Практик

Раз

На остановке у автобусного круга на окраине белорусского городка Несвиж сидели трое парней. На промерзнувшем треснутом асфальте возле них множилась шелуха от семечек.
- Я ему говорю тогда, хули ты бля смотришь? - торопливо расказывал часто моргающий белесый Василь, сплевывая под ноги. - Хули вылупился, говорю? А он такой типа что нельзя? Я ему спокойно бля так через стол ты бля не залупайся особо. Натаха тут давай моросить: бля, мальчики, че вы нахуй день рождения мне своей бычкой портите. Я такой типа я, вообще-то, нихуя ничего не хочу портить, но этот твой фраерок с Левковичей походу очень некрасиво себя ведет... О, Кирюха, здорово!

Головы слушателей повернулись к подошедшему.
- Здорово, пацаны, - коротко бросил высокий парень в надвинутой на самые глаза  шапке, высвобождая из кармана руку для рукопожатия. - Отсыпешь, Василь?
- Угу, - с готовностью моргнул тот, распрямляясь на скамейке, чтоы поглубже залезть в передний карман брюк. - Я как раз парнягам рассказываю, как мы тогда с тобой на той неделе этого черта с Левковичей отхуярили.
- А, ну да, ну да, - глумливо улыбнулся Кирилл, принимая семечки. - Убежал потом, гауно роняя. Что, какие планы?
- Да чё, думаем пару баллонов цапнуть и на водную станцию  на красоте типа посидеть.
- Ну нормально, - помолчав и закинув в рот семечку, кивнул Кирилл, - а белки есть? А то у меня это... не особо...
- Сейчас подобъём.

Парни, отряхнув от шелухи ладони, начали рыться в карманах, доставая смятые купюры.
- Чё, сколько?
- А у меня вот...
- Так, шестьдесят... Шестьдесят две...
- Это если «Бивера», то на два баллона... пять... нет, семь пятьсот не хватает!
- Бля-я-я, жалко, - хохотнул Кирюха.
- Ну, может стрельнуть? - пожал плечами Василь. - Вон, смотри мужик стоит.

Кирилл обернулся. В десяти шагах от остановки спиной к компании стоял высокий мужчина в черном полупальто со стоящим воротником и маленькой кожаной сумкой на плече. Незнакомый, определил Кирилл. Выплюнув шелуху, он не спеша подошел к мужчине и похлопал его по плечу.

Незнакомец обернулся. У того оказалось не слишком приметное, «обычное», как описывал его потом сам Кирилл тем немногим, кому он хотя бы что-то решался говорить про тот день. Может, были в том лице еле уловимые кавказские черты. Проседь в коротких черных волосах и внимательные темные глаза.

- Слуш, такая тема, двадцать тысяч очень надо, - проникновенно начал Кирилл, - выручи, пожалуйста. Очень надо!

Мужчина без единой эмоции выслушал и, отрезав «Не выручу!», отвернулся. Поначалу удивившись, Кирилл почувствовал, как маятник гнева участившимися взмахами погнал кровь к лицу. Он вновь настойчиво похлопал мужчину по плечу.

- Слуш, я тебя нормально, вежливо попросил, - демонстративно медленно проговорил  Кирилл. - А ты мне тут как сказал, как будто типа на *** послал!
- Молодой человек, - вновь повернувшись к нему глухо, но твердо ответил незнакомец, - вы попросили — я отказал. Какие еще вопросы?

Кровь жарко застучала в висках Кирилла. Быстро оглянувшись на свою компанию и убедившись, что товарищи неотрывно на них смотрят, он обманчиво небрежно, но уже вынимая из карманов сжатые кулаки, протянул:
- Да, вопрос: не дохуя ли ты о себе мнишь?

Вопреки кирюхиным ожиданиям, лицо незнакомца осталось спокойным. Лишь глаза, как показалось, чуть прищурились.

- Чё смотришь, оглох чтоль? - сделав пол-шага вперед, с нажимом сказал Кирилл. - К тебе ****ь как к человеку нахуй обратились по-человечески! Ты откуда взялся такой? Походу автобуса совсем дождаться не хочешь, да?

Лицо мужчины в это мгновение пришло в странное движение. Пережив череду мимолетных ужимок, на нем появилось детское, наивно-просящее выражение. Казалось, сам незнакомец словно немного подприсел, глядя теперь на Кирилла снизу вверх распахнуто-невинным взглядом.
- Хочу родю! - высоким голоском пропищал он.

