Я познаю мир

   
  В мае 1946 года, когда  мне исполнилось пять лет, состоялось моё первое путешествие по Оби. Папа вернулся с фронта в октябре 1945 года. Мы жили на Алтае, в Быстром Истоке. Это родина моих прародителей по линии мамы.

  Здесь прошло моё раннее детство. Быстрый Исток известен тем, что здесь жили многие замечательные люди, среди них был Валерий Золотухин. Артист родился в Быстром Истоке и прославил родное село. В годы Великой Отечественной войны мы с ним ходили в один и тот же детский сад, жили через дорогу - на улице Ленина стояли дома. Много лет спустя мы встретились случайно в Белокурихе. Он сказал, что меня не знает. Я напомнила о себе и сказала, что отслеживаю его деятельность по жизни, чтобы написать о нём книгу. В районной газете опубликовала очерки,  позднее издала книгу "Точки пересечения с Валерием Золотухиным", подарила её его сыну, Ивану и Ирине Линдт.

   Село Быстрый Исток расположено на левом берегу Оби. Летом я часто в детстве слышала, как со стороны реки доносились звуки идущего парохода. Его короткие и длинные гудки  щемящей тоской отдавались в моём маленьком детском сердечке. Обь протекала рядом, и эхо гудка разносилось по всей округе.

   Моя звезда - Альдебаран  -  звезда моряков и путешественников. Мой папа был моряк – краснофлотец, он передал мне в наследство свою любовь к путешествиям, - я так думаю. В то время не знала, что путешествие расширяет кругозор и делает внутренний мир человека богаче и краше, так как была маленькая и только начала познавать мир.

   В июне 1946 года  мы получили письмо от бабушки Марии Акимовны. Она жила в селе Тунгусово Томской области. В письме звала папу вместе с семьёй приехать жить в Тунгусово. Сборы были недолгими. В день отъезда собрались с утра папины друзья и мамины родственники. Кто-то принёс бутылку с водой, а может быть, с водкой. Мужчины начали пить из горлышка. Папа пить не хотел, он сказал им: «Давайте пустую бутылку сюда, я из неё сделаю стакан». Процесс работы был простым. Он обмотал ниткой бутылку посередине. Нитку смазал керосином и поджёг. Нитка сгорела, он тихо стукнул по горлышку рукой, и половинка бутыли отвалилось, а стакан остался в руке.

  На другом берегу Оби работал в то время акутихинский стекольный завод, поэтому с бутылками в Быстром Истоке проблем не было. Мужики принесли их тут же много. Каждый пытался сделать из своей бутылки стакан. И у всех, но не с первого раза, он получился. Они были довольны тому, что освоили это дело. Вечером нас проводили до пристани. Из женщин помню только Соломею Андреевну Черепанову, а больше из женщин никого и не было.

   Уже издали я увидела у причала большой белоснежный пароход. Впереди, на носовой части, было написано «Е. ДРОКИН». Память сохранила буквы, а когда научилась я читать, то поняла, что они обозначают. Мы простились со всеми на пристани, осторожно и медленно ступала я по трапу, потому что пароход  раскачивался на волнах. Все пассажиры зашли на палубу, и «Е. ДРОКИН» отчалил от берега.

  Мы заняли место на всю семью на полу, напротив камбуза. Сидели на узлах с вещами, у стенке машинного отделения. Пахло горелым маслом. Слышен был шум двигателя. Мама тихо переговаривалась с отцом, а я начала исследовать нижнюю палубу парохода.

 – Будь осторожна, не свались за борт! – сказала мама, разрешив мне немного погулять. Я шла между людьми, сидевшими на полу, рассматривала их лица - искала себе подружку, с кем можно было бы поиграть. Детей не оказалось среди них. Постояв у борта парохода, смотрела на мутную воду реки, открыла дверь и  заглянула в дырку гальюна. Из большого отверстия  тянуло холодом от реки, и вода внизу неслась так быстро, и она была так близко. Мне было пять лет, а мама за мной не присматривала. Иной раз вспоминаю этот момент - страшно становится. Я закрыла дверь и пошла к родителям. Время было вечернее, меня уложили спать на теплом полу.

