Я отвезу тебя домой. Глава 73. Отец мой! Вы живы!

В таверне было шумно. И Клементина с Клодин, заняв самый дальний от входа стол, переговаривались с большим трудом.
Чтобы слышать друг друга, им приходилось приподниматься, наваливаться грудью на столешницу, наклоняться ближе друг к другу. Они сидели напротив. Оберегали скамьи от посягательств новоприбывавших компаний.
Ждали Ноэми – подругу Клодин, горничную в доме губернатора д’Авогура. Та обещала сообщить им что-то важное, касающееся графа де Грасьен.

Чтобы объяснить, с чего вдруг какая-то Ноэми, - служанка в чужом доме, - проявляет интерес к незнакомому ей человеку, Клодин пришлось признаться в серьезном проступке: беспокоясь о своей госпоже, она время от времени делилась своим беспокойством с подругой. Рассказывала о графе де Грасьен. То ругала, то хвалила. В конце концов, остановилась на том, что граф де Грасьен – человек, хоть и вспыльчивый, но добрый. И если нет никакой гарантии, что госпожа ее будет с ним счастлива, то уж совершенно очевидно: случись с графом де Грасьен какая беда, та станет очень горевать.
- И с этих пор, - призналась Клодин, потупившись, - Ноэми прислушивалась к тому, о чем говорили в доме о господине де Грасьен. И иногда рассказывала мне.

- И что там о нем говорили? – спросила Клементина, стараясь, чтобы голос ее не звучал слишком строго.
В конце концов, она пришла сейчас в таверну, чтобы узнать то, что хотела сказать ей Ноэми. И не могла одновременно выслушивать сплетни и притворяться, что эти самые сплетни ее так уж сильно возмущают.
   Сегодня она не могла проявлять излишнюю щепетильность.

- До этого дня, - смущенно говорила Клодин, - не было ничего такого, о чем стоило бы упоминать. Господин д’Авогур - пока я служила ему, я и сама могла это видеть, - относится к графу де Грасьен с уважением. Да и с чего бы ему не уважать господина графа? Но с некоторых пор господин де Жерве стал очень влиять на мнение господина губернатора. А вы ведь сами знаете: как ни старайся, между своим и чужим – всегда выберешь своего.

*

Они ждали Ноэми уже больше двух часов. Опоздание девушки было понятно - какая служанка может знать, когда ее освободят от работы!
Но это ни в малейшей степени не делало положение самой Клементины хоть сколько-нибудь более простым.

- Господин сегодня будет в ярости, - тихо заметила Клодин, ежась.
Клементине тоже было не по себе. Она предупредила мужа о том, что выйдет с Клодин пройтись. Но не сказала, - да и как бы она могла об этом знать заранее? – что она так сильно задержится.
Еще некоторое время назад Клементина думала: хорошо, что Мариэтт без слов согласилась присмотреть за Вик. И даже обещала позаботиться о том, чтобы девочка вела себя тихо – чтобы господин не вспомнил раньше времени о том, что их, Клементины и Клодин, нет дома. 

Но теперь, когда уже миновало время обеда, нечего было и надеяться, что Филипп де Грасьен не заметит отсутствия жены – они всегда обедали вместе. Теперь Клементина могла рассчитывать только на его снисхождение.

*

Пока Клементина и Клодин ждали Ноэми, они проголодались окончательно.

Сначала они попросили принести им по стакану воды – от невыносимого жара, исходящего от очага, страшно хотелось пить.
Хозяйка таверны самолично отправилась исполнять просьбу. Набрала воды из колодца, находящегося на внутреннем дворе. Поставив перед женщинами два наполненных ледяной влагой стакана, спросила:
- Может быть, вы попробуете колбасы? У нас есть великолепная колбаса – острая, с мелким, белейшим, аппетитнейшим жирком. А гарниром к ней можно взять пюре из тыквы или яблок. А лучше всего – оба одновременно.
Они подумали и согласились.

К колбасе хозяйка предложила подать яблочной водки.
- Нет ничего лучше, будьте уверены, - сказала она. – Не будь так, я не стала бы настаивать.

Клементина от водки отказалась.
- Тогда вина, госпожа, - улыбнулась хозяйка таверны, наклоняясь, чтобы молодая женщина лучше ее слышала. – Есть прекрасное вино. Оно к этой колбасе - в самый раз!   

