Никогда не смотри через левое плечо. Часть первая
Эта история не имеет своего географического адреса не Земле. Как не имеет она национального окраса или каких-либо указаний на определенное государство, город или улицу. Потому что произойти она могла бы в любом государстве, где существует масса людей, именуемая размытым понятием «средний класс». А когда интересы, доходы устремления и прочие детали, отличающие нас от животных, усреднены, то усредняются и другие признаки. Неизменным остается только язык, но для нас с вами сейчас существует один язык общения – русский. Когда этот роман переведут на другие языки, его точно так же станут читать усредненные читатели других стран. И разве из-за этого они изменятся? Так что остановимся на том, что средний класс не имеет различий, и история эта могла произойти как в России, так и в Англии. Или в любой другой европейской стране, где человек имеет право на собственные взгляды и собственные мысли, но упорно отказывается и от того, и от другого в пользу коллективного сознания. Только одно право кажется ему необходимым – право на собственное жилье. Все остальное, как считает он, поэзия и сотрясение воздуха.
Наверное, по этой самой причине каждая средняя семья в первую очередь мечтает о собственном доме, а уж потом… об автомобиле, другом доме и третьем… Но, не станем заглядывать в такую даль.
В тот день Леонид Карми (в последствии мы будем называть его просто Ленни, как звала его жена) пришел домой в приподнятом настроении.
– Друзья, – закричал он с порога, подразумевая под этим словом свою жену Александру, которую все называли просто Алекс, несовершеннолетнего сына Филиппа и дочь Магги, пребывающую в счастливом возрасте младенца, у которого еще не прорезались зубы. – Друзья, товарищи, дорогие и близкие…
Вообще-то, так уж кричать необходимости не было, потому что съемная квартира состояла всего из двух комнат и кухни, и от порога просматривалась насквозь.
– Друзья, – снова начал отец семейства.
– Да, па, – отозвался Филипп, не отрывая глаз от монитора. – Что случилось, па?
Из спальни высунулась Алекс.
– Елизавета Карми скончалась, – торжественно объявил Лени. – Почила в бозе!
– Какое горе, – ответила Алекс, и уголки ее рта поползли вниз. – А кто такая эта Елизавета Карми?
– Да, горе, – счастливым голосом ответил ее муж. – Она сестра моего деда. Я, правда, думал, что ее уже давно нет в живых. Но ошибался. Скончалась на девяносто восьмом году жизни. Хотя дело не в этом… Понимаете, друзья, бабка была богата, богата сказочно. Вот, я получил письмо от ее душеприказчика, – он помахал в воздухе конвертом, – и завтра мы все едем на похороны. Радость-то… то есть да, горе… Невосполнимая утрата.
– А где она жила? – поинтересовался Фил без всякого энтузиазма. – Если далеко, то, может, не поедем ни на какие похороны?
– Жила она в Барнеби, в своем доме. Кажется, это у моря. Но я уточню. И еще – мы единственные ее родственники, так что ехать необходимо.
– Ну, пааа…– взвыл отпрыск, – какое мне дело до старухи, которую даже ты не знал.
– Да, – подтвердила Алекс, – мне и надеть нечего.
– Можно подумать, что у тебя мало черных платьев, – огрызнулся муж.
Черные платья всегда были в семье поводом для раздоров. Леонид желал видеть жену в ярких, блестящих одеждах, а она упорно покупала себе наряды черного или серого цвета, лишь изредка позволяя цветную деталь какого-нибудь тусклого невыразительного оттенка. Когда-то кто-то ей сказал, что такие цвета называются «благородными». Да уж, очень благородно – нацепить черное платье и повязать шею шарфиком цвета… «козявок из носа», как однажды сын охарактеризовал какой-то бантик на ее платье. В точку. В глубине души отец был с ним абсолютно согласен.
– Ленни, – сказала Алекс, – но как мы поедем? Это ужасно далеко.
– Поездом, как все нормальные люди. Выдержите несколько часов, не умрете. Отвези Магги к матери, и давай собираться. Кто знает, что ждет нас за поворотом, – пропел он. – Иногда это судьба.
И как оказалось, он был прав. Судьба, действительно, любит преподносить сюрпризы, и никто не знает, сколько их в ее рукаве.
На кладбище они чуть не опоздали. После мучительных шести часов, проведенных в поезде на жестких скамейках, им еще пришлось выстоять очередь на такси, и потом голодными и запыленными ехать прямо на кладбище. Ни на что другое времени просто не оставалось.
Городок Барнеби насчитывал пару тысяч жителей, то есть был обычным захолустьем. Скопище низеньких домиков словно стекало вниз с пологой горы прямо к самому морю и у подножия образовывало запруду в виде фешенебельного района, где проживали лучшие люди города. Ведь давно уже принято лучшими считать самых богатых. Расположить кладбище выше города было очень плохой идеей, потому что во время дождей целые потоки бежали вниз по улицам, принося в своей мутной воде частицы бывших жителей славного Барнеби. Уже несколько лет как было открыто новое кладбище в стороне от города, а старое решено было закрыть. Но как видно, бабушка Елизавета пользовалась большим уважением властей, если персонально для нее было отведено место наверху. Разболтанный «Форд» натужно рычал, поднимаясь в гору. А семейство Карми с отвращением рассматривало полупустые улицы городка, которые становились все более убогими.
– Противный город, – подытожила Алекс.
– Да уж, – ответил муж. – Не хотел бы я здесь жить. Хотя, с другой стороны – море рядом. Почему они не развивают туризм?
– Берег плохой, – вступил в разговор водитель. – Одни камни. Приличные пляжи в трех километрах. А тут… только любители дикой природы. Считайте, что это заповедник. А такие вещи ни пользы не приносят, ни денег.
– Печально, – пробормотал Ленни, считавший себя великим экономистом.
С такими невеселыми думами они и добрались до места.
День, как специально, выдался пасмурный. Все небо заволокло какой-то желтоватой мутью, совсем не похожей на тучи, и все вокруг казалось стертым, словно на старинной фотографии, что лишь усиливало усталость и сонливость.
И сейчас, стоя у разверстой могилы, они не могли думать ни о торжественности момента, ни об усопшей, лица которой так и не увидели, потому что к их появлению гроб уже прикрыли крышкой. Хотя сам гроб вызвал у Фила мимолетный интерес. Это был, наверное, шедевр гробовщицкого искусства: темно-коричневая полированная домовина, увитая розами – белыми и красными. Фил так и не понял, из чего же они сделаны, а подойти поближе постеснялся. Цветы выглядели твердыми и блестящими, словно выполненными из тончайшего фарфора. Когда-то он видел такое в музее, но там была посуда, к которой страшно было бы прикоснуться, недаром же все эти чашечки стояли за стеклом и назывались «экспонаты». Но чтобы гроб отделывать такой дороговизной, нужно быть сумасшедшим или безумно богатым, что в понимании Фила было одно и то же. Он многого еще не понимал с высоты своих двенадцати лет, но вот чувство прекрасного было доступно ему больше, чем всем остальным членам семейства Карми. Ведь недаром же он проводил столько времени в Интернете. Вы думаете, что он там беседовал с идиотами? Как бы не так. Фил крутился на одном-единственном форуме – форуме искусствоведов, и был горд этой тайной, о которой не знали родители. А в мессенджере, где он намного увеличил свой возраст и поставил фото бородатого соседа по лестничной клетке, он беседовал с умными мужами, которые даже и не догадывались, что имеют дело всего лишь с мальчишкой. Фил страшно гордился своим двойным существованием – реальным, где он был, по его представлению, пустым местом, учеником седьмого класса, и виртуальным, где старательно лепил свой будущий образ, с которым твердо намеревался слиться воедино во взрослой жизни. Ничего предосудительного в этих мечтах не было, но он почему-то не желал делиться ими даже с отцом. Двойственность его натуры иногда принимала странные формы, и он был уверен, что родители могли бы принять картины великих живописцев за порнографию. По крайней мере, Фил очень этого опасался. В его возрасте это было естественно – считать родителей дураками.
Стоя возле могилы, он крутил головой, рассматривая надгробные камни и статуи ангелов, но отойти не решался. А с каким удовольствием он бы прогулялся по этому старому кладбищу! Наверное, за деревьями могли бы быть и склепы? Он сокрушался, что семейство Карми не имеет своего склепа, а значит, не имеет и долгой истории, или история эта совсем не интересна. «Можно быть очень богатым, но не представлять никакой ценности для истории, – сокрушенно думал он, – и даже не иметь склепа». Словно не бывает склепов, принадлежащих неблагородным семействам, не оставившим в истории никакого следа. Создание склепа в наше время дело лишь денег и фантазии, но предки семьи Карми склепов не строили, а бабушка Елизавета не обладала необходимой фантазией, чтобы восполнить этот пробел.
Возле могилы стояло несколько человек в трауре. Ленни решил, что это родственники, которых он никогда не видел. Какой-то представительный старик произнес скупую речь, и могильщики с явным облегчением начали опускать гроб в могилу. Делали они это как-то небрежно и неуважительно, и когда оставалось лишь несколько сантиметров до дна, отпустили веревки. Присутствующие услышали удар ящика о дно. Представительный дед сказал еще несколько слов и первым кинул горсть земли. За ним потянулись и остальные. Ни одной слезинки, лишь скука и желание оказаться как можно дальше от этого места. Нет, определенно, родственники не могли бы себя так вести. Не означало ли это, что кроме Ленни, Алекс и Фила, на кладбище не было ни одного родственника? А возможно, таковых и не существовало в природе. Тут только Ленни понял, что не позвонил отцу и не сообщил ему о смерти тетки. Впрочем, даже если бы Леонид Карми и сделал это, его отец вряд ли бы что-нибудь понял. В последние годы он страдал прогрессирующей формой болезни Альцгеймера.
– Здравствуйте, и примите мои соболезнования, – произнес кто-то над ухом Ленни.
Карми поднял глаза. Рядом с ним стоял все-тот же старик, который только что говорил речь.
– Спасибо, – ответил Ленни, пытаясь понять, кем может этот человек приходиться семейству Карми. – Значит, вы…
– Эрнест Краузе, нотариус, – не дав договорить, перебил его незнакомец. – Я являюсь душеприказчиком Елизаветы Карми. Прошу вас всех следовать за мной, чтобы выслушать последнюю волю покойной.
Он церемонно поклонился, и, не дожидаясь ответных поклонов, направился к выходу. Семья Карми обреченно потянулась за ним.
– Надеюсь, у него есть автомобиль, – пробурчал Фил. – Ноги болят.
Автомобиль стоял у ворот. Это был потрепанный «субару» серого цвета. Фил был разочарован, но не подал виду. Сейчас он был готов ехать хоть на разбитой телеге, запряженной хромоногим ослом.
Старый дом оказался совсем не той деревянной хижиной, какая представлялась Ленни. Это был добротный каменный дом в три этажа, с колоннами и широким каменным же крыльцом. Конечно, не замок, но название «особняк» ему бы вполне пристало. Вероятно, когда-то он был белым, но порыжел от дождей и старости. Облупленные стены затянул дикий виноград, решетки в окнах поржавели, но все равно радовали глаз изящным кружевным рисунком. Все это Ленни успел заметить, пока они шли по короткой дорожке от ворот к входу в дом. Дорожка была выложена неровными белыми камнями, в трещинах зеленел мох. Филиппу казалось, что эти камни, такие же древние как бабушка Елизавета, укоризненно смотрят на него слепыми глазами, словно морщинистые лица неопрятных старух. Краузе провел их через просторный, но мрачный холл в боковую комнату, оказавшуюся библиотекой. Там уже сидели две женщины в трауре. Увидев вошедших, они как по команде открыли рты и одновременно кивнули, что, как видно, должно было означать приветствие. Алекс со свойственной женщинам проницательностью сразу поняла, что это слуги, заметив их красные шершавые руки и робость, сквозившую в каждом движении, как у всех людей, попавших в необычную для них обстановку. Скорее всего, они тысячи раз заходили в эту комнату, но никогда еще им не приходилось праздно сидеть на стульях. Алекс и сама чувствовала себя неуютно в этих хоромах, и неловко присела на краешек свободного стула с зеленой обивкой. Ленни и Фил облюбовали двухместный диван у стены.
Убедившись, что все расселись, Краузе подошел к письменному столу и придал лицу торжественное выражение:
– Итак, – начал он, обращаясь к Ленни, – вы, конечно, знаете, что ваша бабушка была очень богатой женщиной. Трижды она выходила замуж за очень состоятельных людей и трижды оставалась вдовой. На настоящий момент ее состояние достигло полумиллиарда в денежных знаках, деньги находятся на ее счету в Банке Ройал. Кроме этого, существует вот этот дом, который оценен….
Посыпались цифры. Краузе дотошно перечислял все сокровища, которые смогла прибрать к рукам покойная. Одинокая старушка оказалась крезом среди родственников, но при этом никто никогда об этом не догадывался. Больше того, Ленни хоть и знал о существовании сестры деда, но был уверен, что умерла она много лет тому назад, и очень удивился, получив известие о ее кончине. Теперь же бабка приобретала не только реальные черты, но черты весьма весомые в денежном эквиваленте. Алекс только удивленно поглядывала на него, но молчала, не желая перебивать сухую речь нотариуса. Зато Фил, казалось, трепетно внимал каждому слову. «Вот бы она завещала все это нам, – думал он. – Уж тогда бы я смог покупать все лицензионные игры, какие только душа бы захотела». А душа его просила многого. Каждый день появлялось что-то новое, в магазинах просто глаза разбегались. Но вечно он слышал одно и то же: «Получишь на день рождения. Денег нет». Деньги всегда были только у того, кому они и нужны-то не были. Вот зачем, например, столько денег этой бабке? Что она с ними делала? Заказала фарфоровый гроб?
– Анна Торн, домоправительница, – нотариус кивнул в сторону женщины постарше, и Фил тут же перевел на нее взгляд, – получает в свое полное владение флигель из двух комнат, а также ежегодное пособие на его содержание. Элен Бауман, горничная, – кивок в сторону младшей, – наследует коралловое ожерелье, серебряный браслет с бирюзой и золотое траурное кольцо с ониксом.
Краузе почтительно указал на палисандровую шкатулку, стоящую на столе:
– Это все ваше, Элен. Вы ведь проработали всего полгода.
Потом сообщалось, сколько жертвуется на Барнебский собачий приют. Все как обычно. Елизавета Карми не отличалась оригинальностью. Так уж принято, что богатые обязательно завещают что-то собачьим приютам. Но она пошла дальше, завещав сумму, в два раза меньшую, государственной школе, когда-то выстроенной на ее деньги.
Наконец нотариус перешел к последней и самой волнующей части завещания:
– Все остальное движимое и недвижимое имущество, акции и деньги, находящиеся на банковских счетах, завещаю своему внучатому племяннику Леониду Карми. Подписываю это завещание в трезвом уме и твердой памяти. Такова моя воля. Елизавета Карми.
– Аминь! – взвыл в полной тишине осчастливленный Филипп и тут же испуганно зажал рот обеими руками.
Но Алекс даже не бросила на него строгого взгляда. Она сидела, словно придавленная всей этой кучей денег, и только испуганно смотрела на нотариуса, который уже сбросил с себя налет официальности и о чем-то беседовал с Анной Торн. Ленни тоже был ошеломлен таким поворотом. Только вчера он узнал о наличии древней родственницы, а сегодня вдруг стал миллионером. Они переглянулись и вдруг засияли радостными улыбками, уставившись друг на друга влюбленными глазами.
– Так не бывает, – прошептала Алекс. – Мне это снится?
– Нет, – покачал головой Ленни. – Это наяву. Мы теперь богаты.
Но тут легкая тень как предчувствие пробежала по его лицу.
– Главное, чтобы мы были счастливы, – добавил он, словно опасаясь спугнуть фортуну, – как были счастливы до этого.
Алекс подошла к слугам.
– Надеюсь, вы останетесь в этом доме? – робко спросила она Анну и Элен. – Я никогда не… не жила в таком большом доме.
– Ну, конечно, я-то останусь. Куда же мне теперь из собственного дома? – произнесла с достоинством Анна. – Вот и у меня теперь есть собственность. А Элен – как захочет.
– Наверное, нужно будет еще нанять няньку и кухарку, – продолжала Алекс. – Или кухарка есть?
– Нету. У вашей бабушки слуги не задерживались. Одних конюхов сменилось на моей памяти штук десять. Просыпаешься утром, а он уж и расчет взял.
– Конюхов? – удивилась Алекс.
– Для ухода за лошадьми. Раньше-то много лошадей держали, а сейчас только две и остались. Госпожа состарилась и перестала кататься верхом. И автомобили есть в гараже. Но я, правда, не разбираюсь в них. Вы сами водите?
Алекс только пожала плечами. Машины у них не было, и водить она так и не выучилась. Правда, у Ленни были права. Наверное, теперь их придется обновлять и как-то подтверждать.
– Теперь можете осмотреть дом и все вверенное вам имущество, – объявил нотариус. – На обед я не останусь, спасибо. Вынужден вас покинуть.
Он кивнул и вышел из комнаты на негнущихся артритных ногах.
Обе служанки тоже удалились, пробормотав что-то насчет обеда. Фил радостно вскочил с дивана и закружился по комнате, исполняя какой-то варварский танец радости.
