Я отвезу тебя домой. Глава 71. Вы так нужны мне

Едва закончился Великий пост, город снова сделался оживлен и склонен к излишествам. Балы, музыкальные и литературные вечера, приемы, на которых горожане веселились, играли в карты и кости, демонстрировали свои наряды и развлекали друг друга всевозможными сплетнями - следовали один за другим. Хозяева домов, в которых проводились все эти развлекательные мероприятия, рассылали приглашения. Отправляли по утрам слуг с записками, уведомляющими приглашенных о программе запланированной вечеринки. Этими записками, карточками и письмами с самого утра наполнялись специально выставленные для этого в холлах подносы.

И дом графа де Грасьен не был исключением. Больше того, теперь, когда стало известно о женитьбе графа, желающих видеть его на своих вечерах вовсе не убавилось, как этого можно было бы ожидать.
Он перестал быть интересен в качестве потенциального жениха, зато вызывал неуемное любопытство своей неожиданной, почти таинственной женитьбой.
Клементину де Лоранс в обществе помнили плохо. Путались в оценках. Одни утверждали, что она была стеснительной и хрупкой, другие – что открытой и даже несколько нахальной. Сходились только в том, что было в ней что-то такое… необъяснимое.
Это нечто, - не столько действительно припоминаемое, сколько на скорую руку выдуманное, - теперь привлекало к ней внимание.

*

Шарлотта де Ла Феррьер, - та самая великолепная старуха, чьим мнением так дорожил Филипп, - лишь одним глазом взглянув на Клементину, спустя два часа после их чрезвычайно короткой встречи прислала ему записку, которая одновременно насмешила и удивила его.
Это случилось задолго до их свадьбы – если справедливо употреблять слово «задолго», имея в виду тот короткий промежуток времени, прошедший между их последней встречей и венчанием в захудалой церквушке на краю Квебека.

Они вышли пройтись по городу. Филипп настоял на этом – стремление Клементины спрятаться не укрылось от его внимания. И он посчитал это ошибкой. Он не стал уговаривать ее. Не спрашивал о причинах, не просил переменить решение. Пришел однажды в ее комнату, сказал:
- Собирайтесь. Мы идем в город. Там, на рыночной площади, сегодня проходит ярмарка. Я хочу, чтобы вы выбрали себе и девочке все, что вам приглянется.
 
Она вскочила. Смотрела на него в изумлении. Хлопала глазами. Он видел: в ней боролись страх и желание. Филипп усмехнулся, протянул руку.
- Можете не переодеваться. Теплого плаща будет достаточно.
И она повиновалась. Передала Вик Клодин, спустилась с ним, вышла в молчании на улицу.

Они направлялись к площади, когда с ними поравнялся двигавшийся навстречу экипаж Шарлотты де Ла Феррьер. Кучер остановил лошадей по приказу баронессы. Та выглянула из окна, поманила их пальцем.
Клементина тогда очень удивилась тому, какая искренняя радость отразилась на его, Филиппа, лице, когда тот шагнул с деревянного тротуара на мостовую. Он знал об этом изумлении, потому что Клементина и не подумала его скрывать. Спросила, едва, обменявшись несколькими фразами, они распрощались с баронессой де Ла Феррьер:
- Вы должно быть очень дружны? 
Он засмеялся:
- Ровно настолько, насколько можно быть дружным с королевой. Но баронесса, в самом деле, одна из интереснейших женщин, с которыми мне когда-либо доводилось встречаться.

Клементина улыбнулась в тот день его пылкости.
Сказала:
- Когда я увидела ее в первый раз, она мне показалась недосягаемо величественной. Скажи вы мне пару лет назад то, что сказали теперь, я не поняла бы вас.
- А сейчас?
- Сегодня она показалась мне… очаровательной, - смущенно ответила ему тогда Клементина.

