Снегопад

Семен стоял облокотившись на стену и курил, вращая в руке нож – «бабочку».  Своими тяжелыми ботинками с металлическими вставками на носу он изредка пинал стену, не сильно, больше от скуки.
Я сидел на лестнице и через затяг глотал пиво из полуторалитровой бутылки. На улице был ужасный снегопад, и мы укрывались в подъезде. В маленький прямоугольник подъездного окна хлопьями врезались крупные снежинки, которые будто бы выныривали из темени январского вечера и разбивались, как гоночные болиды о заграждения, о потрескавшееся стекло.
Семен докурил и щелчком отправил окурок в противоположную стену, тот отскочил и скатился по лестницам куда то вниз. Впрочем, чистоте подъезда это никак не навредит – он и без нас был в ужасном состоянии: обшарпанные стены с многочисленными рисунками, затхлый запах мочи, пустые бутылки – в общем, вид крайне унылый, но вполне обычный, стандартный.
Семен сел рядом со мной, закатал рукава бомбера и, взяв у меня пиво, сказал:
- Задолбало меня вот так без дела сидеть. Есть у меня пара идеек, надо замутить. – Семен, двадцатилетний парень, бритый наголо, низкорослый, но коренастый был кем-то вроде лидера, фюрера нашей небольшой компании. Он не отличался умом, говорил с запинаниями, часто не мог подобрать нужного слова, но его все уважали, а вернее – боялись. Сейчас мы с ним остались в подъезде одни, остальные наши друзья разошлись по домам, а мы решили посидеть еще. Я рассматривал его руки: огромные, накаченные руки, украшенные татуированными свастиками до самого локтя и мощные кисти с мощными, выбитыми костяшками пальцев. Я всегда боялся, что если он разозлится и ударит меня – то я могу и не подняться.
Семен снова встал и ловко вращая ножом в руке продолжил:
- Тут, короче, недалеко, два хача живут, гуки, узбеки. Ну гниды конченые, вот. Они, короче, обычно часов в десять домой возвращаются пешком по пустырю, я давно их палил. Я думал на них прыгнуть, но они мощные, суки, что даже толпой не накроем, - он достал сигарету, закурил, и придвинувшись ко мне, шепотом продолжил: - давай их завтра ножами порежем?
Мы часто шутили насчет убийства нерусских. Писали на стенах «режь хачей» или «жги жидов». Все это было для нас нормально, но когда он всерьез предложил пойти на убийство - я опешил. Я знал, что Семен сумасшедший, это не для кого не было новостью. Он часто брал нас на избиение черных или неформалов, мы называли это «акциями», иногда бывало, что мы избивали очень сильно, жестоко, например, корейца месяц назад Семен несколько раз ударил арматурой по голове. Мне было очень не по себе в тот момент, но я не подал виду, тем более, когда мы убегали оттуда, он стонал и шевелился, а значит – жив, не мокруха. Но последнее время Семен становился более жесток и к нам и вообще. Недавно парню из нашей компании, Паше, он сломал нос, из-за того, что тот отказался кричать «Хайль Гитлер» и вскидывать руку сидящему у подъезда старику. А полторы недели назад они с Максом, облили бензином и подожгли какого-то бомжа в лесопосадке.
- Сэм, всмысле? – удивившись ответил я, не зная, что ему сказать.
- В прямом, малой, че тупишь, все нормально будет. Оденем левые шмотки, подкараулим, прыгнем на них, потом шмотки сожжем, ножи выкинем и нормально, ни один мусор не найдет, - он говорил это с такой уверенностью и с таким огнем в глазах, что мне стало жутко.
- Ну, Сэм, я не знаю. Мокруха какая-то…- мой голос дрожал, Семен почувствовал мой страх и, как животное, молниеносно среагировал:
- Ты че, сука, не скин что ли? Ссышься? А нахрен ты тогда в скины идешь, если ты ссыкло? Если ты не пойдешь со мной, я тебя прям тут отхерачу, понял меня? – он раскраснелся, и с таким нажимом проговорил это, схватив меня, под конец своей речи, за ворот куртки, что я невольно отвел наполненный трусостью взгляд, сжался и лихорадочно кивал головой, пытаясь сообразить, что мне делать.
