняли, но остановить казнокрадство и вымогательство по отношению к местному населению было в высшей степени затруднительно.
И всё это – вместе с преданностью, самоотверженной храбростью и честностью в бою тех же самых офицеров… Странные и непонятные люди. Сравнивая русских с турками, Манук неоднократно убеждался в совершеннейшей их непохожести в душевных и умственных качествах – и абсолютном сходстве в материальных сферах.
«Он предложил Фонтону – продолжает А.Петров, – сохранить status quo ante bellum (оставить без изменения) границы в Азии до войны и выговорить право временного занятия земель, которые уже фактически заняты русскими войсками во время войны. Турки по всей вероятности согласятся на такое временное занятие и постараются заключить мир, которого они искренне хотят.
– А после заключения мира, – добавил Манук-бей, – уже зависит от ловкости России: она под разными предлогами может очень долго не выводить войска оттуда, ссылаться на что угодно, от болезней до неудобного времени года и трудности предстоящих маршей и т.п. Затем можно повлиять на местных жителей, которые станут просить оставить у них русские войска и принять весь край под покровительство России.
Манук-бей имел в виду пример присоединения Грузии к России, Крыма к России с совершением мирных переговоров6.
Новую войну Турция не в состоянии начинать.
– А чтобы несогласия по азиятским границам устранить, надо не забывать, что большинство жителей вовсе не мусульмане, а православные. Но азиятский вопрос можно отложить на некоторое время и не увязывать с заключением мира на Дунае, – продолжал развивать свою идею Манук.
Мысль показалась всем весьма остроумной, и ею постарались воспользоваться».
Начались частные переговоры с Галибом-эфенди. Задачу свою Манук видел в том, чтобы уверить Порту в ненадёжности французов и уничтожить все её расчёты на поддержку Наполеона. Наполеон на словах предлагал Порте вернуть Крым, а в Тильзите7 и Эрфурте8 договаривался с Александром отдать русским Валахию с Молдавией.
– Султан не имеет и не будет иметь намерений соединиться с французами, тем более, если узнает о секретных статьях, – твёрдо пообещал Галиб, когда Манук-бей приоткрыл ему содержание наполеоновских обещаний русскому императору.
– Россия может тогда не требовать Дунайские земли, где большинство принадлежат к православию. Но Поти и Анапу сохранить для неё важно. Поэтому азиатский вопрос лучше предложить на несколько лет заморозить нерешенным и приступить к нему какое-то время спустя.
Манук вообще огорошил Галиба, когда открыл под большим секретом, что русский император лично отправляется к западным армиям, выставленным против Наполеона, где тот находится постоянно со своими войсками.
– Они могут опять сговориться насчёт Турции. Мустафа всегда считал его ветреным и непостоянным!
В это время Латур-Мобур привёз султану собственноручное письмо императора Франции, где после уверений о своём искреннем участии тот опять предлагал союз с обязательством «возвратить земли, которые Турция уступила России в течение последних 60 лет!». Слава Богу, обещание было столь щедро, что ему не поверили.
Переговоры сначала проходили в здании бывшего увеселительного заведения – кабаре, коих в маленьком Журжеве было почему-то многовато.
Турки, которые, как и евреи, любят и умеют тянуть переговоры, мусоля каждую строчку, каждый пунктик, начали рассматривать аж 1802 год! Было ясно, что ждут или передислокации войск, или новых инструкций от своих правителей.
Вокруг все, затаив дыхание, ждали, к чему придут Кутузов и Ахмет-паша.
А турок стоял на своём. Строго говоря, Россия воевала с турками не единожды, и каждый раз получалось, что турок проще бить, чем с ними дискутировать. Остатки османской армии таяли от холода и голода, но Ахмет не только долго не ставил султана в известность о положении с войском – почему-то даже не все газеты того времени сообщили о грандиозном поражении войска визиря. Но разве Махмуд II не имел других ушей?
Однако ситуация менялась на глазах независимо от успехов Кутузова, но в пользу Ахмета. Наполеон подступал со своим полумиллионным войском к границам России и предостерегал турок не заключать мир, обещая в случае неоспоримой, на его взгляд, победы отдать им заветный Крым. То есть русские должны были снова уступить.
Вместо этого обе стороны стали готовиться к новым сражениям.
В переговорный процесс опять вмешался Манук-бей. Во-первых, он убедил всех в целях сохранения государственной тайны перенести переговоры в Бухарест, «дабы отвращать интриги недоброхотствующих иностранных агентов и утаить от них сие происшествие», а также питая неприязнь к самому предназначению здания ночного кабаре в Журжево.
Он предоставил им всё правое крыло своего хана. Каждый день обходил русских, турок, драгоманов и убеждал их скорее заканчивать, чтобы не начинать новую войну. При этом он, как бы невзначай, понизив голос, не забывал напомнить, что оба императора договорились встретиться. Встреча двух императоров гипнотически угнетала турок. И Тильзит, и Эрфурт, хоть и не дали ничего хорошего русским, кроме самообмана, но для турок были унизительны.
На самом деле, пожалуй, единственным, кому мир был необходим лично, не для чинов и орденов, был он сам, Манук-бей. Необычайное напряжение Манука, искусно им скрываемое, можно было понять. Командующие и великие визири менялись, умирали, назначались новые. Манука все эти шесть лет некому было сменить.
Обширные владения Манук-бея раскинулись на валашских просторах по всем направлениям. Недавно он прикупил две горы с плодородной долиной. Вблизи Бухареста у него было более двадцати деревень.
Русские уже более шести лет как заняли Валахию, сейчас держали армию визиря в плену, но никак не могли закрепить своё преимущество. Проклятый Наполеон путал все планы Манука.
Всё горело и превращалось в пепел после нашествия и русских, и турок. Никто ничего и никого не жалел.
Ближе к Рождеству 1812 года Манук-бей для тайного общения пригласил на охоту в одном из своих имений драгомана Димитраке Морузи. Ни одна живая душа не могла знать, о чём они говорили, и всё же Меттерниху доложили, что «охота длилась весь день и закончилась дивным угощением из битой дичи».
А Манук-бей, отослав слуг и егерей подальше, сидя на своей лошади впритык к фанариотской, вбивал короткие фразы, как делал это три года назад, наставляя Байрактара.
– Лучше сейчас, чем после войны. Неизвестно, чем она кончится. Порта ждёт победы Наполеона? Хорошо, но в этом случае Наполеон заберёт Балканы вместе с Европой. Всё равно турки уже ничего не получат, француз её давно поделил.
– Да, мы читали это письмо… но ведь благословенный падишах знает… хотя даже ему не всё известно…
– Вот и откройте всесильному и всемогущему падишаху глаза. Лучше мир сейчас и союз с русскими, чем остаться оскоплёнными после любого исхода войны!
А в исход Манук-бей верил истово – если только против Наполеона встанет Кутузов. Манук-бей слышал, что русский император не благоволит к мудрому и опытному старику полководцу. Погос рассказывал об этом что-то невероятное (и откуда только он всё знал! ). Будто бы Кутузов неудачно выразился, а мнительный царь Александр воспринял это как намёк насчёт убийства его отца Павла. Манук содрогнулся от одной мысли о таком злодеянии, но сам Кутузов никогда о своём государе плохо не отзывался. Стал осторожным.
Всё же последние письма из Петербурга приводили Кутузова в беспокойство, и он уже был готов заключить мир на любых приемлемых условиях, так устал от неведенья дворца относительно всего, что творилось на Дунае. Ходили слухи о замене, кого-то уже назначили, Катенька9 даже написала. Жена Кутузова уведомила его о появившемся в обществе шуме и советовала ему найти возможность заключить мир до приезда его заместителя, но кто это будет, она не знала. Французы под боком, в войсках разруха, а Государь пишет о взятии Константинополя. Кто бы не хотел! Но умный и осторожный Кутузов видел, что с его силами ему не одолеть ни визиревы войска, ни айянские, если двигаться по суше. Что же Сенявин10, стоял у константинопольских ворот, да отворотился? Не испугался же!
С Галибом Манук-бей встречался тайно, все слуги были поставлены на то, чтоб не пускать никого из посторонних на второй этаж. И австрийский, и французский консулы писали, что находятся «в полном затруднении», и ничего не могли ни узнать, ни сообщать своим правительствам.
Галиб-паша был первым из турецких дипломатов, кто под воздействием Манука понял, что план раздела Османской империи между европейскими государствами следует использовать с выгодой для себя, если немедленно заключить мир. По поручению Румянцева Манук-бей снова напомнил Галибу, что мир, который заключат русские с французами, может оказаться Тильзитом и Эрфуртом, вместе взятыми.
Галиб не сомневался в приверженности Манук-бея интересам Порты и убедил в том же великого визиря и султана Махмуда. Настоящего посредника воюющие считают заинтересованным каждый со своей стороны. Особо обманывать Галиба Мануку не приходилось. Война меньше всего была нужна Манук-бею, который продавал шёлк, соль, пшеницу, скот, скупал землю. Всё это никак не могло процветать в пожарах и разрушенных городах, обездоленные жители которых бегут куда глаза глядят. Манук был искренен, когда медленно и внятно втолковывал Галибу, что надо идти на уступки и заканчивать войну.Любой исход внушал ему надежды: в случае победы турок (которой уже не могло быть) он приобретал у Махмуда доверие. Но Манук-бей всё же был уверен в обратном, и его несбывшейся надеждой оказалась Валахия в границах русских владений…
Смеясь, он рассказал Галибу, как видел у Кутузова письмо, где министр сообщает о том, что Штюрмера, австрийского посла в Константинополе, его правительство наградило орденом плюс 10 тысяч луидоров от Наполеона – за старания воспрепятствовать заключению мира 11.
«Внушения Галибу-эфендию через посредство Манук-бея; …в дополнение к тем внушениям; …теперь я поручил внушить предначертанные ему разговоры…» – постоянно встречается в письмах Кутузова Румянцеву12.
А уж как Манук-бей на пару с главнокомандующим обрабатывали муфтия Ибрагима Селима-эфенди, как красочно описывали бедствия, кои неминуемо должны были пасть на головы правоверным! И Манук-бей так горестно качал головой, хлопая себя по коленям, что муфтий, явственно представив грядущие бедствия, «принялся с такой горячностью за сие и стал убеждать Халиба- эфендия к принятию кондиций»13.
