ВОВ - Дочкин оберег - 2

   «Ах, война, что ты, подлая, сделала…»

   С каждым вылетом Петров набирался мастерства бить фашистов.
Не знаю, сколько посбивал их, украшал ли самолёт победными звёздами. Но каждой дочерней клеточкой понимаю, что год такой жизни, год в небе с ежедневными вылетами, а то и по несколько раз в день, год перенапряжения нервам, битвы с такими же отчаянными по смелости парнями, но фашистами, год побеждать – это величайший подвиг, на который только способен человек. Думаю, что каждый, кто стал лётчиком, изначально имел уже характер героя.


   После сбитого самолёта, Артемий кричал: «Это вам, гады, за мою доченьку, растущую без меня, за детей и женщин, которых увозите в Германию, за землю, пропитанную кровью. Я ненавижу вас. За Родину! За голубые небеса и беленькие облака!" – Смотрел в небо, а видел глаза жены, кудрявые чёрные волосы, закрученные в узел на затылке. Гладя и прижимая голову любимой, чувствовал, как покалывали шпильки и вываливались, а волосы рассыпались, падая и свисая крупными волнами до пояса. Повторял слова её, как заклинание: "Все пули пролетят мимо меня! Спасибо, дорогая Шурочка!".


   «Ниночка, Ваш папа очень любил Вас! – писала после войны женщина из Харькова. Просил написать в письме, как берёг две урючины в кармане и перед полётом трогал их, как оберег, который сохранял ему жизнь».


   В одном из боёв карман разрезало, не задев тела на удивление, и одна урючинка упала. Артемий посмотрел вниз. «Может вырастит и станет деревцем в оранжевом платьице, как дочка, - подумал он. - Люди будут есть абрикосы и решать, как среди ям и канав могло появиться дерево, откуда, - это на поле-то страшных сражений, где земля изрыта снарядами и полита кровью?"

 

 Роковой день под Харьковом. Он был сбит. В кабине самолёта, перед встречей с фашистскими стервятниками, вспоминалась маленькая дочь, сидевшая на коленях при отъезде на фронт. Она всё время как птичка звонко щебетала: «Папа, папа, ты не уходи! Папа, папа, я тоже буду бить вшистав, возьми меня".


Он лежал на поле боя, накрытый парашютом от обжигающих солнечных лучей 
среди тысяч убитых. Иногда на минуту к нему возвращалось сознание, он пальцами перебирал лохмотья гимнастёрки, добирался до кармана, трогал оставшийся из двух дочкин оберег, и в стонах растворялся в небытие.