Жизнь окнами на юг. Глава XXI

                Фотография девять на двенадцать
               
    Вечером Марков не спросил Мирославу о Михееве, да и вообще весь вечер он проиграл в шашки с пузатым Боссом, его длинноногая гусеница висела тут же на мягком кресле, листая какой-то глянцевый журнал.

       Мира уложила сына спать и предложила пойти искупаться. Вода, теплая как парное молоко, не освежила, казалось, что  вся кожа горяча, как тот раскаленный песок под ногами, но прикосновение руки Эдуарда, не липкой, а неожиданно прохладной, настроил женщину романтично.

       Она потянулась и сняла купальник, через пару секунд раздела и Маркова. Купальные принадлежности еще долго сиротливо лежали на пустынном пляже, пока их хозяева ласкали друг друга в соленой волне прибоя.

      Весь следующий день был какой-то странный – то духота налегала волнами на берег, то прохладный прибрежный ветер приносил соленую влагу и мелкие брызги. И настроение Мирославы было далеко не безоблачным.

      Вечером  Мира задумчиво стояла у воды, ее босые ноги лизала набегавшая волна. Она знала, что через несколько минут выйдет Марков, знала, как именно он обнимет ее и что скажет. И это обстоятельство ее не раздражало, ей казалось, что Эдуард – уже прочитанная страница, даже не прочитанная, а выученная наизусть, но сегодня он был больше романтик, чем прежде, больше капитан, чем любовник и мужчина.

     Он обнял ее за талию, как, впрочем, она и ожидала, и тихо произнес:
- Буря, скоро грянет буря!
- Ты что-то сказал? – вышла из задумчивости Мирослава.
- Шторм надвигается, - в голосе капитана не было ни страха, ни тревоги.
- Что нужно делать? – испуганно ойкнула Мира.
- Переждать. Потом все будет по-прежнему. Ты в последние дни такая-то странная.
- Я устала от моря, от вечного шума. Я хочу домой.
- А я нигде бы жить не смог, только у моря. Я с этим родился. Знаешь, в детстве многие приморские мальчишки мечтают быть капитанами. Не только выходцы из морских династий, в доме которых ведутся разговоры о море и моряках, а даже вполне сухопутные. А я не мечтал, я сразу был капитаном. Я серьезно интересовался картами и компасом, звездами и навигацией. Память у меня была хорошей, и мой лексикон пестрел морскими терминами. Взрослых это смешило и восхищало одновременно. А мне было все равно, я знал, что рано или поздно буду капитаном. И я им стал. И ничего другого не хочу.
- Жизнь непредсказуема. Все равно скоро тебе придется  оставить мостик. Что тогда?
- Я буду рядом. Рядом с морем, рядом с мостиком, я останусь капитаном и на земле.
-
       Миру немного смешил его пафос и высокопарность выражений, но, взглянув на капитана, она воздержалась от замечаний – он был не здесь. Глаза его смотрели куда-то над линией заката, туда, где море сливается с потемневшим небом. И ей сразу вспомнился Горький с его «Буревестником».
          «Над седой равниной моря гордо реет буревестник,  черной молнии подобный. То крылом волны касаясь,    то стрелой взмывая к тучам, он кричит.
        И птицы слышат радость в этом птичьем крике.
        В этом крике жажда бури, сила гнева, пламя страсти   и уверенность в победе..»
      Мирославе показалось, что произведение это вовсе и не о революции, а о таких самоотверженных и гордых морских душах, как стоящий рядом капитан.

        И к ней пришло осознание того, что сердце Маркова навечно занято, что ей бессмысленно тягаться с такой всемогущей любовью капитана и что он никогда не будет принадлежать ей одной. Никогда.

     Шторм обрушился на побережье через несколько часов. Окна комнаты Миры выходили во двор, но и там ветер свирепо рвал расписные ставенки, и дождь хлестал в стекла, грозясь выдавить их мощным потоком. Марков пришел к Мире с первыми порывами ветра, чувствуя, что знакомая и будоражащая его стихия пугает любимую женщину.

       Он обнимал ее нежно и говорил успокаивающие слова, пока, утомленная переживаниями, она не заснула в его объятиях. В полудреме ей чудилось, что капитан стоически загораживает ее от своей любимой женщины, в пылу ревности пытающейся захлестнуть неожиданную соперницу. Она понимает, что Марков снисходительно защищает ее от своей любимой только потому, что она – мать его сына, а не потому, что любит.
       Ленчик, как  истинный сын моряка, ни разу за ночь не проснулся.

     Мирослава исчезла через несколько дней, без объяснений и каких либо приготовлений, без всякой причины, после нежной и приятной ночи.