Он улыбнулся тогда. Ничего больше не стал говорить. Не рассказал он Клементине и о записке – той самой, что заставила его  рассмеяться в голос, когда Антуан подал ее, принес в кабинет.
Шарлотта де Ла Феррьер написала всего несколько слов.

«Если вы обидите эту девочку, готовьтесь иметь дело со мной».

*

Все последующие дни Филипп вспоминал эту присланную ему баронессой записку. И, к своему собственному удивлению, то и дело взвешивал свои слова и поступки на этих, выставленных перед ним баронессой де Ла Феррьер, весах. Все примерялся – не обидел ли он «эту девочку», не совершил ли чего-то нечаянно оскорбительного.
Весь его предыдущий опыт был настолько иным, что он, в самом деле, мог, - Филипп чувствовал это, - «оступиться» в любой момент. Он старался следить за своими словами. Осторожно шутил. И все вглядывался в лицо Клементины. Наблюдал за ней – за движениями ее губ, за каждым взмахом ее ресниц.
За каких-то несколько дней это превратилось в привычку, в манию. Он боялся, - с каждым днем все больше, - однажды обнаружить, что Клементины нет рядом. Боялся даже сильнее, чем опасался совсем недавно ровно обратного - вновь почувствовать свою от женщины зависимость.

Когда они обвенчались, Филипп, наконец, выдохнул – она не исчезла. И теперь не исчезнет.

 *      


Возвращаясь со службы, он проходил к себе в кабинет, вызывал к себе Клементину, усаживал ее к себе на колени и принимался разбирать присланные записки. Ухмылялся, комментировал, какие-то приглашения откладывал в сторону, на какие-то тут же, не спуская ее с колен, писал ответы.

Он вообще редко теперь отпускал ее от себя. С момента венчания он, кажется, хотел видеть ее ежеминутно. И эта настойчивость одновременно радовала и пугала Клементину.
Так дети, - думала она, - таскают с собой любимые игрушки. Волокут их за уши, за ноги. Усаживают с собой за обедом, во время занятий. Они моются с ними, спят. А потом, повзрослев или обзаведшись другой игрушкой, забывают о прежде любимых. Оставляют их валяться на чердаках или в углах своих комнат.
Или передают по наследству. Как передала по наследству своего любимого зайца она сама. Отдала его младшим сестрам. А они бросили его в таз с вареньем, оторвали ему ухо и испачкали чем-то брюшко.
И он все последующее время, что она жила дома, грустно смотрел на нее, Клементину, с их рук.

*

Филипп был пугающе внимателен к ней. Он предупреждал каждое ее желание, смеялся ее шуткам и не отпускал ее от себя, если в этом не было крайней необходимости. Все ночи она проводила в его постели. Все дни - рядом с ним. Ей оставалось только то время, что он присутствовал на  заседаниях суда и на городских Советах. Но их в эти последние недели было меньше обычного. 
Когда он работал в кабинете, он просил ее быть рядом. Усаживал в кресло, укутывал ноги шерстяным английским пледом. Она пыталась сопротивляться:
- Я не могу сидеть без дела целыми днями для того только, чтобы вы могли в любое время, когда вам взбредет в голову, взглянуть в мою сторону.
- Почему? – спрашивал Филипп недоуменно. И улыбался.
И она не находила ответа.

*

У нее перестало хватать времени на Вик.
- Ничего, - говорил Филипп, когда она пыталась пожаловаться на то, что совсем не видит дочь. – У вашей дочери есть все. За ней смотрят, ее кормят, за ней ухаживают. Она ни в чем не нуждается и никогда не будет нуждаться. Кроме того, у нее есть передо мной преимущество – она была с вами неотлучно в течение последних полутора лет. Теперь с вами хочу быть я.

Говоря это, он опять улыбался, прижимал ее к себе.
- Дорогая, любовь моя… - шептал он ей на ухо. – Вы так нужны мне.