«Милостивый граф Николай Петрович! Руководствуясь секретным отношением вашего сиятельства от 4-го числа сего месяца (Государь одобрил сию встречу). Сие секретное поручение, возложенное от меня на Манук-бея, описано в рапорте Фонтона об отзывах Галиб-эфендия, которому предписано преподать нам устрашительные сведения о множестве войск под предводительством великого визиря. Турецкий чиновник учинил сие Манук-бею, который немедленно уведомил об оном действ. статск. советн. для донесения мне»14. В переписке Кутузова с канцлером, военным министром и другими высшими чинами России постоянно упоминается имя Манук-бея как деятеля, на которого Кутузов опирался в своей дипломатической и военной деятельности для заключения выгодного для России мирного договора15.
Одно из таких писем нельзя не привести полностью.
Письмо Кутузова Н.П.Румянцеву о впечатлении, произведенном на турецких уполномоченных сведениями о подготовке Франции к войне с Россией.
Букурешты, секретно 1812 г. февраля 24.
Милостивый государь граф Николай Петрович!
Манук-бей был на сих днях у кегая-бея (Галиба. – Г.Р.) и нашёл у него князя Мурузия, (Морузи) который в особливой комнате занимался разбиранием бумаги, писанной особой цыфирью, <>
Князь Мурузи вошёл в комнату и вручил кегая-бею бумагу, писанную на турецком языке, в самое то время, когда Гамид-эфенди просил оставить столь неприятный разговор. Галиб-эфенди, пробежав бумагу, отдал её Гамиду, сказав: «это вас развеселит, известии сии весьма приятны». Гамид-эфенди, возвратив бумагу кегая-бею, заметил ему, что он напрасно не велел её перевести ранее, прибавя, что пишет поверенный в делах Маврогени.
Уведомясь о сем разговоре от Манук-бея, я поручил употребить всё его старание, дабы узнать точное содержание упомянутой бумаги, для чего ему понадобилось несколько дней. Разговаривая один на один с Галибом-эфендием, спросил у него, не содержала ли та бумага, принесённая князем Мурузием, хороших известий. Кегая-бей ответил, что то была депеша, полученная из Вены от турецкого поверенного в делах Маврогения, коей уведомляет он его, Мурузия, что война между Францией и Россией не только неминуема, но что оная в скором времени должна открыться, что войски французские в полном движении и переправлены через Рейн… Почитаю добавить, что консул Леду, за которым я строго присматриваю, не уведомлял турецких полномочных о сих приготовлениях.
Рапорт о новом свидании Манук-бея с кегая-беем представил мне советник Фонтон, препровождаю таковой к вашему сиятельству. Имею честь пребыть граф Голенищев-Кутузов16.
В рапорте от 24 февраля 1812 года Фонтон донёс Кутузову следующее: «Манук-бей по поручению Кутузова передал Галибу-эфенди соображения главнокомандующего. По известиям из Вены видно, что война начнётся весьма скоро, что Австрия вступила в союз с Францией и заодно с ней. Значит, возможно, что военные действия против России начнутся через Валахию и Молдавию, Австрия начнёт оттуда, русские отступят, и неужели после занятия их австрийцы и французы отдадут их Порте? Конечно, император, приглашая к союзу Австрию, обещал ей вознаграждение. Это вознаграждение не может быть за счёт России или Польши, значит, за счёт Турции. И конечно, не пустынных земель в Азии, а оба берега Дуная, Сербию, Болгарию, да и вообще все Балканы. Какая бы участь ни постигла Молдавию, но на Валахию давно зарится Австрия, потерявшая все порты на Адриатике. Конечно, возьмёт и Варну. И что будет делать Порта, пока Наполеон занял эти области, а мир с Россией турки ещё не заключили? Начнёт ли войну с Францией и Австрией, не заключив мира с Россией? Сможет ли воевать с тремя державами сразу? Не получится ли, что, приехав уже заключать мир с русскими, придётся поневоле вести переговоры с австрийцами?»
И Манук внушал Галибу, что если даже Наполеон победит в войне с Россией, то сразу повернётся к Турции, что после своего поражения разделит Турцию с Россией. И что если вовремя не примириться с Россией, Наполеон опять сдружится с ней. И тут опять франки с русскими определённо поделят Турцию.
Из письма Румянцева Кутузову: «все разговоры Манук-бея с турецким чиновником Его Величество равномерно изволил одобрить». Ибо сам же Румянцев отправил Александру рапорт про «умные мысли Манука».
Удивительно, что обе стороны теперь совершенно искренне желали поскорее заключить мир. А из Петербурга требовали не отступать от территориальных претензий: зря что ли воевали 6 лет! В Петербурге уже шептались, что избранным будет адмирал Чичагов17, хотя это совершилось намного позже.
Кутузов уже и сам убедился, что границею будет не Дунай и даже не Серет, а Прут. И, повинуясь законам торга, крепко держался за Серет. Но теперь турки стали торговаться «по азиятским границам». А огненное кольцо Наполеона уже приближалось к границам Российской империи. В свою очередь Османская империя изнемогала от последствий реформ Селима.
И только в одном сходились обе стороны: тянули время. Русские думали, что время ждать у них пока есть: а вдруг Наполеон одумается. Турки же, подогреваемые французами, ждали Наполеона, впрочем, не совсем понимая, чего хочет Наполеон, вернее, опасаясь, что Наполеон хочет всё! И только Наполеон никого не ждал. Он готовился разделаться с непокорной Испанией и проучить самоуверенного «северного сфинкса» Александра.
Кутузов уже уловил запах новой войны, на этот раз навязываемой французами. После письма жены, которая сообщала, что на смену ему готовят молодого, но кого именно – не знает, в известии Румянцева уже называлось его имя – адмирал Чичагов. Румянцев печалился, но, скорее, по другому поводу: его не спросили. Мало того, все секретные инструкции Александра адмирал получил непосредственно от Государя. «Северный Сфинкс» с ангельским лицом не только умел мстить, презирая пользы отечества. Александр плохо разбирался и в людях, столько лет доверяя изолгавшемуся Наполеону, поручая важные государственные дела немощным полководцам и окружая себя служаками исключительно нерусского происхождения, храбрыми дворянами, но со своими принципами взаимодействия с соседями18, не всегда для российского отечества полезными. Порой русский император мог явить чудеса политической безмятежности. Например, заняв в 1806 году Валахию и Молдавию, ещё не владея ими, он завёл переговоры с Австрией, предлагая княжества взамен Галиции.
Кутузову был необходим какой-то другой ход, сделать его надоумил предприниматель Манук-бей. В своих сделках ему нередко встречались подобные ситуации, в таком случае посылали надёжного посредника, который не отвечал за неудобства сторон, позволяя высказать все условия и совершиться сделке. Манук очень тонко чувствовал ситуацию, он понял, что Император не благоволил к его русскому другу, не осознает действительного положения вещей и не воспринимает усилий Кутузова, поэтому и не соглашается уступать. При таком раскладе следовало отправить царю те же соображения, подтвержденные другим уважаемым военным, знакомым с обстановкой.
Невзирая на неприязнь, которую Манук-бей (кстати, взаимно) ощущал к выпендривавшемуся снобу французу, он посоветовал Кутузову выйти прямо на великого визиря, но ни в коем случае не ему самому, а доверенному и честному человеку, мнение которого русский император мог бы счесть заслуживающим внимания. Таким человеком Кутузов выбрал графа Ланжерона, именно потому, что тот француз и визирь мог быть с ним откровеннее.
Кутузов, смущенный своим положением и внутренней борьбой чувства долга с грандиозной усталостью, несмотря на все свои усилия не мог скрыть беспокойства. Наконец он доверил свои заботы Ланжерону и открыл задуманный им план, который ему и удался.
Он сообщил графу, что он сменен (чего еще никто тогда не знал), ему об этом сообщил Румянцев, и что он погубит свою честь и репутацию, если не заключит мира. Он прибавил, что не ждет, что заключение мира окажется так близко, как он бы того желал, учитывая ход конгресса, медленность которого его сокрушает. Что он решил вести переговоры прямо с великим визирем и избрал графа Ланжерона для того, чтобы сделать ему несколько предложений, которые, как полагал Кутузов, он примет. Трудно сказать сейчас, какие мысли и чувства обуревали Кутузовым. Но, полагаю, легко представить его состояние. Он давно видел, что мир может быть заключен на тех условиях, на которых они уже остановились. Одновременно он был уведомлен также о некоторых планах его «сменщика», флотоводца Чичагова, продолжать войну до взятия Царьграда в её «молниеносном» варианте. То есть Государя «его» мир не устраивал. Неужели Государь согласится на чичаговские планы? А может, планы эти – государевы?…
Возможно, Чичагов и примет наполеоновские сражения… Никаких мыслей о собственном участии в новой кампании у Кутузова, уставшего от русско-турецкой тягомотины, и быть не могло. Сейчас он отгонял от себя мысли о близкой и желанной отставке. Происходящее на Дунайских границах, расположение и близость французских войск к границам земли российской глубоко тревожили старого полководца.
Войну придумал не он, но мир должен заключить сам Михайло Илларионович Голенищев-Кутузов. Он, как полководец, одержал блистательную разгромную викторию: великий визирь бежал, армия пленена, турок вот-вот согласится на последние русские уступки. Своё дело он знает, он его и закончит. Но как, чтобы избежать гнева мстительного Государя, однажды уже испытанного им на себе и до сих пор не прошедшего?
Ещё в марте Государь писал ему депешу: «22.03. 1812. Апрель! Секретно… отстраните все побочные занятия и с тем проницанием, коим вы одарены, примитесь за столь важную работу сию. Только для вас сообщаю, что, если они хотят податливости вашей, уступки делайте по границе с Азией»19.
Ланжерон был весьма удивлён, так как и сам питал немалую неприязнь к Кутузову, будучи заменён в своё время именно им. Тем не менее честный и преданный своему Государю офицер нашёл только один аргумент «против» – он «не назначен для этого дела императором». Кроме того, он подчеркнул свою иностранную фамилию – факт, который беспокоил русских. Но к визирю собрался, как офицер, – беспрекословно. Хотя Ланжерон в своих записках уверяет, что «по опыту своему знал, что редко от турок можно добиваться быстрых и выгодных результатов».
