Жизнь окнами на юг. Глава XXV

                И настанет час расплаты…
      Ее душевные муки враз прекратились утром в воскресенье – в дверь позвонили. На лестничной клетке стоял Марков,  с первого взгляда, совершенно такой же, как прежде, только непривычно смотрелась на нем гражданская одежда.

      Миру окатила горячая волна – она кинулась на шею Эдику, он обнял ее, оба плакали.
   -   У тебя телефон сломался! – строго сказал муж. – Я починю. Я умею!
   -   Хорошо, только сначала позавтракаем!
- Я сам приготовлю! Можно?
-
       Странное спокойствие снизошло на Мирославу. Эдик не казался больше тяжелой обузой и камнем на шее.
       Весь день они о чем-то переговаривались, смотрели телевизор, ходили в парк на прогулку, готовили ужин. Эдуард Георгиевич несколько раз озабоченно спрашивал о ребятишках. Дети были в гостях и приехали к ужину.

       Настороженный взгляд Ленчика нисколько не смутил Эдуарда, более того, видимо желая понравиться, он достаточно настойчиво пытался завязать разговор с мальчиком. Надо отдать должное, Леня держался как истинный английский аристократ – холодно - вежливо. Ангелина вертела головой то вправо, то влево, пытаясь по лицам родных определить тактику своего поведения, но непроницаемое лицо бабушки заставляло ее воздержаться от каких-либо высказываний.

       Эдуард напряжения не заметил, более того, укладываясь спать, с удовольствием отметил хорошее воспитание своих детей, как вроде в этом была его заслуга. Мира поддакнула, но тему дальше развивать не стала. За несколько минут до этого, целуя сына на ночь, она услышала от Ленчика его вердикт в отношении отца: «Нам его не надо!»
      Примерно тоже самое сказала его сестра, выразив свой протест другими словами: «Мама, а он обязательно должен жить с нами? Пусть он уедет!»

      На третий день после приезда Эдуард Георгиевич заметно поскучнел, объяснить причину своей маеты не мог, замкнулся и не разговаривал с домашними. В доме повисла тягостная тишина.
      Бабушка собрала внуков и уехала с ними на дачу, попросив Мирославу с Эдуардом туда не приезжать.

      Во вторник выдалась ветреная погода, солнце то выглядывало из-за низких облаков, то снова пряталось за их непроницаемую синеву. Край неба с запада был практически черным. Эдик несколько раз выглядывал в окно, что-то возбужденно объяснял Мирославе, пересыпая свою быструю речь большим количеством специальных терминов бог знает из каких наук – то ли метеорологии, то ли навигации или еще чего посложнее. Его слова шли фоном к его возбужденной жестикуляции, Мира их не слышала, ее пугал азарт, с каким Марков ждал стихии.

       Несколько таблеток успокаивающего сделали свое дело – Эдуард уснул задолго до первого порыва ветра. Миру это обстоятельство и радовало и огорчало одновременно: в детстве напуганная грозой, она не переносила таких природных катаклизмов, и только присутствие детей вынуждало ее быть выдержанной и смелой. Сегодня детей дома не было, а единственный защитник спал, опоенный таблетками. Она собрала все свое мужество и вползла под одеяло к Маркову, предварительно заткнув в уши беруши.

        Проснулась она среди ночи. В раскрытое окно врывался шквалистый ветер, дождь потоками бил в дорогие занавески, раздувая их парусами. Среди этой зловещей кутерьмы стоял Марков. Он дико хохотал и кричал в открытое окно: «Что я говорил?! Что я говорил?! Шторм! Шторм! Все семь баллов!!!
         Он повернулся к Мирославе и прокричал:
   -   Ты не знаешь «Громов» на рейде?
- Не знаю! – покачала головой Мира.
-
Во дворе дома с грохотом сломалось старое дуплистое дерево, верви его, просвистев мимо балкона, легли на провода линии электропередач. Марков по пояс высунулся в окно, чтобы посмотреть на результат работы бури, но уличное освещение вмиг погасло, погрузив город в непроглядную тьму. От этого стало еще страшнее.

       Мира схватила сумасшедшего капитана за руку, пытаясь оттащить от окна, но в больном Эдуарде силы было больше, чем в здоровой Мирославе – он отпихнул ее словно пушинку. Она с минуты на минуту ждала, что Эдик вывалится в окно. Ее воображение уже нарисовало ей картинку: его ноги, описав дугу, скрываются в едва выделяющимся на фоне стен оконном проеме, слабый вскрик едва слышен на фоне бури.

       Но жизнь гораздо прозаичнее. Эдик вдруг вскрикнул: «Голова! Моя голова!», зажав голову руками, он заметался по комнате, кинулся на кровать, засунул голову под подушку и затих, только громкие стоны выдавали его страдания.

          Мира закрыла окно, вытерла с пола воду и присела на край кровати. Ее смертельно напугала сумасшедшая выходка капитана. На фоне страшной для нее стихии она казалась верхом безумия, и то, что он тихо лежит на постели, показалось ей концом ада.

       Она потрогала его руку – она была липкой и холодной. Страшная догадка пронзила ее. Мирослава  прислонила ухо к его груди – сердце едва билось.
       Продираясь через завалы, «Скорая помощь» увозила из дома еще живого Маркова. Мира держала его руку. На миг он пришел в сознание и прошептал со слабой улыбкой на губах: «Шторм!»
       И это было последнее слово, реквием любви всей его жизни, прощание с тем, что он любил больше всего – с морем.
       Мира чувствовала себя обманутой и несчастной. Она позвонила Георгию, и капитан Марков нашел свое последнее пристанище там, где и подобает настоящему моряку.