Елька

               

- Кыш ты, треклятая! С утра уже все глаза повыжигала! И чего не спиться заразе?
Елька с трудом разлепила один глаз, поискала досужую муху и, не определив, которая из множества виновата в её пробуждении,  глянула на засиженные мухами ходики, стрелки показывали восемь часов утра. За задернутыми окнами угадывался яркий солнечный день. Елька, крепко потянувшись, села на постели, полинявшая ночная рубашка, жалобно застонав, треснула вдоль могучей Елькиной спины надвое: «Всё, - констатировала Елька, - последняя рубашка в негодность пришла! Теперь только на тряпки и сгодится!»
Она попыталась на ощупь определить величину ущерба, но короткая рука не дотянулась до прорехи: «Пущай, может, ещё и стяну нитками прореху, а там и новой рубашкой разживусь!»
Она встала с постели и, как была в ночнушке, протопала к окну, раздвинула задергушки и с любопытством выглянула в окно. Мимо, что-то обсуждая, прошагали двое школьников: «В школу торопятся, с цветами, наверно экзамен сегодня, а может, и линейка торжественная!» В свое время Елька работала техничкой в сельской школе, поэтому хорошо знает, коли все наряженные идут, да и с цветами в придачу – значит, торжество в школе намечается! Она уже собиралась отойти от окна, как заметила на дороге тощую, высокую фигуру бабки Голенчихи: «А эта, куда чимчикует с утра пораньше? Нужно окликнуть, узнать: Голенчиха зря чуни топтать не будет!» Елька толкнула створку окна, свежий, утренний воздух ворвался в душную комнату. Высунувшись по пояс из окна, Елька окликнула проходившую мимо старуху:
-Семёновна, доброго утречка вам! Куда это вы ни свет, ни заря направляетесь?
-Здорова была, Еля! Бегу в уцененный магазин, там вчерась, говорят, богато лоскуту разгрузили. Тороплюсь, чтобы хорошие куски не похватали.
-У меня вон, рубаха нынче лопнула, последняя, - Елька повернулась к улице спиной, показывая, Голенчихе свою утрату. – Не посмотрите там, в магазине,  мне кусок на рубаху? Я вам деньги отдам с пенсии.
-А сама чего же? Собирайся, да айда за мной следом! Очередь я тебе займу!
 Голенчиха, не слушая объяснения Ельки по поводу временного  безденежья, заторопилась дальше.
А Елька, закрывая створку, окна бормотала: «Как же у тебя чего разживешься! Где сядешь – там и встанешь! Весь поселок знает, что вы со снохой государство обманываете: ты лоскутья скупаешь за бесценок, а та вещи шьет. Потом на базар выносите, мол, себе шили, да малое оказалось! Заявить бы на вас куда следует, да по судам таскаться из-за вашей спекуляции нет охоты».
Она уже собралась покинуть свой наблюдательный пункт, но следующая пара, спешащая по улице, заставила её задержаться: "Директора идут!" 
Елька оставила между задергушек маленькую щелочку и уставила свой любопытный глаз на идущих мимо людей: « Ой-ой! Гусь лапчатый! Как он топчется около своей молодки. А эта, выдра заграничная? Нет у неё ни стыда, ни совести: юбку задрала до самых трусов. Было бы на что там смотреть! Один престарелый хрен, школьный директор, и позарился! Ишь, как старается перед ней, в глазки заглядывает! Была ведь у него путевая, степенная жена, Мария Ильинична: та всегда пройдет поздоровкается, о здоровье спросит. А эта? Летит, на высоких каблучищах, ног под собой не чует! Думает, что все ей завидуют. Как бы не так! Приехала года три назад в их школу, Елька тогда еще полы в школе терла, явилась городская, да с гонором, подумаешь, на иностранном языке она что-то лопочет. Кому он, когда был нужен тот английский язык? Страна та, где? А мы – здесь! То ли дело Мария Ильинична была: ботанику преподавала, учила ребят полезному: как в огороде что-то нужное растить, это в селе каждому пригодится. Сжили ведь со свету женщину и директор, и его эта чуда тонконогая! Уехала к детям бедняга, все  нажитое  этому паршивцу оставила. Ой, погоди Игорь Павлович, - обратилась Елька к воображаемому директору, - найдется и на тебя управа, подкатит, какой молодой к твоей иностранке и уведет!»
