III. Бодрствование. Кровь и Рябина

Погода наконец-то начинает становиться не такой отвратительной. Дожди отступили, освободив место для легкой прохлады и пасмурного неба, и в этом сером, рассеянном свете листва на деревьях стала казаться еще зеленее, чем она была. Я люблю такую погоду – не холодно и не жарко, можно одеть шорты, но сверху все равно останется любимая толстовка.
Сегодня мне особенно тяжело вставать. Это состояние измученного разума, исцарапанного нутра; состояние, когда у тебя болят все кости, но физические нагрузки тут не при чем. Я начала внутреннюю революцию, вышла на улицы своего сознания с двустволкой – нет, с Парабеллумом. Будем надеяться, это действительно мне поможет.
-Солнышко, ты не опоздаешь в школу? – мама заботливо трогает меня за плечо, я накрываю голову одеялом:
-Пожалуйста, мам. Еще немного. Я сегодня нехорошо себя чувствую.
-Ты не заболела? – голос становится чуть строже, в душном сумраке под одеялом я закатываю глаза. Матери.
-Ммм…
-Давай завтракать, я не собираюсь отпускать тебя голодной. Ты итак тощая, это вредно для здоровья, - я получаю мягкий шлепок по спине и недовольно охаю. Дверь комнаты запирается, я откидываю одеяло и сажусь на краю постели. Вытянуть ноги, потянуться, прогнуться, чтоб косточки затрещали. Хорошо-о-о. Я включаю ноутбук, подсоединяю колонки, выбираю песню, которая придаст мне сил на утро. Улыбаюсь. То, что нужно!
Coming out of my cage
And I've been doing just fine
Gotta gotta be down
Because I want it all…
Я добавляю звук, зажмурив глаза от удовольствия. Обожаю «Mr.Brightside» группы The Killers – хороший пример того, как весело спеть грустную песню. Снимаю футболку, швыряю через всю комнату. Прыгаю на кровать, натягиваю черные хлопковые гольфы выше колен. Кутаюсь в уютный пуловер крупной вязки. Смотрю на себя в зеркале, затем поднимаю пуловер и с сомнением разглядываю фигуру, поворачиваясь то передом, то задом. И вовсе я не уродина, а фигура у меня даже лучше, чем у этой рыжей крысы Велес. Я растираю щеки, покрасневшие от внезапного подъема сил, бросаю взгляд на часы. Семь тридцать!
-Мама я не успеваю позавтракать! – кричу я из коридора, ожесточенно расчесывая волосы.
-Как это – «не успею»?
Голос мамы не сулит ничего хорошего, и я зажмуриваюсь в ожидании первого шквала лекций на тему анорексии, вкусных блинов и голодных детей в Африке. Тишина. Открываю глаза и вижу маму на пороге кухни, свирепую и несомненно опасную.
-Мамочка, уже семь тридцать, и я совсем не успеваю, - извиняющимся тоном тараторю я, собирая волосы на заколке черной заколкой-крабом, - Первый урок – литература, и мне бы совсем не хотелось опаздывать. Училка мне голову снесет!
-Я сама тебе голову снесу, если еще раз ты посмеешь уйти голодной, - ворчит мама, но я уже чувствую, как она сдается. Нежно обнимаю ее и улыбаюсь над ее плечом:
-Я тебя тоже люблю. До вечера, мам.
Я бегу по улице, шлепая ногами в кедах по лужам, не успевшим высохнуть со вчерашнего вечера. Когда-нибудь я начну приходить вовремя? Нет. Когда-нибудь я высплюсь? Смешная какая. Я бегу так быстро, что мне кажется, будто мои ноги совсем не касаются земли. На пешеходном переходе бросаюсь прямо под колеса синей Тойоты; водитель отчаянно сигналит, а его пассажир, лысый мужчина в возрасте, высовывается из окна:
-Слепая что ли, корова?
Я подтягиваю сумку на плече и, стиснув зубы, ускоряюсь. Уже скоро. Только пробежать через школьный двор, взлететь на холм и…
-Привет, торопыга, - слышу я знакомый голос. Ноги резко тормозят сами собой, и я хватаюсь за железную опору качелей. Конечно, это Артем, собственной персоной. Сидит на ободранной скамеечке и потягивает сигарету, рядом с ним – скрипка в чехле. Артем пускает колечки дыма и с любопытством смотрит на меня:
-Где пожар?
-Я опаздываю на урок… - запыхавшись, произношу я, хватаясь на бок. Как же колит, будто у меня внутри поселилась стая беспокойных ежей. Артем небрежно поднимает рукав, смотрит на черные спортивные часы:
-Уже восемь. Ты уже опоздала, к чему спешить?
Артем отодвигает скрипку и хлопает по деревянной поверхности. Я недоверчиво кошусь на пузыри краски и вспоминаю про свою темную юбку: представляю, на что она будет похожа после таких посиделок. «Дорогая Юбка,  у тебя зеленая перхоть». Но он ждет, смотрит прямо в глаза и вызывающе улыбается.
-Понимаешь, я еще рассчитываю написать ЕГЭ на высший балл в следующем году, - язвительно отвечаю я, вытирая рукавом пуловера лоб, - И рассчитываю на пристойное будущее, нежели игры на скрипке в переходе…
Артем ухмыляется:
-Да я как бы тоже не ради копеек это делаю. У меня папаша – богатенький Буратино. Конечно, он живет сейчас с какой-то блонди-с-третьим-размером, но перед тем, как свернуть налево, он обеспечил своих  жену и детей всем, что нужно.
-Например? – я возмущенно вскидываю брови. Какая низость – подкупить прежде любимых людей, откупиться от своей ошибки. Артем разводит руками:
-Квартиру, например, купил. И каждый месяц перечисляет на мамину карточку приличную сумму. Мы живем втроем: я, мама и Саша, моя сестра. И неплохо живем.