*

Однажды Клементина проснулась посреди ночи от кошмара. Ей снилось, что она потеряла Вик. Ушла с ней гулять – и потеряла. Она распахнула глаза и долго не могла справиться с дыханием. И подняться - не могла. Филипп спал рядом. Он и во сне обнимал ее, прижимал тяжелой рукой к постели.

Клементина высвободилась потихоньку. Набросила на плечи халат, выскользнула в холодный коридор. Направилась в сторону бывшей своей комнаты.
Она совсем замерзла, пока преодолела это расстояние от одной спальни до другой.

Когда она растворила последнюю, смежную с ее прежней спальней, дверь, Клодин тут же подняла голову, присела на постели.
- Что-то случилось, госпожа? – прошептала испуганно.
Клементина покачала головой, приложила пальцы к губам.
- Все хорошо, - ответила тихо.
Склонилась над колыбелью. Долго всматривалась в личико спящей дочери. Ей ужасно хотелось коснуться губами румяных ото сна щек девочки, вынуть ее из колыбели, прижать к себе. Но она боялась разбудить дочь.

Она отошла, присела на кровать к Клодин.
- Я так соскучилась, - проговорила едва слышно. – Как давно я ее не видела, не держала на руках.
- Не так уж давно, - спокойно ответила служанка. – Четыре дня назад вы играли с Вик, а позавчера – кормили ее. Вы просто привыкли, что дочь все время с вами. Другие матери сочли бы, что уделяют своим детям даже слишком много внимания.

Они успели перекинуться только несколько фразами, когда на пороге появился Филипп.
Встал в  дверях. Склонил набок голову.
Когда она взглянула в его сторону, шагнул внутрь, прижимая палец к губам. Поднял ее на руки. Уже в дверях обернулся, продолжая держать ее в объятиях. Прошептал ей в ухо:
- Помаши ручкой «до завтра».

Клементина послушно выдохнула – спокойной ночи, Клодин.   
Уже в спальне мужа, когда тот уронил ее, свалил с рук на постель и укрыл до подбородка одеялом и улегся рядом, она запротестовала:
- Ну, что случилось бы, если бы я побыла немного рядом с дочерью?
- Почему это надо делать ночью? – спросил.
Она задохнулась от негодования.
- Потому что днем вы не даете мне такой возможности.
Он спросил:
- И что вам в этом не нравится?
- Черт вас подери, Филипп! – вспыхнула она. – Какой вам нужен ответ?
- А мне он вообще не нужен, - рассмеялся он, скользя рукой по внутренней поверхности ее бедра. – Мне нужны вы. И я хочу, чтобы вы родили мне сына.
 

*

В правдивости этого его признания, Клементина не могла сомневаться. Исполнению этого своего  желания Филипп посвящал каждую ночь.

Днями же он усиленно ее развлекал.
За две недели их супружеской жизни они побывали на двух литературных вечерах, трех музыкальных вечеринках. И посетили бесчисленное количество приемов.
И теперь, собираясь на музыкальный вечер с танцами, который устраивал в своем замке барон д’Авогур, Клементина вспоминала, как паниковала при первом своем с Филиппом выходе в свет.

*

Когда стало ясно, что Клодин не справляется с обязанностями горничной и няни одновременно, муж нанял ей еще одну девочку-помощницу. И в тот день, сидя на высоком табурете у окна, он с интересом наблюдал за тем, как порхала вокруг его жены новая горничная. Следил за тем, как справлялась она со своими обязанностями. Любовался Клементиной. Время от времени делал замечания и давал советы. Вдруг спросил:

- Почему вы хмуритесь?
Она, позабыв о девочке, прикалывавшей в этот момент к ее лифу атласные банты, повернулась к мужу:
- Думаю, а вдруг они меня не примут?
Филипп поднял брови:
- Что значит - не примут?
Рассмеялся.
- Даже если их что-то и будет шокировать, они ни единым взглядом не посмеют выразить своего недовольства. Дорогая, вы совершенно не представляете, за кого вы вышли замуж!
Она улыбнулась:
- Почему же… Кажется, представляю. За хвастунишку?

