Рабские цепи любви

Перекусив он, как и все мужчины, очень подобрел и потянул меня в ванну. И вот горячая вода пенится, на стиральной машинке стоят бокалы с вином, в углу горит толстая свечка. Паша деловой до невозможного. Хотя стоит без трусов, да и я как-то без бального платья. Сверяет картину реальности с фотографией в гламурном журнале и морщится.
-Где взять лепестки? – и тут же убегает, вероятно, за розой.
И вскоре мы сидим в воде по самые плечи, по поверхности плавают лепестки беспощадно ободранной розы, Паша доволен собой как слон и косит на картинку в журнале, что лежит на стиральной машине. Все идеально. Он создал романтику. По поверхности плавает резиновая желтая уточка и это такой эксцентричный чисто детский жест, что я давлю в себе смех. Потому что Паша порой щелчком пальцев поддает крякве под зад, и она отплывает от нас, а потом он тоже делает ногой, чтобы она вернулась. Паша развлекается, доминируя над уточкой и это меня веселит, я давлюсь смехом. Хотя мне и неудобно, я же сижу в пол оборота, опираясь на его грудь предплечьем. Он сосредоточен, но отрывается от процесса, и, скосив на меня глаза хмурится:
-Что, Зая?
-Ты такой потешный. Тут только самолетика не хватает. У моего сына в ванной есть. Он там пикирует над пеной и расстреливает мыльницу.
-Я что ребенок, по-твоему? – возмущается Паша и снова толкает щелчком пальца уточку и довольный собой улыбается. Хорошо дал, далече уплыла.
-А если я поищу самолетик, как ты думаешь, я его найду? – невинно спрашиваю я, потому что уже знаю, о чем говорю. Ведь у моего сына в ванной танк. Самолетик спрятан у Паши в шкафу в корзинке под чистыми полотенцами, я в прошлый раз видела. Наспех скрыл, устыдился своей рабыни по БДСМ игре, что он в ванной купается с детской игрушкой. И правда, слегка странно, после цепей и порки.
-Конечно, нет.
-А если я поищу там, в шкафу в корзинке? – невинно спрашиваю и кошусь на него игриво.
-Ищи сколько угодно, - беспечно отвечает он.
-Перепрятал? – с пониманием усмехаюсь я.
-Он не мой, - врет он уверенно и, давит уточке на пузо и радуется слышать ее «кря-кря», потому что смеется. И это ему тридцать…
-Я так и думала, самолетик твоей домработницы. Играется в перерывах между работой, – Говорю и получаю волну с пеной в лицо. Едва не захлебнулась, а уж, как я удивилась! Вероятно, мое лицо до предела обескуражено, голова мокрая и хлопья пены на лбу. А Паша громко смеется, у него истерика. И это меня задело. Резко давлю ему на плечи, даже, пожалуй, что грубо и он частично уходит под воду. И от неожиданности резко вырываясь, отплевывается. Бокал с вином, что бы во второй его руке теперь полон розоватой жижи с пенкой и Паша искрит возмущением в карих.
-Ну, ты сама напросилась!..
Дальше творится полнейшее безобразие, и я даже боюсь, как бы не пораниться. Паша погружает меня под воду, я царапаю его. Как-то незаметно мы уже целуемся очень жадно и оба друг друга кусаем, и чем сильнее я даю ему «сдачи» зубами, тем больше кусает он. Это больно, злит, но это же возбуждает. Противостоянием и тем, что никто не желает уступить. И у нас впервые получается совершенно нормальная близость. Прямо там, в ванной, правда, совсем не безопасная. И это для меня дикость. У меня не было незащищенных контактов со времен рождения сына. Но вот и он, и я, как не странно, не противлюсь, сижу на нем сверху, и мы, соприкоснувшись лбами, тяжело дышим и смотрим, друг другу в глаза. Пока он держит меня за бедра, и мы оба двигаемся в такт. Довольно размеренно, что совсем необычно и это так прекрасно, что я забываю все что было до того и мне перестает быть страшно. Мне просто хорошо. Наконец-то мне хорошо. Значит, так тоже может быть у нас? Не все так и плохо. Или я тешу себя иллюзией? И напряженно заглядываю Павлу в глаза. Нравится ли ему происходящее или он себя принуждает ради меня? Но Паша запрокинул голову, откинувшись на бортик и приоткрыв рот, шумно дышит и прогибается, а пенная вода ударяет ему в грудь, все сильнее и чаще.