-Я…пойду, - с трудом выдавил я из себя, боясь очередных приступов его ярости.
- Ништяк! Не ссы ты, все нормально будет, я знал, что ты нормальный пацан. А завтра все сделаем четко – я тебе белые шнурки подарю. – сказал он с выражением некой гордости за меня. Белые шнурки означали, что ты убил черного, это было почетно.
-Ладно, валим. – сказал он, встав, и мы, спустившись по лестнице, вышли на улицу. Снег все еще мел, видимость была почти нулевая, к тяжелым ботинкам прилипали комья мокрого снега. Мы молча дошли до края дома, дальше нам надо было идти по раздельности, Семен сказал:
-Давай короче, до встречи. Жду тебя завтра в восемь за гаражами около пустыря, никого с собой не бери и иди на беспалеве. Трубу тоже не бери. Ну давай, зиг хай – мы пожали друг другу руки и разошлись, сделав несколько шагов Семен обернулся и сказал:
- И смотри, не придешь – убью, я знаю, где ты живешь, - он сказал это, как шутку, но шуткой это не звучало. Я кивнул ему в знак, что понял, махнул рукой и пошел дальше.
Меня колотило. Мысль о том, что мне предстоит вселяла в меня ужас. Вся моя уверенность в том, что я готов убивать за идею и нацию, вся моя жестокость по отношению к врагам, в которую я искренне верил и находил в себе пошатнулась и рухнула, как Пизанская Башня, в основании которой взорвался снаряд. Я был в полнейшем смятении и абсолютно не знал, что мне делать. Я не сомневался в том, что Семен, если я не приду, исполнит свое обещание, но и если я пойду с ним – то ничего хорошего ждать не придется. «Но я должен собраться и сделать то, что должен сделать. Я выбрал себе путь и идею и должен следовать ей.» - так я себя убеждал.
Я вошел домой и скинув тяжелые ботинки направился в комнату. Мама уже давно перестала удивляться моим поздним возвращениям и кроме приветствия и предложения поужинать ничего больше не сказала. Я отказался.
В комнате на стенах висели флаги: флаг Германии и Российской Империи. Я сел за компьютер, включил нацистские группы и принялся читать самиздат-журналы столичных нацистов, дневники немецких штурмовиков, разные идеологические статьи, на которые натыкался в интернете. Я пытался усилить в себе веру в то, что так действительно нужно, что эта жестокость необходима, что именно она привела НСДАП к победе в Германии. Что именно такие, как мы и должны вершить революцию и борьбы. Именно я. Я мечтал стать таким же, как Гитлер, или же кончить жизнь героической смертью Весселя. Мне шестнадцать, я уверял себя в том, что это самый прекрасный возраст для того, чтобы посвятить себя идее национальной революции и священной расовой войне. Через час-полтора подобной внутренней работы, всех этих идейных песен, статей, цитат Ницше о сверхчеловеке я восстановил равновесие внутри себя и стыдил себя за то, что струсил. «Бесчестие хуже смерти». Руки уже не дрожали. Неожиданно в комнату зашла мама:
- Никит, у тебя все хорошо? У тебя такой напряженный вид…
- Все нормально, мам.
-Точно?
-Да, все хорошо. – мама часто говорила мне, что мои идеи – это следствие переходного возраста. Как же меня это раздражало. А смерть русских парней от рук черных, тоже следствие переходного возраста? А эти ее идеи о том, что все равны и нет плохих наций, есть плохие люди? Глупые антифашистские бредни. Я даже стыдился позиции своей матери, многих парней из нашей компании родители поддерживали – им тоже не нравилось засилье черных.