– Мы будем здесь жить? – кричал он. – Это все наше? А своя комната у меня будет? Давайте все-все осмотрим прямо сейчас.
– Ты пока побегай по дому, – милостиво разрешил отец. – После обеда нужно собираться домой. Поезд ждать не будет.
– Опять поезд? – скривился Фил. – У нас же теперь есть автомобиль.
– Мы даже не видели его. И скажи на милость, кто его поведет? Так что возвращаемся так же, как и приехали. Сколько еще будет возни со всем этим… Оформление, переезд. Готовься к трудовым будням, сын.
Фил умчался, словно маленький вихрь, дающий волю своей радости на просторах океана.
– Пойдем и мы? Взглянем хоть одним глазком, – умоляюще прошептала Алекс. – Это должно быть очень интересно.
Жилых этажей было два. В первом располагались кухня, гостиная, столовая, библиотека, кабинет и странная комнатка с обитыми выцветшим сиреневым шелком стенами. На втором – были спальни и комнаты для гостей. Всего семь комнат по обеим сторонам длинного коридора. К одной – самой большой – примыкала гардеробная с огромным зеркалом и вместительными стенными шкафами. Скрипучая деревянная лестница вела на третий этаж, но дверь оказалась запертой.
– Потом попросим ключи и все осмотрим, – решила Алекс. – А теперь обедать, и домой.
Обед оказался шикарным. Фил, получив на десерт огромную порцию шоколадного мороженого, почувствовал себя абсолютно счастливым. Алекс, захватив чашку кофе, отправилась в кухню в надежде получить разъяснения из первых рук. А именно, прямо из рук Анны.
– Изумительный ухоженный дом, – начала она издалека, желая немного польстить домоправительнице. – Все так и блестит. А что это там за комната рядом с гостиной?
– Это которая? – тут же отозвалась словоохотливая Анна. – Лиловенькая, шелковая?
– Угу…
– Это курительная. Мужья госпожи Елизаветы все сплошь курили, вот и сделали специальную комнатку с системой вентиляции. Ваш-то курит? Вот и ему комната пригодится. Оттуда только мебель вынесли несколько лет назад. Ну да, она на третьем этаже. Снесем вниз, коли понадобится. А то и новую купите…
– Там заперто…
– Заперто, – согласилась Анна. – А чего ж не запереть? Мебель там старая и всякое барахло. Дому этому много лет, еще до рождения вашей бабушки был построен. И хозяев сменилось много. Вот и устроили наверху что-то вроде склада. Ведь, согласитесь, места полно, зачем же еще целый этаж? И, между прочим, оттуда есть лестница на чердак. Чердак здесь просторный и тоже завален всякой ерундой. Да сами потом все увидите. А старушка одна жила, и, почитай, никто ее не навещал. Вот и внук объявился только на похоронах.
Алекс улыбнулась:
– Мы даже не знали о ее существовании. Бабушка никогда не была знакома с внуком. Ленни ведь двоюродный внук. Это же дальняя родня. А что, своих детей у нее не было?
– Не было, – подтвердила Анна. – Мужья вот умирали все. А детей она не хотела. Кто их поймет, этих богачек…
Анна осеклась, решив, что сказала лишнее. Но, уверившись, что Александра не приняла последние слова на свой счет, успокоилась.
– И я говорю, денег много, а детей Бог не дал.
– И что же, друзей у нее тоже никаких не было?
– Почему же, были. Только пережила она всех. Шутка ли, девяносто семь лет? Не каждый дотянет, ой не каждый, – вздохнула Анна, наливая себе кофе. – Я в этом доме служу уже двадцать с лишним лет. Когда пришла, она еще крепкая была, хотя давно уже не юная. Только вот в последние годы сдала сильно. Правда, к морю выезжала иногда. Очень покойница море любила. Говорила, что сил ей прибавляет. Должно быть, и прибавляло – столько-то лет прожить! И все в трезвой памяти. Поедет к морю, посидит в тенечке и домой. А в город уже никогда не выбиралась. Я думаю, – Анна понизила голос, – старушка стеснялась своего возраста. И к ней никто не приезжал, кроме этого Краузе. Да, и еще один человек часто наведывался, видный такой мужчина, яркий. Цыган не цыган, но очень похож. Хотя выправка у него благородная, движется как граф какой-то или принц. Вот они вечерами вдвоем все в карты играли. Или разговаривали.
– Может, это был какой-то родственник? – осторожно спросила Алекс, вдруг представив череду судов из-за наследства. – Где он теперь? Как его имя?
– Имя у него иностранное. На наш лад вроде как Иван, но звучало по-другому. Живет тут неподалеку. Тоже нелюдим, видно, на этом и сошлись.
– А о чем они говорили? – забеспокоилась Алекс. – Может, в разговоре что-то мелькало?
– Говорили они о странных вещах. Мне и не понять. Все философия какая-то, писатели вроде… нет, не вспомню. А про родство разговоров не было. Нет, не родственник, а кто таков, не знаю. Но красавец – этого не отнять. Да вы же его сегодня на кладбище видели… Хотя нет, он почти сразу же ушел. Еще и гроб не закрывали, как ушел. Да не переживайте, не родственник. Знакомый, друг. Может, и лицо какое официальное, кто его знает.
Алекс взглянула на часы:
– Пора, – сказала она. – Поезд на сегодня последний. Опоздаем – придется ночевать.
– А чего торопиться? – удивилась Анна. – Вон сыну позвоню, он вас отвезет. Не знает еще, что мать теперь домовладелица, – добавила она с гордостью. – Он у меня образованный. Госпоже Елизавете спасибо. Сама она все его учение оплатила. Теперь он доктор. А вы пока отдохните после обеда, нельзя на полный желудок-то мчаться. Сейчас и позвоню. Раньше поезда будете на месте.
Алекс была согласна. Она с ужасом представляла себе шестичасовую поездку. У нее и так уже ломило все тело и клонило в сон. Тяжелый выдался денек, хоть и приятный.
– А переезжать когда надумали? – поинтересовалась Анна.
– Сначала нужно оформить счета на мужа, – зевая, пояснила Алекс. – Потом сделать здесь небольшой ремонт. И еще, – добавила она осторожно, – найти няньку, нанять шофера, кухарку. Приготовить детскую. У нас ведь еще есть маленькая дочка.
– Хлопот полон рот, – заключила Анна. – Хотя по мне, все это можно было бы сделать уже на месте. Обслугу я вам найду. Значит, переедете не раньше чем через пару месяцев? Съезжу в город в строительную контору. Только ведь ремонт тоже придется делать под вашим присмотром. Там – цвет подобрать, обои.
– Будем наведываться по очереди…
Фил обследовал второй этаж. Ему позарез нужно было выбрать комнату для себя. И он ее нашел. Едва переступив порог, он понял, что комната создана для него. Белые занавеси, оттеняющие бледно-голубой тон стен, и огромное панно, изображающее море, рвущееся ввысь темными волнами в белых барашках прямо к низкому, в сиреневых тучах небу. Фил даже сначала подумал, что это большая фотография, но, подойдя ближе, увидел, что картина написана красками прямо на стене. «Гениально», – пробормотал мальчик. В комнате почти не оказалось мебели, лишней мебели. Была узкая кровать под голубым покрывалом, письменный стол с двумя ящиками и стенной шкаф.
В ящиках было пусто, если не считать листа бумаги, который Фил с любопытством вытащил на свет. «Добро пожаловать домой», – было написано на пожелтевшем листке старомодным почерком. Наверное, эти слова написаны задолго до его рождения, а может быть, еще до рождения бабушки Елизаветы. А комната, скорее всего, предназначалась для гостей. Ведь могло так быть, чтобы в гости приехал мальчик лет двенадцати и остался ночевать в доме. Вот для такого мальчика, вероятно, и оборудовали эту комнату.
«А теперь этот мальчик будет здесь жить!» – вслух сказал Филипп и испугался собственного голоса. Так странно он прозвучал, словно много лет в этой комнате не раздавалось ни слова. Ему вдруг захотелось распахнуть окно, чтобы шум деревьев и пение птиц разрезали густое, как пудинг, молчание. И он было двинулся к окну, как почувствовал за спиной чье-то присутствие. Словно кто-то внезапно вошел и будто бы смотрит ему прямо в затылок тяжелым взглядом. Не агрессивным, а скорее любопытным, словно желает спросить: «А кто это к нам пожаловал?» Противное ощущение длилось долю секунды, парализовав волю и пробудив страх, грозящий перейти в панический ужас. Фил задержал дыхание, будто шум выходящего из легких воздуха мог быть услышан и расценен как своеволие. Своеволие – почему-то это слово первое пришло на ум, а следом пришло понимание своей слабости перед первопричиной страха. И в тоже время не было уверенности в существовании этой первопричины. Где-то далеко в доме хлопнула дверь, и оцепенение мигом прошло.
Мальчик резко развернулся всем телом, но, как и ожидал, никого не увидел. «Нервы», – сказала бы ма. Фил перевел дыхание. Ну, если так будет продолжаться, то он скоро станет нервным, как девчонка.
Снизу раздался голос Ленни:
– Машина пришла! Всем на выход! Фил, куда ты пропал?
– Иду! Уже иду, – откликнулся сын, сбегая по скрипучей деревянной лестнице.
Все страхи разом вылетели из головы, уступая место безудержной радости: «Никакого поезда! Мы едем на автомобиле. Ура!»
Шины мягко скользили по ровному шоссе, мотор работал почти бесшумно. Лишь на небольших подъемах и спусках машина слегка покачивалась, не давая забыть, что она движется с большой скоростью, а вместе с ней движутся и четыре человека, комфортно расположившиеся в ее чреве. Алекс дремала на заднем сидении, прислонив голову к мягкому кожаному выступу спинки. Ленни вел с сыном Анны бесконечный разговор о каких-то подрядчиках и стройматериалах. Ничего интересного! Странно было подумать, что этот рослый человек с рыжими усами может быть чьим-то сыном. То есть, конечно, Фил понимал, что все люди на земле – это чьи-то дети. Но никак не мог связать маленькую чернявую Анну с этим великаном. Его звали Арчибальд, и такое вычурное имя совсем уж не вязалось с грубыми чертами лица и простонародным выговором. Вначале Фил хотел принять участие в разговоре и, может быть, рассказать о том странном ощущении, которое он испытал в голубой комнате, но потом передумал. Хорошо же он будет выглядеть, если все начнут смеяться. Больше всего на свете он боялся показаться смешным. И так ему постоянно твердят, что он еще маленький, но звание маленького труса вынести он бы не смог. «Потом разберусь сам, – думал он. – Все непонятное часто оказывается простой ерундой. Важно только понять, что это». Он устроился поудобнее, и сам не заметил, как задремал.
2.
Элен Бауман услышала, как хлопнула входная дверь, и дом затих, словно уставший великан, прошедший десятки километров на больных подагрических ногах. Элен постоянно сравнивала предметы с живыми существами. Началось это в детстве, когда она вдруг поняла, что все вещи имеют душу, и их назначение не только служить человеку, а и следить за ним. Трудно, наверное, жить, постоянно чувствуя на себе взгляды и не имея возможности остаться с самим собою наедине. Элен была твердо уверена, что такое невозможно. Даже в совсем пустой комнате смотрят стены, а ты при этом еще находишься в брюхе дома – живого существа.
Она научилась различать желания предметов, видеть их обиды. Например, статуэтка дельфина, задвинутая за часы, была обижена, и нужно было выпросить прощение для того, чтобы злые мысли дельфина не материализовались и не принесли вред людям. И она целыми днями разговаривала с вещами – чистила их, успокаивала, натирала мебель, мыла пол. Стремление задобрить всех и вся провоцировало навязчивое стремление к чистоте. В доме все вещи должны иметь равные права, и ее мучило постоянное чувство несправедливости, восполнить которое она не могла. Одна только мысль о том, что весь вещественный мир переживает из-за всеобщей человеческой несправедливости к нему, разрывала ей сердце, подтачивая и без того слабое здоровье.
Родители долго не замечали пограничного состояния дочери, пока однажды ночью не услышали громкий голос, доносящийся из ее спальни. Элен беседовала с кем-то, спорила, и ее голос звучал то гневно, то ободряюще. Они застали ее, сидящей на краешке кровати в ночной рубашке. Глаза девочки были открыты, и она продолжала говорить, не замечая, что в комнате кто-то есть. Она обращалась к стулу, и просила прощения за то, что ей приходится садиться на него, продавливая сиденье.
– Навязчивое состояние, – констатировал психиатр и грустно покачал головой. – Боюсь, что болезнь уже приняла хроническую форму, а это прямая дорога к шизофрении.
Он еще долго качал головой, цокал языком, а потом выписал рецепт.
– Но я испробовал бы еще один прием, – добавил он сокрушенно. – Девочка, ты знаешь, что не мы должны служить вещам, а вещи нам?
Элен посмотрела ему прямо в глаза и промолчала.
– Повтори, – настаивал психиатр, – не мы должны, а они…
Он повернулся к матери:
– Пусть она говорит эту фразу вслух каждое утро и каждый вечер. Пусть прочувствует ее и поймет.
Наверное, этот врач был не слишком хорошим специалистом. Элен послушно повторяла фразу на протяжении многих лет, и ее отношение к вещам существенно изменилось. Однажды она поняла смысл этой фразы: конечно, удовлетворенные и счастливые вещи должны служить человеку хотя бы из благодарности. И служба их должна заключаться в том, чтобы принять в себя часть человеческой души и сохранить ее в себе. А потом, когда человек умрет, вещи должны отдать эту душу в пространство, чтобы она вновь материализовалась. Таким образом можно обрести бессмертие. Но из всего вышесказанного опять же проистекало, что вещи нужно ублажать, не обижать и всячески им служить. В общем, предложение психиатра отнюдь не вылечило Элен, но добавило к ее болезни еще один нюанс. Теперь она постоянно беседовала с каким-нибудь предметом типа пресс-папье, нудно и подробно пересказывая ему моменты своей жизни.
Если бы Элен родилась в семье дикарей-язычников, то она бы считалась чуть ли не богом. Но здесь, среди христиан и атеистов, среди образованных и не очень, но цивилизованных людей, она могла бы стать изгоем, если бы только решилась поведать о своих видениях и мыслях.
Так в полусне и фантазиях она добрела до порога своего тридцатилетия, которое ознаменовалось еще двумя подарками злокозненной судьбы: у Элен нашли хроническую форму лейкемии, и она с удивлением обнаружила, что ей не на что жить. Пока она беседовала со стенами и унитазами, родители один за другим отправились на тот свет. Отец не пережил острого отравления грибами, а мать попала под колеса грузовика, груженного мясными консервами.
Крохотного пособия по инвалидности ни на что не хватало, а скромная сумма, обнаруженная на семейном счету, таяла, как сахар в кипятке. Элен решила найти работу. Болезнь развивалась медленно, и если не считать слабости по утрам и предрасположенности к синякам, чувствовала она себя неплохо. Увидев однажды объявление о том, что в частный дом требуется горничная, Элен не раздумывала ни минуты.
Конечно же, ее приняли. Как можно было не принять такую аккуратную работницу, всей душой преданную своему делу. А то, что она была предана чистоте всей душой, мы уже знаем. Можно сказать больше: ничего другого в ее душе и не было.
Итак, она очутилась в этом загадочном доме, где не задерживались слуги. Уходили, бросали едва начатую работу. Но она продержалась полгода и надеялась, что останется работать до того самого дня, когда ее тело уже не сможет бороться с болезнью, и тогда она тихо умрет, чтобы возродиться потом при помощи придуманного ею хитрого плана. Возродиться силами благодарных предметов.
Все было бы хорошо, только дом этот казался странным, словно у него было больше глаз, чем надо. Элен знала немного домов, но в них никогда не было такой назойливости, как в этом. Стены этого дома и вещи, находившиеся в нем, не просто просили ее внимания, они требовали его, грозя карами за неповиновение. Госпожа Елизавета и та требовала меньше, хотя была придирчивой особой. Иногда, глядя в бледное лицо горничной, она говорила:
– Не убивайся ты так, Элен. Отдохни. Силы нужно копить. Если ты завтра заболеешь – лучше будет?
Легко сказать «отдохни». А как тут отдыхать, когда дом только и требует: «Работай, работай!» И Элен работала до помутнения в глазах, до сердечной боли, но прекратить работу и передохнуть она не могла.
Хлопнула входная дверь, и послышались частые шаги. В кухню заглянула Анна.
– Уехали, – отдуваясь, произнесла она. – Ну и денек.
– Они вроде хорошие люди, – заметила Элен.
– Не избалованы роскошью, потому и хорошие. Посмотрим, какими станут. Многим деньги в голову ударяли – такими самодурами становились, что только держись. А бежать куда? Бежать-то и некуда. Хозяйка, пусть земля ей будет пухом, все сделала, чтобы привязать меня к дому. Оговорила, что и флигель продать не могу, только бросить и уйти. И денег на жизнь не отписала – работай, мол, Анна, если желаешь и домом владеть, и кушать как человек. Не было покоя при ее жизни, не будет и после смерти. Подневольные мы с тобой. Хотя ты-то можешь уйти, а мне никак. Хоть бы и черти стали владельцами этого дома, а я все при них буду.