Филипп поднялся. Жестом приказал служанке выйти. Приблизился к ней. Пока он шел, медленно преодолевая не такое уж великое расстояние, Клементина стояла замерев. Не дышала. Думала – ох уж этот ее язык!

Он подошел, вгляделся в ее лицо. Схватил за плечи, обнял, взялся целовать. Он осыпал ее быстрыми поцелуями, потом прижался губами к ее шее. Замер на какое-то время.
Когда Филипп  заговорил, голос его был хрипл.
- Вас следовало бы высечь за неуважение к мужу. Но я воспользуюсь другим своим правом.
Он многозначительно погладил кончиками пальцев выглядывавшую из-за корсажа грудь. Долго, опустив взгляд, смотрел жадно на выступавшие из декольте полукружия. Потом выдохнул тяжело. Еще раз скользнул губами по ее шее. Отстранился с трудом.

- Всё. Вы еще не одеты, а времени осталось – не так много. Приводите себя поскорее в порядок. – Огляделся. - Где там ваша не помню как ее? Я сейчас пришлю ее сюда.

Филипп выпустил Клементину из рук, оставил ее, направился к двери.
- Да… - обернулся. - Чтобы вы не волновались, я все-таки договорю. Они будут улыбаться вам, целовать ваши руки и делать все, чтобы доставить вам удовольствие.
- Почему?
- Потому что этого хочу я.
Клементина покачала головой.
- Филипп…
- Если бы я был хвастуном, вы узнали бы обо всем этом задолго до того, как вышли за меня замуж.
Он улыбался, глядя на нее.
- Людовик прислал меня сюда с великолепной формулировкой – «содействовать во всем», Поверьте, за возможность доставить удовольствие моей жене они расшибутся в лепешку в надежде где-нибудь в другом месте и при других обстоятельствах откусить от моих полномочий кусочек-другой.

*

Она была замужем уже почти две недели. И все это время ее не отпускало ощущение иллюзорности происходящего.
Все, что было в прежней ее жизни, отступило, но не сделалось менее реальным. Тогда как все нынешнее: все эти вечера, балы, приемы, - казались Клементине какой-то чересчур затянувшейся игрой.

Подавляющее большинство ее теперешних знакомых, - многим из которых, к слову, она была представлена еще в первые недели после прибытия ее на землю Новой Франции, -  были Клементине неинтересны. Часть их – неприятна.
Она безумно скучала бы на этом вечере, если бы не Филипп. К счастью, он и тут не оставлял ее без внимания. Он говорил с ней. Сидел рядом, когда все они отправились слушать пение каких-то прыщавых девиц. Танцевал с ней - когда пришло время танцев.
- Вам скучно? – спросил он, завершая очередную фигуру так любимого их королем менуэта.
Она улыбнулась.
- Немного, - ответила, заметно преуменьшая.

*

Уже через четверть часа она предпочла бы проскучать всю жизнь.
Едва завершился этот танец и распорядитель объявил следующий, к ней, стоявшей рядом с Филиппом, подошел Клод де Жерве. Склонился. Пригласил танцевать.
Клементина взглянула на мужа, тот улыбнулся – шире необходимого. Кивнул – конечно, дорогая.
Ей очень не хотелось танцевать с военным губернатором, касаться его руки, не хотелось, чтобы он дотрагивался до нее. Но Клементина видела: тот ожидает, что она проявит неуверенность, страх.

Он ожидал, что она откажется.
Только поэтому Клементина, взглянув чуть легкомысленно-свысока, подала ему руку.