       Марков перебирал в памяти все разговоры предыдущих дней, и ни один не только не давал никакого повода для обиды или неудовольствия, но и ниточки или ориентира для поиска.

     Помните детскую игру с кричалкой: «Раз, два, три, четыре, пять! Я иду искать! Кто не спрятался, я не виноват!»
      Условия этой игры предполагают, что в случае невозможности ведущим найти спрятавшегося, последний объявляется сам. Мира этого не знала, или не хотела знать, она пряталась так, что найти ее было невозможно, а сама она объявляться не считала нужным.

        Из Анапы Марков приехал в расстроенных чувствах, словно его обворовали, украли нечто, что было дорого и любимо.
       Кто вообще может определить, где находится грань межу чем-то и чем-то: между мудростью и безумием, между коррекцией и развитием, между вечностью и небытием? Кто может объяснить, за что любит человека? Кто расскажет, что мы теряем, когда теряем дорогих людей, на время или навсегда?

      Эдуард Георгиевич, наверное, тоже бы не смог объяснить, что он потерял, когда Мирослава исчезла. Он равнодушно оглядел аккуратный пансионатский номер, лишившийся вмиг своей индивидуальности – вещей постояльцев, ставший комнатой без души и эмоций, просто помещением!

      Что увезла с собой Мира, чего лишила капитана? Самого ценного – общения, доверия, тепла. Он вдруг вспомнил, что в свой прошлый визит Мира разговаривала мало, наверное, хотела узнать его лучше, а в этот раз она не молчала, они все время о чем-то говорили: делились впечатлениями, воспитывали Ленчика и ни разу не поссорились!

      Что толку повторять прописные истины: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем!». Вы же это уже сто тысяч раз слышали? Любой и каждый слышал, но к себе не примерял,  а если и примерял, то быстро забывал -  и снова, и снова повторял эти ошибки.

       Дорога до дома  показалась очень долгой, раньше он доезжал за двенадцать часов, сейчас ехал целые сутки. Он зачем-то останавливался в придорожных кафе, заказывал кофе и долго сидел, глядя в одну точку.

     «Ничто на земле не проходит бесследно...»,  - правильно написал поэт. Из всего человек должен извлечь опыт. Всю дорогу Эдуард Георгиевич пытался ответить на философский вопрос: зачем на его земном пути второй раз встретилась Мирослава, и зачем она ушла от него в другое измерение, что должен понять он, как должен поступить он, чтобы было правильно. Для него ответ был неоднозначен, и мой вариант был неприемлем. А я разве говорила, что я всегда права?!

        Обдумывая свое положение и анализируя свое состояние, он выделил в ситуации такой положительный момент: на этот раз он с небольшим, но выигрышем: в фирменном пакете «Кодака» лежали полторы сотни фотографий Миры и сына. Знай Мира, что Эдик нанял местного «папараци» фотографировать их так, чтобы никто не заметил, шума бы было много.

      Две фотографии он увеличил и заказал портреты – всю семью и Ленчика.
     Через два дня пришел Гошка, он долго рассматривал снимки, словно сомневаясь, его ли это сын, потом тяжело вздохнул. А чего вздыхать – кудрявая темно-русая шевелюра и ярко - карие глаза, подбородок с характерной ямочкой и фамильная «марковская»  улыбка - даже самый тупой физиономист  сразу скажет, что родственники.
- Ты с ней поговорил?
- Поговорил! – Эдуард боялся огорчить брата.
- Что сказала? – Георгий видимо уже не горел желанием отвоевывать ребенка.
- Что ты можешь быть спокоен – ребенок не твой!
- А чей?
-
Марков-младший набрал в легкие воздуха и произнес на одном дыхании:
- Гош, ее зовут не Ира, ее зовут Мира, ты ослышался, это именно та женщина, с которой я провел три недели в этой квартире три года назад. А за сутки до этого именно с ней ты и провел, вернее, хотел провести ночь, да она тебе порошочек в коньяк насыпала, чтобы не был свиньей, а интересовался, хочет ли тебя дама!
- И …?- Георгий был ошарашен.
- Ленчик – мой сын, она призналась, что приезжала в Севастополь, чтобы забеременеть, ей нужен был ребенок!
- Бля буду! – выдохнул Гошка, - И что дальше?
- Она ничего от меня не хочет, она сбежала, как только появился удобный момент, - Марков – младший, чтобы подсластить пилюлю брату, притворялся тоже брошенным и неоцененным.
- А как ты с этим жить будешь? – карие глаза Гошки светились слезами.
- Не знаю!
-
       Эдуард и вправду еще не задумывался о будущем, которое непременно должно измениться под напором открывшихся обстоятельств.
   Братья разговаривали о Мирославе около двух часов, но облегчения им обоим это не принесло.