Артем усмехается и выпускает сигаретный дым из ноздрей. Как отвратительно. Я тыкаю пальцем на запястье противоположной руки, Артем смотрит на часы:
-Восемь часов десять минут. Тебе лучше поторопиться.
Я закатываю глаза и устало плетусь по травяному холму к школе, чувствуя затылком его нахальный взгляд.
***
Если бы уроки литературы проходили в окуренной благовониями и заполненной подушками комнатке, класс бы получал гораздо больше удовольствия от полутора часов лекций, рассеянно думаю я. Инна Владиславовна, стильная женщина сорока лет, совершенно не умеет преподавать, а посему просто сухо излагает подготовленный материал. Изредка кто-то просыпается, чтобы немножко подискутировать с ней по поводу того или иного произведения, но в большинстве своем здесь всегда тихо. Гипнос в юбке, да и только. Я обвожу взглядом своих одноклассников. Кто-то спит, кто-то играет в крестики-нолики в учебной тетради. Несговорцев рисует очередную несмешную карикатуру на Инну Владиславовну, и я уже знаю, что она будет пошлой – будто бы в шестнадцать лет больше думать не о чем. Володина смотрит в окно осоловелыми глазами, зрачки превратились в две черные точки от бледного света. Я пытаюсь сосредоточиться на теме урока, что-то записываю, но… Бесполезно, да. Взгляд не фокусируется на строгом лице учительницы. Господи, что мы там проходим? Смотрю на записанную тему. «Преступление и наказание», конечно. Я же читала эту книгу.
-Главный герой сам себе создает тюремную камеру, в собственной голове, - вещает Инна Владиславовна, растягивая слова, - И через все произведение тя-я-я…(глаза моего соседа по парте окончательно закрываются) нется этот след внутренней борьбы, саморазруше-е-ения и…
-А по-моему, Раскольников – просто неудачник, - тихо говорю я, но мои слова в спящей аудитории звучат, как выстрел. Учительница смотрит на меня тяжелым взглядом. Велес подпихивает сонную подружку и кивает на меня. Но я смотрю только в карие глаза оппонента.
-Я считаю, что Родион – неудачник, - повторяю я., - Он беден. Он жалок. И он решает, что старушка-процентщица заслуживает того, чтобы умереть. Убийство ради мародерства, так? Ведь не просто же так он решил ее пристукнуть.  Этакий Робин Гуд, решивший, что «десятки семейств, спасенных от нищеты, от разложения, от гибели» стоят того, чтобы прикончить  «ничтожную, злую старушонку».
Инна Владиславовна хватается за ручку и начинает крутить ее в руках. Жест паники. Я чувствую, как все смотрят на меня.
-Лисицкая, главный герой поступал из лучших побуждений…
-Все мы поступаем из лучших побуждений, ведь так?  Матери читают дневники своих дочерей, надеясь восполнить свои пробелы в знаниях о собственном ребенке. Отцы запирают детей дома. Люди сворачивают горы, превращая их в карьеры, вырубают леса, строя на их месте новые отели и торговые центры. Когда нас ловят за руку, мы кричим: «Я хотел, чтоб было лучше!». На самом деле это похоже на исповедь в католическом храме: сказал пару слов и думаешь, что все твои грязные делишки отныне прощены.
В классе тишина, Инна Владиславовна обескураженно трет глаза, размазывая косметику по щекам:
-Может, в какой-то степени… Может быть… Вы правы… Но все же… Давайте не будем забывать…Что… Господи помилуй! – она видит свое отражение в зеркальце на учительском столе  вскакивает, прижимая к груди сумку, где, вне всякого сомнения, лежат заветные влажные салфетки. Она выглядит так, будто очень много выпила или плакала. Ну, или и то, и то.
-Записываем домашнее задание: дочитать книгу! – визгливо произносит учительница, выскакивая из класса. Я сажусь, неспешно складываю тетрадь и учебник в сумку, оглядываю класс. Группа девочек под предводительством Велес презрительно хихикают, глядя на меня, но одна смотрит очень внимательно. Как же, Алиса Холодных, еще один изгой. Увидев, что я перехватила ее взгляд, Алиса опускает глаза и продолжает собирать бумажки и тетради.
Что ж, на физкультуру. Я вздыхаю. Как же я не люблю этот урок. Вся элита класса женского пола козыряет своей фигурой, как может – микроскопические топики и шортики, узкие лосины, маечки, -  а мужская половина обливает друг друга водой из бутылок и бездумно швыряются тяжелыми мячами. Обычно я просто сижу на скамеечке в своей спортивно форме и жду звонка, чувствуя себя отвратительно изолированной. Да уж, лучше не придумаешь.
***
Школьная раздевалка явно не знает ремонта с тысяча девятьсот лохматых. Бело – зеленые стены изрядно пообтрепались, то тут, то там – пузыри краски. Кафельный коричневый пол разбит и здесь легко споткнуться и сломать шею, особенно таким неуклюжим людям, как я. На железной стойке с крючками – богатырский слой краски, слезшей в кое-каких местах, отчего эти проплешины похожи на древесные годичные кольца. Я захожу в тесное душное помещение, занимаю крайний крючок, стараясь не смотреть в сторону переодевающихся одноклассниц. Черные штаны, бирюзовая майка. Русые волосы стянуть на затылке в гибрид пучка и конского хвоста. В чахлом зеркальце на стене вижу ухмыляющиеся лица девушек. Дряни. Ищут повод, чтобы укусить.
-Эй, Лисицкая, на показ мод собираешься? – слышу насмешливый голос Жуковой.
-Костюмчик-то ничего, - хмыкает Велес, остальные угодливо хихикают. Снова ловлю на себе взгляд Алисы, которая неуверенно жмется в сторонке, сгибая то левую голую ногу, то правую. Ей явно неуютно в шортах, особенно среди этого курятника. Отпустив еще пару шуточек, толпа вываливается в спортзал, я спокойно завязываю шнурки.