Это был самый ужасный танец в ее жизни. Она не слышала музыки и с трудом удерживала на губах улыбку. Ей было отвратительно все: его прикосновения, его взгляд, его речи. Но она улыбалась и двигалась. Склоняла голову, отводила плечи, выставляла из-под вышитого золотом подола туфельку. И снова - улыбалась, улыбалась, улыбалась. Она машинально продолжала улыбаться и тогда, когда Клод де Жерве произнес:
- Вы слышали, графиня? Монсеньор де Лаваль, слава Господу, вернулся в Квебек. Говорят, им пришлось столкнуться с индейцами. И половина отряда сопровождения полегла у самых стен Виль-Мари.
Он почувствовал, как дрогнула ее рука в его руке. Сделался еще более приветливо-добродушен.
- У Виль-Мари? – спросила Клементина тихо. – Разве его преосвященство все это время не находился в Труа-Ривьер?    
- Ну что вы! Если бы монсеньор де Лаваль ограничился, как планировал поначалу, посещением Труа-Ривьер, он давно вернулся бы уже домой. Но разве может наш пастырь обойти своим вниманием тех, кто так ждет его в своих домах. Монсеньор отправился из Труа-Ривьер в Виль-Мари еще две недели назад. Несчастье случилось уже на обратном пути. 

Она слушала его, двигалась механически.
Когда он спросил:
- Не знаете ли вы что-нибудь о судьбе господина де Северака? Кажется, именно его отряд первым попал под обстрел сенеков.
Клементина посмотрела на него с замороженной, прилипшей к губам улыбкой:
- Я ничего об этом не слышала, господин де Жерве.

Музыка смолкла. И он, провожая Клементину в сторону ожидавшего ее мужа, наклонился, прошептал в ухо:
- Что ж. Будем надеяться на лучшее.
Но выражение его лица неопровержимо свидетельствовало о том, что его «лучшее» совершенно не совпадает с тем, что считала таковым Клементина.

*

Она улыбнулась еще раз, поблагодарила за танец. Ей казалось, она держится хорошо. Следила за своей осанкой, за выражением лица.
Но стоило ей поймать взгляд Филиппа, как лицо ее скривилось. Она протянула к нему руки. Он обнял ее, укрыл собой.
- Что случилось? – спросил, склоняясь к ее лицу. – Чем он расстроил вас?
- Поцелуйте меня, Филипп. Поцелуйте, - лихорадочно зашептала Клементина.
И он сделал это – в первый раз за их короткую семейную жизнь не для удовольствия, а в утешение.

*

Филипп заметил тот момент, когда Клод де Жерве нанес свой удар.

Филипп де Грасьен стоял, прислонившись к задрапированной тяжелым шелком стене, переговаривался со стоявшим рядом графом де Сен-Шамоном. Принимал поздравления. Отшучивался лениво. Замечания графа были тяжеловесны и двусмысленны. Филипп отвечал привычно-беззаботно. При этом не переставал следить за танцующими.
Он увидел, как на мгновение переменилась в лице Клементина. Сощурил глаза, удвоил внимание. Потом ему показалось, что жена справилась с собой. Во всяком случае, она снова заулыбалась. И он мысленно ей зааплодировал – молодец, девочка!
И пока она шла по зале к нему, ему тоже казалось, что она чувствует себя прекрасно. Клементина была немного бледна. Но двигалась как будто легко и уверенно.
И только когда он заглянул ей в глаза, он понял, что удар Клода де Жерве достиг цели.

 
*

Он продолжал ее целовать. Оторвался от ее губ только на мгновение – чтобы прошептать:
- Обнимите меня за шею, Клементина.
Она послушалась. И Филипп, подхватив жену на руки, под легкие смешки и фривольные комментарии, вынес ее в соседнюю комнату – благо двери были открыты и располагались в нескольких шагах от них.

Комната, - небольшая гостиная, - была погружена в темноту. Только свет, льющийся из зала, позволял рассмотреть обстановку, сориентироваться в этом чужом пространстве.
Разглядев невысокую кушетку, расположенную посреди комнаты, Филипп усадил на нее Клементину. Сам присел рядом.
- Что случилось? – спросил тихо.

Она приподнялась, потянулась к нему, уткнулась ему в плечо.
- Северак, - прошептала. – Он сказал, что Жан-Луи погиб.