Анна лукавила. После двадцати лет безупречной службы у нее были сбережения. К тому же сын звал ее жить к себе в новый, только что отстроенный дом. Но она имела тайну, которую никому не открыла бы даже в день Страшного суда. Поэтому и убеждала теперь всех и каждого, что идти ей некуда, и она вынуждена выполнять волю покойной хозяйки.
– Мне тоже некуда идти, – простодушно ответила Элен.
Домоправительница окинула ее подозрительным взглядом:
– Это еще почему?
– А зачем куда-то идти, когда мне и здесь нравится? – ответила Элен вопросом на вопрос. – Не гонят же. Так для чего же срываться с места и что-то искать? Я ведь работаю на дом, а не на хозяев. Хозяева пусть себе меняются, лишь бы не гнали и зарплату вовремя платили.
– И то верно, – настороженно согласилась Анна, не очень-то удовлетворенная таким ответом, и внимательно всмотрелась в лицо горничной – не хитрит ли? Но, не заметив и тени лжи, успокоилась.
– Пойду я, – сказала она, помолчав, – устала, сил нет никаких. Ты тут прибери в кухне и вымой посуду. Потом запри двери и ложись. Или лучше запри сразу, как уйду. Мало ли кто тут бродит по ночам. Спать здесь пока одна будешь, уж очень мне хочется переночевать в собственном доме.
Элен проводила ее до самой двери и дважды повернула ключ в замке. Затем подумала и задвинула засов. А после все то же самое проделала с дверью черного хода, проверила все окна и даже к старому кошачьему лазу придвинула тумбочку. Теперь ни человек, ни зверь не смогли бы попасть внутрь. Но все равно она чувствовала себя неспокойно, потому что впервые за все время службы она осталась одна на ночь в пустом доме. Да еще и в день похорон.
Вернувшись в кухню, она поразилась густой, почти звенящей тишине и долго не решалась открыть воду, чтобы не нарушать мрачного молчания дома. Конечно, тарелки можно было просто сунуть в посудомоечную машину, но Элен твердо знала, что ручное мытье, во-первых, чище, а во-вторых, разве она могла доверить душу тарелок этой сварливой машине? Такое поведение было бы кощунственным. К электрическим приборам она имела особое отношение, граничащее с враждой. Их душу съедало электричество. А что такое предмет без души как не порождение дьявола? Странным образом сплетались в этой голове религия и мистика.
Поэтому Элен отвернула кран, капнула на губку моющее средство и с наслаждением взбила пахнущую лавандой пену. Она испытывала почти физическое удовольствие, видя, как под ее руками грязные тарелки вновь становятся ослепительно белыми, впитавшими запах чистоты и расточающими благодарность и Элен, и всему миру.
За спиной что-то хрустнуло, и этот звук грязной лапой вырвал ее из мира грез. Она молниеносно закрутила кран и одним прыжком оказалась у двери. Но в наступившей тишине не слышалось никаких других звуков, а дом казался таким же пустым и одиноким, как пять минут назад.
Элен перевела дыхание и на цыпочках вернулась к раковине, приоткрыв воду ровно настолько, чтобы на тарелки стекала тоненькая, не создающая шума струйка.
Какое-то время она работала молча, прислушиваясь к воде, которая, ударяясь о фарфор, издавала звенящий тонкий звук. Возможно, никто другой и не обратил бы на этот звук никакого внимания, но Элен слышала в нем слова и фразы, мысленно отвечая на них и сопровождая ритуал легким покачиванием головы.
Она уже и думать забыла о треске, что так напугал ее несколько минут назад, как вдруг шум повторился снова. Она замерла, не решаясь обернуться. И вновь заскрипели половицы, словно кто-то осторожно шел по деревянному полу кухни прямо к ней. Сзади? Нет, слева… Не убирая тарелку из-под водяной струи, Элен медленно повернула голову влево и посмотрела через плечо.
Тарелка со звоном выскользнула из рук, разбившись о дно металлической раковины, а Элен, подобно подбитой летучей мыши, раскинула руки и медленно опустилась на пол, потеряв сознание.
Когда она открыла глаза, то еще некоторое время не могла понять, где находится. Электрическая лампочка с матовым абажуром светила прямо в глаза, вызывая в них невыносимую резь. В голове словно дергал нарыв, собираясь прорваться; зубной болью ныл левый локоть . Она пошарила вокруг руками, надеясь обнаружить себя на постели, но ощутила лишь гладкие доски пола, а голова ее упиралась в ножку стола. Элен с трудом повернула голову и увидела подбиравшуюся к ней довольно большую лужу с какими-то белесыми разводами на поверхности. Чуть позже включился слух – она услышала звук льющейся из засоренной раковины воды и в тот же миг осознала, что с ней. Она лежала в кухне, на полу, стрелки настенных часов показывали половину двенадцатого ночи. Это означало, что она пробыла в обмороке около трех часов. Хорошо хоть кран прикрутила до минимума, иначе теперь очнулась бы в море разливанном и до утра бы вычерпывала воду.
Элен попробовала подняться, опираясь на руки, но тут же со стоном опустилась обратно – острая боль током пробила левый локоть. Скосив глаза, она увидела на руке огромный фиолетовый кровоподтек.
Случившееся помнилось отрывками. Элен помнила, как ушла Анна, и как она взялась за уборку кухни. Помнила, что мыла посуду – вокруг валяются осколки разбитой тарелки, и вода из раковины переливается через край. Потом вдруг наступил провал, и почти сразу же она обнаружила себя лежащей на полу. Почти сразу же… Но прошло около трех часов. Если бы ее сейчас спросили о том, что же произошло на самом деле, она уверенно бы ответила, что закружилась голова, и ей стало дурно. Причины? Какие могут быть причины для обмороков у молодой женщины, умирающей от лейкемии. От белокровия, как сказала бы по-старомодному ее мать. Скоро она уже не сможет работать и закончит свои дни в каком-нибудь государственном учреждении на серых простынях.
Она поднялась и еще почти час наводила порядок. И только потом отправилась в свою комнату. Для слуг было отведено другое крыло дома, попасть в которое можно было либо через дверь под лестницей, либо со двора. Идя по темному коридору в сторону своей каморки, она вдруг вспомнила, что забыла запереть эту третью дверь. Пришлось пройти дальше в мрачноватый холл. Но дверь оказалась заперта – ее давно уже не открывали, пользуясь переходом прямо с хозяйской половины. До своей комнаты Элен добралась совершенно обессиленной и упала на кровать, даже не раздеваясь и не откинув покрывало.
Через два дня в доме появились рабочие. Их было трое: двое парней лет двадцати пяти, похожих друг на друга, как два кочана капусты на одной грядке, и крепкий старик – их отец. Они впустили шум и сквозняки. Без конца стучал молоток, грохотала отодвигаемая мебель, несло запахами краски и растворителя.
Элен сбивалась с ног, разрываясь между желанием сразу же уничтожать следы беспорядка и необходимостью готовить обеды и постоянно подогревать чайник. Рабочие отличались неуемным аппетитом и сверхчеловеческой неаккуратностью. Несмотря на то, что работы пока проводились на втором этаже, весь холл и вся кухня были истоптаны огромными сапожищами, на которые так и норовила налипнуть всякая дрянь (исключительно с одной только целью – отлепиться и осесть на только что вымытом полу).
Анна, наблюдая за талантами работников, начала опасаться за судьбу живописных панно, которыми были расписаны все спальни. Для сохранности она затянула их пленкой, намертво закрепив скотчем края. Малярам было объявлено, что если хоть одна вот такусенькая капля краски попадет на картину, все они вылетят из дома без причитающихся за работу денег.
– Я не плачу варварам, – мрачно закончила Анна свою речь. – А кому это не нравится, могут получить расчет тотчас же.
Работники не торопились получить расчет и проявили к панно несвойственное им уважение – пленка почти не запачкалась, лишь кое-где. Так что живопись была спасена.
Несмотря на усталость, Элен чувствовала себя довольно неплохо, и этому было объяснение. Придя в себя после обморока, она вдруг обнаружила странное изменение своей психики. Пропала тревожность и необходимость прислушиваться к тайным помыслам вещей, зато появились голоса. Да-да, теперь вещи сами говорили ей, что им нужно, и на что они обижены. Вначале она даже испугалась, подумав, что сходит с ума. Она вытирала пыль, как вдруг услышала тоненький голос:
– А меня ты опять пропустишь, как в прошлый раз?
Элен вздрогнула, голос исходил чуть ли не из-под ее пальцев. Она вдруг заметила фарфоровую статуэтку пастушки, задвинутую за хрустальный кувшин. Горничная взяла ее в руки и тщательно протерла, уверенная в том, что голос исходил именно от нее. И вправду, только она поставила пастушку на полированную поверхность, как услышала слабое «спасибо». Она поняла, что перешла на новый уровень общения, дарованный ей за чуткость и внимание к вещам. Такой вариант высвобождал уйму времени – не нужно было перетирать все подряд, боясь ошибиться. Вещи сами сообщали ей о своих потребностях. Не имевшая до сих пор никаких часов досуга, Элен получила вдруг его сполна. Работа по дому делалась моментально, а все оставшееся время принадлежало ей одной. Может быть, в один из таких моментов ничегонеделания она предалась размышлениям о своей жизни и вдруг поняла, что жизнь проходит, а ей даже нечего вспомнить. Ничего не было у нее, даже любви.
На тумбочке постепенно вырастала стопка любовных романов, а Элен предавалась мечтам и, наконец, остановила свой выбор на одном из рабочих-близнецов. На том, который носил волосы до плеч и обладал яркими синими глазами, гораздо синее, чем у брата. Звали его – Альберт, Берти.
Не подумайте, она вовсе не кинулась с разбега ему на шею и не покрыла поцелуями заросшее колючей щетиной лицо. Она лишь наблюдала за ним украдкой и старалась попасться ему на глаза. Свои бесцветные волосы она выкрасила в сияющий солнечный цвет и впервые в жизни рискнула воспользоваться бледно-розовой губной помадой.
«Дуришь, девка, – ворчала Анна. – Хотя попробуй, отчего не попробовать. На каждый горшочек найдется своя крышечка», – добавляла она, заставляя бледное лицо Элен покрываться красными пятнами.
В глубине души домоправительница считала горничную странной, нелюдимой особой. А ее фарфорово-бледное лицо – чудом уродства, на которое только способна природа. «Чистая покойница», – вздрагивала она всякий раз, когда Элен проходила мимо. Сама Анна была полнокровной и крупной, с большими мужскими руками и красным лицом. В молодости она почти никогда не болела, лишь совсем недавно приобрела болезнь с благородным названием – диабет. «От неумеренного потребления сладкого», – повторяла она слова врача, поставившего диагноз. Понятно, что красивыми она считала девушек полных, с ярким румянцем во всю щеку, точно таких, какой когда-то она была сама.
Сейчас она потешалась над скромным макияжем горничной, считая, что той не помогли бы и тонны самых ярких красок.
Итак, Элен сделала выбор. И в голове у нее давно уже сложилась картинка предстоящих отношений. Она видела себя, падающей на широкую грудь Альберта, который смотрит на нее синими-пресиними глазами, полными любви. В мечтах все было просто и ясно, но как это воплотить в реальность, Элен не знала. Не было у нее опыта соблазнения мужчин. Проходили недели. Уже полностью был обновлен второй этаж. Кухню перекрасили в светлый персиковый цвет, а доски пола поменяли на красную с белым плитку, напоминающую соты. Скоро, совсем скоро все будет готово к переезду новых хозяев. О них Элен думала с тайным страхом. В семье Карми двое детей, а все знают, сколько грязи от них бывает, и как они любят все ломать. Особенно мальчишки, особенно такого возраста. Горничная уже представляла Фила главным своим врагом и врагом дома, и в ее груди разгоралась жгучая ненависть. К тому же она прекрасно понимала, что с появлением хозяев ее личная жизнь тоже покатится под гору, а ведь она еще и не начиналась.
Помог, как всегда, случай. Однажды утром, когда день только еще наливался красками, объект ее мечтаний возник собственной персоной в служебном коридоре, прямо напротив двери ее комнаты. И благодаря тому же случаю, Элен в этот момент оттуда выходила. Они столкнулись нос к носу, если можно так сказать – Берти был на добрых две головы выше.
Созерцая пуговицу его рабочей рубашки, горничная не могла выдавить и слова, лишь шумно дышала подобно загнанной лошади.
– Будем белить твою комнату, – гаркнул маляр.
– Ммммм…– только и смогла выдавить Элен.
Берти взял ее двумя пальцами за подбородок и заглянул в глаза. Он оказался проницательным малым и сразу все понял, поэтому поспешил зажать в угол и облапить эту щуплую фигурку. Иначе откуда он мог бы узнать, что скрывается под мешковатой одеждой?
Все шло по сценарию. По сценарию где-то хлопнула дверь, и послышались шаги. Влюбленные отпрянули друг от друга. Элен ойкнула, а Берти успел прошептать: «Ночью приду…» На что незамедлительно последовал кивок, означающий согласие. Вернее сказать, Элен быстро-быстро закивала и сама даже испугалась своей прыти. Никогда она не замечала за собой подобной страстности. Но желание встретиться с Берти наедине было неодолимым, нечеловеческим, и существовало словно бы отдельно от самой Элен. Она забежала в свою комнату и закружилась в каком-то неведомом танце. Ее глаза сияли, лицо пылало, помада размазалась, сделав тонкие губы совершенно бесформенными. Но какое все это имело значение?
Только радость скоро испарилась, потому что горничная услышала отдаленные крики грязной посуды и тут же сникла. С некоторых пор ее стало тяготить пребывание в рабстве у вещей.
Войдя в кухню, она вдруг поняла, что впервые в жизни ей не хочется мыть посуду, и она просто запихнула ее в машину. Но не успела включить, как в холле взвыли истоптанные полы, а в гостиной какая-то безделушка ныла, требуя, чтобы с нее стерли пыль. Элен опустилась на стул и горько заплакала, спрятав лицо в ладони.
– Ты же хочешь, чтобы я тебе помог? Хочешь больше не думать о вещах и не слышать их голоса? – спросил вдруг кто-то совсем рядом.
Элен испуганно оглянулась, но кухня была пуста.
– Ты будешь свободной и сможешь делать все, что захочешь, – продолжал таинственный невидимка. – Тебе придется лишь выполнить для меня небольшую работу…
Элен зажмурила глаза, выжимая остатки слез, и кивнула. В ее жизнь входило что-то новое, неведомое и страшное, но за последнее время она уже привыкла к переменам. Может быть, с ней говорит чья-то душа, когда-то заключенная в предмет? Душа великого мага. Или же всеобщая душа? Наверное, ее решили отпустить и наградить за долгую службу.
Голос умолк, и наступила полная тишина. Та самая благословенная тишина, о которой мечтала Элен в последний месяц. Исчезли требовательные голоса, и, самое главное, исчезло желание прислушиваться к потребностям мертвых предметов. Впервые в жизни горничная ощутила настоящее блаженство, а будущее сулило столько нового – любовь, свободу, а возможно, и излечение от болезни.
– Правда, чудесно? – снова спросил голос, чаруя бархатистыми нотками. – И так будет всегда, если только ты… ты….
Анна застала ее сидящей на стуле с закрытыми глазами. Элен кивала головой, словно соглашаясь с кем-то невидимым. Домоправительница, понаблюдав какое-то время за этим «цирком», как она говорила потом, решительно подошла к девушке и опустила ей на плечо свою увесистую длань.
– Очнись, – скомандовала она. – Не время для молитв, работать пора.
Элен нехотя открыла глаза, грустно подумав о том, что до вечера еще уйма времени, и работать, действительно, нужно.
– Наверху уже ставят мебель, – продолжала Анна, – хозяева решили пока пользоваться старой. Сказали, потом заменят. Так вот, нужно просмотреть все шкафчики для ванных комнат и выкинуть все, что там осталось. Если найдешь где шампуни или мыло – все можешь забрать. Я сегодня поеду по магазинам. Да, и вымой шкафчики-то.
Элен покорно поднялась наверх.
Первые два шкафчика оказались пусты, она просто протерла их блестящую белую поверхность и почистила зеркало. Зато в третьем оказалась уйма пузырьков с лекарствами. Она принялась рассматривать этикетки, как вдруг знакомый уже голос приказал:
– Забери это с собой.
В этот момент она держала прозрачную коробочку с каким-то средством, название которого ей ни о чем не говорило. Но она послушно сунула лекарство в карман фартука. До самого обеда невидимка больше не тревожил ее. Зато потом его приказания посыпались одно за другим. Он велел ей украсть большой молоток из кучи инструментов, валяющихся в углу библиотеки, и отнести его в свою комнату. Затем заставил вытащить из бара роскошную бутылку дорогого джина.
Элен отличалась кристальной честностью, но выполняя поручения голоса, совсем не чувствовала угрызений совести. Хрустальную бутылку она припрятала в шкафу, где висели ее наряды. Заодно сняла с вешалки и разложила на постели свое единственное шелковое платье бирюзового цвета, которое надевала всего лишь один раз, когда пришла наниматься на работу в этот дом.