С твердым убеждением в своей правоте я лег спать. Снов мне не снилось, но спал я беспокойно, сказывалось волнение перед серьезным событием. На утро, когда мама ушла на работу, я решил не идти в училище, и занялся подготовкой к предстоящей акции. Я перерыл шкафы с одеждой и нашел старые неприметные спортивные штаны, ветровку и куртку, которая была мне немного мала, но это и не важно, кроссовки тоже нашлись. В общем, комплект вещей, которые будет не жалко сжечь был найден. После этого я достал нож, который мне подарил когда-то Семен, это было несколько месяцев назад, когда я только прибился к их компании. На рукояти ножа был изображен мальтийский крест, я взял камень и принялся старательно затачивать нож. Когда я закончил приготовление к акции я сел на кровать, чувствуя в душе странную опустошенность и волнение. Время шло неумолимо быстро. Было уже два часа, на улице до сих пор бушевала страшная метель.
Чтобы избавиться от волнения я нашел на антресоли вишневую настойку, налил себе в стакан и пригубил ее, затем еще один, а там и третий. Когда я немного опьянел, я почувствовал, как прибавляется уверенность. Я принялся читать в интернете сводки о преступлениях, совершенных скинхедами. Они почти не раскрывались, так трудно было что-либо доказать. Ни избиения, ни погромы, ни убийства. Все дела, в основном оказывались «глухарями», слишком много подозреваемых, все походи один на другого: лысые головы, ботинки, бомберы. Я успокаивался.
Вечерело, на улице уже было темно. Стрелка часов плавно подбиралась к шести. Я решил уйти до прихода матери, написал записку, чтобы мама не волновалась, выключил телефон, оставил его дома, собрался, выпил еще вишневки и вышел.
Снегу было уже по колено, пока я дошел до гаражей, ноги успели ужасно замерзнуть, а штаны – вымокнуть от мокрого снега, но все это мелочные трудности, уверял я себя и терпел. Я принялся ждать Семена, и теперь время текло медленно, как на зло. Я курил одну сигарету за другой, чтобы как-то занять время и унять волнение, которое то нарастало, то приглушалось вновь. Сомнений не было, отмечал я про себя, я был готов.
Наконец-то Семен пришел. Он радостно поприветствовал меня и дал мне банку какого-то джин-тоника. Пока мы пили, он показал мне, как правильно быть ножом и куда. Я верил ему, он служил в армии, их этому учили, убивать. Сэм, видя мое волнение, старался всячески подбодрить меня, говорил, что я самый крутой из тусовки и что он не случайно позвал именно меня. Говорил, что остальные – только толпой бить умеют, а на серьезное не способны. Мне льстило его доверие, хотя где-то в глубине души я подозревал, что это блеф.
Время подходило к десяти. Семен взглянул на часы и сказал:
- Ну пойдем, загасим тварей. Не ссы, все будет нормально, только держи нож крепко и бей со всей силы, иначе ни хера не выйдет, понял?
-Да – кратко ответил я, скрывая за этой фразой все свои сомнения и весь пробудившийся страх. Руки задрожали снова, и не от холода.
- Соберись, малой, - Семен ткнул меня кулаком в плече, - зверей только резать.
Мы встали у окраины пустыря, в темном месте. Увидеть нас было бы крайне сложно, а вот нам центр пустыря было видно отлично. Через пол часа вдали показались две фигуры. Два мужчины, один высокий и крепкий, второй же пониже, и чуть шире меня самого. У обоих были огромные бороды. Было понятно – что это те самые люди, которых мы ждем.
- Я возьму здорового, а ты поменьше. Если че-то не так пойдет, то херачь ножом, куда попадешь, в глаза, в горло, только сильно, понял? – Спросил серьезно Сэм, его глаза блестели, он ждал этой возможности всю свою жизнь и теперь наслаждался предвкушением кровопролития. Драки и все то, чем он занимался до этого мельчали в его глазах по сравнению с тем, что ожидало его через несколько минут. Это был новый уровень, новая ступень его жестокости.