Кирилла словно двинули под дых многотонным осадным тараном. По спине прошел ледяной шторм. Ноги одеревенели.
- Ч-чего? - услышал себя со стороны Кирилл.
- Дай родю! Родю хочу! -  прошепелявил мужчина и сонным жестом потерев тыльной стороной ладони глаз, поднял другую руку вверх и выставил вперед указательный палец, поднеся его к самому носу Кирилла.

Кирилл оторопело уставился на палец, и как только взгляд сфокусировался на папиллярном рисунке, в Кирилле что-то с уханьем  оборвалось. Следующий час он восстанавливал лишь по рассказам Василя и его дружков. Что будто бы падал на колени, захлебывался в выворачивающих наизнанку рыданиях, завывая и крича в серую декабрьскую пустоту: «Ма..ма..ма»

Воспоминания самого Кирилла начинались лишь с того момента, когда он отрешенно, словно автоматически, разувался на пороге своего дома в частном секторе на Слуцкой. Как глухо падала с плеч на пол зимняя куртка. Как видел отца на кухне. Сидящего за грязным столом с жирной пустой сковородой и почти пустой бутылкой «Бульбаша». Помнил его невидящий стеклянный взгляд, прикованный к рябящему телевизору. Помнил, как проходил в свою комнату. Брал с полки фотографию в рамке. Фотографию немолодой уставшей женщины с прошлогодней датой в правом нижнем уголке. Как стиснув зубы плакал, водя кончиком пальца по изображению родного лица. Особенно по тому месту, где на щеке женщины была заметна крупная родинка. 




Два.

«Если бы ты знал как мне жаль, Если бы ты знал как болит, Если бы ты видел мою печаль в лицо, Ты бы узнал, что она говорит,» - надрывалась Елена Ваенга из маленького серенького, ощерившегося тоненькой антеннкой радиоприемничка в углу театральной будки на Лиговском неподалеку от концертного зала «Октябрьский». Марина, подпевая одними губами, пересчитывала дневную выручку, царапая на бумажке ручкой палочки после каждой тысячи, чтоб удобней было потом сосчитать. На припеве песни в стекло окошечка постучали. Марина, не спеша, досчитала стопку купюр до очередной круглой цифры и открыла. В будку ворвался холодный и мокрый декабрьский питерский ветер.
- Здравствуйте, - послышался низкий голос с еле заметным кавказским акцентом. - На Розенбаума еще есть билеты?
- Вам на восемнадцатое? - нацепив на нос очки, деловито спросила Марина.
- Да, на восемнадцатое, - кашлянув, ответил голос.
- Сейчас посмотрю, - послюнявив палец, сообщила Марина и вытащила из поддончика небольшую стопку глянцевых билетов, с которых смотрело прищурившееся лицо известного певца. - Остались места за три — восьмой ряд с краю. И за две — шестнадцатый, ближе к центру.
- А шестнадцатый — не далековато?
- Ну в принципе, нормально, видно хорошо, а акустика в зале очень качественная.
- Давайте тогда на шестнадцатый, - решительно сказал голос.
- Вам один билет? - уточнила Марина.
- Да, один.

В окошечке показалась чуть покрасневшая, видимо от холода, волосатая рука с новенькой пятитысячной купюрой.
- Ваши пять тысяч, - торжественно, как в загсе, заявила Марина, принимая деньги. Выбрала из пачки билетов нужный и вместе со сдачей протянула в холодную темень окошечка. - Спасибо!

Потянулась закрыть окошко, но появившаяся вновь рука не дала его захлопнуть.
- Подождите, - раздался требовательный голос. - А еще тысяча?
- Что? - переспросила Марина, подаваясь вперед.
- Еще тысяча рублей, - нетерпеливо дрогнула рука, - Билет две тысячи стоит. Я дал вам пять. Еще одну тысячу, пожалуйста, додайте!

Марина всегда терпеть не могла такие эпизоды. Не могла же она ошибиться, лихорадочно подумала она, ну не могла же? «Дали пять тысяч, я дала три бумажки. Или это с билетом три? Ну не выжила же я из ума, в конце-то концов? Или все-таки...»
- Нет, - голос предательски взвизгнул, - я вам дала три тысячи. Что вы мне голову морочите?
- Это вы мне голову морочите, - возмущенно сказал голос. - Вы мне дали две тысячи!
- Да что вы говорите такое? - запахивая кофту и стараясь звучать тверже, отрезала Марина. - Я что, по-вашему, считать не умею, что ли?

Ответа не последовало. В темном квадрате окошечка появилось лицо. Точнее, часть лица. Темные, глубокие, колючие глаза впились в нее черными спицами.
- Уважаемая, - не мигая, проговорили глаза. - Вы ошиблись. Додайте, пожалуйста, оставшиеся деньги.
- Я все вам уже дала, - чувствуя дрожь в ногах, демонстративно отвернулась Марина.
- Вы правда так думаете? - спокойно, но с далеким ощущением надвигающейся угрозы поинтересовались глаза.
- Мужчина, конечно, - успокаивающе, как ей показалось, ответила Марина. - Это вы ошиблись.