   Продолжая ворчать, Елька набросила одеяло поверх смятой за ночь постели: что её заправлять, все одно вечером мять снова. Натянула на ночную сорочку полинялый халат и вышла на кухню. Стопку немытой посуды усердно обрабатывали мухи. Елька накинула на грязную посуду не менее грязное полотенце, решив, что помоет посуду, как только накормит хозяйство. Вышла на давно неметёный двор, взяла старое ведро и прошла на огород. Нагнулась, нащипав охапку травы, бросила курам, уже ждущим корма у сетки курятника. Завел арию голодного поросенок, услышав приход кормилицы:
-Ты бы так салом обрастал, как горланишь! – ответствовала на требование поросенка Елька.
- А с чего ему жиреть? С твоих посулов? – раздался из-за соседского плетня голос бабки Кузьминичны. Затем её дородная фигура возникла перед Елькой. – Я с пяти часов картошку полю, да  эту поросячью песню слушаю! Где твоя совесть, Елька? Как умерла Фрося, Царствие ей Небесное, так и пошло все вкривь и вкось!
- Ой, Кузьминична, доброе утречко вам! Вот получу дня через два пенсию и куплю этому горластому дробленки. А, может быть, вы мне трошки займете? Я, как разживусь деньгами, так и отдам.
-Как же, отдашь! Толи это первое ведро, что тебе отсыпаю? Давай ведро, да деду моему ни-ни, а не то будет нам на орехи - обоим!
Елька  быстро подала ведро, одновременно мотая головой, мол, ни одного словечка никому не скажу! Кузьминична вернулась и, отдавая Ельке полное ведро, посоветовала:
- Дай кабанчику пригоршни две, не больше, а то с голодухи может и несварение у него быть, от такого корма!
Елька, прислушавшись к совету, отсыпала в кормушку поросенка две пригоршни. Налила из старой бочки воды. Визг прекратился, послышалось торопливое чавканье. Из этой же бочки умыла свое лицо, раз - другой зачерпнув рукой теплой, пахнущей болотом воды. Утерлась полой халата: чай, не зима – высохнет!
- Ты бы картошку прополола! – снова подала  голос Кузьминична. – Затянет лебеда да сурепка, что зимой есть станешь?
-А я, Кузьминична, так и думала, вот, накормлю хозяйство, да и возьмусь за картошку. Надобно ещё тяпку найти, сходить к дядьке Егору, чтобы наточил!
- Что-то поздно ты надумала полоть, солнце уже вон, как высоко. Я с пяти часов на делянке горбачусь, а теперь солнышко припекает, так пойду завтракать. Да и тяпкой тебе, что на заросшей делянке делать: картошку из травы не видать, вот и порубишь её с травой вместе. Ты нагнись да определи, где картофельный рядок, и прорывай траву  руками для начала. Торопись, пока земля после дождя мягкая. Ещё день - другой подождешь, и земля затвердеет, и ботва у картошки в нитки вытянется.
- Я сделаю! Завтра с утра и сделаю, тётя Мотя! – пообещала вслед уходящей соседке Елька.
В доме, как всегда, не оказалось хлеба. Елька вышла за калитку и внимательно глянула вдоль улицы, заметив вдалеке детскую фигурку, осталась довольная  наблюдением:
- Зойка, Зойка, - позвала она пробегавшую мимо девчонку, - ты, куда бежишь, в магазин?
- А то не видно, - девчонка помахала перед Елькой нитяной сеткой, - за хлебом мамка послала!
-Возьми и мне булочку полубелого, на вот, возьми, - она всучила девчонке несколько монет и, не слушая её возражений, пригрозила, - небойсь в школе в тимуровцах ходишь? А старшим помочь не хочешь.