-Неужели тебе не обидно? – слышу робкий голос рядом. Алиса села справа от меня, неуверенно отводя глаза.
-Не понимаю, о чем ты, - холодно отвечаю я. Мне совсем не хочется разливаться затюканным соловьем на тему аутсайдеров, собственного выбора, тупых девочек. Алиса краснеет, смуглые щеки вспыхивают румянцем:
-Они тебя шпыняют уже так много лет. А я в вашем классе всего два года. Но ты почему терпишь все… Все это? Ты же можешь поставить их на место.
Я внимательно смотрю на нее. Почему-то, я никогда не присматривалась к ней, наверное, это все из-за пропасти, что я сама вырыла вокруг себя – я никогда не смотрю людям в лицо. У нее удивительные глаза, как в той песне – «цвета виски» -  в обрамлении густых, черных ресниц. Копна черных волос, смуглая чистая кожа. Фигура не идеальная – она низенькая, ножки полноватые, но в целом лучше, чем у многих одноклассниц. Я невольно улыбаюсь:
-Алиса, в твоей жизни всегда будет много дерьмовых людей. Неужели стоит тратить силы на всех и каждого? Это как река – ты можешь бороться с ее течением или просто плыть по нему. Понимаешь?
Алиса кивает, смущается и молчит. Мы вдвоем слушаем перекличку в зале, свисток учителя, стук баскетбольного мяча о деревянный пол.  Топот ног, смех, крики.  Вздыхаю и встаю со скамейки:
-Ты идешь? Анна Анатольевна сожрет с потрохами, если мы просидим здесь весь урок.
…В зале отвратительно пахнет пылью, носками и потом. Одноклассники выпендриваются, бросая мяч в кольцо на дальней половине зала, хохочут и стреляют глазами в сторону девочек, качающих пресс на пухлых потертых матах. Маша Кудлатых, толстая девочка по прозвищу «Ватрушка», краснеет, потеет, дует щеки, пытаясь поднять туловище. Сила гравитации сильнее.
-Давай, Маруся! – подбадривает ее худенькая Эля, - Сделай хоть десять раз, на троечку!
Коленями она стоит на ступнях товарки, руками стискивает голени. В глазах пляшут смешливые огоньки: вот ведь корова. Девочки позади пыхтящей толстушки хихикают и обмениваются довольными взглядами.
-П…Пять! – выдыхает Маша, зажмурив глаза. Я наблюдаю за ее усилиями и благодарю Бога за отличный метаболизм, коим он меня наградил. Мама постоянно журит меня за то, что я тощая, однако, она не видит, как каждый вечер тайком на кухне я поливаю кусок батона майонезом.
Все маты рядом с несчастной Машей опустели, и я ложусь на ближайшее свободное место. Алиса держит мне колени, я смотрю на учительницу. Анна Анатольевна бросает взгляд на секундомер и коротко кивает. Я стискиваю зубы и начинаю поднимать торс, жалея в душе одноклассницу-толстушку рядом.
-Десять! – выдыхает Маша, падая на мат и со стоном стискивая живот. Я продолжаю подниматься, закрыв глаза. Мышцы живота ноют от резких движений, голова начинает кружиться.
-Стоп! – учительница вытаскивает ручку из-за уха и записывает результаты. – Велес, Жукова, Дронова, Лисицкая, Вороных, Крушинина, Володина, Беспалых – хорошо.  Кудлатых – пересдача во вторник, иначе будет еще один долг на следующий год. Холодных – сдашь вместе с Марией, сейчас мы начинаем другие упражнения.
Пронзительно взвизгивает свисток, класс строится на волейбол. Я привычно стараюсь улизнуть к скамеечке – какой от меня прок на игре? Я боюсь мяча, что делает меня выгодной «дырой» для другой команды, так как броски приходятся именно на меня. Я засовываю наушник в левое ухо, включаю первую попавшуюся песню и с удовлетворением наблюдаю за игрой. За кого мне болеть? Вон за тех, там Алиса. Черт, правда, там еще и Жукова…
-А почему ты снова тут сидишь? – Анна Анатольевна присаживается рядом, доброжелательно глядя на меня. Смешная. На вид ей лет двадцать пять – самый возраст, когда ты уже взрослый, но можешь позволить себе побыть ребенком. Каштановые волосы аккуратно собраны в две шишки на голове, на шее – модный чокер из черной лески. Зеленый шуршащий костюм и морщинки в уголках глаз, не вяжущиеся с детской улыбкой. Я виновато улыбаюсь, незаметно выдергивая наушник:
-Я не очень-то умею играть. По-моему, без меня там только лучше.
Учительница качает головой, ищет мою фамилию в журнале. У нее тонкие пальцы, хрупкие и длинные, не созданные для угрожающе стучащих об пол мячей и пахнущих железом гантелей.
-Лисицкая, ты очень много пропускаешь. У тебя проблемы со здоровьем?
-Скорее, с головой, - бормочу я, отводя взгляд. Анна Анатольевна вежливо вскидывает брови, но уводит разговор в другое русло:
-А плавать ты умеешь?
Качаю головой.
-Баскетбол? Короткие дистанции? Что-нибудь? – не сдается физкультурница, и мне ее немного жаль. Кажется, ее борьба за здоровый  образ жизни для каждого только что дала трещину.
-Я умею крепко спать. Но за это не дают медалей, - грустно отвечаю я. Учительница разражается звенящим смехом, чистым, как родник. Кажется, она решила, что это шутка…
-Иди хотя бы мяч в кольцо побросай, - говорит она мне, глядя на часы, - Скоро уже звонок. Я же не могу поставить тебе оценку за хороший сон, верно?