  Утром встали рано. Мама принесла кипяток, замочила сухари, и мы позавтракали. Пароход шёл от Быстрого Истока вниз по течению Оби. Монотонное гудение двигателя навевало скуку: играть было не с кем, игрушек не было. Мое внимание привлекла железная лестница, что вела на верхнюю палубу. Я услышала детские голоса, подошла к лестнице, подняла голову и увидела там, как на скамейке сидели мальчик и девочка моего возраста, а рядом была  их мама. Они,  нарядно одетые, наблюдали за тем, как чайки летали за кармой. Вернувшись к родителям, я сказала: «Мама, пойдем  на верхнюю палубу!».
 – Нам туда подниматься нельзя. Там могут находиться только пассажиры первого класса, а мы плывем третьим классом. Играй здесь!

   Через несколько часов пароход подходил уже к пристани города Барнаула. Здесь он должен был стоять долгое время, так как здесь для топки матросы заносили с берега дрова. Пассажиры отправились в город в поисках еды. Папа тоже вместе с другими людьми сошёл на берег, чтобы купить что-нибудь в магазине или на базаре.

   Я стояла у борта парохода, рассматривала вновь прибывших пассажиров и с ожиданием поглядывала на высокий берег, туда, где скрылся папа за углом речного вокзала. Он долго не возвращался. Пароход пыхтел, давал уже долгие гудки, готовился отчалить от причала. Пассажиры бегом спускалась с горы по лестнице, направляясь к трапу.

   Наконец-то  я увидела папу. В руках он держал три светлых стаканчика, наполненных белоснежной массой. –  Ничего не купил, кроме мороженого, – сказал он маме, подал мне вафельный стаканчик. Взяв его в руку, я откусила кусочек. Ледяная масса обожгла своим холодом язык и горло. Медленно пережёвывала лакомство, не понимала его вкуса, так как от холода было неприятно. Да и от реки несло холодным ветерком. Разочарованно я отдала стаканчик маме и пошла к нашим узлам. Рядом сидели уже другие пассажиры со скучными и озабоченными лицами. Никто ничего не ел и меня не угощал - хотелось есть.

   Напротив, в  камбузе,  загремели железными чашками и ложками. Вкусные запахи оттуда не доносились, но я подошла к двери, приоткрыла её, заглянула вовнутрь комнаты. Молодой кок сидел на табуретке  и чистил картошку.
 – Иди отсюда! Закрой дверь! – сказал он сердито.

   Прикрыв дверь,  отправилась прочь от неё.  Долго стояла на палубе, у борта парохода, смотрела, как за кормой бурлила вода. Мелкие барашки волн бежали вслед за пароходом. Чайки кричали за бортом. По обоим берегам Оби росли высокие тёмно-зелёные деревья, их я видела впервые. Встречались заросшие острова на водном пути.

   Мама прервала мои наблюдения, так как уже размочила в кружке  с кипятком сухари, звала меня обедать. Вдруг из камбуза вышел молодой кок. В руках он нёс ложку и тарелку с лапшой. Подойдя к нам, он сказал: «Вот сварил лапшу, покормите девочку!». Сначала ела я, потом – папа, досталось и маме немного. Мама вернула коку пустую тарелку, отнесла её в камбуз. Она хотела заплатить ему за суп-лапшу, но он деньги не взял. Поблагодарив кока, она вернулась к нам. До сих пор вспоминаю его с чувством благодарности.

   Прошло какое-то время, и мы начали готовиться к выходу, так как впереди показались большие дома. «Е. ДРОКИН» подходил к речному порту города Новосибирска. Здесь нам предстояла пересадка на другой пароход. На речном вокзале мы ночевали две ночи, ждали его прибытия. Папа купил билеты в кассе, подошёл к нам и сказал маме:  «Денег осталось мало. Схожу в магазин, может быть, куплю что-нибудь из еды».