К такому платью подошли бы украшения, но у нее только и было что шкатулка с какими-то побрякушками, завещанная госпожой Елизаветой. Она до сих пор ни разу даже не заглянула в нее. Шкатулка стояла на подзеркальнике рядом с головными щетками и флакончиком одеколона. На ее крышке переливалась перламутровая инкрустация с летящими журавлями.
Изнутри шкатулка была выложена красным бархатом и разделена на три отделения. В первом лежало ожерелье из коралловых бусин, совсем белых и мелких у застежки, постепенно переходящих в более крупные и насыщенные по цвету. В самом центре находились три больших ярко-красных бусины. Нечего было и думать, чтобы надеть кораллы к бирюзовому платью. Во втором отделении лежал широкий серебряный браслет, весь в завитках, украшенных кусочками бирюзы.
Элен тронула браслет указательным пальцем, но тут же отдернула руку – ее ударило током, да так, что проскочила голубоватая искра.
«Он не хочет, чтобы я его надевала сегодня, – по привычке подумала Элен. – Что ж, нет так нет». И она потянулась к золотому перстню с черным камнем. В завещании этот перстень был назван траурным. Круглый одинокий камень, вправленный в золото, изящная золотая веточка льнула к его поверхности. Горничная примерила кольцо, удивляясь, что размер подошёл тоненькому безымянному пальцу, и решила обновить его этим же вечером. Но если нельзя подобрать украшение к наряду, то можно наряд подобрать к украшению. Элен решительно вернула бирюзовое платье в шкаф, а на смену ему достала простое черное.
Когда в назначенный час раздался стук в дверь, все уже было готово. Комната освещалась лишь тремя свечами в медном подсвечнике. На столике, накрытом черной шелковой шалью, оставшейся от матери, стояла хрустальная бутылка с драгоценным джином, на тарелке желтел нарезанный лимон, а в плошке сверкали жирными боками черные маслины. Две круглые рюмки на низких ножках были уже наполнены. В одну из них Элен собственноручно всыпала растертую таблетку из пластиковой коробочки. Она не могла сказать, для чего это сделала, с самого утра ею двигала чужая воля. Но одно горничная знала твердо – «так нужно», не вдаваясь в подробности для чего, просто нужно и все. В глубине души она подозревала, что это некое любовное лекарство, которое заставит Берти пылать еще сильнее, потому что на свои собственные прелести она не очень рассчитывала.
– Открыто!
Берти застыл на пороге, во все глаза уставившись на Элен. В тусклом желтом освещении как нимб сверкали золотом ее волосы, оттеняемые черным платьем. Черный стол и комната, освещенная лишь тремя свечами, придавали траурную нотку их первому свиданию. Но маляр слышал, что у женщин бывают разные фантазии. У этой, как видно, фантазии были чисто кладбищенские, но не отказываться же от плотских утех только потому, что дама попалась со странностями. Поэтому он решительно шагнул в комнату и попытался заключить в объятия странную деву.
Элен вывернулась из-под его руки и произнесла мелодичным голосом:
– Сначала нужно выпить. А потом будет долгая-долгая ночь, полная неги и любви.
Фразу о «неге и любви» она вычитала в одном из любовных романов, которыми очень увлекалась в последнее время. Она протянула кавалеру рюмку.
Берти одним махом проглотил содержимое и закусил маслиной.
– Ну и джин, – удивился он, – забористый. И как его только богачи пьют?
Он попытался встать со стула, чтобы тотчас же доказать девице свою любовь, но ноги почему-то не держали, и перед глазами стоял туман – пламя свечей расплывалось желтыми пятнами с двумя острыми лучиками на каждом. А потом и лучики погасли. Берти сполз на ковровое покрытие и сразу же захрапел, вытянувшись во весь свой могучий рост. Испуганная Элен участливо склонилась над ним, но в ответ услышала храп, что возмутило ее до глубины души. Она несколько раз пнула его носком черной туфельки, злорадно представляя, какие синяки он обнаружит наутро, и проронила:
– Ах ты, черт. Спит ведь.
Горничная уже забыла, как ведомая неизвестной силой, сама же насыпала таинственный порошок в питье. Да полно, она ли это была? Сказать по правде, она даже не помнила, откуда в комнате взялся джин и все прочее, хотя не испытывала и удивления. Реальность словно вымывалась из ее сознания, а каждое новое событие не задерживалось в памяти, проходя перед глазами и исчезая без следа. Такова была цена приобретенной свободы. Ее болезнь сдерживал лишь один стержень – забота о вещах. И теперь, сокрушив эту единственную преграду, болезнь завоевывала ее сознание, сметая на своем пути все, что составляет основу человеческой личности.
– Все хорошо, – прозвучал в комнате знакомый бархатный голос. – А теперь возьми то, что лежит под кроватью.
Элен послушно опустилась на колени и достала большой молоток.
– Убей его! – скомандовал голос.
– Не умею, – ответила Элен.
– Просто подойди ближе и ударь в висок.
Горничная послушно взмахнула молотком. Раздался глухой удар – Берти заворочался и застонал во сне.
– Сильнее! – рявкнул невидимка. – Так сильно, чтобы он стал мертвым.
Элен больше не считала удары, несчетное количество раз тяжелый молоток опускался на голову несчастного. Тело дергалось в агонии и, наконец, вытянулось и замерло. Лицо с одной стороны превратилось в кровавое месиво, но другой уцелевший синий глаз под недоуменно поднятой бровью неподвижно смотрел в потолок.
Именно оттуда, с потолка, и спустилась черная тень, похожая на огромную летучую мышь. Она обхватила неподвижное тело крыльями, словно безутешная вдова в траурном одеянии. Это было смешно, и Элен засмеялась тонким дробным смехом. И чем больше она смеялась, тем комичнее казалась ей тень, оплакивающая Берти. Наверное, она сама была бы не прочь умереть, если бы к ней вот так спустились с потолка, чтобы достойно проводить и оплакать. Тень вдруг подняла треугольную голову и внимательно посмотрела на Элен. Красноватые сверлящие глаза казались двумя фонарями в темноте комнаты. Похожий на подкову рот был приоткрыт, обнажая острые зубы, испачканные красным. И этот безобразный рот вдруг заговорил бархатным голосом, перекрывая хохот Элен:
– Усни. Ты устала.
Смех тут же оборвался. Девушка доковыляла до кровати и улеглась, свернувшись калачиком. «До чего же хорошо!» – только и успела она подумать, проваливаясь во тьму.
Наутро никаких следов не оказалось. Комната была чиста, стол прибран, бутылка исчезла. Платье аккуратно висело в шкафу, выглаженное и пахнущее свежестью. И траурное кольцо спокойно лежало в своем бархатном гнезде. Словом, все было как всегда. Да и сама Элен ничего не помнила. Проснувшись в собственной постели, она улыбнулась лучу солнца, трепетавшему на потолке, и, накинув халат, помчалась в общую для всех слуг ванную комнату.
Не вспомнила она ни о чем и через несколько дней. Они с Анной вдвоем сидели в кухне и перебирали рис к ужину.
– Какой грязный рис стали присылать, – ворчала Анна, – завтра же съезжу в магазин и откажусь от этого сорта. Подумать только, камни да камни. Верно знают, что мы тут сейчас вдвоем остались. А бедным женщинам и камни сойдут…
Тут она всплеснула руками, припомнив городскую новость:
– Маляра-то нашего, как его… Берти… утром нашли в лесу мертвого. Говорят, что его задрал медведь. Все лицо изгрыз – живого места не оставил.
– Кого? – равнодушно спросила Элен.
– Ну Берти… Берти, – проговаривая каждое слово, ответила Анна. – Того самого, которому ты глазки строила .
– Я? – Элен удивленно вскинула брови. – Я даже имен их не знала. Кому я там глазки строила? Который из них Берти?
– Тот, с длинными волосами. Ну, как же ты можешь не помнить! – возмутилась домоправительница. – Сама тут мне рассказывала, какой хороший, да какой красивый.
– Не помню, – честно призналась Элен и добавила, – забыла совсем, мне ж еще нужно в библиотеке паутину смести.
Анна проводила ее недоверчивым взглядом и выразительно покрутила пальцем у виска.
3.
– Дом готов к нашему переезду, – прокричал из прихожей Ленни, повесив телефонную трубку, – позвонила ее величество домоправительница.
– Ура! – трижды проорал Фил, весь месяц мечтавший о том, как он исследует все до последнего уголка, и, конечно же, обнаружит уйму антикварных ценностей. – Па, они не трогали третий этаж? – вдруг всполошился он.
– Не думаю, – ответил Ленни, – мы говорили только о первом и втором. Ни третий этаж, ни чердак, ни подвал никто не трогал. Когда переедем, вызовем слесарей, чтобы они проверили все трубы.
– Угу, – удовлетворенно кивнул сын, – значит, сокровища ждут нас.
– Какие такие сокровища? – засмеялся отец. – Хотя кто его знает, может быть, там найдется что-то любопытное. Не золото, конечно, и не бриллианты… – поспешно добавил он, заметив, как загорелись глаза Фила.
– Собираемся? – деловито спросила Алекс. – Что брать?
– Только самое ценное, – в тон ей ответил муж. – Магги.
Но оказалось, что и кроме Магги, ценного в семье Карми накопилось предостаточно. Фил не желал расставаться с компьютером и игрушками. Хотя он был уже большим мальчиком, но все еще хранил под кроватью коробку, набитую солдатиками, модельками военной техники и плюшевыми игрушками.
– Без коробки не поеду, – решительно сказал он, – я хочу оставить память о своем детстве. Почему ма хранит свою куклу в коробке из-под обуви, а я не могу?
Алекс, напевавшая что-то на кухне, неожиданно поперхнулась.
– Я помогу тебе? – сладким голосом спросил Ленни, предвкушая, как отправит в мусор половину всего этого добра.
– Сам упакую, – мрачно ответил Фил. – Или ты хочешь сказать, что в новом доме для моих вещей не найдется места? Ты мне откроешь чердак, и я туда все отнесу. Не проблема.
Алекс тоже не пожелала расстаться с любимыми вещами и собрала целый чемодан альбомов и безделушек. Наполнила две объемистые сумки одеждой для себя и для Магги. Вещи забили багажник, и одну из сумок пришлось пристроить в ногах Фила. Он мужественно согласился сносить такое неудобство отчасти потому, что как раз в эту сумку он упрятал все свои игрушки и надеялся, что рядом с ним они будут в полной безопасности.
– Ну-ну, – сказал Лени, занимая место рядом с Арчибальдом, – я думал, что мы приедем как цивилизованные люди, а оказывается, что моя семья – обыкновенный цыганский табор, не желающий расставаться с помятыми жестяными чайниками и закопченными котлами.
«Табор», оккупировав заднее сиденье, предпочел помалкивать. Только Магги лепетала что-то свое и радостно сверкала двумя новенькими нижними зубами.
Фил прямо с порога бросился в свою комнату и замер в дверях от счастья. Стены сверкали свежей нежно-голубой краской, ажурная оконная решетка, выкрашенная белым, спорила с кружевом тонких занавесей. На полу лежал огромный ковер, который был бы самым лучшим ковром в мире, если бы на пенистых волнах, изображенных на нем, не восседала яркая золотая «девчоночья» рыбка. Впрочем, в этой комнате Фил готов был простить и рыбку, и все на свете. Даже если бы на полке стояла Барби в коробке, все равно эта комната была бы самой лучшей в его жизни. Потому что у него впервые появилась своя комната.
Через три дня после вселения семьи Карми в новый дом к ним пожаловал гость. Все еще сидели в столовой, попивая кофе, как вдруг раздался звонок.
– Неужели это нянька? – обрадовалась Алекс.
Но это была не няня. Анна ввела в комнату человека лет тридцати.
– Иштван Беркеши, – представился гость.
Он был высок и строен, худое аристократическое лицо с правильными чертами выражало непоколебимое спокойствие и доброжелательность. Густые черные кудри обрамляли бледное лицо, по-старомодному ниспадая крупными кольцами на спину и плечи.
– Проходите, – слегка растерявшись, пригласил Ленни.
Он еще не усвоил манер человека из высшего общества, к которому оказался причисленным, в одночасье сделавшись миллионером.
– Здравствуйте. Очень рад. Я – Леонид Карми. Моя жена – Александра. Наш сын – Филипп.
– Здравствуйте, – величественно кивнул гость. – Я был другом госпожи Елизаветы. Но мне бы хотелось стать и вашим другом тоже. Я очень надеюсь, что наши интересы совпадут, и мы найдем общие темы для разговоров.
Голос гостя с легким иностранным акцентом переливался всеми оттенками черного бархата.
Его тут же усадили за стол и предложили чашечку кофе. Когда рассеялось напряжение первых минут знакомства, завязалась непринужденная беседа. Гость был мил и отвечал на вопросы без стеснения. Да, он часто навещал Елизавету и скрасил ей последние годы жизни. Как давно они были знакомы? О, почти восемь лет. Она была мудрой женщиной и очень образованной. Старой закалки, сейчас таких уж и не сыщешь.
– Иштван – это Иван? – спросила Алекс.
– Нет, – ответил гость, – это венгерское имя. Иштван – это Стефан. Я из Венгрии. Теперь вот живу здесь, в Барнеби, недалеко от вашего дома. И если вы не станете возражать, то стану частым гостем. По правде говоря, у меня и не было никого, кроме вашей бабушки, – обернулся он к Ленни, – а теперь вот и ее не стало.
– Конечно, мы будем очень рады! – воскликнул Ленни. – У нас ведь тоже нет знакомых в этом городе.
Он хотел добавить «знакомых нашего круга», но почему-то застеснялся.
– О, – заметил гость, – теперь вам будет несложно завести друзей из числа самых известных и богатых граждан города. Боюсь, вы настолько увлечетесь светской жизнью, что однажды совсем забудете беднягу Иштвана, который любит лишь покой, умную беседу и тихие вечера у камина. А мне много и не надо. Вот так посидеть за чашкой кофе. Я ведь ужасный домосед. Смею надеяться, что вы вернете мне этот визит и посетите мое скромное жилище в любое удобное для вас время.
– Конечно, мы придем, – тоненьким голоском сказал Фил, робко глядя на нового знакомого. С каждой минутой тот нравился ему все больше, и он с интересом прислушивался к разговору взрослых, хотя давно уже подумывал о том, чтобы сбежать к себе. Ведь наверху его ждал компьютер с недоигранной стрелялкой, а это, сами понимаете, святое и не терпит отлагательств.
Разговор давно уже перешел на предметы малоинтересные для Фила. Но он продолжал сидеть тихонько, словно мышь, зачарованно глядя на Иштвана.
Анна вошла в кухню, притворив за собой дверь.
– Слышь, – зашептала она горничной, – пришел он. Иштван этот. Сидят, разговаривают.
– Какой Иштван? – сонным голосом спросила Элен. В последнее время она бродила как осенняя муха.
– Красавец тот. Не помнишь? К бабке-то все наведывался в карты играть.
– Я его сроду не видела. Меня в комнаты не приглашали, сама понимаешь.
– Все видели, а она – нет. Ишь ты, цаца какая! – возмутилась Анна. – А не видела, так сходи принеси грязные чашки, заодно и посмотришь. Да спроси, не сварить ли еще кофе.
Элен нехотя поднялась. Потом постояла несколько мгновений и снова плюхнулась на стул.
– Не хочу, – сказала она. – Я нехорошо себя чувствую.
Анна пытливо заглянула ей в лицо. Ничего особенного, не бледнее обычного. Хотя и обычно она похожа на смерть.
– Нет, ты уж сходи. Не такие мои годы, чтобы туда-сюда носиться. И вообще, обязанности у меня другие.
Элен хотела возразить, что в обязанности горничной тоже не входит мыть посуду и накрывать на стол, но промолчала. В последние дни ею часто овладевала такая апатия, что не было сил даже говорить.
И все-таки вредная Анна настояла на своем. Элен поднялась со стула и, шаркая ногами, направилась к дверям.
– Ногами не шаркай, – раздался ей вслед командный голос. – Это неприлично.
Элен замешкалась перед дверью. Интуиция подсказывала ей, что не стоит туда входить. Да и не дело слугам интересоваться гостями хозяев. Подумаешь, красавец. «Хоть и есть, а не про нашу честь, – подумала она. – А что просто так любоваться – не картина». И тут же отогнала глупые мысли. Вряд ли Анна, посылая ее в столовую, думала о том, чтобы устроить судьбу горничной. Ей просто лень было лишний раз оттащить грязную посуду. Вот так всегда, кто-то убирает грязь, а кто-то живет в свое удовольствие. Элен поняла, что переполняется завистью к Александре. Кем бы она была сейчас, если бы не госпожа Елизавета? Три дня как в новой роли, а уже и слуги ей, и гости-красавцы. Видела она ее в день похорон. Вся одежда с распродажи.
Но невозможно стоять под дверью бесконечно. Элен ухватилась за ручку, и тут ей показалось, что она слышит знакомый голос. Однако вспомнить, откуда она его знает, не смогла.
За обеденным столом, вальяжно откинувшись на спинку стула, сидел длинноволосый брюнет с бледным лицом и жгуче-черными глазами. Перед ним стояла чашка с нетронутым кофе, который уже подернулся нежной жемчужной пленкой. Чашки остальных были пусты. Элен поставила поднос на край стола и, ни на кого не глядя, начала собирать посуду.