Я принимаю пыльный баскетбольный мяч и плетусь к дальнему кольцу, висящему кривовато от постоянных ударов в щит. Неужели она думает, что я попаду? Детский чокер, детская прическа, детская наивность. Я вяло бросаю, мяч даже не долетает до кольца. Еще, еще…
-Одиннадцать – восемь! – кричит Анна Анатольевна, пронзительно свистнув, - игра до пятнадцати!
Я безуспешно бросаю несчастный мяч, чувствуя за спиной движения одноклассников. Они натыкаются на меня, недовольно цокают языками и раздраженно вздыхают. Я целюсь в кольцо, зажмуриваюсь, надеясь не попасть никому в голове. Руки отрываются от мяча…
Один удар сердца, один резкий выдох и несколько событий. Громкий вскрик, удар мяча по деревянному полу. Чей-то хохот, гадкий смешок, озадаченные вопросы. Я открываю глаза и в ужасе вижу Велес, застывшую под моим кольцом с прижатой ладонью к левой половине лица. Ее правый глаз горит ненавистью и болью, вокруг подружки – кто-то прикрывает рот в попытке спрятать улыбку, кто-то таращится на меня.
-Лисицкая! – визжит жертва моего мяча, - Ты что, совсем из ума выжила?
-Прости, я… - Я ошарашенно смотрю, как она убирает руку от щеки. Кожа покраснела, на глазу потеки туши от несдерживаемых слез боли.
-Я тебя на куски порву! – кричит Марина, и в этот момент она растеряла всю свою популярную красоту – она больше похожа на гарпию со скрюченными пальцами, безостановочно скребущими воздух. Ее сдерживают Жукова и Вороных, Велес визжит, а я застыла в паре шагов от нее с виноватым и ошарашенным видом. Вот ведь неудачница.
-Марина, пойдем, умоешься… - успокаивающе говорит Дронова, вытирая слезы подружке рукавом олимпийки. Я отхожу в сторону, пропуская толпу сочувствующих девиц. Алиса растерянно смотрит на меня, в руках – мяч, который она поймала в тот самый момент, как я зарядила своей сопернице по физии.
-После школы я тебя отделаю! – кричит Марина, исчезая в дверях зала, - Вот увидишь!
Занавес. Словно объявляя антракт, звенит школьный звонок.
***
Говорят, что «школота»  - всего лишь глупый народец, не интересующийся ничем кроме компьютера и глупых фильмов. Мол, все школьники только и делают, что гогочут над очередными отрыжками соцсетей, снимают себя на камеру с вытянутой руки и постоянно щебечут о каких-то квазимудростях, понятных только им. Кажется, люди, говорящие это, никогда не учились в школе или просто впали в кому в тот момент, как переступили порог школы в первый раз, а очнулись уже на вручении диплома. Все, что окружает меня день ото дня в этих стенах – модель вселенной, еще пока только макет, стоящий на столе Создателя. Все здесь является пародией на Великую и Ужасную взрослую жизнь – здесь есть свои шишки и свои неудачники, свои традиции и негласные правила. Не покажешь себя, не поставишь на место тех, кто тебя окружает – затопчут. Съедят. Уничтожат. Конечно, не в прямом смысле. Но это будет значить только одно – ты провалился на «пробной» вселенной, первый отведенный шанс стать кем-то ты спустил в унитаз.
Последний урок. Я долго собираю сумку, гораздо дольше, чем обычно. Чувствую сладкий аромат пудры и персиков и уже знаю, от кого может так пахнуть. Униженная богиня класса в сопровождении своей  свиты. Велес останавливается, чтобы достать телефон из сумочки, и я мельком вижу ее лицо, пожелтевшее от толстого слоя пудры, впрочем, не скрывшего красноту от ушиба. Вот блин. Мне становится плохо от одной мысли, что со мной может сделать этот разъяренный табун, и я делаю то, что втаптывает меня в грязь еще сильнее – переступаю через собственную гордость и мчусь по параллельной лестнице к запасному выходу. Сколько школьников, все так мешаются! Кто-то смеется мне вслед, кто-то окликает по имени…
-Эй!
Я заворачиваю под лестницу, отпираю тяжелую дверь, и в нос мне ударяет острый запах сигарет и сырости. Черный ход, храм поклонения вонючим палочкам с табаком, место, где уединяются десятки школьников по всему учебному учреждению, чтобы предаться греху. Пол густо усыпан окурками, они же торчат и в стенных щелях, и в замочной скважине никогда не запираемой двери на улицу, и меж прутьев куцых метелок. Я прислоняюсь к стене, тяжело дыша. Сколько времени пройдет прежде, чем Марина и Свита поймут, что я убежала через черный ход? А сколько я тут еще собираюсь стоять? Я мотаю головой и делаю шаг в сторону открытой двери, как внезапно открывается вторая дверь, и в помещение залетает одна из верных подружек Марины, Крушинина Алина. Она останавливается так быстро, будто натолкнулась на невидимую стену. Я вздрагиваю – она же сдаст меня! Однако солдат вражеской армии только цокает языком и достает сигарету из мятой упаковки  «Bond».
-А, Лисицкая. Тебя там Маринка ищет, хочет из тебя себе варежки связать.
Я усмехаюсь, смотрю, как Алина собирает волосы в хвост. Алые губы сжимают нетронутую сигарету. Как странно выглядит девушка с сигаретой – я тысячу раз видела курящих девчонок, но никогда об этом не задумывалась. Подобное зрелище – обезьяна в костюме. Или свинья в пинетках. Неестественно и неправильно. Однако я чувствую, что именно это мне сейчас и нужно. Алина прикуривает от дешевой зажигалки и затягивается, сигарета вспыхивает с приятным шуршанием. Красные всполохи похожи на крохотное извержение вулкана. Волны лавы, набегающие на белую степь…
-А у тебя еще есть?..