  Его долго не было. Я уже несколько раз выходила на пристань, обошла речной вокзал, глядела во все стороны, но папы не было видно. Наконец-то мы дождались его. Он сказал маме: "Много ходил пешком, осматривал город, а потом зашёл в магазин. Денег хватило на пару брикетов прессованной каши». В то время в вокзалах был бесплатный кипяток. Мама залила эту сухую прессованную крупу кипятком, получалась каша, которую нужно было долго жевать, чтобы проглотить.

  Ожидание парохода было утомительным. Речной вокзал, заполненный людьми, гудел, как пчёлы в ульях. Мест на скамейках всем не хватило, поэтому пассажиры сидели на своих узлах. Днём дети бегали, а ночью спали на полу. К вечеру третьего дня кто-то  известил о том, что уже причалил пароход к пристани. Люди зашевелились, собрав узлы и чемоданы, вывалили на берег.

   Издали я обратила внимание на огромные буквы, написанные на боку парохода, и запомнила зрительно слово - МИНИН. Читать я ещё в то время не умела, не знала букв, но и эти буквы мне понравились, я приняла их душой. Моя память сфотографировала эти пять букв. Люди сошли по трапу на берег и смешались с теми, кто ожидал посадку. У причала пристани стало многолюдно. Но толпа быстро рассеялась. Прибывшие пассажиры спешили в город. Сияющий белизной пароход «КУЗЬМА МИНИН» дал отправной гудок и отчалил от берега. Наша семья устроилась на скамейке, в кормовой части парохода.

   В июне, после разлива, река несла это белоснежное судно своим мощным и мутным потоком вниз по течению реки. Обь в этом месте была широкая ещё и оттого, что весной она разливалась, заполняла водой все протоки. Плыли долго. У причалов разных населенных пунктов пароход пришвартовывался к берегу, матросы подавали трап. Выходили на берег пассажиры и делали посадку другие люди.

   Приближаясь к месту, где Обь сливается со своим притоком, с рекой Томь, пароход завернул к причалу города Томска. Подали трап, все столпились у выхода, но высадку и посадку не производили. Мы с мамой тоже подошли к толпе и остановились в конце очереди на выход. Из-за впереди стоящих людей мне ничего не было видно. Со всех сторон неслось: «Политические. Смотри! Политические».
– А кто это такие? – спрашивали неосведомлённые пассажиры. –  По «пятьдесят восьмой», –  послышалось из толпы.

   Мы отошли к борту парохода, так как не собирались сходить на берег. Стоя в стороне, видели всё, что  происходило у трапа и на берегу. Я посмотрела  туда, куда были устремлены все взоры. На берегу стояла группа мужчин. Одеты они были в полосатую одежду: фуфайки, брюки, шапки, а через плечо перекинуты простёганные наплечники. Они были тоже полосатыми. Мужчины переговаривались тихо между собой. От речного деревянного вокзала Томска вела дорога к реке. По обеим её сторонам стояли солдаты с ружьями. Возле некоторых сидели рядом большие собаки.

   Политические носили брёвна к реке. На берегу  лежала уже большая хорошо сложенная куча брёвен. Ожидали последнюю пару заключённых, позади которой шёл солдат с ружьем. Спускаясь с косогора к реке, один, шагавший впереди, повернул голову в сторону парохода и негромко, но радостно сказал: «Владимир, брат, здравствуй!». Ответа не последовало.

  –  «Здравствуй, братишка!» –  поприветствовал заключённый ещё раз, глядя в сторону верхней палубы, где одиноко стоял молодой пассажир. Я задрала голову вверх, чтобы посмотреть, с кем поздоровался мужчина с бревном. –  Вы обознались, у меня нет брата, – послышалось сверху.