– Давайте перейдем в гостиную, – предложила Александра, – не будем мешать. Можете не торопиться, Элен. Мы уже напились кофе.
– Тогда уж лучше в курительную, – ответил Лени. – Курить очень хочется. Вы ведь курите? – Он повернулся к Иштвану.
– О да. Конечно, – незамедлительно ответил тот.
И вновь, словно черная молния пробежала по нервам Элен при звуках этого голоса. Она подняла голову и встретилась взглядом с гостем. Какое-то мгновение она стояла, оцепенев, словно соляной столб, а потом закричала душераздирающим голосом и упала возле стола, перевернув по пути поднос с грязной посудой. Крик, звон разбиваемой посуды и стук упавшего тела слились в единую какофонию. Из кухни прибежала Анна.
Элен лежала как изломанная кукла, неловко подогнув одну ногу, сплошь покрытую синяками. Из уголка рта сбегала струйка крови. Фил, как зачарованный, смотрел на красные капли, ярко алевшие на светлом ковре. Это было странно и неприятно. Он с брезгливостью относился к Элен, стараясь не заходить в комнаты, когда она кружила там со своими тряпками и метелками. Он словно предчувствовал, что рано или поздно с ней произойдет нечто отвратительное. И вот теперь она пришла сама, для того чтобы упасть прямо перед его глазами и забрызгать новый ковер. Ему было гадко, оттого что над распростертой Элен заботливо склонился Иштван Беркеши. И захотелось громко заорать, чтобы отвлечь внимание на себя, и пусть эту мерзкую женщину уберет из комнаты кто-то другой. И пусть сделают это побыстрее, пока его не вырвало. Он чувствовал, как только что съеденный ужин, устремился наружу.
– Что с ней такое? – выдавила Алекс, панически боявшаяся всяких патологий и припадков.
Анна лишь пожала плечами и внимательно осмотрела горничную.
– Она язык прикусила, – деловито сообщила домоправительница. – Видать, припадок. Посуду всю побила недотепа, – сокрушенно покачала она головой.
– Бог с ней, с посудой, – отозвалась Алекс. – Девушку нужно отправить в больницу.
– Мой автомобиль к вашим услугам, – галантно предложил Иштван. – Но к вам я пришел пешком. Филипп, не составишь ли мне компанию?
Фил словно очнулся. Он с трудом повернул почему-то занемевшую шею и судорожно сглотнув, провел языком по пересохшим губам:
– Компанию?
– Ну да, – ответил Иштван, – предлагаю дойти до моего дома и пригнать машину сюда. Все это займет минут десять. Согласен?
– Еще бы, – заторопился мальчик, желая как можно быстрее оказаться подальше от этого места.
Когда Анна в растроенных чувствах вернулась из больницы, то сразу же прошла в спальню хозяев. Подобная бесцеремонность объяснялась нетривиальной ситуацией. То, что она узнала в больнице, привело ее в неописуемый ужас.
– Подумать только, – начала она, встав за спиной Алекс, – подумать только! Наша красавица больна и больна давно. Не ровен час – помрет.
Алекс, снимавшая у зеркала макияж, обернулась и в недоумении уставилась на домоправительницу.
– Как это – помрет? – спросила она удивленно.
– А как все помирают? Белокровие у нее. Последняя стадия, так врач сказал. Понятно, что в нашей больнице никаких записей о ней нет. Она ведь нездешняя. Но Арчи простучал по компьютеру. И что же вы думаете? Нас всех просто Бог спас!
– Что такое? – Удивилась Алекс? – О чем вы, Анна?
– Я сто раз говорила госпоже Елизавете, что слуг нужно проверять. Да разве она слушала… Мало ли кого я нахожу по объявлениям, необходимо ведь и справки навести. Вы же знаете, что местных мы не нанимали – такое было правило. Местные все связаны, все друг друга знают и любят посплетничать. Нет-нет, слуги должны быть издалека. Но проверять их положено тщательно. Про своих мы и так все знаем. А это – чужие.
– Так что же узнал Арчи? – перебила Алекс. – Она убийца или воровка?
– Хуже, – ответила Анна. – Она сумасшедшая. И всю жизнь лечилась. И работу она получила впервые в жизни у нас. Да только потому, что госпожа Елизавета не навела справки.
– Сумасшествие – понятие растяжимое, – заметил Ленни, отрываясь от книги. – Можно поподробнее?
Анна извлекла из кармана обрывок тетрадного листа.
– Вот тут я все записала. Ши-зо-фре-ния, – прочитала она по слогам, – навязчивые состояния. Погодите, тут еще слово… а вот – вялотекущая шизофрения. Арчи сказал, что с таким диагнозом и работать нельзя. Мало ли что взбредет в такую голову. А я-то думала, чего это она все шепчет? Уставится на что-то и шепчет, шепчет. А то и громко разговаривает, хотя в комнате и нет никого.
– И что в этом страшного? – поинтересовался Ленни. – С работой она справлялась? Подумаешь, пошептала немного. Кто из нас без странностей…
– Сначала справлялась за двоих. А вот в последнее время ничего не желала делать.
– В последнее время, если верить вам, у нее обострилась другая болезнь.
– Да, можно сказать, что она вышла на прямую дорогу к смерти, – поджала губы Анна. – На прямую дорогу…. Соберу-ка я ее вещи. Хотя, что ей может понадобиться? Как подумаю, что и убить бы могла, прямо вся холодею.
Алекс только пожала плечами.
– Жалко девушку, – сказала она. – Думаю, что у нее была очень тяжелая жизнь.
Элен умерла через неделю в городской больнице на серых простынях, не приходя в сознание. Никто не сомневался, что обморок был вызван болезнью, а если и чем-то другим, этого никто уже никогда не узнает. Свою тайну она унесла с собой.
4.
Фил целую неделю наслаждался званием собственника. По нескольку раз в день он поднимался наверх и заглядывал в собственную комнату или важно бродил по помещениям нижнего этажа, открывая дверцы шкафов. Каждый шкаф, каждый ящик таил в себе груды неисследованных материалов, и мальчик все никак не мог решить, с чего бы начать. Хотя в доме был сделан ремонт, вся мебель была оставлена на прежних местах. По идее, следовало все привести в порядок и выкинуть ненужный хлам. Но отец в срочном порядке начал учиться вождению, Алекс до сих пор не разобрала вещи в собственной спальне, деля все время между заботой о Магги и обсуждением меню с Анной. Она твердо решила отложить все «раскопки» до тех пор, пока не наймет няньку и хотя бы горничную. Анна теперь все больше времени проводила вне дома, а когда появлялась, то вела себя с хозяевами как ровня. Потому что тоже теперь была домовладелицей. Не то чтобы она предъявляла какие-то права, но и надрываться не собиралась. Все чаще в доме появлялись обеды из концентратов, а на полированных поверхностях копилась пыль. Было ясно, что так жить больше нельзя. Но слуги все не появлялись, хотя кое-кто и прислал письма с рекомендациями. По правилам дома, которые до сих пор трепетно исполнялись, Анна нанимала людей издалека, и для того чтобы добраться до места работы, людям требовалось время.
Между тем подошел сентябрь, и Фил отправился в школу. Каждое утро школьный автобус забирал его и отвозил на другой конец города к старинному зданию «Школы Гигантов», где учились отпрыски самых богатых семейств. Городская школа была ничуть не хуже и даже куда ближе. Но в нынешнем положении нечего было и думать, чтобы Фил учился на государственные деньги.
Здание школы стояло посреди огромного парка, в котором кое-где сохранились мраморные статуи и белые беседки в стиле ампир. Говорили, что здание завещал для школы какой-то восточный хан, случайно осевший в городке. Но это были, конечно же, всего лишь слухи. Почти два века назад власти города специально построили эту школу, но потом были вынуждены передать ее в частные руки, так как у города не хватало средств для ее содержания. Сейчас школой управлял некий таинственный совет, каждый год присылавший комиссию для проверки. Свое название «Школа Гигантов» или просто «Гиганты» заведение получило из-за того, что у главного входа были установлены две мужские полуобнаженные фигуры, доходящие почти до второго этажа. В мускулистых руках они держали развернутый свиток, на котором было написано: «Расти, умножая знания!»
Ученики этой школы, одетые в синие форменные костюмы, сковывавшие движения, были вежливы до кончиков волос и чопорны до невозможности. Воспитанный человек одним взглядом может дать понять, что считает тебя ничтожеством. Эти результаты хорошего воспитания Фил в полной мере ощутил на своей шкуре в первый же день.
Вначале ему пришлось высидеть двухчасовую беседу с директором, который долго и нудно перечислял правила школы. Запомнить такое количество запретов было бы не под силу даже Эйнштейну. Поэтому примерно на третьей минуте Фил переключил свое внимание на осмотр просторного директорского кабинета, в то время, как голос директора, отскакивая от его ушей, как горох от стены, продолжал заунывно журчать где-то на периферии сознания. Он твердо знал, что какого бы пай-мальчика он из себя не состроил, ошибок было не избежать, и поэтому стоически принимал будущие возможные и невозможные наказания. Можно сказать, что двенадцатилетний мальчик Филипп был философом. Он имел некое врожденное качество – в любой ситуации находить все самое важное, а прочую ерунду отметать. Сейчас речь директора была ерундой, а главным было понимание того, что в новой школе придется несладко.
Он ощутил это сразу же, едва только его ввели в класс. Дружно спаянный коллектив скользнул по нему десятком равнодушных взглядов и вернулся к своим делам. Чужаков здесь не любили, как не любили и внезапно разбогатевших выскочек.
«Да и плевать», – решил про себя Фил. Рано или поздно к нему привыкнут, а там уж и друзья появятся. Тем более от безделья он не страдал – впереди была уйма дел. Но делать эти дела Фил предпочитал в одиночестве, без посторонних взглядов и комментариев. После того памятного вечера, когда Элен упала в обморок в столовой, он стал частым гостем Иштвана, в доме которого, казалось, были собраны редкости со всего мира. Привыкший с самого детства делить людей на «своих и чужих» Фил безоговорочно отнес Иштвана к «своим» и страшно гордился своим новым, таким интересным и взрослым другом. Впервые в жизни к нему относились как к равному. На любой вопрос у друга был готов пространный и понятный ответ. И Фил уже предвкушал долгие беседы о своих «археологических раскопках» дома. Хотя пока он держал это в тайне даже от Иштвана.
Прошли первые дожди, и в саду появился восхитительный запах сырости, столь любезный сердцу каждого мистика. Мрак, сырость, холод, низкие облака и таинственный сад заставляли сердце Фила биться в предвкушении небывалых открытий и мрачных тайн. Собственно, сад, раскинувшийся за домом, и не был садом. Несколько яблонь, почти задевающих ветвями окна, в счет не шли, а все остальное пространство занимали не плодовые деревья, а вязы, ясени, клены и дубы, окруженные кустами. Из-за долгого отсутствия садовника этот участок сада напоминал девственный лес, хотя, судя по всему, и здесь когда-то росли яблони и сливовые деревья, но впоследствии было почему-то решено от них избавиться. И теперь лишь редкие искривленные дички напоминали о некогда цветущем саде. Может быть, Елизавета Карми не любила фрукты? Или терпеть не могла фруктовые деревья? Пройти в этих зарослях можно было только по узеньким протоптанным тропинкам, которые давно уже не расчищали. Весной было решено найти садовника и привести все это безобразие в порядок, превратив эту часть сада в ухоженный парк.
Фил проводил в саду все свое свободное время, словно запасаясь свежим воздухом в ожидании зимы. Он досконально изучил полусгнившую беседку, бывшую когда-то белой, а теперь покрытую лишь островками потрескавшейся краски. С восторгом обнаружил в зарослях летний домик с витражными стеклами. Скорее всего, когда-то это была часовня, но, несмотря на то, что он родился у матери-католички, Фил от рождения был атеистом. Никто не вел с ним религиозных ббесед, никто не водил его в церковь по воскресеньям. Поэтому бог представлялся ему достоянием каких-то странных людей, к которым сам он не относился. Сказать проще, он никогда даже и не думал о боге.
Вот там-то, возле этой самой часовни, Фил и набрел на свою самую первую, самую странную находку. Еще издали он заметил что-то белеющее под кустом. Вокруг была только черная и мокрая земля, и над ней возвышался кусочек чего-то плотного и светлого. «Неужели гриб», – сразу подумал Фил. Утопив кроссовки в черной жиже, он согнулся в три погибели и нырнул под колючий куст. Но находка оказалась вовсе не грибом. Это была крупная кость неведомого животного. Животного ли? Кость будила какие-то ассоциации, но Фил даже и думать боялся произнести это вслух. Прикрыв кое-как находку землей и листьями, он кинулся в дом, чтобы позвать кого-то, кто развеял бы его подозрения, и встретил на пороге Иштвана, собирающегося как раз нажать на кнопку звонка.
– Что случилось? – спросил он вместо приветствия. – От кого бежишь?
– Там…– только и смог выдохнуть мальчик, махнув рукой в сторону сада.
– Медведь? – пошутил Беркеши. – Лесовик?
– Там я нашел...– Фил замялся. – Пойдем, вместе посмотрим.
Венгр с сомнением посмотрел на свои черные блестящие туфли. Одет он был, как всегда, словно пришел на званый вечер, а вовсе не по-соседски забежал на минутку. Но испуганное лицо мальчика отвлекло его от печальных дум об участи своих туфель, и он с комически обреченным видом направился в сад.
Увидев захоронение костей, он тяжело вздохнул и брезгливо поморщился.
– Наверное, неаккуратный повар кидал сюда кости, – объяснил он Филу на обратном пути. – Коровьи кости. Забудь. Весной сад очистят от всякой гадости. А сейчас не советую тут бродить, ты можешь наступить на змею.
Но разве стоило рассчитывать на то, что подросток послушается или испугается каких-то змей. Вечером Фил заперся в библиотеке, сообщив всем, что намерен писать сочинение в тишине и покое, имея под руками всю необходимую литературу. Он рассеянно выслушал похвалы отца, которого восхитила такая ответственность, и уверения матери, что никто и носа не сунет в библиотеку, и успокоенный удалился. Первым делом он изучил содержимое всех шкафов и, наконец, в дальнем темном углу обнаружил то, что искал. Это был огромный том «Анатомии». Фил выдернул листок папиросной бумаги, прикрывающей картинки, и принялся перерисовывать изображения некоторых костей. Потом аккуратно сложил листок и сунул его в карман. Для вида он еще какое-то время походил, рассматривая корешки книг и делая зарубки в памяти на будущее. Он знал, что рано или поздно многое из того, что здесь есть, будет им прочитано и изучено. Особенно порадовал его шкаф с художественными альбомами.
Когда на следующий день после школы он пробрался в сад, сжимая в руках хрустящий листок с изображениями костей, то был страшно удивлен и разочарован. Вокруг домика с витражными окнами земля была вскопана и даже разрыхлена. Сколько Фил ни просеивал землю, сколько ни зарывался в нее обеими руками, не удалось вытащить на свет даже камня, не говоря уже о костях.
Это загадочное событие навело его на мысль, что в доме и вокруг него существует какая-то тайна, от участия в которой его намеренно отстранили. И что к этой тайне причастен друг семьи Иштван Беркеши, а возможно, и еще кто-то. Кроме его семьи, в доме жила пока только Анна. И ясное дело, что она была знакома с венгром задолго до появления здесь Фила.
Мальчик подозрительно осмотрел землю и заметил несколько полустертых следов, ведущих к дому. Он поставил на них ногу, обутую в кроссовок, и убедился, что размер почти совпадает с его собственным. У взрослых мужчин никак не может быть таким маленьких ног. Значит, оставались лишь Алекс или Анна. Кандидатуру Алекс он сразу же отмел, потому что ни о каких костях она не могла иметь ни малейшего представления. За последнюю неделю она выходила из дома лишь дважды, когда не лил дождь, и прогуливалась с коляской по улице перед калиткой. В сад она не заходила. Ему даже показалось, что она сознательно избегает той части владения, словно боится неухоженных разросшихся растений.
Итак, оставалась только Анна. И еще… Иштван. Этими двумя и решил пока ограничиться Фил. Получалось, что Иштван, узнав про кость, тут же сообщил об этом Анне, а та, в свою очередь, перелопатила полсада и собрала кости (почему-то Фил был уверен, что кость была не одна). А потом ночью она унесла их куда-то. А может, снова закопала, но в другом месте. Теперь он был уверен, что кость была человеческой, а не коровьей. Но откуда она взялась в саду? Не иначе, когда-то здесь было совершено убийство, может, и не одно.
На другой день приехал повар. Это был розовощекий худощавый старик по имени Якоб. Когда Фил рассмотрел его получше, то подумал, что старик Якоб на самом деле не так уж и стар, хотя его волосы были белы как снег.
– Ма, – спросил он Алекс, когда они остались одни, – как ты думаешь, сколько лет этому Якобу?
– Я не думаю, я знаю точно, – улыбнулась Алекс. – Пятьдесят три.
– Это много?
– Относительно. Для тебя много, а для меня не очень.