Возвращаясь из магазина, Зойка занесла ей булку свежего, аппетитно  пахнущего хлеба.  Елька разожгла закопченную керосинку и вскипятила чаю. Чай со свежим хлебом и сдобренный ложкой сахара, вполне удовлетворил Ельку. Вот дождется пенсии, тогда и селедочки можно купить и постного масла. Муки нужно позарез: с мукой и пирожки, и блины можно сготовить. Елька сглотнула слюну, вызванную упоминанием перечисленной  роскоши. Наевшись, она сунула стакан из-под чая к остальной немытой посуде и, не испытывая угрызений совести, вышла на свою лавочку, гулять.
   Первой, кого она увидела, усаживаясь на лавочку, была Ритка, дочка одной из соседок Ельки. Все в поселке хорошо знали, чем промышляет смазливая дочка Семеновых, но при встрече с Риткой, делали безразличное лицо, боясь острого языка гулящей девки. Ритка обреталась в центре поселка, около столовых и пивнушек, в поисках клиентов и сиюминутных, и на ночь. Ритка не гнушалась никаким  заработком, но предпочитала все же тех клиентов, где обещалась в придачу к оплате за услугу: еда и выпивка. Ритка возвращалась после ночного бдения усталая и безразличная ко всему, что её окружало: сейчас бы только до кровати дойти и отоспаться. Услышав приветливый голос Ельки, Ритка остановилась и, отвечая на приветствие, вытащила из сумки большой румяный пирожок:
-Вот, мамке гостинец несу,  - указывая на пирожок, пояснила Ритка, угощайся Еля, угощайся! Мамке тут хватит! Хорошая ты баба, добрая, хотя и малость  блаженная!
Елька приняла из рук Ритки пирожок, поблагодарила. Когда Ритка удалилась, до Ельки дошло: «Никак эта потаскуха меня дурочкой обозвала? Может быть, запулить её угощение ей в след? Пусть знает, что я не нуждаюсь в таких подарках. Хоть я и бедная, но себя до сей поры соблюсти сумела!»
Елька понюхала пирожок: «Должно быть с повидлом. А, съем, зачем хлеб выбрасывать, за то Бог накажет!»
Она уже доедала неправедно заработанный Риткой пирожок, когда к её лавочке направилась невысокая женщина, в цветастой косынке, покрывавшей до самых бровей голову пришедшей. Елька узнала в гостье местную сваху, известную всему поселку под именем Панночка. На самом деле,  её имя было Милиция, так назвал её папа милиционер, но подросшая  девица не пожелала носить такое грозное, пусть и почетное имя, и всем представлялась, как – Милица. Объясняла, странное имя тем, что их род берет начало якобы от польских шляхтичей, ну а она, стало быть, панна Милица. Никто с ней не спорил: профессия у неё древняя, так, почему бы имени не соответствовать ей?
Елька встретила подошедшую Панночку, возгласом:
- Весь район успела переженить, что же мне жениха не присмотрела!
- От тебя женихи, как черт от ладана бегут! – усаживаясь рядом с Елькой, отпарировала Панночка.
Елька за свою более чем полувековую жизнь уже дважды побывала замужем. Оба раза женихов ей подыскивала мать, заботясь, чтобы после её смерти, Елька осталась в надёжных руках. Первым её мужем был вдовец, на пятнадцать лет старше Ельки, с двумя детьми. Чем он руководствовался, беря блаженную? Может быть, рассчитывал, что молодая, сильная девка, да за мужниным ладом, поможет вырастить детей, рано лишившихся матери? Только спустя полгода, он привез Ельку обратно  к матери, и не заходя в дом, выкидал её подушки с телеги и уехал, чтобы больше никогда не видеть суженную.  Вторым был пасечник, который годился ей в отцы. Но и здесь Ельку ждала неудача. Пасечник, передавая её матери пояснил:
- Забери ты её ради всего святого! Меня собственные пчелы поедом едят из-за вони, какую твоя дочка развела в хате!