  Солдат с ружьём и собакой начал ругать заключённого за то, что он заговорил с пассажиром. Политические прошли дальше к реке, опустили бревно на землю, положили его в общую кучу и, отряхиваясь, направились к остальным, стоящим и сидящим на берегу. Политический подошел к пароходу и встал напротив Владимира, настойчиво продолжил разговор.
 –  Как там, брат, родители поживают?
Владимир молчал. Некоторые пассажиры, столпившиеся у трапа на выход, громко закричали: "Что ты молчишь, ответь брату!». - У меня нет брата. Вы ошиблись, у меня нет брата, –  повторил  Владимир несколько раз.

  Заключенный "по пятьдесят восьмой" стоял на берегу, смотрел на Владимира и взволнованно мял в руках свою полосатую шапочку. Я подняла голову и увидела стоявшего на верхней палубе молодого человека. Ветер развевал его чёрные волнистые волосы. Он был одет в черный костюм и белую рубашку, этой одеждой Владимир очень отличался от всех других пассажиров. Парень стоял, облокотившись о борт верхней палубы, на которой могли находиться пассажиры, плывшие на пароходе первым классом. Он стоял, смотрел на заключённого и молчал. Оба устремили взгляды друг на друга. Молчание продолжалось несколько минут. Все пассажиры  наблюдали эту сцену.

   – Передай родителям привет, скажи, что я здесь! – сказал тихо политический. В это время к нему подходил уже солдат с ружьём в руках и огромной собакой на поводке. Он приказал тому выйти на дорогу, подтолкнул ружьем в спину, и они вдвоём зашагали в сторону вокзала. А я посмотрела на Владимира. Он стоял на верхней палубе и смотрел вслед брату, которого уводил солдат.

   Остальные «политические» построились в шеренгу по пять человек и пошли вперёд, сопровождаемые со всех сторон солдатами и собаками. Эта сцена не стирается у меня из памяти. Мне было пять лет, а прошло уже более восьмидесяти. Вот, пишу этот рассказ, чтобы рассказать об этой встрече двух братьев. Время было такое, когда родственные отношения с политическими заключёнными афишировать было нельзя.

  Как только все скрылись из виду, прибывшие пассажиры сошли на берег, затем разрешили посадку на пароход. Мама ушла к отцу, чтобы рассказать ему о том, что увидела на берегу. Все давно разошлись по своим местам. Я отошла от бортика и пошла к родителям, но остановилась у железной лестницы, ведущей на верхнюю палубу, посмотрела вверх и встретилась взглядом с Владимиром, который  быстро спускался по ступенькам вниз по лестнице. По его щекам текли крупные слезы. Владимир плакал, глянув на меня, сверкнул сердито глазами, быстро пробежал мимо, затем свернул в коридор, в ту сторону, где находились каюты для пассажиров с билетами первого класса, и скрылся за дверью одной  из кают.

  – Владимир  плачет, потому что люди его поругали, – подумала я, подходя к родителям. –  Мама, а дяденькам было очень тяжело нести бревно? – спросила я, вспоминая  их полусогнутые ноги в коленях. – Нет. У них же были простёганные наплечники, –  успокоила меня мама.

   От города Томска до села Молчаново водный путь длился несколько часов. Вечерело. Солнце скрылось. Хотелось, есть, а мама укладывала меня спать и сердилась за то, что я просила у неё кушать.
   – Видишь, все люди сидят и не едят, и кушать  не просят? Ложись вот здесь, спи!

Спать не хотелось. Мне было пять лет, а последний раз мы кушали в Новосибирске.
Утром на пристани речного вокзала «Молчаново» нас встретил брат папы, Алексей Александрович Ткачук. Дальше ехали в Тунгусово, в кузове грузовой машины, вместе с другими людьми. Ветер обдувал со всех сторон. За селом Молчаново росли по обеим  сторонам дороги высокие деревья, цвели синие и оранжевые цветы. Они были такие красивые, и было их столько много у дороги! Я впервые видела эти цветы.