Алина вопросительно вскидывает брови и выдыхает дым уголком рта:
-Конечно, есть. А ты чего, тоже захотела?
Я робко киваю. Алина качает головой, достает еще одну сигарету и протягивает ее мне. Я, должно быть, очень комично смотрюсь с сигаретой в губах, потому что девушка криво улыбается:
-Боже, да это что, в первый раз у тебя, что ли? На, угостись, - в полумраке вспыхивает зажигалка, я вдыхаю в себя дым и чувствую неприятное стеснение в груди, точно легкие попытались сбежать куда-нибудь подальше от этого яда. Почти сразу я выдыхаю и закашливаюсь. Горло саднит, в груди – боль, голова кружится. Что в этом приятного? Однако я затягиваюсь еще раз, чтобы не казаться слабачкой. Алина смеется, выпуская дым в щербатый потолок:
-Самое время начать, да?
-Думаю, что уничтожить себя изнутри – не так болезненно, по сравнению с нападением Марины, - хрипло отвечаю я. Я жду-не дождусь, когда Алина уйдет, чтобы погасить сигарету. Боже, что за дрянь!
-Хм, - с сомнением произносит Алина, делает последнюю затяжку и втыкает сигарету в бетонную стену, - Ладно, бывай. Глаза береги, Марина только вчера нарастила ногти.
Я вымученно улыбаюсь, провожая ее взглядом. И, наконец, швыряю отраву в лужу под ногой. Легкие сжались в два маленьких комочка, горло горит. Я жадно вдыхаю немного влажный воздух с улицы и выхожу. Чему быть, того не миновать. И я не знаю, от чего меня тошнит сильнее – от первой в моей жизни сигареты или от страха перед разъярённым  полубожеством.
***
 Ох уж эта жизнь – еще вчера я побеждала свой страх в своем воспаленном сознании, а сейчас я трясусь перед какой-то самовлюбленной девчонкой. Несомненно, Велес ждет меня у палисадника, именно там, где я всегда прохожу по пути домой. Я не хочу прятаться, хочу принять неминуемое. Если я сбегу – я стану еще большим ничтожеством в классе, а ведь, казалось бы, куда еще хуже? Вдох-выдох. Я стараюсь сделать свой взгляд стальным и бесстрашным. Вон они. Велес стоит перед подружками, нервно оглядывается. В дневном свете желтое пятно на ее лице выглядит еще кошмарнее. Я злорадно улыбаюсь.
-Эй, Лисицкая! - Жукова спрыгивает с оградки, шумно жует жвачку и вздергивает подбородок, как бы говоря: «Ну что? Начнем?». Велес встречается со мной взглядом и слегка краснеет – все же, я застала ее врасплох, а ведь должно было быть наоборот. Девочки окружили меня и Марину, взяв нас в плотное кольцо – не прорвешься. Я чувствую кожей их взгляды, и пушок на руках встает дыбом.
-Так, давай разберемся… - начинаю я и получаю звонкую пощечину. Ай! Щека горит, я хватаюсь за нее, ошарашенно глядя на соперницу. Нижняя губа Марины подрагивает от злости, она снова поднимает руку, но я успеваю ее перехватить.
-Марина, да послушай ты! – я начинаю злиться не на шутку, - Если бы я могла направить тот мяч силой мысли, я бы уж точно позаботилась о том, чтобы он тебя добил. Что за детский сад?
-Сегодня вечером у меня встреча с важным мне человеком, - голос Велес звенит от обиды и ненависти, - Посмотри, что ты наделала своими кривыми руками!
Я внимательно оглядываю ее, стараясь смотреть глубже пудры. Под глазом налился синяк, который явно еще не расцвел во всю мощь. Щека припухла. Да, баскетбольные мячи тяжелые, а с такой подачи…
-Не вижу никаких изменений, - холодно произношу я. Рыжая бестия налетает на меня, оглушая шквалом ударов. Я отвечаю ей взаимной ненавистью, награждая ее пощечинами. Мы падаем в обнимку на землю, словно двое влюбленных, разве только можно увидеть влюбленных, выкрикивающих друг другу несусветную ругань. Моя рука выдернет клок рыжих волос – ее рука ударит мне в глаз. Женские драки беспощадны, и все вокруг меня превращается в боль – эти мельтешащие руки с острыми ногтями, эти горящие глаза. Марина бьет четко, словно хлыстом, и в какой-то момент я начинаю вскрикивать в такт ее ударам. Она  поднимается на ноги и пинает меня – живот, ребра, зад. Я слышу взволнованный ропот среди ее подружек, но голоса доносятся глухо, словно сквозь толщу воды.
-Марина, ты же убьешь ее!
-Велес, ну успокойся…
-Ну, это уже слишком…
Я предпринимаю попытку встать на колени и подняться, однако еще один удар в бок срубает меня окончательно. Какая боль! Что я сделала ей? Из-за такой глупости…
-Так, разошлись все… Убирайтесь, пошли вон!
Я скорее чувствую, чем вижу, как соперницу оттаскивает пара рук. Марина кричит от негодования, рвется в бой, но она уже в руках опешивших подруг, пытающихся утихомирить демоницу. Кто-то ласково трогает меня за плечо, пытается поднять. С колоссальным трудом я поднимаюсь на ноги, обхватываю за шею своего спасителя.
-Артем? – шепчу я. Да, это определенно он. Зеленые глаза гневно оглядывают потупившихся девушек.
-Что, хорошо вам стало? – его голос клокочет от злости, но звучит тихо, - Достойный девушки поступок, нечего сказать.
-Да что ты можешь знать? – с вызовом выдыхает Марина. Я с удовольствием отмечаю, что раскроила ей губу – впрочем, как и она мне. Один – один.