А два года назад мать умерла, оставив Ельку одну, хозяйкой неплохого домика и огорода. Елька, вкусив прелести самостоятельной жизни, сама задумала выйти замуж. Она, встретив Панночку, объяснила ей, что желает заиметь мужа, хозяина в доме и её Елькиного повелителя! Вскоре Панночке удалось, уговорить мельника с хутора, у которого недавно умерла жена посвататься к одинокой Ельке.  Смотрины назначили на выходной день. Елька, разбивалась в лепешку, придавая жилищу надлежащий вид. Для этой цели заказала Голенчихиной снохе новое платье.  Прикупила на рынке мяса, стушила картошку, не забыла и поллитровку. Как можно не спрыснуть такое важное событие!? А что оно будет успешным Елька и не сомневалась. Жених, которого нашла для неё Панночка, был неказистым и хромым, еще с войны. Ему такая баба, как Елька просто дар Божий!
Смотрины начались, как обычно: жених знакомился с невестой, а невеста стыдливо пряча глазки, старалась разглядеть жениха. Когда торжественная часть была окончена, а сваха объявила, что «сухая ложка и рот дерёт», Елька пригласила гостей к столу: жених и невеста, по настоянию свахи, сели рядышком. Выпили, закусили. И тут жених заметил, что неплохо бы к водочке да лучку зелененького! Елька вскочила: сейчас она нащиплет зелёного лука, уж этого добра сколько угодно на её огороде! Она быстренько сорвала десяток перышек и на цыпочках, чтобы не топать, вошла в сенцы. Разговор между женихом и свахой шел о ней:
- Ты чего это мне сыскала? – недовольно произнес жених, - с ней рядом сидеть мочи не хватает, вонь идет, как от навозной кучи!
-А ты, что царевну - лебедь ждал в твои-то годы? Да и сам - хромая образина! Отмоешь! – огрызнулась сваха.
Когда Елька не таясь, затопала в сенках, разговор смолк. Жених встретил её появление возгласом:
- А вот и наша молодая с лучком пожаловала!
Елька положила пучок лука на край стола, зашла жениху с тыла и, сцепив обе руки в замок, изо всей силы хрястнула его по плешивой маковке:
-Это тебе за навозную кучу! А ну, убирайся отсюда, а не то повторю!
Жених икнул,  вскочил и как-то боком, припадая на увечную ногу,  стал двигаться к выходу. Не заставила себя ждать и сваха. Уже позже Елька узнала, что её незадачливый жених окривел: шейные позвонки, потревоженные Елькиным ударом, сместились в одну сторону, сколько бы местный костоправ ни ставил их на место, они вновь возвращались в исходное положение.  Сваха грозила Ельке судом за нанесенное увечье, хотя знала наперед – с дурочки какой спрос? Сносил оплеуху и мельник, зарекшийся впредь, поддаваться на уговоры свахи и решил  устраивать свою холостяцкую жизнь самостоятельно. Все это вспомнила Елька, увидев перед собой Панночку:
-Никак ещё мне жениха нашла, коли пожаловала? - обратилась она к Панночке, обнажая в улыбке желтые зубы.
-Зареклась с тобой связываться, от прошлого ещё никак не отойду! – отмахиваясь от Ельки руками, пробормотала Панночка. – По другому делу я к тебе. Давеча в столовую, ту, что у поворота, где шоферня обычно обедает,  прислали из училища двух девчонок, молоденьких, вроде, как на работу определили. Они со временем поварихами будут. Так вот, прислать прислали, а жить им негде. Одну я к себе взяла: у меня ведь хатка небольшая, а вторую, может быть, ты приютишь?
-Это что же бесплатно? За здорово живешь? – осведомилась Елька, сощурив, заплывший жиром глаз.
-Кто тебе сказал, что бесплатно? Организация за них платить станет.
-Ну, коли понравится, пущай живет! Я не против. А где она твоя девчонка?
- А вон стоит, возле избы Грибовых. Я думала, если ты не согласишься, так к Кузьминичне на квартиру попроситься.
-А ты чего так о девках печешься, - Елька подозрительно покосилась на Панночку, - тебе-то с того, какая выгода?