  Машина ехала быстро и долго, а цветочные поляны не кончались. В моей голове созрел хитрый план. Я попросила маму остановить машину. Она постучала по кабине, и она остановилась. Мне помогли выбраться из кузова. Почувствовав под ногами землю, быстро побежала в сторону цветов. Мама строго крикнула: «Вернись! Мы тебя не будем ждать, останешься здесь одна!». – Давай, сорвем цветочек! – попросила я. – Нет. Пусть растет. Садись, поедем! – ответила мама. Мне пришлось любоваться цветами из кузова машины.

  Когда мы приехали к дому, в котором жила бабушка, у калитки нас ждали сестра папы Анастасия Степановна и её трое детей. Поздоровались. Познакомились. Я первая вошла в дом и увидела стол, с двух сторон стояли две длинные лавки и одна табуретка впереди. На столе в больших тарелках был налит густой коричневый овсяный кисель, лежали ложки. Хлеба не было. Больше ничего не было. Шёл первый послевоенный год.

  Я быстро подбежала к столу и уселась на табуретку. Очень хотелось есть. Ложка в моей руке уже была над тарелкой, когда я услышала строгий мамин голос: «Ты куда уселась без разрешения? Сейчас же вылезь из-за стола! Марш за дверь! Залезла за стол без приглашения, бессовестная девочка!».

  – Пусть  ест, проголодалась же за дорогу! – сказала бабушка. И тут я впервые увидела, как скандалят взрослые люди. Бабушка  говорила, чтобы я кушала, а мама выгоняла меня из-за стола. (Память не может стереть этот момент. Пытаюсь простить маму. Не могу).

   Я медленно поднималась с табуретки, поглядывая на папу, надеялась на то, что он заступится, но тот молчал. Выйдя за дверь, я направилась во двор, свернула за сарай, села на завалинку и начала громко плакать, поглядывая за угол. Ещё надеялась на то, что обо мне не забудут, и кто-нибудь да придёт за мной. Никто меня не позвал обратно. Никак не могу отпустить обиду на маму – столько лет прошло.

   Моё внимание привлекла сухая берёзовая ветка от веника, лежавшая под ногами. Я подняла её, очистила кусочек земли, присыпанный соломой, и начала рисовать, водя острым концом ветки по земле. Появлялись  черточки, треугольники, кружочки. Я рисовала, неосознанно водила веткой по земле, с силой нажимая на неё. Раньше я таких рисунков не видела и вообще ещё не видела рисунков. Какие рисунки в военные годы?! Бумаги не было. Здесь я рисовала спонтанно, самопроизвольно, впервые. Сам процесс так увлек меня, что я обо всем забыла, уже и есть не хотела и плакала, вернее, тихо всхлипывала по инерции, продолжала рисовать и освобождаться в душе от обиды и чувства голода. В то время я ещё не знала, но и знать не могла, что пройдут годы, и выставки моих картин будут радовать взор любителей живописи и не только любителей. А это был мой первый урок рисования.  А моим учителем стал "господин Голод", а, может быть, кто-то другой.

   Ко мне подошли дети тети Насти:  Галя, Леня и Вова. – Пойдем в лес, мы тебя саранками накормим, –  сказал Леня, старший двоюродный брат. – Все равно тебе ничего не оставили, –  добавила Галя. Мы пошли по тропинке за бабушкин огород. Сразу же за ним начинался лес. Посмотришь внутрь – не видно света, так густо друг к другу росли деревья.

   Дети нашли цветы – саранки. Леня выкопал луковицу, обтер о свою штанину, разделил её на дольки  и протянул мне: «Ешь! Они вкусные.". Я съела их и утолила голод. Потом Галя сорвала медунку, очистила стебель - все его пожевали.
 –  Это тоже есть можно, –  сказала Галя. Под деревьями росли огоньки. Дети сорвали несколько цветков для меня, и мы пошли домой. Огоньки  оставили в доме у тёти Насти, так как мы к ним сначала зашли. А мне мама цветы рвать не разрешала, поэтому я их с собой не взяла. Вечером за ужином никто не вспомнил о моём плохом поведении. За эти пять дней путешествия я познала мир больше, чем за свои пять прожитых лет на Алтае.            

Фото из Интернета. Пароход «Е. Дрокин».