И вот те, кого мы должны лишить жизни, повернулись к нам спиной и удалялись от гаражей в сторону домов. Семен махнул мне рукой, и я осторожно последовал за ним. С каждой секундой мы становились все ближе к цели. Семен достал нож и крепко сжал в руке, я сделал также. Расстояние между нами насчитывало метров пятнадцать, когда Семен начал бежать, я тоже ускорился. Узбеки, услышав скрип шагов обернулись, когда между нами было метров восемь. Увидев лицо того, кого я должен убить, что-то во мне дрогнуло. В его глазах я увидел оттенки страха, в его человеческих глазах. Он дернулся всем телом назад, от меня. В голове пронеслась мысль, которая должна была мелькнуть многим раньше: «А могу ли я отнять его жизнь?». «НЕТ» - било мне в голову, «НЕТ».  Я опустил руку с ножом и остановился, впав в ступор. Семен был уже возле своего узбека и с криком:
- На, сука! – ударил его ножом. Он не попал туда, куда хотел, но серьезно задел лицо, брызнула кровь, Семен продолжил бить, узбек что-то орал и пытался закрывать лицо руками.
Второй, видя, что я застыл, ударил меня ногой в живот так, что я рухнул в снег, и кинулся на Семена, тот, заметив это, повернулся к нему полубоком и начал отмахиваться ножом, крича:
- Давай, сука, сюда! Урод узкоглазый! – Но все же потихоньку отходил.
Узбек подбежал к раненному товарищу, не спуская с нас глаз, и, выхватив телефон, начал что-то набирать.
Семен подбежал ко мне и, резко подняв меня с земли крикнул:
- Беги, урод, быстрее.
Я побежал, так быстро, как только мог, перемешивая мокрый снег заледеневшими ногами. Минут через пять бега Семен увидел приоткрытый подвал и толкнув меня в его сторону забежал следом и закрыл дверь. Я прислонился к стене, пытаясь отдышаться. Семен, оперевшись руками в колени, подавляя отдышку взревел:
- Ты че делаешь, уродец?! Ты охренел что ли, мудак?! – немного отдышавшись он подошел ко мне и сильно ударил меня кулаком под дых, я повалился на землю. Семен начал бить меня ногами, крича:
- На тебе, сука! Ссыкло, на хер! Скин еще, сука! На! Урод! На! Гнида!  - Удары сыпались с чудовищной силой. Я чувствовал, как крошатся мои зубы, как хрустит сломанная переносится, я чувствовал, как ломаются мои ребра. Семен продолжал быть меня, ревя как зверь. Удар, еще удар. В глазах мутнело, во рту был вкус крови, я задыхался. Все тело было одной единой раной, переломом. Удар, еще удар. Вдруг удары прекратились. Семен встал и, отдышавшись, сказал:
-Знаешь, сука, что в Германии делали с предателями и трусами? – он замолчал и посмотрел мне в лицо, а потом медленно и с удовольствием произнес: -Убивали! – после этих слов он достал нож и ударил меня в живот, - так тебе, сука, я говорил, что убью, гнида. – закончил он, гневно харкнул на землю и аккуратно вышел из подвала, закрыв дверь.
Боль ушла. Я чувствовал лишь теплую кровь, которая текла по моим руками и растекалась по земле. Вместе с ней вытекали из меня все те идеи, вся та ненависть и злоба, которую я сам же навязал себе. Я не думал, что было бы, если бы я нанес удар.  Я не думал, ценнее ли моя жизнь, чем жизни тех, кого мы намеревались убить. Я думал лишь о том, что хочу оказаться дома, рядом с мамой, о том, что все это ошибка. Я хотел, я молил того Бога, которого отверг, чтобы он вернул все вспять, хотел почувствовать нежные прикосновения маминых рук к волосам, хотел согласится с ней во всем, вернутся вчера раньше и поужинать вместе с ней, я хотел жить, хотел, чтобы всего этого не было. Но это было, и я медленно закрыл глаза.