Глаза чуть сузились.
- Чеснок, бледные хризантемы, Вахтанг Кикабидзе! - глухо, но отчетливо, словно впечатывая в слух женщины каждый слог, произнесли глаза.

Марина вздрогнула. Холодные иглы пронзили позвоночник.
- Как? - непроизвольно клацнув зубами, переспросила она, отодвигаясь назад от этого буравящего взгляда из глубины черного окна.
- ЧЕСНОК! БЛЕДНЫЕ ХРИЗАНТЕМЫ! ВАХТАНГ КИКАБИДЗЕ! - слова, казалось, прогремели в ее ушах ударами стотонного молота, выбивая из самых далеких, самых надежно прикрытых и запрятанных чуланов памяти марево давно, вроде бы, позабытых, надежно застеленных образов.

Глаза исчезли, уступив место сырому ветру с Невы, ворвавшемуся внутрь и заплясавшему на корешках театральных билетов, придавленных зажимами пачках купюр, страницах книги бульварного романа.

Марина не могла пошевелиться. Все старательно забываемое нахлынуло с новой чудовищной силой. Пахнущая чесноком ладонь отчима на губах. Ну же ну же Марина не дергайся не дергайся слышишь не дергайся тебе говорю не дергайся говорю тебе понравится тебе понравится ты сама этого хочешь ты сама этого хочешь. Ничего не хочу. Это не я. Это не со мной. Это не со мной. Выцветшие рыжеватые обои с рисунком в виде распустившихся хризантем. И там, на краю зрения, на стене возле двери улыбающийся такой любимой широкой щербатой улыбкой с календарного плаката «Советский Экран - 1987» народный артист Вахтанг Кикабидзе.



Три

- Давид?
- М?
- Давид, так больше продолжаться не может.
- Ты о чем, Нино?
- Обо всем. О нас.
- Господи, Нино, ты опять начинаешь...
- Да, опять. Но это каждый раз ни к чему не приводило. Я говорю, что мне плохо, что я хочу что-то изменить, а ты меня не слышишь!
- Как это я тебя не слышу? Посмотри на эти большие уши!
- Вот так, Давид! Так! Тебе проще хмыкнуть, отшутиться, перевести разговор на что-то другое, сделать вид, что ничего не происходит, что все хорошо.
- Нино, я не понимаю, о чем ты. Я всегда слушаю тебя, я...
- Вот, вот. Я как раз об этом. Ты начинаешь отрицать...
- Нино...
- Что Нино, Давид? Мы уже три года вместе, но мы не движемся вперед. Тебе, кажется, ничего не нужно. Тебя все устраивает. Посиделки с друзьями, регби это твое, поездки к твоим родителям на выходных. Я понимаю, что ты так привык. Тебя все устраивает. Ты ничего не хочешь менять.
- Нино, Нино. Что ты говоришь? Я что, плохо к тебе отношусь?..
- Давид, я не об этом.
- Может ты недоедаешь?
- Давид...
- Может крыши над головой нет? Может носить тебе нечего? Два шкафа одежды, а надеть нечего...
- Не надо издеваться, Давид.
- Я не издеваюсь! Я не издеваюсь. Мне знаешь, что кажется? Вот послушай меня, наконец! Мне знаешь, что кажется?
- Что?
- Ты просто с жиру бесишься!
- Что?!
- Тебе нечем себя занять, и ты начинаешь придираться по всяким пустякам.
- Давид, ты...
- А знаешь что, Нино? Ты устройся на работу! Да, Нино! Займи себя делом. Или вон в кружок народного танца запишись.
- Давид...
- Что Давид? Меня уже просто достало твое нытьё. Правда, достало! Тебе просто скучно, и ты начинаешь на меня всех собак спускать. То не нравится тебе, это. А кто виноват? Конечно, Давид виноват!
- Давид, как тебе не стыдно?
- Мне? Стыдно? А тебе не стыдно? Ты кажется забыла, кто тебя поит и кормит. Забыла? Все! Мне уже осточертело слушать все это. Будь уже самостоятельней.
- И буду!
- Вот и давай!
- Буду, Давид. Я завтра же от тебя съеду.
- Отлично! Скатертью дорога.
- Отлично.
- Ключи в почтовый ящик брось.
- Обязательно.
- Катись к черту, дура!