Артем презрительно хмыкает и поворачивается спиной к моим сконфуженным одноклассницам. В смущении мы идем молча. Минуем школьный двор, переходим дорогу на светофоре. Боль разъедает меня изнутри, и мне остается только надеяться, что ребра не сломаны. Артем усмехается и смотрит на меня:
-Варвар! Да ты та еще вояка, как я погляжу. У тебя до сих пор в руках волосы Маринки остались…
-Ты ее знаешь? – я брезгливо дергаю кистью, чтобы рыжие волоски отстали от потных пальцев. Артем немного отстраняется от меня, я убираю руку с его шеи.
-Ну… - он облизывает нижнюю губу, щурится, будто в солнечный день, - Скажем так, я имел несчастье узнать  ее ближе.
-Так вы встречались? – мне вдруг становится неприятно, будто я разговариваю с разведчиком вражеской стороны. Артем неопределенно пожимает плечом:
-Ну да, но дорожки разошлись в разные стороны. Она встречалась со мной только из финансовых соображений.
-Вот дрянь!
-Да!
Мы переглядываемся и смеемся. В груди расцветает боль, я едва успеваю скрыть гримасу, но Артем замечает ее:
-Так, Варь, идем ко мне. Я тебя все-таки напою чаем, как и хотел, да и ты умоешься.
-Нет, нет, нет, я не могу в таком виде к тебе идти! - я озадаченно думаю о его маме и сестре и об их реакции на побитую школьницу рядом с их сыном. Хорошенькое первое впечатление. Но Артем непреклонен, и его пальцы обхватывают мое запястье, как живой наручник.
-Послушай, либо ты идешь – либо я с тобой никогда не буду разговаривать. Я живу неподалеку. Ты боишься, что я тебя изнасилую? Больно ты мне нужна. Я же это от чистого сердца, а ты обо мне уже всякую дрянь собираешь.
Я вздыхаю и утираю рукавом пуловера разбитую губу. На бледно-зеленом узоре расплывается алый след, угрожающе темнеющий и запускающий корни в волокна. Мама меня убьет. Ведь она сама связала мне его.
-Хорошо, идем. Но если ты меня обидишь – тебе не поздоровится!
-И что ты сделаешь? Побьешь меня? – Артем смеется, качает головой, я хмуро выдергиваю руку из его пальцев.
Влажный воздух пахнет сиренью и мокрой землей, пышные кусты плотно обхватили переулок. Все-таки, весна и лето – самые прекрасные декораторы. В пышной растительности стыдливо прячутся полуразваленные дома, коих полно за городской площадью, незастекленные кованые балкончики мягко задрапированы вьюнком. Тротуары где-то хвастаются свеженьким асфальтом, где-то разбиты так, будто только вчера пережили войну, и среди тяжелых кусков робко зеленеют одуванчики и былинки. Я люблю этот город весной – он кажется мне кусочком древней цивилизации в объятиях природы. Мы сворачиваем на соседнюю улицу, Артем задумчиво шарит по карманам в поисках ключей. Домофон приветственно пищит, и я плетусь за своим спасителем вверх по крутым ступенькам.
-Мама на работе, а насчет сестры не знаю, - тихо говорит Артем, открывая дверь квартиры, - В любом случае, она не любит чужих – стесняется просто. Всегда торчит в своей комнате. Давай, заходи. Не стесняйся.
Я захожу в темный прохладный коридор, щелкаю выключателем. Изящные светильники на потолке вспыхивают, заливая пространство вокруг мягким бледным светом. Артем закрывает дверь, скидывает кроссовки, отодвигает их ногой в сторону:
-Обувная полочка слева от тебя. Туалет - в конце коридора и налево. Моя комната – вторая от входной двери. Я быстро, только найду что-нибудь из аптечки…
Я немного стесняюсь, быстро запихиваю пыльные кеды на решетчатую полочку и прохожу по коридору. На стенах полно фотографий в темных рамочках – Артем со своей мамой в Старбаксе,  Артем с сестрой на Красной Площади. Вот он на фоне Невы, а вот в лодке на каком-то прекрасном голубом озере, окруженном заснеженными горами. Он бьет веслом по воде, радостно смеется, такой счастливой в этом ореоле капель. Я невольно улыбаюсь, дотрагиваюсь пальцем до холодного стекла. На кухне гремят стаканы.
-Варя, ты где заблудилась? – Артем показывается из-за угла, - Давай в мою комнату, я скоро приду. Не стесняйся, говорю, чувствуй себя как дома.
Я вздыхаю – похоже, он очень любит командовать, этот Артем. Вторая комната от входа, я осторожно открываю дверь, и меня окутывает легкий запах сигарет и хвои. Это помещение  просто прекрасно – белые стены, темный деревянный пол. Широкая односпальная кровать с витыми спинкой, изголовьем и изножьем. Дубовый тяжелый стол, заваленный разным хламом, который может пригодиться человеку тогда, когда он сам этого не ожидает: мятые упаковки Ментос, коробочки с пастелью, окруженные созвездиями из разноцветных крошек, черные маркеры, перьевые и шариковые ручки, упаковки с яркими стикерами-напоминалками, маленькая копилка с трещиной на боку. На спящем ноутбуке – завал тетрадей и бумажек, несколько напоминалок приклеено на боковую сторону полочки стола: «взять талон к хирургу», «полить цветы», «покормить Фриду». Удивительно, как человек может быть аккуратен и небрежен одновременно. Он пишет, что ему нужно «отдать конспект по химии», но сам он этот конспект будет искать веками…
Я окидываю взглядом кадку с доморощенной елью, пальмой, и (нет, ну вы посмотрите!) рябиной. Хрупкий ствол изогнут, ветви касаются легких занавесок и изголовья кровати, резные листья ласково кивают на сквозняке. Никаких ковров, никаких лишних полок. На стене над кроватью – здоровенная ветвь дерева, выбеленная морем и солнцем – должно быть, плавник, привезенный из путешествия. Параллельная стена, у которой стоит письменный стол, вся заклеена плакатами и фотографиями. От пола до потолка, от окна и до двери – все закрыто разноцветными кусочками воспоминаний. Я медленно прохожу вдоль стены. Плакаты Placebo, All Time Low, Thousand Foot Krutch, Nirvana, The Beatles, символика Arctic Monkeys, Radiohead. Фотографии, снятые на полароид или просто распечатанные. Счастливые лица друзей, семьи, случайных знакомых, или же просто снимки красивых мелочей и пейзажей. Пара плакатов с Линдси Стирлинг.  Вся человеческая жизнь на одной стене.