-Поднимись, поднимись! – резко командует он, и когда я вскакиваю, вижу судорогу блаженства на его лице. Облегчился.
-Не садись в воду или залетишь, сейчас новую наберем.
Надо же какой щепетильный. Я даже удивлена. Шанс забеременеть так, минимальный, но он спускает воду, омывает поверхность ванны и набирает новую. И взглянув на меня, поджимает губы, наверное, решил что обидел, так пристально я на него смотрю.
-Не хочу, что бы родился еще один извращенец. У меня не должно быть детей…
После того как он это сказал мы долго молчим. Паша как-то посерел, а мне стало до жути за него обидно и тоскливо.
-Все будет хорошо, зачем ты так говоришь? Когда-нибудь женишься, и родятся дети.
Он несогласно крутит головой и признается:
-Кого я смогу воспитать, Анга, подумай? – он долго смотрит мне в глаза, и я бледнею, понимая то, что раньше даже в голову не приходило. Жестокость это как проклятие, она идет по кругу, создавая витки спирали и расширяясь в бесконечность, он понимает, что может повторить путь своей мамы и это его пугает.
-Я тоже иногда бью своего сына, - пытаюсь утешить, и скулы его напрягаются.
-Посмотри на меня и больше никогда так не делай! - выдыхает он, сверкая глазами. - Ты должна его любить. Просто любить, это все что должна делать мама. Не бей даже если он не прав и… даже если забыл вымыть руки…
«Даже если забыл вымыть руки», - он шепчет это отстраненно. Мне больно. Мне очень больно. Просто потому что не вымыл руки? Просто за руки?.. Карие глаза стекленеют. Смотрит на воду, вспоминает, и я снова не могу это выносить, словно я тоже оплачиваю какой-то грех. Сама не знаю какой. Но очень важный и давний.
«Ты ушла от меня. Ты меня бросила. Ты бросила меня…», - так он сказал перед смертью. Это были его последние слова – лежащего наполовину парализованным в пустынной больничной палате. Я сбежала, я предала, он так это понял, он так это принял. И он упал, он умер. Его больше нет, и никогда у меня не будет. И это все что осталось мне после его ухода. Ощущение что я предала его и свою любовь. Не выдержала.
И вот я здесь. Почему я здесь? Я все еще не понимаю, но мне кажется, что правда лежит на поверхности как эта пена, что стремительно таит.
-Я больше тебя не брошу, - обещаю я. Зачем я это делаю? Как же я глупа. Но я говорю так, потому что это то, что я должна и обязана сделать для самой себя. Ему ли я это говорю или тому, кто умер, упав с крыши? Кто все еще живет в душе и держит мое сердце. Как сильны незримые оплетающие нас путы. Рабские цепи любви, что держат, сжимая горло ошейником, который мы сами на себя одели.
И Паша меня обнял, сильно, крепко, порывисто и шумно выдохнул. И так мы держались друг друга очень долго, пока не успокоились оба.
Я пообещала, дала слово. Но не знала, как его выполнить. Я хочу нормальных отношений, семью и возможно еще детей. С Пашей этого не будет. Не только потому, что с ним не может быть нормальной жизни, просто потому что жизни с ним не будет никакой. И это становится, очевидно. Или я просто это знаю в душе. Так что это будет? Бесконечная связь, основанная на новой сильной зависимости? Мы будем тайком встречаться и вот так проводить время? Я не уверена что мне это нужно. Нет, я думаю, мне это не нужно. Но пока Паша не дает мне думать. Не дает мне думать ни о чем. Мы снова погружаемся друг в друга и нашу странную связь, и постигаем новые грани физической и моральной боли, и раскрепощения через них. И все время смотрим друг другу в глаза. Больше ничего нет. Весь иной мир исчез. Есть только плеть и рука. Карие и серые глаза. И крики боли, а потом радости и блаженства. Наверное, иногда нужно сойти с ума, что бы понять то, что понять нужно. Наверное, я на верном пути. Но я пока не знаю, куда приведет эта дорога. Я просто иду, хотя я лишь стою. Прикованной к стене его квартиры и снова смотрю в его глаза. И теперь это мой мир. Боли и осознания через нее любви и себя...

"Безголовая Анга под плетью"
отрывок романа