Приём прошёл по всем правилам турецкого этикета – с подарками, коленопреклоненными слугами, кофием и трубками. Великий визирь вошёл после них, так как турецкие сановники не могут вставать с дивана перед «неверными собаками» (как они называют гяуров).
Обед состоял из шестидесяти блюд, превосходные супы следовали за вареньем, жаркое за пирожным – без разбора и выбора. У парламентёров не было ни ножей, ни вилок, только к супам и соусам подавались маленькие, черного дерева, ложки, украшенные бриллиантами и кораллами; для остальных блюд они пользовались пальцами и едва брали щепотку, как блюдо исчезало и заменялось другим.
Великий визирь Ахмет, коротенький, волосатый, был человек приблизительно лет пятидесяти, среднего роста, смуглый, с оставшимися знаками ветряной оспы и краснухи, волосатый до кончиков пальцев, с ужасной физиономией и видом профессионального разбойника, но глаза у него были живые и умные. Он очень толково объяснил свою позицию и что надо сделать, чтобы следовать ей, произнеся энергичную и убедительную речь.
Речь эта, умная, полная смысла, цитируется всякий раз, когда ведётся рассказ про русско-турецкую войну 1806-1812 годов и про эти переговоры, так как подробное письмо о происшедшем разговоре было отослано в Петербург.
«Я тронут доверием и уважением Кутузова; мои чувства к нему есть и будут такие же, какие были и раньше; я его знал, еще когда он послом приезжал в Константинополь, и с тех пор я чувствую к нему самое искреннее расположение. Я люблю русских, мне пришлось быть у них пленником; я тогда был еще маленьким офицером, и они ко мне относились с поразительной заботливостью, интересом и даже уважением. Если бы не проклятый этикет моего настоящего положения, который меня страшно стесняет, я бы просил Кутузова приехать в Журжево, где я бы его встретил. Тот же самый этикет мешает Кутузову приехать сюда. Мы могли бы встретиться посреди Дуная, в лодках, но это было бы комично20, а во-вторых, то, что мы говорили, не было бы секретно. Во всяком случае, вы приехали ко мне, вы пользуетесь доверием Кутузова и заслуживаете моего. Я слышал о вашей репутации и буду с вами говорить откровенно. Вот мои взгляды.
Стыдитесь, вы, которые обладаете одной четвертой земного шара, воюете из-за нескольких вершков земли, которая вам даже не нужна, и при каких обстоятельствах? Когда вы должны ожидать нападения Наполеона, который увлек за собой половину Европы против вас! Я бы мог воспользоваться этими обстоятельствами, чтобы отказаться заключить мир, что дает мне право притянуть к себе армию, которая вам очень нужна и может вас спасти (он был прав. – Ланжерон). Я мог бы способствовать вашей гибели, продолжая жестокую и затруднительную для вас войну, но я смотрю дальше: спасая вас, мы спасаем самих себя, после вашей погибели (если бы это совершилось) сделаемся жертвами Наполеона мы, и я хочу предотвратить это двойное несчастье.
(Действительно, Наполеон после предполагаемого покорения России хотел идти на турок, а затем через Азию – в Индию). Но как мог это знать Ахмет? Маркиз де Маскарель говорит по этому поводу про знатных людей: «они знают все, не знавши ничего»).
Без Испании, которая меня удивляет и которою я восхищаюсь21, вы бы уже целый год воевали с Францией. В Европе только три государства остались самостоятельными: Англия, Россия и мы, – воодушевлённо продолжал великий визирь. – Соединимся мы двое против нашего общего врага – и всякая капля крови, пролитая нами в этом фатальном сражении, будет для Наполеона каплей яда. Как вы не понимаете этого? Я вам отдаю Прут и ничего больше. Прут или война? Наши жертвы огромны; один Измаил вам много заплатил (он был все время прав. – Ланжерон), а вы имеете еще четыре крепости и одну чудную провинцию.
Вот условия мира, в остальных частностях мы легко сойдемся и обсудим их».
Генерал Эссен, граф Ланжерон и переводивший слово в слово Пизани не могли в себя прийти от удивления, слушая этого бывшего матроса, пирата, человека без образования, решающего важнейшие политические вопросы Европы так обдуманно и логично.
Речь визиря, достойная знаменитейших дипломатов Европы, произвела глубокое впечатление на Кутузова, когда на следующий день граф прочел ему отчёт о своей поездке. Кутузов ходил по комнате и восклицал:
– Не имея к вам высочайшего доверия, не смог бы поверить в такое, сударь! Где, чёрт возьми, этот лазский пират, ни читать, ни писать не умеющий, научился такие ловкие и умные речи иметь?
– Садитесь к этому столу, – продолжал он, – и напишите слово в слово ваш разговор с великим визирем.
Затем, взяв перо, собственноручно написал императору Александру письмо, при котором отправил записку с отчётом. Это письмо Кутузова имело громадное влияние на мир, который он имел счастье заключить до приезда Чичагова, но это влияние некоторое время не обнаруживалось.
Война, почти 6 лет продолжавшаяся, неумолимо заканчивалась. Французский император долго уламывал Порту присоединиться к его войне с русскими, но не учел поразительной черты турецкой политики. Никакая видимая польза не могла убедить Порту отказаться от своего правила, состоящего в том, что безопасность Оттоманской империи неразрывно сопряжена с равновесием держав христианских.
Очевидно прав был граф Румянцев-Задунайский, который хорошо понимал турок и в своих записках писал: «Турция уступает только давлению силы и вынуждается на уступки одними обстоятельствами, которые она отвратить в данную минуту не в состоянии». Турецким дипломатам Румянцев в своё время предложил следовать за армией. Если бы эту румянцевскую методу применили в 1812 году, возле рушчукского лагеря пленных, турецкая делегация была бы куда сговорчивей.
Малейшая уступка, пишет историк Андрей Петров в 1887 году, «немедленно вызывает ряд новых требований со стороны Турции, и дело доходит до того, что победитель должен принести жертвы войне, а не побежденная Турция. В отчаянном положении они всегда стараются выиграть время, в надежде на чью-либо постороннюю помощь, и требуют переговоры вести в тишине (без военных действий)».
Через того же Ланжерона Кутузов уведомил Ахмета, что ждёт инструкций от императора. Ахмет сильно беспокоился за свою судьбу, так как имел основание опасаться, как примет султан весть о гибели своей армии. Он старался не выказывать своих тревог; усугублял свою строгость, продолжал рубить головы и не был уверен, сбережет ли свою в последующие 24 часа. Он ее сохранил, но был отставлен и сослан благодаря интригам посла Наполеона г-на Андреосси. Ахмет умер два года спустя, в своей ссылке. Галиб-эфенди был отослан в деревеньку в Малой Азии, куда он был сослан после того, как был великим визирем. Великий визирь, кончающий свою карьеру, как правило, ссылкой или фатальной веревкой, которая каждую минуту может быть наброшена ему на шею, в обыкновенное время чрезвычайно могуществен: он может отрубать головы, он единоправный шеф армии, политики и внутренних дел.
В это время (в середине мая 1812 года), когда все еще торговались об условиях, к Александру I приехал от Наполеона граф Л.Нарбонн с заданием выяснить, насколько Россия готова к войне с Францией. Кутузов тут же сообщил об этом Манук-бею, чтоб тот незамедлительно известил Галиба, а тот передал Ахмету, чтобы Ахмет, в свою очередь, довёл до ушей султана о вояже Нарбонна к русскому царю как миссии дружбы и убедил султана в том, что если уж непобедимый Наполеон ищет дружбы с Россией, то ему, побежденному султану, сам аллах велит делать то же.
Наконец, Манук-бей услышал от Галиба долгожданные слова: Бессарабия не особо нужна Турции, но Валахия – никогда. Тут же известив Кутузова, они начали обрабатывать остальных делегатов. Кутузов выразил желание не испытывать гордость османцев и сдать хотя бы Бессарабию, а насчет азиатских границ сохранить статус-кво.
– Бей-заде, наш новый командующий – хороший друг Ахмета. Опасаюсь, как бы не свели на нет все наши победы… А время работает против нас, на француза…
Манук ничего не знал про самого Чичагова, но видя, что его друг «Михайлу-эфенди» очень задумчив, с утра никак не решался передать ему известие, которое Папик принёс ещё вчера вечером. Из Петербурга выехал русский генерал и едет на замену Кутузову. А консулу Леду никак не удавалось проникнуть на второй этаж хана Манук-бея, где шли строго охраняемые секретные переговоры. Для отвода глаз часть делегатов отправлялась в конак поболтать. А официальные переговоры шли в хане, во дворе которого орали ишаки, переругивались амбалы-грузчики, кричали торговцы и вообще стоял шум и гвалт, но наверх никого не пускали – Манук-бей поставил на охрану очень верных людей и хорошо им платил.
Знакомый армянин из Трансильвании, который часто заворачивал к Мануку в гости, обмолвился в письме, что едет в Константинополь и туда же направляется новый посол от Франции, наполеоновский генерал Андреосси. Но он едет, заезжая во все крупные города, чтобы поближе ознакомиться с европейскими владениями Турции. Манук тут же смекнул, что на подмогу шлют нового посла с новыми обещаниями, так как старый посол не смог противиться переговорам.
– Михайлу-эфенди, надо заканчивать. Валахии нам не видать, потом за неё повоюем, сейчас Наполеон на очереди!
И рассказал ещё про вояжи по турецким городам генерала Андреосси, о котором Кутузов слышал и раньше, после французского переворота 18 брюмера22.
Жители румынских городов с нетерпением ждали, чем закончатся переговоры. Уже все знали, что ждут адмирала Чичагова, и ловили каждое слово о новом командующем. Кутузов, кажется, разгадал задачу Чичагова. Государь давно наставлял Кутузова на взятие Константинополя. А Манук-бей, в свою очередь, был потрясён, когда осторожный Галиб-паша намекнул о новых настроениях великого визиря: потянуть время и успеть собрать армию. Так как турки с большим воодушевлением воюют против гяуров, собрать фанатичную армию против русских было нетрудной задачей. Неисчислимая орда встала бы на защиту священного Константинополя…
Вечером за роскошным ужином Кутузов подтвердил свои опасения насчёт новой войны, но добавил, что надеется, Государь в разумении своём и на два фронта воевать поостережётся. Поняв, что Кутузов принял решение, Манук-бей быстро спросил:
– Завтра?