*

Ноэми явилась в таверну почти на три часа позже договоренного. Она выглядела усталой и тоже была голодна.
Так что Клементина заказала еще колбасы для девушек, и вина  - для всех.

Они говорили долго. Ноэми, гордая тем, что может быть полезна такой щедрой и красивой госпоже, шептала, склоняясь к сидевшей рядом Клементине.
Рассказывала, горячилась.
- Если бы даже я заранее не знала, как хорош этот ваш граф де Грасьен, я и тогда не смогла бы пройти мимо готовящейся несправедливости, - говорила она, отправляя в рот очередной кусок обжаренной с луком колбасы. – У этого военного губернатора такая отвратительная физиономия, что всякому должно быть понятно: то, что хорошо военному губернатору, то плохо остальным.

Если бы рассказанное Ноэми не было слишком серьезно, Клементина посмеялась бы надо этой забавной логикой молоденькой служанки.
Но теперь Клементине было не до смеха. Она слушала и думала: как хорошо, что Клодин так болтлива! Ведь именно благодаря этому они, - Филипп и она, - получили шанс избежать неприятностей. Даже, возможно, бед.
Ей не терпелось уже отправиться домой. Рассказать обо всем Филиппу. Он не будет очень уж сердиться, - надеялась Клементина. – Ведь она, действительно, узнала кое-что важное. Очень важное.
    
*
 
В таверне было жарко. Колбаса была необычайно вкусной и настолько же пряной! А вино - в самом деле, чудесным.
К тому моменту, когда они собрались расходиться по домам, неожиданно обнаружилось, что ноги едва держат их. Опьянение оставалось для них незаметным ровно до тех пор, пока они не поднялись из-за стола.

Почувствовал, как шатнулись им навстречу стены, девушки-служанки рассмеялись. Клементина же закусила от отчаяния губу:
- Чего вы смеетесь, глупые! Нам всем влетит сегодня, будьте уверены.


*

Когда, распрощавшись с Ноэми, они добрались, наконец, до дома, хмель, как казалось Клементине, уже почти совсем выветрился из головы. Поэтому она довольно уверенно стукнула несколько раз молоточком по двери. И была несколько обескуражена, заметив выражение лица отворившего им дверь Антуана.
Тот посторонился, пропуская госпожу в дом. Помог ей освободиться от плаща. Поцокал языком, покачал головой. Сказал:
- Поднимайтесь-ка в свою комнату, госпожа графиня. Я скажу господину графу, что вы вернулись и сразу легли спать, потому что не очень хорошо себя чувствовали.
- Мне надо поговорить с Филиппом, - сказала Клементина. – Он у себя?
- Господин в кабинете. Но я не советую вам, госпожа, - повторил еще раз Антуан. – Лучше уж вы поговорите с ним завтра.
- Мне надо срочно, - упрямо проговорила молодая женщина. И, отодвинув слугу, направилась наверх.

*

Дверь в кабинет была закрыта неплотно, и через небольшую щель в темный коридор проникала полоса бледного, вот-вот готового погаснуть, вечера, поддерживаемого чуть дрожащим светом расставленных по кабинету свечей.

Внутри беседовали двое.
Клементина замерла на пороге, прислушалась. Один голос принадлежал ее мужу. А второй… Расслышав знакомые нотки, плавную, мягкую речь, Клементина позабыла обо всем - распахнула дверь.
- Отец мой! – воскликнула счастливо. - Это вы?! Вы вернулись! С вами все в порядке!
 
Мужчины замолчали, обернулись в ее сторону. Пока Клементина быстрым шагом пересекала кабинет, они оба смотрели на нее. А она глядела только на одного из них. Глаз не могла отвести от худощавой фигуры, на этот раз облаченной в светское платье. Одежда делала мужчину почти неузнаваемым. Но неожиданное счастье, затопившее ее, одно давало ей безусловную уверенность, что она не ошиблась. Это был, в самом деле, он – отец д’Эмервиль. Он пришел. И он жив!

Споткнувшись обо что-то, Клементина едва не упала. Мужчина, протянув к ней руки, поймал ее в последний момент. Удержал, усадил в кресло.
Она смотрела на него не отрываясь.
- Отец мой, - шептала. – Как я рада видеть вас!
Он, вглядевшись в нее, спросил:
- Вы хорошо себя чувствуете?
- Да, - ответила она легко. – Только очень хочу пить.
Ей подали воды.