– Что ж, – рассудительно сказал Фил, – будем надеяться, что завтра он не умрет от старости.
Алекс встревожилась:
– Ты переживаешь из-за смерти Элен? Да, конечно, не очень-то здорово, что наша жизнь здесь началась с чьей-то смерти. Однако если смотреть глубже, то и живем мы здесь только потому, что скончалась твоя прабабушка. Не так ли?
– Так, – вздохнул Фил. – Но мы ведь ее не знали.
Он не смог признаться, что в последнее время думает только о смерти. Тайна человеческих костей, закопанных рядом с заброшенной часовней, не давала ему покоя, но говорить об этом он боялся. Мать могла бы неправильно его понять. Чего доброго потащила бы к детскому психологу. А он ненавидел их всей душой. Как-то года два назад он оказался на приеме у такого врача и вынес оттуда только усталость и отвращение. Ему предлагали какие-то глупые картинки и задавали не менее глупые вопросы. Он старался отвечать так же глупо, посмеиваясь про себя и размышляя, что стало бы с врачом, узнай он настоящие мысли Фила.
Теперь он думал смерти. И эти мысли утомляли его. Он хотел бы переключиться на что-то другое. И решил в ближайшие выходные взять ключ от третьего этажа и начать поиски сокровищ.
5.
Еще через день приехала нянька, толстая девица с плаксивым выражением лица. И хотя ее заботы должны были ограничиться лишь Магги, она почему-то включила Фила в число своих подопечных. Она вечно приставала, чтобы он помыл руки, почистил зубы, не сидел допоздна в Интернете и делал с утра зарядку. Каждый день она придумывала для него кучу бессмысленных дел, которые только отрывали его от дел нужных. Вдобавок ко всему она носила отвратительное имя Лукреция. Откуда только люди выкапывают такие имена?
– Па, – однажды за завтраком сказал Фил, – скажи Лукреции, пусть она ко мне не пристает. Я не маленький. К тому же мне нужна твоя помощь. Твоя и мамина. Давайте сегодня же откроем третий этаж, я хочу посмотреть, что там есть. Мы здесь уже два месяца, а до сих пор не знаем, что там.
Лукрецию усмирять не стали, но третий этаж открыли. Вот так всегда – чего бы Фил ни просил, ему давали лишь половину. На третьем этаже оказалось целых семь комнат, полностью повторяющих расположение комнат на втором этаже, но запущенных и заставленных старинной мебелью. В благоговейном молчании остановившись на пороге, Фил вдохнул умиротворяющий запах пыли, столь приятный всем археологам. И понял, что счастлив.
Он почти переселился наверх, подальше от Лукреции. Чтобы еще больше укрепить свои позиции, он постоянно в ее присутствии начинал заводить разговоры о привидениях, которые толпами бродят по третьему этажу. Лукреция была очень набожной и выросла к тому же в какой-то глухой провинции, где все повально верили в дьявола и всякую нечисть. Такие рассказы доводили ее до истерики, она тут же выпрашивала два свободных часа и мчалась в костел, хотя по предположению Алекс была не католичкой, а сектанткой.
– Пусть она будет кем угодно, – повторял Ленни, – лишь бы справлялась со своими обязанностями.
С обязанностями Лукреция справлялась, поэтому никто не собирался ее увольнять, как бы этого ни желал Фил. Одним словом, теперь он имел на редкость скучного и мелочного врага в лице Лукреции. Жизнь час от часу становилась все богаче на впечатления.
Однажды, копаясь во встроенном шкафу одной из комнат третьего этажа, Фил обнаружил планшетку. Не ту пластиковую поделку, которую можно найти сейчас в любом магазине игрушек, а настоящую старинную планшетку, деревянную полированную доску с гладким указателем в форме сердца, посреди которого зияла квадратная прорезь. Витиеватые буквы были украшены завитушками и петлями. Фил знал, что такое написание называется каллиграфическим. На тот же манер были выведены и два слова в центре – «да» и «нет».
Фил видел десятки фильмов по телевизору, где говорилось, что такие игрушки вредны и опасны. И именно по этой причине он очень обрадовался, когда нашел доску. «Если их продают в магазинах игрушек, то опасного ничего в этом нет, – справедливо рассудил он, – а эта доска – редкость и антиквариат. И если ее до сих пор никто не уничтожил, то она не опасна. Не стала бы бабушка Елизавета сохранять для потомков что-то опасное». Ему даже стало немного обидно, что в фильмах постоянно случается что-то интересное, а вот у него в руках обычная доска, и нет надежды, что она оживет.
Он уложил доску на облезлый пыльный ковер и установил в центре указатель. А потом приложил к нему средние пальцы обеих рук. Ничего не происходило, даже страх в душе не шевельнулся. Он убрал пальцы. Дерево. Фил уже потянулся за какой-то шкатулкой, как вдруг указатель дернулся и пополз по доске. Мальчик вздрогнул от неожиданности, но тут же подумал, что, наверное, в доску вмонтирован магнит, и стал с интересом наблюдать за передвижениями указателя.
– Д-а-в-а-й п-о-г-о-в-о-р-и-м, – предложила доска.
– Давай, – согласился он, понимая, что глупо беседовать со старинной игрушкой.
– Я ангел, – сообщила доска, – я могу многое.
Фил усмехнулся. Обычно такие вещи именовали себя дьяволами, так было во всех фильмах. Или на крайний случай, чьими-то душами. Каких-то убийц или убитых. Вроде бы и те и другие становились после смерти привидениями.
– А что ты можешь? – на всякий случай поинтересовался мальчик.
– Я могу уничтожить всех твоих врагов.
Фил задумался. Особых врагов у него не было. Только Лукреция. Но называть ее гордым словом «враг», означало не уважать себя. Нет-нет, среди родственников и знакомых Фила уничтожать было некого.
– Спасибо, – ответил он, – как только понадобится, я обязательно к тебе обращусь.
Если бы он только знал, что обратиться к ней придется уже на следующий день.
Вечером родители собрались в театр. В последнее время они не пропускали ни одной премьеры, словно собирались наверстать все упущенное в течение жизни. И естественно, Фила оставили на попечении Лукреции, которая сразу же начала преследовать его по всему дому с вопящей Магги на руках. Создавалось впечатление, что хождение за Филиппом Карми было основной потребностью ее жизни. Лукреции казалось, что мальчик неправильно воспитан, что вместо компьютерных игр он должен молиться и спасать душу.
В тот вечер она начала с креста. Вытащив из-за пазухи золотой крестик, она долго объясняла Филу, что защищена от любых проявлений зла, тогда как он, наоборот, всем этим проявлениям открыт.
– Вот придет Сатана и утащит тебя в ад, – страшным голосом говорила Лукреция. – Утащит, и никто уже тебя не найдет. Вот посмотри, как выглядит ад, – она вытащила из кармана специально приготовленную для Фила картинку с горящими в языках пламени грешниками. – Видишь? И ты окажешься там же, если не примешь Бога.
– Отстань, – проронил Фил. – Тебе что, делать нечего?
Но Лукреция отставать не собиралась. Наоборот, она все сильнее и сильнее раскалялась, как сковорода, поставленная на огонь.
– Только молитва очистит тебя. А потом я отведу тебя в церковь, и ты примешь крещение. И тогда ты перестанешь быть таким непослушным хулиганом.
Но хулиганом Фил никогда не был. Он был тихим и послушным, и постоянно пребывал в размышлениях, что несвойственно детям его возраста. Для Лукреции же каждый некрещеный ребенок был исчадием ада, и, само собой, хулиганом. Другого она и представить не могла.
Фил удалился в свою комнату, но она нашла его и там.
– Отстань от меня, дура! – выкрикнул он, выйдя из себя.
И тут же оказался зажат мертвой хваткой. Лукреция, всю жизнь занимавшаяся сельским трудом, имела железную мускулатуру. Она легко скрутила его, как кошку, и потащила из комнаты.
– Куда ты меня тащишь? – попытался возмутиться Фил, но она только поудобнее его перехватила и зажала рот широкой мозолистой ладонью.
Она заперла его в кладовке, сказав, что за свое поведение он будет сидеть там до прихода родителей. Подумать только! Его, мыслящего человека, наследника огромного состояния, запирает в кладовке какая-то деревенская девка. В этот момент Фил осознал, что вот он враг, и поклялся отомстить. А когда поклялся, то сразу успокоился и затих. Пусть эта стерва думает, что он задохнулся и умер. Кладовка была вместительной, а в нижней части двери даже было устроено вентиляционное окно, к которому он и приник лицом. Пока он так лежал, свернувшись калачиком и созерцая ножки мебели, все было тихо. Но только он отлип от своего окна и мыслями вернулся к своему заточению, как сразу же почувствовал за спиной что-то странное. Это были тихие скребущие звуки. Наверное, одинокая голодная мышь искала себе поживы среди пустых ящиков. Испуганный мальчик встал во весь рост, почти задевая головой за какие-то полки, и медленно обернулся, взглянув в темноту через левое плечо…
Лукреция освободила его через полчаса, спокойного и задумчивого. «Вот и ладно, – подумала она, – мальчик осознал, что был неправ».
– Бог любит покорных, – увещевала она Фила, – а непокорных наказывает. Так пусть лучше кто-то вразумит тебя теперь, чем Бог займется этим после твоей смерти.
– Да-да, я все понял, – пробурчал мальчик. – И спасибо тебе за заботу о моей душе.
«Главное, чтобы она ничего не заподозрила, – думал он. – У меня пока нет никакого плана. Но ненавижу я ее уже теперь».
– Ма, – сказал он утром, – надо уволить Лукрецию. Она меня вчера закрыла в кладовке. Никто не имеет права запирать меня – я свободнорожденный человек. Она нарушила мои конституционные права, уволь ее.
Алекс нахмурилась:
– Но ведь это ты назвал ее дурой. Или ты думаешь, что подросток может называть взрослых, как ему вздумается?
– Не как вздумается, а как есть на самом деле, – ответил Фил. – Значит, ты ее не уволишь?
– Нет. И вопрос закрыт.
Он пошел к отцу, но Ленни объяснил ему, что Лукреция помогает маме, а значит, все решения должна принимать только она, и тут он не вправе распоряжаться.
– Вот повара я могу уволить, потому что ем больше всех. И если мне не понравится, что он готовит – то могу, гипотетически. Но сначала я объясню ему, что мне не нравится в его работе. И вполне возможно, он начнет стараться, учиться и будет готовить лучше.
– Ну и ладно, – сказал Фил. – Раз вам всем наплевать на мои унижения, буду справляться сам.
– Вот и умница, – погладил его по голове Ленни, – достойное решение.
Мальчик вздохнул. Его предавали собственные родители. Конечно, не их же тащили, прижимая к рыхлому боку и обдавая запахом пота. Не их запирали в пыльной кладовке с пауками. Не их пугали картинками с горящими людьми. На ум пришло непонятное и неприятное слово «политкорректность». Фил смутно понимал, что именно вот эта самая политкорректность и позволяет служанкам так обращаться с сыном хозяина дома. И не позволяет называть их дурами, даже если это чистая правда. А в своей правоте он не сомневался ни минуты. В благоустроенном мире взрослых многое требовало перемен, но что он мог сделать – несчастный, поруганный и никем не принятый всерьез?
Но Лукреция еще узнает, кого она так унизила. Фил полагал, что решение часто приходит само, и не сомневался, что рано или поздно он придумает, чем отплатить противной няньке.
Пока же он удалился на третий этаж, потому что считал его своим, честно отвоеванным пространством. Планшетка лежала на том же месте, где он ее оставил. Указатель слегка дернулся при появлении мальчика, словно желал привлечь его внимание. Фил потрогал его пальцем, и круглая пластинка задвигалась, складывая буквы. «Сыграй с ней шутку», – прочитал Фил.
– С кем? – спросил он, хотя прекрасно знал, о ком идет речь,
– Лукреция, – ответила доска.
– Ты знаешь, как?
– Знаю.
Шутка – это не страшно. Мальчик был еще в том возрасте, когда не знают, что шутки могут быть злыми и даже смертельно опасными. Шутка – это когда смешно.
То, что поведала планшетка, и вправду выглядело смешным. Никогда бы Филипп не додумался до такого сам. Давясь от смеха, он понесся вниз готовиться к великолепному представлению.
Для начала он выкрал листок бумаги, на котором Лукреция записала какой-то рецепт, да так и забыла его на столе. Потом прихватил из кухни бутылку оливкового масла. Продолжение сценария зависело теперь только от ловкости рук. Нужно было лишь дождаться, когда родители снова куда-то уедут и оставят его в обществе Лукреции. Анна после ужина сразу удалялась к себе, а Якоб надевал шляпу и уходил дышать свежим воздухом. Химическая реакция на этот воздух у него была странной, потому что когда он возвращался, Фил чувствовал исходящий от него запах больницы и замечал, что глаза повара покраснели, и его слегка пошатывает. Якоб сразу же уходил в служебное крыло через дверь под лестницей и уже не появлялся до самого утра. Ночами ведь повара не работают.
Несколько часов Фил потратил на короткую записку, которую вывел на чистой половинке украденного у Лукреции рецепта, тщательно воспроизводя ее почерк. Он чувствовал себя охотником, поджидающим добычу, и ждать был готов сколько угодно, лишь бы задуманное прошло без накладок. С таким упорством индеец часами высматривает из кустов оленя, чтобы потом свалить его одной лишь стрелой.
Наконец наступил долгожданный вечер. Фил поднялся на чердак, туда, где был выход на крышу, сделанный специально для рабочих. Он выходил на довольно плоский гребень крыши, шириной примерно в полметра. На нем вполне мог бы устоять взрослый мужчина. За гребнем начинался крутой металлический скат, выкрашенный в зеленый цвет. Фил аккуратно полил скат оливковым маслом, и, на мгновение остановившись, залюбовался блеском, отражающим свет луны.
Потом он на цыпочках спустился вниз, прошел по третьему этажу, стараясь не скрипеть половицами, и замер в самом низу лестницы, ведущей на второй этаж. В доме было тихо, лишь из детской комнаты раздавалось гугуканье Магги и противный голос Лукреции, напевающий ей какую-то детскую песенку. Фил заглянул в щелку. Нянька сидела под лампой и пришивала тесемку к детскому чепчику, а Магги ползала по огромному манежу, раскидывая попадавшиеся на пути игрушки. Она была крупной девочкой и уже довольно своевольной.
Фил вошел в комнату, почему-то ожидая очередного выговора. Но Лукреция не проронила ни слова, лишь скользнула по нему недовольным взглядом. После случая с кладовкой она начала сдерживать свою неприязнь к мальчику. Наверное, кто-то из родителей все-таки поставил ее на место. Но какое это уже имело значение?
Пора было приступать к задуманному, и Фил склонился над манежем.
– Магги хочет посмотреть что-то интересное? – проворковал он.
Лукреция насторожилась, мышцы напряглись под синтетической блузкой, делая ее похожей на борца.
– Магги, – продолжал Фил, искоса поглядывая на няньку, – пойдем, твой братик хочет тебе что-то показать.
Магги радостно потянулась к брату и обхватила его за шею мягкими ручками. Он чмокнул ее в нежную щеку и осторожно вытащил из манежа. Нужно было торопиться. Фил взглядом измерил расстояние между манежем и напружинившейся, готовой к прыжку Лукрецией, и вдруг одним махом оказался у двери, и бросился бежать по коридору к заветной лестнице, крепко прижимая к себе сестренку.
– Стой! – раздался за спиной громовой вопль. – Стой, антихрист! Вот я тебе сейчас покажу!
Она понеслась по коридору за беглецом и его добычей, но увидела лишь, как он взбегает по лестнице на третий этаж. Лукреция заколебалась – мысли о привидениях не выходили из ее головы, но чувство долга заставило ее поставить мощную ногу на первую ступеньку, застонавшую под ее тяжестью. Медленно она поднялась наверх и оказалась в мрачном коридоре с дубовыми дверями по обеим сторонам. Все двери были плотно закрыты, и она облегченно вздохнула, надеясь, что всё самое страшное осталось за дверями. Ни Фила, ни Магги нигде не было видно. А означало это только одно, что они находятся в одной из этих жутких комнат, куда Лукреция ни за что бы не решилась войти. Но с другой стороны, нянька жутко боялась нагоняя от хозяев, что, мол, не уследила за ребёнком. Такое преступление вполне могло окончиться увольнением, а следовательно, возвращением в деревню к тяжелому и ненавистному труду. И страх потерять работу перевесил. Лукреция осторожно потянулась к деревянной ручке в виде морды льва, намереваясь чуть-чуть приоткрыть дверь, чтобы заглянуть в щелочку и сразу же ее захлопнуть, если комната окажется пуста. Но стоило ей только прикоснуться к теплому дереву, как стены дома потряс вопль.
Где-то наверху душераздирающе кричал Фил, и Лукреция, забыв обо всем на свете, огромными прыжками понеслась в конец коридора, где узкая чугунная лесенка вела на чердак.
Фил стоял у распахнутой двери на крышу и вопил на одной ноте без пауз, словно ему не нужно было набирать в легкие воздух для крика.
– Ааааааааааааа!!!
– Что случилось? – воскликнула Лукреция не менее страшным голосом. – Где Магги? И замолчи!!!