– А что делать, голубчик! Иначе они вляпаются в продолжение войны на два фронта. Мусью Бонапарт уже на Смоленск путь держит. Времена изменились, другая диспозиция, сверху-то не видать того, что под боком! – потирая больной глаз, устало отвечал «старый лис»23, заканчивая шестилетнюю войну. Действительно, иногда решение принимают, потому что устали его искать.
Так как «диспозиция» Манука не изменилась, той же ночью он уехал в Браилово, хотя по пути долго размышлял о том, что получилось на самом деле… Впрочем, к этому времени у Манук-бея уже созрел план, который он ни с кем пока не обсуждал: Манук ждал окончания переговоров. Вынужденная поспешность Кутузова с подписанием Бухарестского договора обернулась для России, в частности, уступкой Молдавии и Валахии в пользу Турции, что лишало Манук-бея всего имущества и приобретенных им гор и деревень на этих территориях…
Злой и на Императора (ах, если бы этот двуличный Александр, этот русский отцеубийца, не заигрывал с Наполеоном!), и на генералов (если бы эти его генералы, каждый в отдельности храбрые и бесстрашные воины, преданные отечеству и царю, – если б они были чуть умнее… И если б не коварный Наполеон, собравший полумиллионное войско и расположившийся впритык к России. Была бы граница не по Серет, а по Дунай, и Валахия с Молдавией отделились бы, наконец избавившись от ненасытной империи османли. И он бы переселил всех армян в опустошенные войнами земли княжеств), ночью «бей-заде» спал, как убитый, зная, что завтра начиналось новое утро.
«Россия, угрожаемая нашествием почти всех европейских народов под предводительством Наполеона, спешила. Турки же, в свою очередь, истощили все способы ведения военных действий и не находили более средств к набору новой армии. Из-за этой спешки русским пришлось многое из «отвоёванного оружием» вернуть, и по азиатским границам тоже, а турки и на этот раз потеряли совсем немного…»24.
Утром 16 мая все делегаты, драгоманы и переводчики после лёгкого кофе прошли в большую залу. Погос Себастьян расставил аккуратно разрезанные большие листы перед послом Италинским и Морузи. Шли последние приготовления к церемонии подписания. Вокруг стола расположились уполномоченные Порты и важно восседали остальные «тюрбаны»: военный поверенный Ибрагим Али-эфенди, канцлер янычар Абдул Халил.
Мехмед Галиб-паша, со вчерашнего дня воодушевлённый согласием Кутузова на «Прут и ничего больше», ещё вечером поблагодарил Манук-бея за известие, добавив, что: «слава Аллаху, в третий раз возвращаться в Стамбул было бы крайне опасно».
Напротив уселись генерал Сабанеев, посол Италинский и драгоман Иосиф Фонтон. Протокол последнего заседания составил другой фанариот Александр Стурдза, из свиты Чичагова, который приехал на несколько дней раньше, и управляющий дипломатической канцелярией Дунайской армии Каподистрия25.
Наконец завершилась эта долгая и тягостная русско-турецкая борьба, с начала до конца подчинявшаяся всем колебаниям, всем перепадам отношений между Россией и Францией. Порте пришлось сделать выбор между миром и новой войной, которую она уже никак не могла вести: турецкие войска были почти уничтожены, казна была истощена, всюду в империи были беспорядки. Туркам, согласно их повадке, следовало в очередной раз переждать, чтобы затем нарушить очередное перемирие, воспользовавшись слабостью побежденного в близящейся войне…
В тот же день русское командование устроило грандиозную иллюминацию в Бухаресте. Так как слухи обо всех возможных уступках давно будоражили народ, долгожданный мир все восприняли довольно спокойно. А вот в европейских столицах, узнав о заключении мирного договора, сильно занервничали. У самой границы Российской империи колыхались знамёна наполеоновской полумиллионной армии. Узнав о заключённом мире, Наполеон метался по своей комнате и кричал, истощив весь запас корсиканских ругательств:
– Уроды, собаки эти турки! Не могли подождать! Я им покажу! Этот старый лис!..
Умнейший и хитрейший император Франции и завоёванных им стран в эту минуту не мог даже предположить, что это была первая победа старого лиса Кутузова над ним и его хвалёной армией…
Впрочем, и сам Кутузов едва ли об этом догадывался. Сразу после подписания мира он стал собираться домой.
Правда, с Чичаговым он успел встретиться. Современники утверждают, что адмирал привёз в портфеле два рескрипта Государя. В одном Александр неохотно благодарил Кутузова за «достижения» и приглашал полководца в столицу для награждения «за все знаменитые заслуги». Второй рескрипт об отставке с переговорного процесса был составлен на случай, если договор ещё не заключен, и Кутузов отзывался в Петербург «заседать в Государственном совете».
Но назначение и приезд Чичагова были красноречивее обоих рескриптов.
Князь Чичагов с болью и пониманием выслушал слова Кутузова:
– Князь, все наши генералы, и именно лучшие, или больны, или ранены. Мы потеряли страшное количество солдат и офицеров. Война с Наполеоном, не закончив с Турцией, была бы невозможна…
17 мая Кутузов уехал из Бухареста. А через несколько дней Манук провожал своего друга Галиба, турецкого реис-эфенди. К его большому несчастью, Валахия осталась в границах Османской империи.
К России переходила Бессарабия и часть Молдавии, почти треть, получившая затем статус Бессарабской области. Граница в Европе переносилась с реки Днестр на Прут до его соединения с Дунаем, обеспечивалась свобода русского торгового судоходства по этой реке.
Дунайские княжества возвращались Турции, но подтверждалась их автономия, дарованная на основе Кючук-Кайнарджийского (1774) и Ясского (1791) мирных договоров.
Сербии предоставлялась внутренняя автономия и право сербским чиновникам собирать налоги в пользу султана.
В Закавказье Турция признала расширение русских владений, но ей возвращалась крепость Анапа.
Хотя Чичагов и замыслил что-то с Государем26, но Император, назвав этот мир «богодарованным», сам отказался от своих константинопольских планов. Скорей всего, вспышка чумы сделала невозможным взятие Константинополя. Аккуратному Чичагову пришлось устраивать отступление и эвакуацию русских войск из Валахии.
«Богодарованный» мир всего лишь на время усмирил аппетиты воюющих сторон. Российская империя не могла смириться с тем, что княжества ускользнули из-под её скипетра. Часть – это не целое, кусок Молдавии – не вся Молдавия. Надо было прибрать к рукам и остальное. Дунай манил своими водными путями, а православие и державность учреждали обязательства распростёртой длани27.
Тильзит терзал Александра не только унижением, но и угрозой восстановления царства Польского: не зря Наполеон звал поляков на названную им Польской войну. Наполеон, следуя своему правилу «уметь ощипать курицу, прежде чем она успеет закудахтать», присоединял к себе маленькие и немаленькие территории, не глядя ни на какие уговоры с русскими. А Россия ничего не могла сделать даже в объявленной войне с Турцией, после победного сражения пленив её армию. Между тем ей был нужен Константинополь, крепко оберегаемый не только обессилевшими турками, но и могущественным Наполеоном – в противовес. И если б трусливый прусский король не испугался французского императора, приняв союз с ним, кто знает, когда началась бы война с Наполеоном и кто бы на кого напал…
Но даже оглядываясь на давний век, трудно понять, заслужил ли Дунай столько крови русских солдат и русских офицеров? В войнах за свободу поднималось и созревало национальное самосознание народов, а завоевав её, они отворачивались от вчерашнего благодетеля и спасителя. Самодержавие отвращало всем своим укладом, становясь такой же тюрьмой, как и ненавистное турецкое ярмо. Сразу же среди населения Бессарабии врагами России стали распространяться провокационные слухи, будто бы все крестьяне будут отданы помещикам в крепостную зависимость и что надо переселяться из пределов Бессарабии за реки Прут и Дунай. Митрополит в 1815 г. написал грамоту, в которой уверял народ, что все права и обычаи Бессарабии сохранятся. Эти права в дальнейшем были подтверждены русским правительством.
Чтобы привлечь население на свою сторону, царское правительство наделило только что присоединенную Бессарабию статусом специального региона – области. В отличие от простых губерний, она обладала значительной степенью внутренней автономии (сравнимой разве что со статусом принадлежащих Российской империи Финляндии и Польши).
Жителей региона на пять лет освободили от уплаты налогов и от военной службы. На местных плательщиков податей не распространялись существующие в остальных регионах Российской империи правила крепостничества. Кстати, в России крепостное право отменили лишь в 1861 году, то есть на сто лет позже ликвидации Константином Маврокордатом крепостничества в Молдове (кстати, довольно мягкого по сравнению с русским или венгерским, распространяющегося лишь на некоторые категории земледельцев).
Манук-бей долго рассматривал бумаги по налогам со своими пометками, которые Месроп с Погосом переписали в комендатуре, и наконец, оторвавшись от чтения, попросил:
– Погос, принеси мне карту, ту, что ты рисовал у Прозоровского.
В его голове окончательно созрел новый план. Пусть Бессарабия мала и небогата, это не Валахия, но, если правильно использовать и землю, и льготы, можно снова думать о возрождении…
Ратификация договора состоялась 23 июня 1812 года28.
Своей известной фразой “Le vieux renard du Nord” (старый северный лис) Наполеон дал Кутузову точную характеристику, на что Михаил Илларионович заметил: “Постараюсь доказать великому полководцу, что он прав”.
Глава 33
О том, что не всегда наступление мира означает окончание войны.
А 24 июня, как по нотам, Наполеон вступил в Россию. Не напал, так как его уже ждали после Вильны, и встретил наполеоновские войска совершенно опустевший Смоленск, без ключей и парламентариев. Позднее Наполеон признался: «если б я знал, что эти турки всё же заключат мир, я б не напал на Россию».
Но не только Наполеон был взбешен заключенным миром, которого он «не ожидал».