Дальнейшее происходило одновременно чрезвычайно быстро и невероятно медленно. У нее вдруг снова закружилась голова. Ей казалось, все вокруг двигаются нервно, прерывисто, угловато. То спешат, торопятся, не договаривают слов, не завершают движений. То вдруг плетутся, плывут, едва шевелятся. Одно хотелось удержать, замедлить. Другое – подтолкнуть, ускорить. Даже уничтожить – чтоб не было.

Клементина сидела в кресле, прижимала пальцы к вискам. Отец д’Эмервиль присел перед ней на корточки, взяв ее руки в свои, на мгновение прижал их к губам:
- Добрый вечер, госпожа де Грасьен, - произнес, улыбаясь.
Уже выпуская ее руки и поднимаясь, засмеялся, прошептал в самое ухо:
- Да вы пьяны, девочка моя! Совершенно пьяны!
Она хотела воспротивиться, но не успела. Он отступил, отдалился. Она видела одну его тень, силуэт, но продолжала ощущать исходящее от него тепло. И его взгляд! Там, где ее касался его взгляд, под кожей, закипала, и, кажется, начинала пузыриться кровь. 

Позади, чуть сбоку от Клементины что-то говорил Филипп - она осознавала слова как будто с запозданием.
 Он уже договорил и отсмеялся, а она все слышала его голос:

- Как вы сказали, Клементина? «Отец мой?» С чего вы взяли, что Жосс – священник? Какая нелепая мысль! Ах, да, Жосслен! Эта ваша тяга к маскарадам… Я совсем забыл о том, что моя жена видела вас только в этом вашем нелепом балахоне.

«В нелепом балахоне»…
Она смотрела на мужчину, стоявшего перед ней, вспоминала хижину в селении могавков, отца Менарда, самого д’Эмервиля в черной сутане – у столба пыток.
Перед ее глазами проносились картины, одна за другой.
«Я останусь с вами до конца».
«Делайте все, что от вас потребуют. Только живите!»
«Я отвезу вас домой, дитя мое!»

Смех Филиппа теперь низводил все, что она… они оба тогда пережили, до фарса.
И то, что и сам д’Эмервиль, стоявший теперь перед ней, тоже улыбался, делало этот фарс непереносимым. Ей хотелось кричать. Наверное, она даже сделала это, потому что худощавый мужчина вдруг посерьезнел, даже помрачнел.

Филипп еще договаривал – она слышала урывками:
- …перед вами, моя дорогая, лучший дипломат и самый большой хитрец Франции…
- …для него нет нерешаемых задач и непреодолимых препятствий…
- … он прибыл в Квебек уже две недели как… две недели, Жосс? или три? и вот, наконец…

Она вздрогнула, когда, не отводя взгляда от ее лица, лже-священник вдруг произнес резко:
- Замолчите, Филипп. Довольно.

*

Когда Филипп наклонился к ней, ей вдруг стало трудно дышать. Он застил ей свет, стеснял ее. Клементине захотелось отодвинуться, отстраниться. Она едва не оттолкнула его в возмущении, что он слишком приблизился к ней.
Но Филипп и сам отшатнулся. Воскликнул уже ранее ею слышанное:
- Боже мой, Клементина! Вы пьяны?

Слова – все те же. Только от тех, первых, слов, вышептанных отцом д’Эмервилем, ей хотелось лишь легкомысленно протестовать. От этих – веяло холодом. Казалось, что она, Клементина, наступила в какую-то отвратительную болотную жижу. И она даже шевельнула ногой, как будто старалась высвободиться, очиститься, стряхнуть со своих туфелек грязь.

Поняв, как глупо это выглядит, она рассмеялась. Потом заплакала. Потом заговорила – быстро и нескладно. У нее болели связки – как будто она долго кричала. И слышала она почему-то все издалека, нечетко.

Они смотрели на нее с сожалением.
Это чертово сожаление. Как пощечина. Ей было больно и обидно. Она хотела подняться и уйти, но не смогла.
Тогда отец д’Эмервиль, вдруг снова ставший отчетливо-реальным, наклонился к ней. Погладил ее по волосам. Сказал, дыханием согревая ей висок:
- Все будет хорошо. Не плачьте.
 А ей хотелось спросить – разве она плачет? Она только не хочет больше туда, где холодно.