Фил умолк, глядя на нее безумными глазами.
– Там, она там, – бормотал он, тыча пальцем в проем двери. – Я только хотел показать ей луну и звезды, а она уползла туда…. Я боюсь…. Иди на крышу, – он подтолкнул Лукрецию к дверному проему. – А то она сейчас упадет.
Перед глазами Лукреции в одно мгновение пронеслась вся ее жизнь. Она увидела себя в зале суда, услышала обвинение: «по недосмотру, по халатности… действия, приведшие к гибели ребенка» и с ревом упала на колени.
– Иди же, – подтолкнул ее Фил. – Она сейчас упадет!
Нянька неуклюже вылезла на крышу. И уцепившись руками и ногами, легла на плоский гребень, который оказался слишком узким для ее широкого тела.
– Где же она?
– Уползла за трубу, – ответил мальчик.
Лукреция решила подняться, чтобы заглянуть за трубу. Она отцепилась от крыши и поднялась во весь рост, неуклюже балансируя. До трубы была лишь пара шагов, и эти шаги решили участь няньки – она успела сделать лишь один-единственный. Ее нога соскользнула, тело накренилось, и нянька с воем заскользила вниз по облитому маслом скату. Она ухитрилась один раз перевернуться, и даже немного задержалась на слегка приподнятом краю, а потом исчезла из поля зрения. Фил с чувством удовлетворения услышал глухой удар о землю – как если бы уронили большой пузырь с водой, – а потом заспешил вниз, где в одной из комнат сидела Магги, занятая изучением оленя на крышке шкатулки.
Там было окно, которое выходило как раз на нужную сторону. Фил убедился, что с сестренкой все в порядке, подкинул ей яркий расписной веер, чтобы выгадать еще пару минут, и по пояс высунулся в окно.
Лукреция лежала на земле, хорошо видимая в слабом свете, льющемся из окон. Сверху она была похожа на резинового пупса с толстыми руками и ногами и большой головой. Неестественная поза говорила о том, что девушка не просто прилегла отдохнуть, а свернула себе шею, падая с большой высоты.
Фил полюбовался останками своего врага, теперь абсолютно не страшного – что бы такого могла с ним сделать эта чертова кукла? В это время откуда-то сверху спустилась черная тень, похожая на огромную старушечью шаль, и плотно облепила светлое тело, ставшее почти невидимым, словно слившимся с землей.
Мальчик напряг глаза, не понимая, что произошло, но тут край «шали» поднялся и глянул на него светящимися красными глазами, которые было видно даже с высоты третьего этажа.
– Ты все забыл, – прошептал бархатный голос.
Фил отошел от окна, механическим движением поднял с пола довольную Магги, не желавшую выпускать из рук веер, и деревянной походкой сошел вниз.
Анна только всплеснула руками, завидев детей на пороге флигеля, но не смогла добиться от Фила ни слова. Он только прижимал Магги и смотрел перед собой замороженным взглядом. Она взяла его за руку, осторожно повела к дому и тут же наткнулась на распростертое тело, на которое бросали желтый свет окна первого этажа.
Вернувшиеся Лени и Алекс были неприятно удивлены, обнаружив возле своего дома несколько полицейских машин с мигалками. Алекс занервничала и первая выскочила из автомобиля. На пороге стояли зареванный Филипп и растерянная Анна с маленькой Магги на руках. Поодаль, возле группы полицейских маячила высокая фигура Иштвана Беркеши.
– Идите в дом, – крикнул он, увидев Алекс. – Все идите в дом, я скоро подойду.
Ленни подтолкнул Алекс к дверям и подошел к Иштвану.
– Что здесь, черт возьми, произошло? – закричал он. В его голосе проскальзывали растерянные, едва не истерические нотки. Законопослушный гражданин Ленни не то чтобы боялся, но настороженно относился к полиции.
– Ваша нянька совершила самоубийство, – Иштван успокаивающе похлопал Ленни по плечу. – Ничего страшного, с няньками и не такое случается.
Заметив, что Ленни нервничает все больше, он наклонился к самому его уху и прошептал: «Иди уже в дом, я все решу».
Анна, Ленни и все еще всхлипывающий Фил расположились в гостиной. Вскоре к ним присоединилась Алекс. Магги спокойно посапывала в своей кроватке наверху. Ее одну не трогали события минувшего вечера.
Ленни нервничал и постоянно поглядывал на дверь. В голове его роились мысли одна страшнее другой. Он был уверен, что сейчас его с Алекс арестуют и посадят в тюрьму, а потом и казнят. Дети отправятся в приют, а имущество будет конфисковано. Он смотрел на жену и сына взглядом загнанной лани, в уголках глаз затаились слезы, готовые брызнуть фонтаном при появлении полицейских с наручниками. Полицейские все не шли, зато появился Иштван, как всегда деятельный и обворожительный. Он торжествующе выложил на стол полицейскую справку о разрешении захоронения.
– Это не убийство, – сообщил он, ослепительно улыбаясь. – Это самоубийство, а посему вскрытия не будет, и тело закопают не позднее завтрашнего утра. Они даже вернули ее записку.
Он покопался в кармане и вытащил половинку тетрадного листа, сложенного вдвое и испещренного масляными пятнами. Развернул и прочитал вслух:
«Прошу в моей смерти никого не винить. Я добровольно ухожу из жизни, потому что мой жених решил жениться на другой. Лукреция». А ошибок-то, ошибок. Прашу… гм…– он насмешливо улыбнулся, удивляясь не смерти няньки, а ее безграмотности.
– Но почему же полиция так быстро уехала, – недоумевал Ленни, сроднившийся со своими страхами и не желающий так быстро с ними расставаться. – Обычно они копаются в любом, даже пустяковом деле по нескольку дней и раздувают из него черт знает что.
– Во-первых, – обстоятельно начал Иштван, – вы не кое-кто, а уважаемые жители города. Это, я думаю, означает, что ваша семья вне подозрений. На момент смерти этой «достойной» девицы в доме, кроме детей никого не было. Никто посторонний в дом не пробирался – все окна целы, замки на месте, ключи от третьего этажа и чердака нашлись в кармане фартука означенной девицы. Во-вторых, записка написана ее собственной рукой. Ее сличили с записями из ее дневника, который обнаружили в комнате. Содержание дневника примерно такое же душещипательное, и жених в нем наличествует. В-третьих… Я дал им взятку, чтобы они не вздумали трепать ваши имена в судах и прессе.
Беркеши окинул пораженное семейство Карми торжествующим взглядом прекрасных черных глаз и уселся в мягкое кресло, вальяжно закинув ногу на ногу.
– Ваши версии, господа…
– Мне очень неудобно… Сколько мы вам должны? – поинтересовался Ленни.
– Ничего, – ответил Иштван. – Могу я сделать подарок людям, которые мне симпатичны? Поверьте, я не последний кусок доедаю.
– Пойду-ка я сварю кофе, – поднялась Анна, – хоть и поздно уже кофеи распивать, а подкрепиться нужно.
Алекс взглянула на измученного сына:
– Пора в постель, милый.
Фил молча поднялся и ушел к себе.
Мать проводила его долгим взглядом, в котором сквозило беспокойство.
– Как думаешь, Ленни, может, его завтра показать врачу? Такое потрясение… и выглядит он каким-то заторможенным, точно в шоке.
– А что ты хотела, вторая смерть и опять прямо на его глазах, – проворчал Ленни, – еще немного, и дом превратится в похоронную контору. Как бы нам с тобой тоже не пришлось бегать по врачам. Иштван, вы верующий?
– Да, конечно, – тот отогнул уголок воротника, и продемонстрировал всем маленький крестик белого металла. – Но как оказалось, крещение не спасает человека от самоубийства. На Лукреции висел крест раза в два побольше моего, да еще и золотой. Но она не сняла его, перед тем как спрыгнуть с крыши. Я думаю, что она о нем даже и не вспомнила, только если, конечно, не надеялась, что ангел явит ей чудо, и, презрев законы природы, мягко опустит на траву.
– Не шутите с такими вещами, господин Беркеши, – Анна появилась в дверях, толкая перед собой низенький столик на колесах. Она осуждающе посмотрела на венгра, – грех это.
– Милая Анна, – ответил Иштван, – я прекрасно знаю, что является грехом, а что нет. Ваша распрекрасная Лукреция своим поступком сегодня вышла из-под юрисдикции Господа Бога, и даже лишилась права быть похороненной на освященной земле. Хотя за определенную сумму для нее можно устроить даже и такое святотатство. Вот только места в раю мы не сможем для нее купить, так что не стоит надеяться, что она когда-то присоединится к сонму ангелов, распевающих псалмы на небесах.
– Странно вы как-то говорите, – подивилась Анна. – Иногда я думаю, что вы изучали богословие
– Изучал, изучаю и буду изучать, – любезно ответил Иштван.
В тот вечер он был чрезвычайно мил и любезен. И поддавшись очарованию, уже через час чета Карми забыла о своих тяжелых думах. Разошлись все далеко за полночь.
Филипп так и не вспомнил, что произошло в тот проклятый вечер. Ему пришлось ходить на приемы к психологу чуть ли не два месяца, но даже сеансы гипноза не смогли прояснить, чем же занимался мальчик в тот день с шести до восьми часов вечера. Может быть, планшетка могла бы помочь разъяснить эту загадку. Но доска навсегда исчезла, и никто больше ее не видел. Может быть, ее и вовсе не было?
6.
Александра Карми мучилась жестокой бессонницей. После неприятных событий прошлого вечера она немного пришла в себя благодаря усилиям Иштвана Беркеши, но потом опять скисла. С переездом в дом бабушки Елизаветы их семью постоянно преследовала смерть. Пока она ходила осторожно, забирая лишь малознакомых людей, но Алекс твердо знала, что смерть не интересуется кровными связями и уж если начала косить, то не остановится, пока не будет полностью удовлетворена. Сколько ей еще понадобится душ? Две? Десять? А может быть, такова плата за неожиданное богатство? Алекс твердо знала, что ничего не дается за просто так, и если в чем-то повезло, то в уплату придется отдавать гораздо больше. Вы можете сказать, что она была пессимисткой. Да, пожалуй, так оно и было.
Будучи единственным ребенком слишком старых родителей, не сумевших в силу своего возраста стать ей друзьями, она получила от них большой список правил для «порядочных женщин». Список включал в себя все, что должна или не должна делать женщина из хорошей семьи. Эти правила можно было бы заключить всего в два слова: «Все запретить!», но процесс воспитания обычно основывается на длинных беседах, долженствующих донести до отпрыска, почему именно запрещено то или иное действие. В то время, когда ее ровесники гоняли по улицам или читали «запрещенные» книги, Алекс пребывала в обществе родителей и выслушивала нудные нравоучения, которые по художественности исполнения напоминали проповеди.
Так прошло ее детство и часть юности. Поистине Александра обладала адским терпением и дочерней покорностью. Но любому терпению приходит конец, и в восемнадцать лет она выпорхнула из отчего дома, выйдя замуж за первого, кто попросил ее руки. Этим смельчаком оказался Леонид Карми. Алекс испытала пьянящее чувство свободы, которое длилось целых два дня, после этого она автоматически перешла под опеку мужа, который, в некотором смысле заменил ей родителей. Хотя Ленни не отличался строгими правилами поведения, Алекс сама приняла рабскую роль безоговорочного подчинения мужу. Правила, с детства посеянные в ее душе, дали буйный рост. Она твердо знала, «что должна», но понятия не имела о собственных нуждах и желаниях. По сути, Алекс должна была всем: мужу, детям – появление которых она восприняла с некоторым удивлением, – родителям, которые холодно относились к Ленни, но как воспитанные люди присылали открытки на все праздники.
Оказавшись вдруг владелицей огромного дома, она делала одну ошибку за другой. Для начала Алекс слишком приблизила к себе Анну, ища в ней опору. Постепенно к экономке перешло все управление домом, она принимала даже такие решения, которые должны были принимать хозяева. Именно ею Лукреция была принята на работу, и вот чем все закончилось. Но Алекс не могла, не умела нанимать слуг и выбирать меню для обеда. Она вообще была не способна принимать решения. Сначала за нее это делали родители, а потом муж.
Печальная гибель Лукреции, а в особенности оставленная ею посмертная записка, пробудили у Алекс какие-то странные ощущения. Деревенская девица была способна на сильные чувства, на чувства такой силы, что даже рассталась из-за них с жизнью. Почему же счастливая и удачливая Алекс (а она считала себя таковой) до сих пор не знает, что такое любовь?
В вещах, оставшихся от горничной Элен, Анна обнаружила стопку любовных романов в мягких обложках. Поскольку родственники покойной не нашлись – или таковых просто не оказалось – все вещи Элен остались в доме. Шкатулку с драгоценностями Анна решила приберечь на случай появления наследников (в наше время всякое бывает). Одежду и постель она сожгла на заднем дворе, а вот книги (питая к ним почтение не очень грамотного человека) отнесла в библиотеку и положила в один из шкафов.
Понятно, что среди со вкусом подобранных книг и солидных собраний сочинений подобной литературе было не место. Тем более в шкафу с глубочайшими и драгоценнейшими философскими произведениями. И найди их кто-то другой, книги отправились бы на помойку. Но нашла их Алекс.
Мучаясь бессонницей, она спустилась в библиотеку, чтобы как-то скоротать оставшиеся до рассвета часы. Но унылые корешки изданий, скрывающих бесценное наследие мыслителей прошлого, не привлекли ее внимания. Они почему-то ассоциировались у Алекс с ее родителями. Поэтому, наткнувшись на пеструю стопку любовных романов, она несказанно обрадовалась. Ведь это было именно то, «что не должна читать порядочная женщина». И хотя уже давно ей никто ничего подобного не запрещал, она лелеяла этот запрет как один из столпов своего существования. Но сейчас ей хотелось совершить нечто этакое, нарушить хотя бы одно правило. Добровольная темница, в которую она себя загнала, начинала ее тяготить.
Первые же строчки книги вели рассказ словно бы о ее серой жизни. Никогда еще Алекс не видела себя с такой стороны, и вот теперь ей открыли глаза. Все дело было в том, что в прошлом Алекс читала все больше мужскую литературу, а что мужчина может понять в женской психологии? Теперь же доступным языком дама-писатель говорила, что Алекс такая дура, каких еще и свет не видывал. Тридцать лет ее жизни в подробностях излагались на десяти первых страницах, а следом начиналось что-то уж совсем невообразимое. Оказалось, в тридцать лет жизнь только начинается. А уж если у тебя есть сколько угодно денег и не нужно думать о хлебе насущном – ты можешь получить сколько угодно удовольствий. Наряды, драгоценности – все это просто падает к твоим ногам. Алекс задумалась. Как же так могло получиться, что она до сих пор не купила себе даже вечернего платья? И не поинтересовалась содержимым сейфа, в котором, как сказал Ленни, находятся семейные драгоценности рода Карми, всегда передававшиеся по женской линии, но так и осевшие на девяносто лет у бездетной Елизаветы.
Далее писательница продолжала соблазнительные речи: неотъемлемой частью небесного блаженства является любовь. И только любовь! Хотя и флирт признавался достойным времяпрепровождением.
Госпожа Карми закрыла глаза и задумалась. Любила ли она Ленни? Можно было бы его выбрать объектом неземной страсти? И тут же с грустью отметила, что муж совершенно не подходит для такой роли. Они были знакомы слишком давно, и она просто привыкла к его каждодневному присутствию, привыкла к запаху его одеколона, к дурной привычке засовывать грязные носки под кровать, отчего она часто просыпалась посреди ночи с жесточайшей мигренью. Да и о какой романтике можно было говорить, когда она знала его как облупленного, часто договаривая за ним начатую фразу. Грустно, но это было так. А вот книга рассказывала совсем о другом. О дорогих отелях, о теплых пляжах и синем море. И всегда, и везде присутствовал таинственный красавец, будивший в героине нечеловеческие страсти.
Алекс дочитала недлинный роман до конца, а потом еще долго сидела, уставившись на блестящие малиновые буквы, грубо вытисненные поперек пестрой обложки.
Забравшись под теплое одеяло, она потом долго не могла уснуть, а через час ее разбудили крики птиц за окном, и она поднялась хмурая и разбитая. Посмотрев в зеркало, она убедилась, что под глазами залегли глубокие тени, волосы, давно не знавшие умелых рук парикмахера, неопрятными блеклыми прядями висели вдоль щек. Неужели она снова закрутит их в тощий узел и наденет черный домашний вельветовый халат? Почему никто до сих пор не сказал ей, как должна выглядеть жена богатого человека? И о чем только думает сам богатый человек, каждый день натыкаясь на подобное чучело в собственном доме?
– Ленни, – спросила она за завтраком мужа, – ты не мог бы отвезти меня сегодня в город?
– Ну, конечно, – с готовностью отозвался муж. – Фил уйдет в школу, но Магги придется взять с собой. Это будет чудесной прогулкой.
– Я бы хотела зайти в парикмахерскую. А потом купить что-то из одежды, – потупив глаза, сказала Алекс.
– Наконец-то, – обрадовался муж, – значит, ты уже пришла в себя после всех кошмарных событий?