-Ну как? – Артем запирает за собой дверь и открывает балкон. – Моя берлога. Мама хотела сделать ремонт, но я ей не позволил. Здесь все я сам выбирал – обои, пол, даже постельное белье.
Я улыбаюсь:
-Красиво… У меня комната далеко не такая уютная и богатая. Я даже завидую.
-Ну, так это же до поры до времени, так? – хозяин комнаты любовно укладывает чехол со скрипкой в шкаф, будто это новорожденный ребенок, - Окончишь школу, начнешь работать – отстроишь себе целый дворец. Довольствуйся тем, что есть – некоторые вообще живут в коробках от холодильника!
Артем пододвигает ко мне компьютерный стул, открывает флакончик с йодом и застывает, неуверенно разглядывая мое лицо:
-Ага-а-а… Тут лучше сначала мокрой тряпочкой пройтись. Ты вся в крови. Повезло, что эта безумная гадина не сломала тебе нос. А теперь не дергайся, я тебя приведу в порядок.
Я молча слежу за тем, как он смачивает ватку в минералке и бережно утирает кровь. Он действует ласково и трепетно, будто я его младшая сестричка, разбившая коленку. Кстати… Я опускаю взгляд на колени. Да, и они тоже разбиты.  Гольфы порваны и пропитаны кровью. Я закрываю глаза, позволив Артему протереть кусочком ваты веки.
-Теперь йод… Будет немного больно, - бормочет он, опрокидывая на чистую ватку коричневый пузырек. Так проходит несколько мучительных минут, пока Артем не отодвигается от меня.
-Все. Что я мог, я сделал. У тебя на левом глазу кровоподтек, приложи вот это… Вот.
Я закрываю глаз мешочком со льдом и ловлю на себе жалостливый взгляд.
-Как я выгляжу? – с тревогой спрашиваю я.
-Хреново, - Артем улыбается и сметает в корзину грязную вату. Ну, он хотя бы честен. Я смеюсь, но этот смех быстро перерастает в плач. Я рыдаю, по левой щеке бежит смесь ледяной воды и слез. Я оплакиваю каждый синяк и порез, каждый ушиб и каждый отголосок боли в теле. Да, мне больно, и я реву так, будто мне снова пять, и меня придавил детский велосипед. Меня не заботят ни красный нос, ни присутствие парня, ни промокший и грязный пуловер, не становящийся лучше от слезного полива. Артем терпеливо ждет, сидя на кровати, пока мои рыдания не перерастают в тихий стон.
-Господи, мне так стыдно, - с моих губ срывается охрипший голос вперемешку с икотой, и это звучит жалко, но Артем не улыбается. – Сижу тут у тебя, ору, пускаю сопли в три ручья… Наверное, я домой пойду…
-Слушай, все ты правильно делаешь. Нельзя терпеть, когда очень плохо, иначе потом будет еще хуже, - он задирает рукав, показывает мне ужасный шрам на внутренней стороне предплечья. Этот след давних страданий так страшно выглядит, что мои слезы разом высыхают.
-Семь лет, осколок бутылки, - палец Артема задумчиво скользит по белому шраму, - Тогда я со своими друзьями бегал по местному карьеру. Мы прыгали через небольшие рвы с производственным мусором – ну, знаешь, черепки всякие, железки. И я запнулся, когда перепрыгнул. Пропахал всем телом землю, а там все было усыпано стеклом и щебнем. И один из осколков, крепко сидящих в земле, мне распорол руку. Крови было… Ух. Я сидел на земле, кричал и плакал, просил о помощи, потому что почти терял сознание от боли и ужаса, но все мои «друзья» разбежались, напуганные, что их обвинят в недосмотре за мной. Остался только Мишка Мухин. Он помог мне дойти до дома и всю дорогу развлекал меня шутками и рассказами о том, как он когда-то сам сломал руку или разбил губу. Мы, к слову, до сих пор лучшие друзья. Видимо, такие моменты укрепляют дружбу.
Воцаряется тишина, нарушаемая только шумом машин с улицы да криками воробьев. Я обдумываю сказанное и погружаюсь в черную тоску – кто-нибудь когда-нибудь делал такое ради меня? Тащил меня на своей спине, подставлял плечо в минуты слабости? Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Артемом.
-Ты кажешься мне очень… - он смущенно замолкает.
-Жалкой? – я наклоняю голову набок, и взгляд зеленых глаз напротив смягчается.
-Одинокой, Варя. Одинокой. У тебя есть друзья? Подруги? Парень?
На каждое слово я мотаю головой. Глаза начинает щипать от грусти, и я опускаю припухшие веки. Кажется, Артем шокирован.
-Но так ведь не бывает! – он встает с кровати, подходит к рябине, стараясь не смотреть на меня, - У каждого должен быть друг! Ну хотя бы тот человек, который спасет тебя от стекол, кровопотери, депрессии, самого себя…
-Артем, у меня никого нет. У меня есть моя мама. А я есть у мамы. И это все, что мне нужно. Я видела, как плачут девочки после расставания с мальчиками. Как мальчики разбивают носы другим мальчикам за то, что те украли у них любовь. Как друзья, которые когда-то готовы были убить друг за друга, просто перестают здороваться на улице. Мне страшно. Я не хочу быть брошенной. Я просто не хочу… - я робко смотрю на него, ожидая ответ. Но Артем молчит. Я вздыхаю и прижимаю остатки льда к глазу.