Новый посол Франции Андреосси также был крайне раздосадован и безотлагательно открыл султану глаза на невыгодность этого мира, надеясь на его отказ ратифицировать договор. Андреосси путешествовал как посланник, тогда как надо было ехать спешно, как курьер. Он везде останавливался и имел несчастье приехать в Константинополь, когда мир был уже заключен. Нет сомнения, что если бы он приехал вовремя (что легко мог сделать), то помешал бы миру и русским пришлось бы туго. Тем не менее, именно благодаря интригам посла Андреосси, узнав о вторжении французского императора, которого султан так же «не ожидал», Махмуд II и его приближенные сановники объявили охоту на всех, кто имел отношение к заключенному договору. Султан отрубил головы многим, кто способствовал заключению мира.
Пострадал в первую очередь Драгоман Порты Димитраке Морузи. Многочисленные историки, впрочем, как и его палачи, объясняют жестокую казнь фанариота тем, что Морузи якобы тянул время и поздно сообщил о готовящемся нападении Наполеона на Россию. И будто если бы турки знали об этих приготовлениях, они не выглядели бы так позорно побеждёнными, а русские – победителями. Обвиняли его и в том, что из-за него Порта осталась должна 50 тысяч желтых червонцев Манук-бею. Морузи понял, что дни его сочтены, но у него не было другого выхода – семья осталась в заложниках в Константинополе, он должен был ехать и надеялся оправдаться перед великим повелителем, ведь о планах французов Морузи сам был Портою же извещен из Константинополя! Кроме того про взятку, по-видимому, придумала сама Порта, чтобы эти 50 тысяч желтых червонцев не возвращать Манук-бею, а взять себе.
Но великий визирь Ахмет не мог простить никому из свидетелей своего позорного поражения. Отрубить голову и всё! – был его вердикт. У Галиба-эфенди, видевшего этот трагический конец, на всю жизнь остался нервный тик. Затем очередь поплатиться за Бухарестский мир подошла его брату – Панайотаке Морузи. Возле выставленной на обозрение головы Панайота турки написали: «За то, что, зная о планах своего правительства, выдавал их врагам». Леду, консул Франции, сообщил в Париж, что также весьма удовлетворён этими казнями. Ведь из-за этого мирного договора отборные русские дивизии смогли быть брошены на фронт против Наполеона. В позднейших исследованиях видный румынский историк Николае Йорга приходит к выводу о том, что Бухарестский мир для турок был скорее результатом эгоизма и непостоянства Наполеона, а предательство Морузештов придумано фанарскими врагами.
С наступлением долгожданного мира, которому Манук-бей отдал столько усилий и энергии, не считая денег, в связи с эвакуацией войск для него началось тревожное и беспокойное время.
С того самого дня, когда он сумел выбраться из разбушевавшегося Стамбула, тревога за семью и за свою жизнь не покидала его. Никогда не было у него такой неуверенности в своём будущем, как сейчас, после заключения договора о мире.
С самого начала он пытался уловить закономерность происходящего на Дунае и действий русского командования. Действительно, умом Россию не понять… Русские воевали шесть лет, стояли на земле двух Дунайских княжеств, закончили войну с победой, турецкая армия гнила и гибла под Рушчуком, запертая с двух сторон, тысячи несчастных молили казаков о куске хлеба, кусали себе руки, чтоб съесть кусок мяса, а в результате даже Рушчук остался им, и теперь русские так бездарно упустили свою победу и эвакуировали войска! Валахия, где находилось всё его имущество и обширные земельные владения, осталась за турками, несмотря на его многолетние усилия, посредничество и участие в замирении обеих сторон.
Все сторонники Байрактара или были убиты, или бежали. Манук-бею турки никогда не простили бы деятельного участия в подготовке и заключении мира. Участь его теперь была решена из-за его немаловажной роли в подписании мира, довольно постыдного для Стамбула. Подошла его очередь. Турки могли конфисковать его имущество, а могли просто убить, и имущество отошло бы само собой1.
Вот почему Манук-бей ночью, не дожидаясь подписания договора, уехал в Браилов. Проводил Галиба, и оттуда – в Сибиу, центр Трансильвании. Этот факт зафиксирован в книге «Календарь гаданий», которую завёл один из ближайших друзей Манук-бея, записывавший все его шаги с 1812 года до трагической смерти в 1817 году.
Через полгода Манук-бей снова оказался в Бухаресте, чтобы встретиться с новым господарем Валахии Йоанном Караджей. Биограф Манук-бея Мсер Мсерянц отмечает, что первую встречу с Караджей организовал Мехмед Галиб-эфенди, еще до своего отъезда в Константинополь. Манук-бей с помощью Папика достал несколько судёнышек для переправы нового князя в Бухарест. В благодарность Караджа предложил Манук-бею новую лицензию на пользование солерудниками в Валахии на сногсшибательно выгодных условиях. Даже более выгодных, чем при князе Ипсиланти.
Манук-бей испытующе смотрел на расплывшееся в постоянной улыбке жирное лицо Караджи, пытаясь понять, почему тот идёт на такие невыгодные для себя условия. Здравый смысл и недоверие побудили Манука отказаться, представив причиной отказа текущие проблемы с имениями. Но теперь Караджа почему-то потребовал постоянного присутствия Манука, угодливо объяснив это необходимостью в его советах. Манук сразу сослался на занятость, попросив лишь немного облегчить подати. В ответ Караджа тут же попросил у него 250 тысяч пиастров, причём без расписки, и ещё несколько раз через своего зятя Михаила Суцо брал кредиты. И, судя по аккуратным записям Манук-бея (в архивах музея Бухареста, цит. по Ст.Ионеску), брал и не возвращал.
Свои истинные намерения Караджа тщательно скрывал, но после первой же встречи Манук его разгадал и был предельно осторожен. Новый великий визирь, Алет-эфенди2, был очень близок с Караджей. По-видимому, господарь выполнял визирево поручение – удерживать Манука возле себя, сделать его обычным придворным воеводского престола, пока не найдут способ расправиться с ним. Но Караджа неустанно старался уверить Манука в своей преданности и даже предупредил не писать писем опальному Галибу-паше, так как султан после заключения позорного мира желает наказать Галиба, обвиняя его в измене.
Манук и не подумал верить Карадже и продолжал писать в Константинополь своему другу, который, кстати, через знакомого армянина успел предупредить: «Не верьте Карадже, он опасен». Дружба Караджи с визирем Алетом была всем известна, Алет тоже был всем известен… А в январе 1813 года бывший войвод Валахии Александр Анджерли обстоятельно рассказал в письме Манук-бею, как на заседании дивана великий визирь Алет пытался очернить Манук-бея перед султаном Махмудом. Анджерли писал, что султан Махмуд при каждом упоминании о Мануке отворачивался, всем своим видом показывая, что не желает слушать. Диван сидел в полном молчании, так как все умели читать по лицу, но тут встал Гаджи Али-эфенди и взволнованно простёр руки к султану:
– Да предохранит всевышний от ошибок милостивого к его слугам падишаха! Пусть великий визирь, да будут благословенны дни его, не слушает непроверенных людей!
И, поклонившись, продолжил:
– Я сам видел, в каком ужасном положении оказались наши братья после сражения с Кёур-пашой3 Кутузовым, несчастные погибали от голода и холода. Только Манук-бей из слуг султана доставлял им продовольствие. Манук-бей даже ходатайствовал перед гяурскими генералами, чтобы освободить хотя бы Чапана-оглу: ведь трёхчбунчужному паше не пристало жить в таких условиях. Но славный и достойный Чапан-паша не захотел, мой великий падишах! Чапан-оглу, наш славный паша, был свидетелем добрых деяний этого достойного армянина!
Диван молчал, никто не шевельнулся и не издал ни звука. Поэтому хоть Караджа и задержался в Константинополе, ожидая указаний насчет казни, но султан не соглашался подписать фирман ни на Галиба-пашу, ни на Манук-бея. А великий визирь, так и не дождавшись фирмана4, вынужден был довольствоваться назначением Галиба Эрзерумским пашой, что практически означало ссылку
Манук-бей, прочитав письмо Анджерли, понял, что ему всё же надо скрыться, и немедленно. Бежать из Бухареста вместе с семьёй, пока жадные и охочие до его добра недруги не успели выхлопотать султанский приказ. Позже, в письме Анджерли по другому поводу, благодарный Манук пишет: «Никогда не забуду о вашей услуге, когда вы предупредили меня о заговоре моих врагов».
Неожиданно Манук-бей получил весточку от Рамиза-паши, который писал другу: «Манук-эфенди, да будут ясными дни твои! Новые люди вокруг падишаха благосклонно относятся ко мне, а Махмуд, наш падишах, назначил меня Белградским пашой. Среди сербов это неспокойная, но очень почетная должность. Я еду, буду в Яссах, оттуда приеду в Бухарест. Надеюсь увидеть тебя, мой дорогой Манук-бей!»
Манук очень обрадовался за друга, велел Папику готовиться к приёму Рамиза.
– Я поеду встречать его в Яссы!
Рамиз был дорог Манук-бею и как друг, и как честнейший и умный турок. Это был выдающийся турецкий политический деятель конца XVIII – начала XIX веков. Очень образованный ученый, блестящий богослов, Рамиз-паша был казначеем Порты, владел многими языками и даже был неплохим инженер-артиллеристом (это он стрелял из пушек по Этмейдану во время кровавого янычарского бунта).
Рамиз-паша стал мишенью для всех реакционных сил Османской империи во главе с великим визирем Алет-пашой, так как много лет последовательно реформировал военные силы Турции, будучи сторонником танзимата (низам-и джедида). Кроме того, нельзя было позволить оставить жизнь такому сильному и умному человеку, так как султан мог захотеть назначить его великим визирем. На Рамиза давно был выдан хатт-и-шериф, заочно присуждавший к казни скрывшихся пашей, не имеющий срока давности (то есть действительный даже через 4 года).
И вот коварные царедворцы во главе с великим визирем придумали для него ловушку. Так появился указ о назначении его пашой Белграда, чтобы выманить Рамиза из России. Одновременно Караджа получил фирман о его казни.
Манук-бей со слугой доехал до самого моста Колентины, когда вдруг спица из колеса повозки повредила ногу лошади. Раздосадованный Манук выпряг лошадь из другой повозки и, оставив слуг возле раненого животного, стремительно поскакал за подменой. Когда он снова домчался до моста, ожидающий возле слуг турок, едущий по свои делам из Ясс, рассказал о страшной трагедии, разыгравшейся только что перед его глазами возле Колентины5.