Давид встал со скамейки и, не оборачиваясь, чуть сутулясь, быстро зашагал в сторону стеклянного Моста Мира. Пустую пластиковую бутылку из-под минералки, стоявшую на краю скамейки, свалило порывом ветра. Нино поежилась, убирая руки поглубже в карманы куртки. На парк Рике быстро ложились еще прохладные мартовские тбилисские сумерки. В быстрых водах Куры зарябили огни уличной подсветки. Стайка голубей спикировала с фонаря на освещенную дорожку, деловито исследуя стыки между плитками в поисках семечек.

Губы Нино задрожали — то ли от холода, то ли все-таки от нахлынувшего ощущения слабости, одиночества и жалости к себе. Пальцы нащупали в кармане зажигалку. Шмыгнув носом, Нино положила на колени сумочку и выудила пачку сигарет. Подозрительно легкая. Так и есть — пустая. Нино рассерженно скомкала пачку и швырнула ее в урну. Отскочив от края, пачка упала на землю. Нино отвернулась и, пригнув подбородок, уткнула нос в высокий воротник куртки. Огни на набережной замерцали. Глазам стало холодно и мокро.
- Сигарету? - услышала она неожиданный низкий голос.

Нино повернула голову. В паре шагов стоял мужчина в темном полупальто. Она неосознанно запомнила его ранее неподвижно сидящим через одну скамейку от них. Мужчина стоял против света фонаря, и Нино не удавалось рассмотреть его лица.
- Что? - переспросила она, быстрым движением смахивая пальцем еще теплую слезу с ресниц.
- Я заметил, у вас сигареты закончились, - участливо повторил мужчина, протягивая руку с пачкой сигарет. - Возьмите, если хотите. У меня, правда, только такие.
- Спасибо, - сдержанно сказала Нино, надеясь, что не слышно, как дрожит голос.

Незнакомец чиркнул колесиком квадратной металлической зажигалки. В свете заплясавшего огонька Нино, прикуривая, разглядела марку сигареты на фильтре.
- «Пэлл мэлл», голуби... Разве что моря не хватает! - лукаво произнес мужчина, захлопывая крышку зажигалки.
- Да, - машинально откликнулась Нино.
- Хорошего вечера! - кивнул незнакомец и уверенно развернулся, словно нырнув в сумерки.

Нино поперхнулась дымом. До нее только сейчас дошел смысл сказанного, и это поразило до глубины души. Она вскочила на ноги, вглядываясь в уходящую к улице Бараташвили дорожку. Однако силуэта мужчины уже не было видно. Потрясенная, Нино еще раз взглянула на тлеющую сигарету.

Лето. Батуми. Набережная. То самое время, когда ночь еще цепляется за минутные стрелки, а небо на горизонте уже светлеет, подергивается розоватой дымкой. Вчера был выпускной.  В голове еще немного шумит от вина, веселых криков и музыки. Потому так захотелось отдохнуть в тишине. Сказала всем, что устала, едет домой, а сама дошла до набережной и села на пляже на один из пустующих лежаков, с облегчением сняв туфли и почувствовав голыми подошвами прохладную гальку. Прикурила сигарету. Шелест крыльев. Два любопытных голубя, видимо рассчитывая на завтрак, сели в нескольких шагах, вытягивая шеи. "Кшш", - беззлобно махала рукой Нино. Птицы и не подумали убираться, продолжая топтаться там же, где и были. Узкий, как волос, край юного солнца показался над спокойной гладью. Где-то вдалеке послышался приветственный пьяный крик от другой встречавшей рассвет компании. Нино улыбнулась и счастливо зажмурилась.

Догоревшая до фильтра сигарета обожгла пальцы. Колбаска пепла упала под ноги, еще на лету рассыпавшись на серые невесомые бабочки. Нино выпрямилась, возвращаясь из воспоминаний. Убрала волосы со лба и достала из сумочки мобильный телефон.
- Алло, Софико, сестричка, привет, - сказала она в трубку, дождавшись соединения. - Ох, да по-разному... Слушай, я все-таки решила приехать. Да. Расстались... Ну, так надо... Скажи, пожалуйста, папе в ресторан еще ведь нужны люди? Я бы хотела попробовать... Да, серьезно! Да, дай его, пожалуйста... Привет, папа. Нет, ничего на меня не нашло. Просто мне кажется, это будет самое правильное... Да, я правда этого хочу... Спасибо. Спасибо, папа. И я! И я очень-очень тебя люблю! Скоро приеду. Очень скоро.

Нино бросила окурок в урну. Перевесила сумочку на другое плечо и, улыбаясь, зацокала каблуками по освещенной уютными желтыми фонарями мощеной дорожке.



Минск-Москва
февраль 2015