И снова молчание. Я чувствую, что мне нужно что-то сказать,  но я не знаю, что. Шум улицы ласкает слух, и я вдруг понимаю, какая глупость – тишина. Тишины не существует, только если вы не оглохли, конечно же. Встань в комнате совершенно один и прислушайся – воздух на многие и многие километры пропитан звуками. Тихие голоса соседей, шум деревьев, свист ветра в оконных рамах. Шорох шин по асфальту, разговоры птиц. Бормотание воды в отопительных трубах. Ты можешь услышать даже собственный организм порой – как бьется сердце, как движется по паутине сосудов и вен кровь, как ворочается в желудке его содержимое, да даже как раздуваются легкие, вбирая в себя воздух. Тишину придумали только для того, чтобы не тратить время на прослушивание дыхания огромного мира вокруг и внутри.
Артем прикладывает ладонь к зеленому листу рябины, и это выглядит так, будто он взял за руку старого друга.
-Однажды осенью мы с отцом пошли в лес. Тогда родители еще были вместе, а Саша существовала только как эмбрион. Отец собирал грибы и учил меня: «Смотри, сына, – вот эти вот выпуклости на земле, как шишечки – грибы, только под листьями и землей. Их аккуратно копнешь – и гриб…».  Он никогда не ошибался, эти комочки всегда оказывались грибами, а мне попадались только земляные пустышки. Он всегда собирал для меня бруснику и костянику, а сам не съедал ни ягодки. Учил меня распознавать волчью ягоду и вороний глаз… И однажды в один из таких походов я заметил маленькую рябинку, красивую, всю в красных листьях и ягодах. Она стояла одна посреди просеки, и мне почему-то стало ее так жалко. Я уговаривал отца, чтобы он выкопал ее и принес домой, потому что мне не хотелось  ее бросать тут одну. Но отец отказался. Сказал, что это кощунство – как украсть из галереи картину, сославшись на то, что ей грустно висеть одной на стене. И мы ушли.
А через неделю у меня был день рождения. Конец сентября, золотая осень, я и думать забыл про рябинку. Весь день носился с Мишкой по детским делам: кидали камни в озеро на руднике, искали там же драгоценности – к слову, я нашел кусочек горного хрусталя, который позже подарил маме. Потом, уже вечером, я прибежал домой, зашел в свою комнату и увидел ее. Эту рябинку в наспех сколоченной кадке с лесной землей. Отец сказал: «Не жди, что здесь она будет такая же красивая, как и в лесу – здесь она невольница, косая и кривая, да и вообще может не пережить эту зиму. Но заботься о ней, если уж полюбил». И я заботился. Прочитал все об уходе за дикими растениями, выставлял ее на балкон на зиму, чтобы она сбрасывала листву, как у себя дома. Папа говорил, что она страшненькая, но для меня она – самая красивая рябина на свете.
Я завороженно слушаю его, проникаясь этой красивой маленькой историей. Артем поворачивается ко мне и улыбается:
-Думаю, тебе стоит выйти на больничный, если ты не хочешь освещать своим фонарем путь в школу по утрам. Уверен, что Марина так и сделает.
-Спасибо, Тём, - говорю я, поднимаясь со стула и закусывая губу, - Ты действительно очень мне помог.
-Чай! – Артем внезапно вздрагивает, будто его ударили, - Я же обещал чай! Может, по чашечке перед уходом? Ты извини, я не буду провожать тебя… Скоро мама придет, увидит, что меня нет дома – крику будет…
-Ты маменькин сынок? – я лукаво улыбаюсь – настолько лукаво, насколько это позволяет моя разбитая физиономия.
-Боже, нет! – Артем хохочет, - Просто я не хочу, чтобы она беспокоилась за меня. Я качаю головой:
-Пожалуй, я и чаю не хочу. Я очень устала… Да и взгляни на меня. Мне бы только лечь в теплой кроватке и помереть.
-Не все ли равно, где помирать? – Артем открывает входную дверь, впуская в квартиру запах сигаретного пепла и кошачьей мочи. Я поворачиваюсь к нему и напоследок смотрю в зеленые глаза.
И это единственный вопрос за долгое время, на который я не могу ответить.
***
Дневной город засыпает, просыпается вечерний. Оживают и дышат паром маленькие кофейни, бормочут изысканной музыкой рестораны, увитые плющом и гирляндами, переливаются огоньки в городском парке. Меняются даже прохожие – они снимают с себя пыльную робу длинного трудодня, легко улыбаются, смеются. Я улыбаюсь им в ответ, радуясь, что в сумерках не видно моих ран. Этот город так красив вечером, будто дама, собирающаяся на свидание – утонченный парфюм из тысячи цветущих деревьев, элегантное платье, украшенное бриллиантами огней. Но днем эта дама такая же, как все – деловая, серьезная, немного ненакрашенная…
Я иду, низко опустив голову, спотыкаясь от усталости. Какой тяжелый день. Меня еще ждет нагоняй от матери за испорченные вещи, грязную юбку… Я нерешительно останавливаюсь посреди тротуара. Ну, не ночевать же здесь, так? Неужели меня встревожил воображаемый гнев мамы? Нет, я смотрю в глотку длинного переулка, чернеющего на моем пути. Темно-то как. Я делаю шаг вперед и останавливаюсь. Пробежать? Страшно. Да и мало ли обо что можно споткнуться во мраке, разбить в третий раз за неделю мои несчастные колени… Я разворачиваюсь и плетусь в обход. Когда-нибудь я смогу пройти через переулок без страха.
Когда-нибудь, но не сейчас.