С окаменевшим лицом слушал Манук турка, подробно описывающего бойню. Разбойники Делибаша, около 300 всадников, выстроились вдоль дороги, якобы для почётного кортежа. Увидев Рамиза с его тридцатью охранниками, они тут же напали на них, всех перебили, тело Рамиза, изрешеченное пулями, вытащив из кареты, бросили валяться в пыли, а отрубленную голову немедленно отослали в Константинополь.
Впоследствии голову выставили на Этмейдане с неизменной в течение столетий надписью: «изменил своему правителю». Это потом, подумав, другие стали писать «изменник родины», потому что так получалось, что казнённый понемножку изменил каждому. На самом деле турецкие султаны хотя бы не лгали – они действительно считали всех своей собственностью. Изменить родине – это разлюбить её, а ведь ни один правитель не допускает мысли о том, что родина и он сам – довольно разные вещи…
Манук-бей содрогнулся, вспомнив, как он мчался к месту встречи в новой карете, чтобы успеть встретить друга. Долго плутала карета Манука по городу, не зная дороги. А он перебирал в памяти все случайности, спасавшие ему жизнь: вечер с русским капитаном в Ортакёе, а не в дворцовой башне Байрактара; янычара-агу, случайно оказавшегося тем самым янычаром, которому он в молодости спас жизнь; спицу, что вывела лошадь из строя… Поистине, случай ненадёжен, но щедр…
В конце концов усталый кучер повернул к дому, и поздно ночью Манук-бей всё-таки переступил порог своего дома. И тут навстречу ему вышел драгоман Порты Михаил Суцо, зять Караджи. Его прислал тесть, чтобы уверить Манук-бея в лояльности Караджи, а следовательно, и Порты, усыпив таким образом бдительность Манука.
– Не бойтесь, Манук-эфенди, то, что случилось, к вам не относится. Князь благоволит к вам…
– А я не знаю, почему я должен бояться. Я служил османам верой и правдой, – почти беззаботно произнёс Манук, проходя в дом и еле заставив себя пригласить и Суцо. Обычно болтливый фанариот пробормотал что-то незначительное и, наконец, смолк.
Как потом стало известно, казнь тайно подготовил сам господарь Йоанн Караджа, не пожалев даже ничего не подозревавшего исправника, которого послал сидеть рядом с Рамизом. Караджа после убийства заслуженно и радостно принял в дар от султана роскошного арабского скакуна с богато отделанной упряжью.
Теперь оставалось придумать ловушку для Манук-бея. Конечно, не только Караджа знал о невероятной изобретательности армянина. Многим было известно также о том, что и в России у него были очень влиятельные друзья, поэтому коварному Карадже пришлось поломать голову: а ну как султан Махмуд опять станет благоволить к Мануку? Тогда придётся отдавать кредиты, и он не успеет отобрать его имения в Валахии…
Израненное сердце Манука ныло от боли, воспаленный мозг отказывался служить, и он, не раздеваясь, рухнул в постель.
В эту минуту раздался громкий стук в ворота. Вслед за стуком послышался не менее громкий хриплый голос Делибаша. Папик кинулся Мануку в ноги, как тогда в Ортакёе, умоляя поскорее спрятаться и не открывать. Но Манук подумал, что раз Делибаш один, значит, не за убийством он пришёл. Эти трусливые шакалы по одному не ходят.
Попросив Папика не уходить из комнаты, он пошёл открывать. Манук-бей был храбрым и сильным мужчиной, высокого роста, с тяжёлыми кулаками, и отменно владел любым оружием. Правда, для такого позднего гостя, вооружённого до зубов, обычного радушия у него не хватило, но длинный нож под накидкой у него всегда был наготове, даже в постели. Засунув длинный револьвер, привезенный из России знакомыми офицерами, в мягкие чакмы6, он пригласил Делибаша в дом, предложил сесть в глубокое кресло, а сам расположился так, чтобы молниеносно отреагировать на любое подозрительное движение. А тот всё говорил и говорил о пустых вещах, и Манук-бей не мог понять, зачем он явился в такое позднее время. И наконец догадался. Делибаш пришёл объяснить, что ни в чём не виноват! Он подробно стал рассказал, как его вызвал Караджа, как показал фирман… Совесть подсказывала Делибашу, что он убил невиновного человека. Наконец поняв, что из Манука слов не вытащишь, Делибаш замолчал. Манук-бей с каменным лицом, сидел на лавке, как больной, прислонившись к настенному ковру. Он хотел только спать и, вопреки обычаю, не пошёл провожать гостя.
Получалось, что он оставался в Валахии, чтобы дождаться своих убийц. Русские ушли. А он остался на этой земле пленником. Кто его защитит?
А разгаданный Караджа стал совершать ошибки. Он осмелился по собственной смехотворной инициативе отменить все титулы Манук-бея, которые он получил в Османской империи от трёх султанов.
Манук-бей написал по этому поводу одному из своих друзей, что «такой смешной до глупости поступок в отношении боярина можно было бы понять только тогда, когда он приговорён к смерти». Караджа выдал себя, когда выгнал с работы братьев Погоса и Месропа.
Из Константинополя Анджерли продолжал извещать Манук-бея обо всех новостях в серале. Еще после заключения мира он предупредил, что братьев Морузи, Манук-бея и Галиба-эфенди пытаются обвинить в измене. Поэтому Манука теперь за приличную мзду перепоручили Йоанну Карадже. Переговорив с Папиком и женой, Манук-бей решил бежать ближайшей ночью. И лишь перебирал способы – куда и как.
А рано утром один из чавушей пришёл к нему домой и сообщил, что Караджа ждёт его в своей княжеской резиденции.
– Манук-бей, поверьте мне, после того, как Рамиза-пашу обезглавили, я только о вас думаю и беспокоюсь! Мне передали, как вы восприняли известие о его смерти, но я должен сказать, что диван не подчиняется господарю, вы же знаете… Но должны знать также, что я отказался исполнять фирман, и меня даже обвинили в том, что я посмел ослушаться. Поймите, я рисковал жизнью! – продолжал петь лживый грек, то повышая, то понижая голос. – Манук-бей, будьте уверены во мне, я жизнь отдам за вас, не беспокойтесь ни о чём!
Наконец Караджа замолчал. Супруга его сидела рядом, как мумия, с застывшей на лице улыбкой. Ни Папик, ни Манук не издали ни слова. Но оба подумали об одном и том же.
Если верить Карадже, имени Манука нет в фирмане. Если верить остальным и Анджерли – остались он и Кёсе Ахмед. Но разве можно доверять фанариоту? Грек остаётся греком…
Всегда владевший собой Манук-бей изо всех сил старался скрыть гримасу отвращения. А когда войвод пододвинул к Мануку стопку листков, Манук вздрогнул: он узнал свои письма Рамизу.
– Эти твои письма нашли у Рамиза. Возьми, чтобы никто не видел, – прошептал Караджа с угодливой улыбкой.
Но Манук-бей беспечно улыбнулся:
– Там ничего ценного нет, возьмите себе, ваша светлость!
– Бери, бери! – и чуть ли не насильно он впихнул пачку писем Мануку в руки.
Увидев, что Манук встал, Караджа ещё раз весь залоснился от улыбки:
– Я буду лично следить за вашей безопасностью!
Совершенно обессиленный, Манук еле добрался до своего дома, заперся, надеясь что-нибудь придумать, но мозг уже не подчинялся ему.
И вдруг он зашелся в крике. Папик, всегда серьёзный и подтянутый военный человек, такое видел в первый раз и чуть не плакал, глядя на своего любимца. Слуги встревоженно забегали по дому. Манук опомнился, только когда увидел обеспокоенное лицо спешившей к нему жены. Нервный срыв прошёл. Началась тайная подготовка к бегству. Манук-бей каждый день являлся к войводу, якобы для «умных бесед», но уже не мог видеть ни войвода, ни остальных бояр, льстиво окружавших сегодняшнего господаря.
Наконец во время одной из таких бесед Манук, как бы мимоходом, обмолвился, что собирается поехать в своё имение в Драгомиреште.
Караджа не сумел сдержаться:
– С семьёй?
– Почему с семьёй? У меня там дела, я за пару дней управлюсь.
Успокоившись, Караджа продолжал источать улыбки, а на прощание даже обнял его, при этом Манук явственно ощутил объятие змеи.
К тревогам Манука добавилась эпидемия чумы, которая косила население Бухареста и его окрестностей, не разбирая ни боярских палат, ни бедняцких хижин. Трупы лежали на тротуарах, их еле успевали убирать. Медицина здесь была в самом бедственном положении. В Бухаресте или Яссах иногда появлялись заезжие медики из Германии, однако бояре и, тем более, простой народ к ним не обращался. Первые – по причине недоверия к иностранцам, вторые, в основном беднота: греки, армяне, цыгане, неимущие евреи, – по причине невежества и нищеты. Что касается господарей, фанариотов, то они меньше всего заботились о здравии своих подданных, даже в медики (хаким-баши) назначались те, кто больше заплатит.
Всё пришлось забыть – добротные и просторные дома, усадьбы в Бухаресте, хан на Дымбовице, имения, сады и виноградники в Валахии, сделки… Манук-бей теперь думал лишь о том, как уберечь семью от чумы. Минувшие годы войны, трупы убитых, людей и животных, делали своё черное дело…
Шесть лет русские войска стояли в Валахии… Шесть лет ни сеять, ни жать не могли крестьяне, обнищали и обезлюдели города и сёла. Столько жертв унесла война – всё равно отдали туркам, не смогли удержать из-за жадности проклятого француза… Сколько горя принёс один человек…
Горестные мысли кружились в мозгу и отравляли его существование.
Манук попытался вернуть свои многочисленные кредиты. Но и это ему не удавалось. Разумеется, слухи о фирмане расползались в первую очередь именно среди его должников. В одном из писем Скарлат Каллимаки, который брал у него кредит, пишет: «… никак не смогу вернуть 21 000 пиастров, так как казна находится в бедственном состоянии, и ваша просьба вернуть долг несовместима с занимаемым вами положением. Вернуть долг через ваше доверенное лицо выше наших сил, прошу даже не думать об этом», – цинично и нагло писал фанариот.