-А никакой! Жалко ведь, детдомовские они, девчонки-то! А тут проезжего люда вон сколько! А будет у них надежный угол – так и укрыться будет куда.
-Ладно, зови свою девчонку, - подобревшим голосом отозвалась Елька, - покажу ей, где жить придётся. Поглянется комната, пущай живет – мне не жалко!
Панночка сделала ждущей девчонке знак рукой, и та сразу же двинулась в их сторону, неся в руке старенький фанерный чемоданчик. Подойдя к скамейке, остановилась поодаль, переминаясь с ноги на ногу:
-Иди, Галя ближе, - пригласила девчонку Панночка, - Вот тётя Еля согласна взять тебя на постой. Проходи, знакомься! Она тётя добрая, тебя не обидит, не бойся!
-А я и не боюсь, с чего вы взяли? Я ведь не даром жить собираюсь!
Панночка, простившись, заспешила по своим делам, а Елька, поднявшись с лавочки, повела квартирантку показывать своё жильё:
-У меня там не особо чисто, - предупредила она Галину,  - так что не обессудь. Всю неделю болею, только нынче и выползла на солнышко погреться. Прямо в сенках Галина споткнулась о большой чугун, в котором Елька варила картошку для поросенка: картошка давно закончилась, а чугун так и остался, не вымытый стоять на дороге.  Галина потерла ушибленную ногу, и отодвинула чугун подальше, в угол. Елька провела её в дом, там, рядом с комнатой, где она спала сама, находилась комнатка поменьше, в которой жила и умерла её мать, Ефросиния. Комната эта со дня смерти матери, стояла закрытой. Когда Елька открыла дверь материнской кельи, в нос шибанул спертый воздух давно не проветриваемого помещения: смесь пыли и старого тряпья. Окно было тщательно замуровано паутиной, в которой черными точками повисли засохшие мухи. Кровать представляла  собой  гибрид топчана и кровати на сетке с железными спинками. От кровати присутствовал только каркас, а от топчана доски положенные в ряд вместо сетки. Постельное белье, тонкий матрац – все это было серым и неприглядным, пропахшим нищетой и ленью:
-Вот, такая у меня комната, - Елька впервые почувствовала перед этой девочкой неловкость, за разруху в собственном доме, - приберёшься и вполне можно жить. Ну, а, коли не по нраву – тогда не неволю, может, где и лучше жилье найдёшь!
-По нраву, - ответила Галина, - завтра все разберу и перемою. Что мне ещё искать: до работы рукой подать, вы одинокая, значит, и мешать нам никто не станет. Вот, увидите, тётя Еля, как мы с вами дружно заживем! А теперь, давайте что-нибудь перекусим: я  с утра ещё ничего не ела.
Елька вспомнила, что у неё из еды только пол булки хлеба да немного сахару, о чём она и оповестила свою будущую жиличку:
-У меня кое-что имеется, вы только чай согрейте! – весело отозвалась Галина.
Галя открыла свой фанерный чемоданчик, достала из него небольшой сверток, в котором оказался белый батон, кусок соленого сала и несколько ломтиков ливерной колбасы. Елька, увидев такую роскошь, сдалась окончательно, решив, что с жиличкой ей несказанно повезло. Когда импровизированный обед был закончен, они с Галиной стали решать, где той переночевать эту ночь, пока будет готова её комната:
-Кровать у меня одна, да и та неширокая, а вот на полу места хватит: набросаем тряпья и проспишь, ты молодая, бока не отлежишь!
Галина согласно кивнула.
   Весь вечер она отвечала на расспросы Ельки: Кто она, почему оказалась в детдоме? Помнит ли своих родителей? Галина терпеливо поясняла:что родителей своих она не знает, сколько себя помнит – всегда была в детском доме. Фамилию Гребенюк, она получила в детдоме, как и имя – Галина Андреевна. Так что узнать о себе ничего не может, не зная своего настоящего имени и фамилии.
-Значит ты, сирота и есть, как и я, вот мы с тобой две сироты и станем друг другу помогать. У меня ведь тоже никого нет, одна я осталась: мать умерла два года назад, так и живу безо всякого присмотра.