Филипп вздрогнул. Подумал вдруг: неужели все эти дни… недели их супружества Северак так и стоял между ними? Неужели тот самый Северак, что так просто вмешался в свое время в их с Мориньером дружбу, теперь занимает его, Филиппа, место в сердце Клементины?
Он вспомнил лицо Северака – открытое, улыбчивое. Едва не заскрежетал зубами.
Клементина и Северак столько времени жили вместе. В одном доме. И, возможно, не только в доме.

Филипп вспомнил вдруг прежние слухи. Да что там - слухи? Он и сам был свидетелем того, как граф де Лоранс временами грубо обходился со своей женой. Он, Филипп, тогда бормотал – какая свинья этот Лоранс! А теперь неожиданно он подумал – что, если та грубость было небезосновательна? Что, если Клементина изменяла своему первому мужу? Что, если?..

Поговаривали, что в день гибели Оливье де Лоранса между ним и Севераком произошла ссора, едва не закончившаяся дуэлью. Такое – не могло быть случайностью. За таким - непременно должна была стоять причина. Основание. А какое основание может быть для дуэли двух, живущих под одной крышей, друзей? Какое - если не женщина? 

Клементина и Северак…
Филипп так явственно увидел их рядом, что едва удержался от того, чтобы не отбросить, не отшвырнуть плачущую жену в сторону. Медленно отцепил ее пальцы, судорожно сжимавшие ткань его камзола. Поднялся.

Он слышал, что Клементина пытается справиться с рыданиями – всхлипывает тихо, задыхается в темноте.
Слышал. И ужасно злился.
Ему страшно хотелось сокрушить сейчас что-нибудь. Но вместо этого он неподвижно стоял за спиной Клементины. В нескольких от нее шагах. Смотрел сверху на уложенные локонами волосы – те едва заметно поблескивали под неверным светом луны. На ее склоненный затылок. Думал: возможно ли, что все эти недели она жила в его доме, спала в его постели, и думала о другом мужчине?
И память услужливо подсовывала ему воспоминания: Клементина за обедом, Клементина на прогулке, Клементина в своей спальне, у зеркала. Она столько раз спрашивала о Севераке, интересовалась, не вернулся ли тот, нет ли каких-то о нем известий. А он, Филипп, не обращал на это внимания. Нелепый, доверчивый мужчина!   

Он вернулся, снова присел рядом с ней только потому, что понимал: теперь надо было что-то делать. Они не могли оставаться в этой комнате вечно.

- Погиб? В самом деле? Господин де Жерве так и сказал? – спросил сухо.
Клементина не сразу расслышала перемену в его голосе. Взялась говорить тихо, пересказывать их с де Жерве разговор.
- И что – из всего сказанного следует, что ваш Северак погиб?

Это отстраненное «ваш Северак», наконец, заставило ее замолчать. Она не видела лица Филиппа. Но голос его был таким чужим, что недавнее доверие, заставившее ее без раздумий поделиться с мужем своими переживаниями, исчезло - как не было.
Она замолчала. Вдруг успокоилась – не умиротворилась, но сделалась безучастна. Подумала – здесь ей не найти поддержки. Нигде не найти.
 
Она спустила ноги на пол. Просидев несколько минут, поднялась. Обернулась к мужу.
- Мы можем вернуться в зал.
- Навряд ли, - безразлично ответил Филипп. – Не думаю, что выходить из комнаты заплаканной – хорошая идея.
- И что делать?
Он подошел к окну, распахнул створки.
- Подойдите сюда. Прохладный воздух вернет свежесть вашему лицу. Ее хватит для того, чтобы пройти по залу и извиниться перед хозяевами за ранний уход. Надеюсь, вы не броситесь рыдать, прощаясь?
- Не брошусь.
- Тогда, как только вы будете готовы, скажите мне. Мы выйдем отсюда и отправимся домой.