Утром 1 апреля, пишет его биограф Мсер Мсерянц, Манук-бей обнял Папика, Аведова и жену – только они знали о том, что увидятся ещё нескоро, – и вскочил на своего вороного коня. Его сопровождали верные слуги Сердие и Григорие. И всё же, чтобы не подвергать слуг риску проболтаться, одного он отправил за водой, другого – за табакеркой. Манук так гнал коня, что, когда доскакал до подножья дальней горы, оба – и всадник, и конь – были в мокрой пене. Там его ждала карета, чтобы перейти границу. Переодевшись в одежду, принесенную курьером, Манук продолжил путь до предгорья Карпат и доехал до Сибиу. А курьер, положив богатую одежду боярина рядом со стреноженной лошадью, исчез. Слуги, вернувшись, обнаружили лошадь и одежды, и, ничего не поняв, позвали Папика, который тут же стал бить себя по коленям и причитать, не забыв забрать и спрятать одежду.
Через два дня чавуш от Караджи поздно вечером навестил Папика и спросил:
– Где Манук-бей?
– Хозяин уехал на два дня в своё имение, больше ничего не знаю. Он же очень занятой человек, дел много… – пожал плечами Папик.
Но Караджа, услышав этот ответ, впал в ярость. Среди ночи господарь вызвал своего зятя Михаила Суцо, вызвал Делибаша, того самого, у которого зашевелилась совесть. Решили нагрянуть в дом Манук-бея с обыском. Войвод разъярился еще больше, когда ему сообщили, что в доме не нашли ничего ценного: ни драгоценностей, ни денег. Тогда он распорядился вызвать Папика:
– Ты знал, что Манук сбежал и увёз свои драгоценности, и теперь ответишь мне за это! – зашипел Караджа.
– Если б знал, что Манук сбежит, неужели я остался бы и не бежал вместе с ним? С тех пор, как я стал служить у него, я принял смертный приговор. А насчёт драгоценностей… Вы же знаете, какой он щедрый человек! Шали из Лахора, соболей из России он раздавал командующим и пашам. Разве только это? Он у меня отобрал лучшие одежды и раздал тем, у кого не было их, а мне обещал вернуть ещё более дорогие. Все знают об этом, поэтому не спрашивайте, почему нет ценных вещей у него дома. У него их вообще нет! – Папик откровенно издевался над господарем.
Йоанн Караджа велел арестовать Папика, но, подержав несколько дней, под давлением бояр, видевших от Манук-бея много хорошего, освободил невиновного человека, понимая, к тому же, что ничего путного не добьётся. Правда, разрешил жить в доме, никуда не выходя, и, поставив двух сторожей возле дома, велел запечатать ворота…
Спустя месяц Мариам попросила Папика о поездке вместе с детьми в имение Драгомирешти, погулять на свежем воздухе. Кое-как выбравшись за ворота, запечатанные по приказу Караджи, Папик вывел детей со служанками и отправил в Драгомирешти.
Караджа, как только ему доложили об этом, приказал детей немедленно вернуть, а Папика прямо там и арестовать. Но Делибаш обнаружил в имении только служанок с детьми, Папик сидел дома, как и полагалось, под домашним арестом.
Потом в Бухаресте долго посмеивались над Караджей, который стал воевать уже с малолетками.
Побег Манука, теперь уже из Бухареста, описан его биографами со слов родных и Папика, который добросовестно записывал в дневник всё происходящее в семье Манук-бея. А вот французский писатель, некий Станислав Беланже, писал, что за Мануком по приказу Йоанна Караджи всегда неотступно следовали два турка. Поэтому, когда он, переодевшись, поскакал к Сибиу, турки погнались за ним. Манук выбросил им кисет с золотом, и те, ловя кисет, потеряли время и упустили его из виду. Другой путешественник, Лагард, живший в тот год в Бухаресте, в своих записках уверял, что в конце зимы ночью в доме Манук-бея объявился капуджи-баши, посланный за его головой. Манук-бей спустился из окна спальни на простынях и исчез. А потом его видели в Сибиу.
Возможно, эти легенды придуманы самими исполнителями, чтобы оправдаться за неспособность поймать неуловимого беглеца. По крайней мере, его побег наделал немало шуму не только в Бухаресте, но и в Константинополе. Именно тогда был послан фирман на арест всего имущества Манука в Бухаресте и Валахии.
Однако Высокая Порта самый обычный отъём имущества всегда умела облечь в такие слова, чтобы возбудить ненависть турок к человеку, преследуемому Портой. Зная, что потеря богатств Мустафы до сих пор бередит душу его врагам и завистникам, великий визирь объявил, что всё это богатство на самом деле принадлежало Мустафе Байрактару и должно быть конфисковано и возвращено в казну Османской империи. Эта версия долго гуляла среди легковерных сплетников. Даже в российской армии небезызвестный генерал граф Ланжерон приводит эту лживую отговорку, пущенную великим визирем.
До своего побега из Бухареста Манук-бей успел оформить управление своим имуществом на Аствацатура Аведова, брата жены, Мариам. Из их переписки видно, что господарь Караджа домогался покупки хана Манука на Дымбовице. Эта продажа не состоялась, а после смерти отца и Мурат не смог продать хан. Но в истории этот хан так и остался ханом Манук-бея7, а Караджа обессмертил только чуму в Бухаресте, которую румыны называли «чумой Караджи».
В Сибиу Манука опекали его друг, благодарный Лука Кирико, и австрийский консул Франц Флейшаккель, который ходатайствовал перед Меттернихом о получении австрийского паспорта и даже австрийского подданства для Манук-бея.
Меттерних весьма благосклонно отнёсся к рекомендации своего консула, тем более, что в течение многих лет постоянно слышал об этом «турке по имени Мирза Махмуд-бей, который из-за своего христианского вероиповедания служит в пользу России». Таким образом, Манук-бею было предоставлено разрешение жить в Сибиу и вообще в Трансильвании.
В личном письме Меттерниху Манук-бей выразил желание обосноваться в Австрии, на что Меттерних ответил, что он «искренне заинтересован в его судьбе, и Манук-бей может быть уверен в монаршей благосклонности, как только окажется в Австрии», а также «приветствует его решение получить австрийское подданство».
После этого письма Манук наладил свои отношения с румынскими друзьями и партнёрами. В Сибиу его навестили мунтянские бояре Бэлчеану и Дудеску. Константин Дудеску направлялся с графом Лагардом в Париж и встретился с Манук-беем, чтобы обсудить продажу нескольких своих имений, в том числе двух-трех гор, покрытых лесом, между Синтяэ и Предиалэ. Кроме этих гор ещё в 1811 году Манук-бей приобрёл у сердара Диаманда горы Кобучетула и Кэинулу, особенно радуясь виду красивой вершины Кэинулу.
О том, что происходит в Бухаресте, Манук-бей знал от аккуратного в своих обязанностях Аствацатура Аведова. Манук надеялся, что вернётся туда, но события не позволяли рисковать.
Граф Огюст де Лагард в своей книге «Путешествие из Москвы в Вену» (Париж, 1824, франц.) пишет, что в тот период Манук-бей одинаково относился к идее переезда в Россию или Австрию. Но после разных встреч и долгих раздумий он всё же остановил выбор на России и в мае 1813 года известил Овакима Лазарева о своём решении. Хотя незадолго до этого в письме своему хорошему другу Амишу, который был вестиером Байрактара, Манук-бей обосновывает своё решение уехать из Валахии, добавив, что Сибиу очень похож на кварталы Бухареста и что многие пришли сюда с румынской стороны или с того берега Дуная. Большей частью это были беженцы, которых согнала с мест русско-турецкая война.
Однажды из Константинополя пришло письмо. Старый знакомый Ахмед-ага звал Манука в Константинополь, расписывал, как там замечательно относятся к Манук-бею, он может ничего не бояться, жить где захочет – хоть в Адрианополе8, хоть в Бухаресте. Ахмед уверял, что никто ничего не замышляет против Манука, ведь все помнят его заслуги перед Портой: как он оплачивал ремонт крепостей и как снабжал продовольствием армию… В конце письма Ахмед жаловался на фанариотов.
Манук-бей долго вертел в руках лестное письмо и не знал, отвечать Ахмеду или нет. И вдруг его взгляд упал на еле заметное пятнышко крови в самом углу письма. Бедный Ахмед, он писал письмо под пыткой! Манук-бей тут же написал Ахмеду, что не вернётся в Константинополь, пока там находится «злой дух», великий визирь Алет-эфенди. Через два-три месяца Ахмед опять пишет Мануку, на этот раз умоляя его не уезжать из Сибиу, а то подумают, что он сбежал.
В то же время французский консул Леду доносит в Париж, что Йоанн Караджа получил приказ наложить арест на имущество Манук-бея и взять его семью в заложники с предупреждением не принимать во внимание мнение русских представителей. Порта прислала инструкции, дабы не внять ходатайствам русских послов, постараться внушить русским, что Манук-бей якобы имеет большие финансовые долги перед Портой.
Вот почему все усилия Луки Кирико отменить арест оставались безрезультатными. На его требования Порта отвечала, что считает Манук-бея предателем, и обвиняла его в хищениях, казнокрадстве и даже в соучастии во многих убийствах!9 Как видим, набор обвинений для придания репрессиям правовых приличий особых изменений не претерпел и до сих пор.
В июле 1813 года министр иностранных дел России граф Румянцев обратился к Италинскому с ходатайством перед Портой «разрешить подданному Российской империи Мануку Мирзаяну пользоваться своим имуществом». Спустя несколько месяцев русское подданство получили и все братья Себастьяны.
В одном из писем к Овакиму Лазареву Манук-бей пишет о подробностях заключения Бухарестского мира в 1812 году. «Разоритель мира проклятый Наполеон возненавидел меня за то, что я способствовал миру, сумев показать туркам его настоящее лицо». И не переставал объяснять туркам, почему бывший император не хотел окончания войны: «чтобы оттянуть русские дивизии от фронта с французами».
Овакиму Лазареву он подробно рассказал о происках господаря Караджи, который добился гибели Димитраке Морузи: «и в Бухаресте старался удержать меня своими радушными речами, пока дождётся фирмана о моей казни. А я делал вид, что верю ему, но в удобный момент сумел скрыться с пропуском, выданным Лукой Кирико».