   Ельку разбудил стук за стенкой: она, было, подумала, что кто-то залез к ней в дом и ищет чем бы поживиться, но потом вспомнила о жиличке и всё поняла – это Галина взялась приводить своё жилье в порядок. Елька повернулась на другой бок, досматривать утренний сон, удивляясь тому, что такой молоденькой девчонке не спиться в столь ранний час.
Когда она, наконец, соизволила выйти из своей комнаты, перед ней предстала живописная картина: весь двор был заставлен вынесенными из комнат вещами, а сама Галина, в стареньком платьице, старательно отмывала стены в своей будущей комнате.
С появлением Галины для Ельки настали благодатные времена: в руках этой тоненькой девушки,  по определению бабки Кузьминичны, все горело. Дом Ельки преображался на глазах. Работала Галина в придорожной столовой, помощницей повара. Уже с первых дней их совместного проживания, Галина сделала своей хозяйке предложение: получать квартплату будет она, Галина, а за это она обязуется досыта кормить свою хозяйку. Елька, вкусившая столовских разносолов, недолго думая, согласилась.  Галина, обнаружив старенькую швейную машину, принадлежавшую ещё бабушке Ельки, попросила разрешения пользоваться ею:
-А ты, что же и шить можешь? – осведомилась Елька.
-Научусь, не боги же горшки обжигают! Пойду к Голенчихиной снохе, попрошу научить меня делать выкройку и начну сама себе платья шить. Вон и вам ночнушку справлю: сколько уже эту рвань штопать?
Упоминание о ночной сорочке окончательно убедило Ельку, что сдача в аренду бабушкиной машинки будет для неё выгодной:
-Так тебе Надька и согласится научить выкройке, то ты к ней станешь бегать платья шить, а коли сама научишься, какой от этого Надьке прок?
-Денежки она любит ваша Надька! Вот за плату и обучит всему, что сама знает.
   Уже через месяц Елька похвалялась соседкам новой, сшитой для неё жиличкой ночной рубашкой.   Вслед за рубашкой, на Ельке появилась пара новых халатов. Галина, в ответ на благодарственные слова, только отшучивалась:
-Это я на вас руку набиваю, перед тем, как себе крепдешиновое платье сшить!
Вскоре появилось и само платье. За ним юбка шестиклинка из шотландки и модная батистовая блузочка. Галина оказалась понятливой ученицей. Елька, видя это превращение, как-то подшутила:
-Приданое собрала, теперь бы женишка хорошего найти!
-А что его искать, - весело отозвалась Галина, - он у меня есть, только в армии сейчас служит. Весной должен демобилизоваться. Пока я училась, он служил.
-Женишок твой тоже детдомовский? – осторожно поинтересовалась Елька.
-Тоже. Мы с ним вместе выросли и сдружились, и влюбились друг в друга.
-Значит, вскоре от меня упорхнёшь? – с грустью спросила  она  Галину.
-Пока не знаю. Вот отслужит, приедет сюда, ко мне, а там и решим, что к чему.
Елька крепко задумалась: жизнь с Галиной совсем расслабила её, сделала  ещё беспомощней. Сейчас Галя помощник повара, а завтра и поварихой поставят. Если Галина надумает уйти с квартиры, то её отсутствие почувствуют все, даже подросший поросенок, которому столовские помои пришлись весьма по вкусу. Елька со страхом ждала приближения весны, что оно принесет с собой, какие перемены? А возвращения к старому Ельке уже не хотелось. Жарко натопленная печь, вкусная еда – все может кончиться внезапно!
   Федор приехал в конце мая, когда вся и всё вокруг утопало в душистых цветах черемухи и сирени. Когда к Елькиному дому приблизился солдат в защитной форме, и спросил Галину, сердце Ельки упало и затрепетало от дурного предчувствия: этот уведёт её надежду, улестит, окаянный. Красив, что тут скажешь! В поселке, пожалуй, и сравнения ему не отыщешь. Высокий, черноглазый, нос с горбинкой, темный волос, - прямо цыган из песни! Такой ещё  не захочет в Елькином домишке поселиться.