13 августа курьер от графа Румянцева принёс Манук-бею новый паспорт. Что касается семьи, то потребовались многочисленные ходатайства Кирико, Италинского, русского командования, чтобы получить разрешение вывезти всех ее членов из Бухареста. Положение осложнялось ещё и тем, что в Бухаресте продолжала свирепствовать чума10. Манук-бей просил Овакима Лазарева приложить усилия, чтобы ускорить отъезд семьи из города, заражённого чумой. В письме Лазареву он пишет:
«Бухарест горит в объятиях эпидемии чумы, в день умирает до 200 человек, да пожалеет нас Бог! Мои сейчас находятся в часе езды от Бухареста в одном из имений».
В итоге усилия российских дипломатов и русского командования увенчались успехом: по специальному указу был снят арест со всех имений и земель Манука, и наконец летом 1814 года Манук-бей окончательно и навсегда покинул Бухарест11.
Неожиданно выяснилось одно немаловажное обстоятельство.
Алет-эфенди все свои указы насчёт Манук-бея издавал втайне от дивана и султана Махмуда II, зная, что султан не подпишет фирман против Манук-бея. Что ж, в таком случае оставалось ждать, когда Алет-эфенди проштрафится в чём-нибудь, чтобы султан назначил другого великого визиря, а Алета или сослал, или казнил. Бог им судья! А Манук-бей мчится в Брашов встречать семью, домашних. Огромный обоз вёз их из Бухареста в Брашов, и скоро закончилась и эта, которая по счёту, разлука…
Каким-то чудом Манук-бей избежал западни и в этот раз. Но все связи с Константинополем и Бухарестом оказались обрублены. Политическая ситуация, обострившаяся летом в связи с войной Наполеона и помешавшая России добиться границы по Дунай, несмотря на жалкое состояние турецкого корпуса, попавшего в плен «на сохранение», больно ударила по Мануку. В результате он потерял всё, чего добился и добыл за всю жизнь в Валахии и Рушчуке: богатство, связи, влияние…
Не приходилось и думать о каких-либо сделках из Бухареста. Все, кто был рядом с ним, или уничтожены, или рассеяны вне Турции.
А в Валахии Аствацатур Аведов с большим трудом, за бесценок распродавал имения Манук-бея, так как, зная, на чьей стороне сила, покупатели, в основном богатые бояре, сбивали цену.
Но Манук-бей ещё раз доказал, что он достойный представитель своего народа – народа-созидателя. В чужой ему Трансильвании, загнанный в угол кровожадными врагами, Манук продолжал мыслить и творить даже в изгнании. В его голове созрел необычайный и грандиозный план, настолько масштабный, что его необходимо было подкрепить монаршими указами.
Епископ Григорий Захарян не расстался со своими добровольцами, часть из них отправилась воевать против французов на стороне российской армии. Манук продолжал помогать им до самого окончания войны. Как он и ожидал, ни минуты в том не сомневаясь, «Михайлу-эфенди» так разделался с наполеоновыми войсками, что сам французский император еле спасся от позорного плена. Но не дали Кутузову пленить заносчивого правителя… Холод и зима довершили полный разгром, и вот в Вену, столицу Габсбургов, съехались монархи народов Европы, освобождённой от Наполеона. Казалось, после блистательной победы России над зарвавшимся императором Бонапартом драма Наполеона уже сыграна12.
Один за другим въезжали в Вену короли и принцы, высокопоставленные сановники, послы и посланники всех рангов. По меткому выражению Анны Ахматовой, XIX век начался с Венского Конгресса. Высший свет собрался в Вене решать судьбы народов Европы. На самом деле предстоял мирный отъём друг у друга того, что не отобралось оружием. Венский конгресс уклонился от решения Восточного вопроса, и по окончании его каждый унёс свой «мешок обид»: французы не могли простить конгрессу «унижения» Франции после преобладания её влияния в период наполеоновских войн, немцы рассматривали решения конгресса как препятствие для воссоединения. Скорей всего, этот невиданный доселе съезд был провозвестником европейской интеграции, хотя все 200 с лишним лет после этого никто не смог бы даже представить себе Евросоюз…
Приехал в Вену и Манук-бей. Роскошный выезд «восточного принца» настолько поразил воображение венцев, что при его появлении вокруг карет с разукрашенными лошадьми и в сопровождении богато разодетых слуг собирались толпы и с раскрытыми ртами ходили следом. В донесениях венских полицейских, охранявших августейших персон, он фигурировал как турок Мирза Махмуд-бей, а в газетах его именовали уже «Государственным советником Русского императора (Staatsrat)».
В Вене Манука называли «армянским принцем», щедрость и роскошь его угощений поражала жителей столицы и её высокоименитых гостей. А его одеяния, щедро отделанные золотом и мехами, огромное количество слуг и телохранителей не переставали удивлять жителей европейской столицы.
Манук-бей приехал из Брашова в Вену с далеко идущими планами. Здесь он никогда раньше не бывал, и его, видевшего столицей роскошный и грязный Стамбул, Вена поразила своей лучезарной чистотой, аккуратностью и соблюдением порядка во всём. Карета везла Манука по широким венским проспектам, в окружении замков и мостов, статуй и скульптур. Манук в глубине души даже пожалел, что родился и вырос не в этом прекрасном городе. На причале стояла огромная толпа и молча, сосредоточенно слушала двух бродячих музыкантов. Из толпы бросали в футляр монетки. Дослушав, растроганный Манук молча положил к ногам изумлённых скрипачей кисет с годовым доходом музыкантов и прошествовал дальше.
Оказавшись в отеле, Манук растрогался ещё больше. Портье, уважительно поклонившись, объявил, что к сеньору пришла, давно ждёт и просит принять делегация Венской армянской общины. Армянский поэт Погос Ерметьян, живущий в Вене, написал отпечатанное на тончайшем шёлке длинное рифмованное послание, которое посвятил Манук-бею, и сам вручил его. Манук-бей удивленно рассматривал расшитую невиданными розами и павлинами шелковую ткань:
Как бутон алой розы прекрасной сияет для нас, для армян,
Выше солнца теперь князь армянский Манук Мирзайян!*
Манук-бей вместе с тремя именитыми армянами Вены и с Погосом Ерметьяном приступил к изданию французской грамматики на армянском языке, которая вышла там же, в Вене.
В одном из венских кафе, окруженный телохранителями и слугами, Манук-бей неожиданно встал с места и подошёл к жалко одетому турку:
– Burada ne i;in var m;?**
Это был Али, сын некогда могущественного Пазванда-оглу. Увидев Манук-бея, тот растерялся, но Манук мягко, с доброй улыбкой усадил его за свой стол, и молодой турок, смущаясь своей нищеты, сбивчиво рассказал о своих мытарствах. После виддинских и русских войн Али лишился и дома, и отцовских богатств, бежал от восставших крестьян и теперь не мог даже уехать на родину. Манук дал ему денег на одежду, еду и дорогу. И по-отечески посоветовал:
– Не теряй свой дом! Держись за него!
Кортеж Манук-бея в окружении телохранителей часто появлялся в районе Оперы. Манук очень полюбил оперные спектакли. Венская музыка стала для него откровением и открытием, и при всяком посещении спектакля Манук вспоминал «Михайлу-эфенди», который сам любил и оперу, и балет, и в Бухаресте посещением всяких спектаклей приобщил Манука к сему достойнейшему занятию. Старый полководец знал немало языков, но итальянский выучил, чтобы понимать оперные арии. Слушая песни за ужином в Бухаресте, Кутузов часто вспоминал, что будучи в Константинополе старался постичь сладкозвучие восточной песни, но турецкие песни были весьма унылы:
– Я никогда не слыхал у турок веселых песен, – говорил Кутузов.
Манук с грустью подумал, что с уходом Михайлу-эфенди Кутузова постепенно сужался круг его друзей и почитаемых людей.
В Вене Манук-бей особенно полюбил роскошную оперу Моцарта «Похищение из сераля» в Королевском Бургтеатре при дворце. Богатые восточные декорации, изумительные марши, хор янычар, о котором настоящие янычары даже не имели представления… Моцарт сочинил турецкую музыку, но где он мог её слышать тогда в Габсбургском королевстве13? Может, это была арабская или персидская? Надо бы спросить у Погоса. Армян в Вене было немало, а вдруг Моцарт слышал и армянские песни? Ведь Погос замечательно разбирался в музыке, хорошо пел сам… Где сейчас Погос? Уехал в Рим на время, но от него давно нет известий…
– Селим… Селим… – плакала и необычайно нежно пела на сцене красивая женщина в роскошных одеяниях… А когда Констанцию похищали, спуская её с веревочной лестницы, Манук-бей с усмешкой вспоминал свои многочисленные побеги через окна своих домов. Увидев на сцене усатого коротышку-пашу со свирепым лицом, с кривыми тонкими ногами и таким же кривым ятаганом, Манук грустно улыбнулся, вспомнив рослого красавца султана Селима III, благородство которому, помимо воспитания, придавали грузинские черты матери. Венские меломаны тайком разглядывали сидящего в ложе для знатных гостей высокого красивого румынского боярина в турецких одеждах и, наверное, принимали его за султана какой-то восточной страны.
С подобающей для такого богача важностью Манук-бей установил знакомства и связи в австрийской столице не только через влиятельных армян, но и через дипломатов венского двора, которые знали про Манука не понаслышке. Несколько раз встретился с Меттернихом, которого император Франц предпочёл отправить вместо себя как искушенного в политических комбина¬циях. Манук-бей прощупывал возможности и выгоды, на которые можно рассчитывать, приняв покровительство Габсбургов. С одной стороны, Трансильвания давно была территорией, где армяне чувствовали себя как у Христа за пазухой, правда, изменив Апостольской церкви. Но впоследствии, видимо, пересилила не только вера, но и расчёт оптимиста и Манук склонился к русскому варианту.
Одиннадцатая часть: http://www.proza.ru/2015/02/23/1596
Двенадцатая и последняя: http://www.proza.ru/2015/02/23/1605
Армянский принц Манук бей Часть десятая
© Copyright: Гоар Рштуни, 2015
Свидетельство о публикации №215022301594
Свидетельство о публикации №215022301594
Рецензии