Он поселился.  Тихо расписались с Галиной в местном загсе и стали жить. Елька отошла на второй план, но она не обижалась, понимала, что молодым после женитьбы не до неё. Настоящая беда пришла позже, когда Фёдор, устроился в автобазу шофером на грузовую машину, возил на стройку различные грузы. Вот тогда-то Галина и объявила Ельке, что они с Фёдором надумали взять себе участок и строиться:
- Свой дом – это свой дом, сам себе хозяин, что хочешь, то и делаешь и никто тебе не указ!
-А в моем доме вам кто мешает? Стройтесь, плодитесь…
-А коли, помрёте, тетя Еля? Нас с Федей за хвост и на мороз? – Галина замолчала, давая Ельке обдумать создавшуюся ситуацию.
-Так давай, я вам, какую бумагу подпишу! Докормите меня, похороните и живите. А стройте и сейчас, что хотите: все ведь вам останется! Как же я без тебя, Галя, буду? Ты ведь мне заместо дочери стала!
-Я с Федей посоветуюсь, тетя Еля: мне ведь тоже вас оставлять жалко, пропадете вы одна.
   Вскоре, после этого разговора,  принаряженную Ельку, повезли в нотариальную контору. Там  она, ни в чем  не сомневаясь, подписала  завещание на все свое имущество на имя своей жилички Галины. Во владения Галина может вступить после её, Елькиной смерти. Это событие  Ельку, не взволновало: жить она собиралась ещё долго. Казалось, что все острые углы были убраны, и жизнь потекла, размеренно: молодые, решили, что со следующей весны начнут перестраивать старый дом, а пока, Фёдор, помаленьку заготавливал строительный материал: малый он оказался хваткий, ничто не миновало его рук, прибирал всё, что можно было прибрать к этим самым рукам. Успокоилась и Елька, и снова на лавочке слышался её звучный голос, зазывающий прохожих посидеть, отдохнуть, поделиться новостями. Нет, даже не предполагала Евлампия, что её кончина уже рядом.
     В марте месяце весь поселок облетела странная новость: померла Елька, а так как Елька была своеобразной достопримечательностью поселка, то равнодушных людей к её смерти не было. Да и смерть, постигшая эту недалекую, но по-своему добрую женщину, была странной: Елька, полезла в подвал за картошкой, упала вниз головой и умерла в результате сломанных шейных позвонков. Что ж, при её весе и неповоротливости это могло иметь место. Но, что заставило её ринуться  в подвал именно в то время, когда дома кроме неё никого не было? Какая необходимость? Если бы кто захотел докопаться до истины, то первое, на что бы он обратил внимание, было ведро с картошкой, стоявшее за занавеской в кухне. Эту самую картошку и чистила сейчас Галина, готовя поминальный обед, вытирая бегущие из глаз слезинки. Врач, констатировавший  смерть от падения, ничего в том необычного не увидел: старые они ведь все с причудами, лезут туда, куда их не просят – и, вот он  - результат. Похоронили Ельку рядом с матерью: недолго пришлось Ефросиньи быть одной. Обед по тем временам, молодые сделали богатый, щедрый, но оно и понятно – Елька ведь их тоже не обидела. Две старухи Голенчиха и Кузьминична, выйдя на улицу, присели на Елькину лавочку. Кузьминична, которая, как никто другой, знала повадки своей покойной соседки, задумчиво произнесла, обращаясь к своей подруге:
-Вот ведь какое дело, Семеновна, сколько рядом живу, не упомню, чтобы покойная сама в подвал картошку спускала или за ней туда лазила. Она ведь моего старика о том завсегда просила, когда требовалось для кабанчика достать, боялась, что оступится и не сможет вылезти из погреба. Грузная была покойница.  А теперь, зачем ей это нужно, когда  семья рядом?
-Вот именно, семья, да не её! – откликнулась Голенчиха, - может в том и секрет весь кроется? В семье, иногда, и  свой может лишним оказаться, а что уж говорить о чужом …