– Да, – сдержанно ответила Алекс. – Мне хотелось бы привести себя в порядок…
Она хотела добавить «для тебя», но слова почему-то застряли у нее в горле.
Пока жена сидела в парикмахерской, Ленни, подхватив на руки Магги, исследовал лавку, торговавшую игрушками. Вышли они оттуда довольные. Магги крепко обнимала синюю улитку на больших желтых колесах, а Ленни тащил в свободной руке коробку с роскошной куклой. Обнаружив неподалеку скамейку, они расположились на ней и принялись катать улитку, дергая ее за веревочку.
Поэтому когда Алекс вышла из парикмахерской они ее не заметили, а если бы и заметили, то не узнали бы. В двери парикмахерской зашла домохозяйка, а вышла – дама. Она сделала короткую стрижку и выкрасила волосы в золотистый цвет, совсем такой же, как у героини прочитанной накануне книги. Нельзя сказать, чтобы все это ей не шло, но она стала другой. Даже вечно растерянный взгляд серых глаз стал глубже и увереннее. Ее ногти были тщательно подпилены и покрашены перламутровым сиреневатым лаком.
– Красота! – Воскликнул Ленни, вытаращив глаза.
– А теперь за одеждой, – томно произнесла Алекс. – То, что на мне – ужасно.
И она провела еще два восхитительных часа в магазине одежды, где позволила себе приобрести малиновую блестящую блузку точь-в-точь того самого цвета, каким было написано название романа.
Усталая Магги давным-давно спала, когда они вернулись домой. Но Алекс, несмотря, на усталость, чувствовала лихорадочное возбуждение, словно человек, проспавший двадцать лет, и вдруг проснувшийся в давно изменившемся мире. Она приказала Анне достать бутылку шампанского к ужину.
Ленни не верил своим глазам, наблюдая, как привычная и домашняя Алекс в мгновение ока превратилась в светскую львицу, уверенным голосом отдающую приказания слугам. Куда подевалась та милая серая мышка, беззвучно шныряющая по дому?
К ужину она вышла в декольтированном платье того глубокого синего цвета, каким бывает небо перед самым наступлением ночи. На шее у нее переливались сапфиры бабушки Елизаветы. Все было бы прекрасно, если бы Ленни не насторожил ее взгляд. Широко открытые глаза смотрели в никуда, в какие-то никому не доступные дали. Изящно накрашенные ресницы и красиво подведенные брови придавали взгляду оттенок рассеянной презрительности.
Теперь в доме все переменилось. Трапезы происходили в одно и то же время, уборка дома – строго по расписанию. Анна сумела нанять новую горничную и няньку. Горничная носила романтическое имя Нора, традиционное для героинь любовных романов. Поэтому Алекс встретила ее с заметным удовольствием, хотя в самой женщине не было ничего романтичного. Это была топорная особа, с плоским лицом и маленькими, вечно воспаленными глазками, светлыми настолько, что они казались белыми. Она была небольшого роста и макушкой доходила Алекс только до плеча. Впрочем, дело свое она знала, и вскоре дом мог соперничать с каким-нибудь музеем. Алекс прекрасно справлялась с новой ролью богатой хозяйки. Новая прислуга слушала ее приказы, как откровения свыше, беспрекословно выполняя любой ее каприз. В комнатах витал запах воска, а мебель была расставлена по местам с безукоризненной точностью. Одним словом, это был идеальный дом для идеальной семьи.
Приехала и новая нянька – Маргарита Бонне. Эта чернявая девица имела примесь французской крови, чем очень гордилась. Впрочем, что же еще оставалось бедняжке при такой внешности? Близко посаженные друг к другу карие глаза можно было принять за карнавальную полумаску, а крючковатый нос и выдающийся подбородок, казалось, стремились соединиться в вечном объятии над тонкогубым большим ртом. Зато сердце у нее было доброе. Как принято говорить в таких случаях: «Он урод, но зато очень хороший человек».
Таким образом, Алекс в мгновение ока оказалась избавленной от бытовой рутины, и уйма свободного времени только подстегнула ее лихорадочную активность.
Однажды вместе с ворохом газет и рекламных листков горничная принесла письмо. Письма семье Карми приходили редко – ни к чему такая роскошь и атавизм, когда есть телефон и Интернет. Но это письмо было особым. Сам мэр уведомлял, что в преддверии Нового года состоится костюмированный бал-маскарад для лучших людей города. Само собой, семейство Карми принадлежало к лучшим, ведь в наше время ценность человека определяется не его личными качествами, а размером капитала на счету.
Алекс никогда в жизни не бывала на таких балах, если не считать елок в доме родителей, где ее неизменно наряжали снежинкой. Предстоящее празднество целиком и полностью завладело всем ее существом. Она уже представляла себя таинственной незнакомкой в объятиях загадочного незнакомца, который кружит ее в танце и что-то страстно шепчет на ухо.
Наняли портниху из города, которая целых две недели шила роскошные костюмы для Ленни и Алекс. Бал готовился только для взрослых, что очень задевало Фила, который давно уже считал себя взрослым или, по крайней мере, не глупее их. Его совсем не радовал праздничный вечер в школе и Рождество в кругу семьи. Рождество Карми праздновали традиционно, хотя Ленни был атеистом, а Алекс вспоминала о своем католическом происхождении лишь на праздники. Это Рождество обещало стать самым прекрасным в их жизни. Из гостиной вынесли всю лишнюю мебель и установили елку до самого потолка. Обитатели дома с восторгом встретили появление двух больших ящиков с игрушками и мишурой, хотя Фил утверждал, что на третьем этаже нашел коробку с прелестными старинными игрушками. Но Алекс желала всего нового, считая, что чужие рождественские украшения могут навлечь несчастье.
Фил все-таки установил в своей комнате небольшую искусственную елку, на которой сияли тончайшей работы стеклянные кувшинчики, снежинки и даже цветы с прозрачными лепестками.
На Рождество были приглашены все немногочисленные друзья дома – Анна и Арчибальд Торны и Иштван Беркеши. Домоправительница ради такого случая разоделась в желтое шелковое платье, туго стягивающее ее пышные телеса. Она корчила из себя светскую даму и складывала губы куриной гузкой. Доктор Арчибальд был как всегда прост, и с наслаждением вел с Ленни нескончаемые разговоры о медицине. Торны преподнесли розовый пластиковый стульчик Магги, шарф Филу и огромный торт всем остальным. Беркеши оказался более изысканным. Он принес с собой роскошный альбом художников Возрождения для Фила, а для Магги – тоненький золотой браслет.
– Что вы, – смутилась Алекс, рассматривая выгравированное имя дочери, – она еще так мала.
– Подрастет и будет его носить, а заодно и вспоминать старого дядю Иштвана, – подмигнул венгр.
Но наибольший фурор произвели две старинные бархатные полумаски, украшенные стразами и золоченой бахромой.
– Вы ведь собираетесь на маскарад, – сказал Иштван, протягивая пестрые свертки Алекс и Ленни, – вот я и взял на себя смелость… Кстати, я тоже получил приглашение.
Алекс порозовела от удовольствия и даже забыла произнести слова благодарности. Она тут же надела маску и просидела в ней половину вечера, пока Ленни не сказал:
– Маска, я тебя знаю. Можешь больше не скрываться.
Бал-маскарад проходил в огромном зале городского культурного центра. Алекс в восторге замерла в дверях, удерживая Ленни за руку. Украшенный зал казался ей волшебным чертогом, а разряженные горожане – ангелами, спустившимися с небес. Сама она была в традиционном костюме Коломбины и очень сожалела, что из Ленни не получился Арлекин – муж обладал довольно плотным телосложением с заметным животом. Твердо вознамерившись после праздников отправить его в тренажерный зал, Алекс выбрала для него костюм гнома. Это был очень крупный гном в мешковатой пестрой одежде и красном колпаке. Костюм делал его совсем круглым и неповоротливым. Тем выигрышнее на его фоне выглядела стройная Алекс в ярко рыжем парике, который венчал черно-белый колпачок. Ее лицо прикрывала маска, подаренная Беркеши. Она чувствовала себя невесомой и готовой порхать по паркетному полу до самого утра.
В углу зала был устроен буфет с баром, куда и двинулся Ленни, вознамерившись для начала глотнуть чего-нибудь горячительного. Алекс осталась одна, но не чувствуя робости, кинулась в пестрое море масок, в самую толпу, словно в бушующие волны океана. Ее тут же завертело, закружило. Сказочные герои плясали, втягивая ее в свой круг, и она отдавалась этому движению, как восторженная и покорная любовница. И подумать только, рядом с ней вдруг оказался высокий и стройный Арлекин, в точно таком же рыжем парике, как и она. Только полумаска на нем была обычная белая, закрывающая лицо наполовину, оставляя нижнюю часть открытой. Традиционная маска Комедии дель Арте. Арлекин сразу же выделил из толпы свою Коломбину и закружился с ней в танце, обхватив обеими руками за талию. Алекс задохнулась, ощутив его руки на своем теле, от этих изящных ладоней затянутых в белые перчатки шел неведомый ток, пронизывая все ее существо до самых кончиков пальцев. Она чувствовала себя пушинкой, отданной на волю ветра, и радовалась, что незнакомец никогда не увидит ее растерянного и восторженного лица. Все-таки, какое прекрасное изобретение – эти маски!
Пока Алекс пребывала словно на страницах очередного любовного романа, Ленни прекрасно проводил время в обществе толстого Кота-В-сапогах, попивая коньяк и беседуя о международной политике.
– Я очень озабочен действиями Международного сообщества, – доверительно вещал Кот. – Скоро и повернуться нельзя будет, чтобы нос к носу не столкнуться с негром. По моему мнению, негр должен быть в Африке. Африка тоже нуждается в развитии и цивилизации. Выучился мил человек – и вперед, поднимать экономику своей страны.
– Согласен, – кивал Ленни и пальцем раздраженно почесывал переносицу под маской.
От коньяка ему всегда становилось жарко, и лицо под черным бархатом неудержимо потело. Но по традиции маски можно было снять только в полночь.
– Выйдем покурить? – предложил Кот.
Они выбрались на черную лестницу и с удовольствием содрали маски. Откуда-то тянуло холодом, зимний воздух приятно остужал разгоряченные лица. Того, кто скрывался под обликом Кота, Ленни не знал. Круглолицый человек поторопился представиться:
– Владелец сети овощных магазинов Виктор Полянски, – сообщил он, протягивая руку.
Ленни пожал рыхлую потную ладонь.
– Остаться бы здесь, – пробормотал он. – Прохладно и музыка не бьет по ушам.
– Почему бы и нет, – пропел Виктор. – Ждите.
Он распахнул дверь, впустив на лестницу немного света и шума, и с необыкновенной для его комплекции стремительностью скрылся в зале. Через минуту он появился на лестничной площадке, неся в руках целую бутылку шотландского виски и два пластиковых стаканчика.
– За дружбу! – провозгласил он первый тост.
– За дружбу! – эхом отозвался Ленни.
Алекс танцевала танец за танцем в объятиях Арлекина. Она самозабвенно обнимала его за плечи и прижималась щекой к белой полумаске. Убедившись, что мужа в зале нет, она позволила себе расслабиться. Впервые она открыто, без оглядки на правила следовала охватившему ее чувству. И эта безнаказанность казалась ей восхитительной и легкой, как пузырьки шампанского, бокал которого она только что приняла из рук кавалера. Она заворожено поглядывала на часы – без пяти двенадцать. Сейчас все снимут маски, и она наконец-то увидит лицо того, кого целый вечер обнимали ее руки.
Арлекин наклонился к ее уху и прошептал:
– Завтра в шесть вечера. Улица Эйнштейна, 125.
Она почувствовала его пальцы, вложившие ей в руку какой-то маленький предмет, и автоматически сжала его в кулаке.
– Нет, нет, – так же тихо ответила она, – я не могу…
Но когда в смятении подняла глаза, оказалось, что Арлекин исчез, а она стоит одна посреди танцующей потной толпы. В своей руке она увидела маленький ключик с биркой, на которой была вытеснена цифра три. Это был ключ от гостиничного номера. Алекс начала протискиваться через толпу в поисках своего кавалера, но он как сквозь землю провалился. В этот момент музыка умолкла, и в наступившей тишине раздался бас распорядителя:
– Вечер окончен, господа! Снимаем маски.
По залу пробежал трепет, каждый лихорадочно сдирал маску, прилипшую к потному лицу. Раздались восклицания и смех.
Знакомая рука протянулась к лицу Алекс. Она дернула головой как лошадь и тут же увидела Ленни.
– Снми мску, дргая…– пробормотал он, глотая гласные, – я дгворился. Нам бдут пссс… пссствлять самые лучшие бнаны.
Впервые она видела мужа в таком состоянии. Ленни еле держался на ногах, и его шатало из стороны в сторону.
– Спасибо, дорогой, – процедила она сквозь зубы. – Прекрасное завершение вечера.
С трудом удерживая равновесие, она потащила его к выходу.
Наутро Ленни поднялся поздно, голова болела с такой силой, что было удивительно, как она еще не разлетелась на мелкие кусочки. За завтраком он не мог даже смотреть на еду. Лишь покосился на Алекс, которая молча поставила перед ним стакан томатного сока. Сделала она это собственноручно, не прибегая к услугам Анны, давая таким образом понять пристыженному мужу, что очень обижена его поведением. Но Ленни и сам не был склонен оправдываться, находя вчерашнюю свою выходку безобразной. Кто же мог знать, что он так напьется? Наверное, следовало бы взять в буфете какую-то еду, но Виктор до этого не додумался, и Ленни тоже упустил из виду такую мелочь. Завтрак прошел в молчании, и никто не ответил на вопросительные взгляды Фила, который спиной чувствовал надвигающийся скандал.
Ленни решил, что свежий воздух может принести некоторое облегчение, и вышел во двор. Сначала ему хотелось пройти в сад, но дорожки замело снегом, и он, махнув рукой, направился в гараж, надеясь провести несколько приятных минут, созерцая любимый автомобиль. Он до сих пор не мог привыкнуть, что является владельцем нескольких машин, хотя отдавал предпочтение голубому «Пежо», на котором они вчера ездили на маскарад. Гараж был открыт, но машины в нем не оказалось.
Растерянный Ленни влетел в дом, крича во все горло:
– Дорогая! У нас украли автомобиль!
Хмурая Алекс выглянула из библиотеки.
– Не говори чепухи! – рявкнула она. – Вчера нам пришлось возвращаться на такси. Твоя обожаемая машина сейчас стоит на стоянке возле Культурного центра. Поезжай и забери ее.
– А на чем я поеду? – Изумился Ленни. – Пешком далековато, и замело все…
– Вызови такси. Неужели так трудно догадаться?
Но Алекс переживала не только из-за мужа. Вернее, муж был последней каплей яда, переполнявшего ее душу еще с прошлого вечера. Больше всего ее смущал ключ с биркой, который сейчас покоился в кармане ее домашних джинсов.
Иногда ей казалось, что все это лишь сон, и стоит только проснуться, как ключ тут же и исчезнет. Но ключ не исчезал, он был материален. Она чувствовала нагретый металл на своем бедре и ловила себя на том, что размышляет, как ей следует одеться для первого свидания. В том, что свидание будет не последним, она не сомневалась. А иногда ее мысли принимали другое течение, и она представляла скандал с Ленни и как результат своей неверности – развод. Суд из-за детей, нищенское пособие и возврат ко всему тому, от чего ей удалось уйти. Но только в еще более жестокой и тяжелой форме.
Как ни странно, о переживаниях самого Ленни она и не думала. Словно уже вычеркнула его из своей жизни. Алекс никогда не умела принимать решения сама. Ей это было не нужно. Всю жизнь рядом находился кто-то авторитетный, с чьим мнением она соглашалась. Сначала это была мать, потом муж. Но в этот раз она не могла обратиться к Ленни за помощью, как не могла позвонить матери. Поразмыслив, она решила погадать. Когда-то в тихом родительском доме, похожем на монастырь, она проводила все вечера, как грузинская невеста, раскладывая карты и мечтая о будущем замужестве. И хотя долгие годы после замужества она к картам и не прикасалась, сейчас новая колода с традиционными изображениями, обнаруженная в ящике, казалась привычной. Менялось все вокруг, но рисунки на картах оставались прежними. Любые попытки изменить что-то в их дизайне не приживались.
Алекс сделала расклад и тут же увидела, что ее окружают дороги. При более тщательном изучении, она поняла, что дорога предстоит поздняя. «Значит, все-таки случится – эта дорога», – подумала Александра. И тут же успокоилась, принимая вечернюю вылазку как неизбежную. Ведь когда принято решение, или что-то становится неизбежностью, колебаниям не остается места.
К пяти вечера Алекс была уже готова. Она тщательно подобрала одежду и макияж. Драгоценности решила не надевать, опасаясь грабителей. Тем более что подсознательно она чувствовала свое безрассудство, отправляясь на свидание к человеку, лица которого она даже не видела. А вдруг это маньяк? «Скорее всего – маньяк», – сказала она себе и кинула в сумочку маленький пистолет, который был куплен Ленни на случай грабежа или нападения. Алекс никогда им не пользовалась, лишь теоретически знала, как эта штука работает. Как оказалось, она была вообще не подготовлена к приключениям, потому что автомобиль водить тоже не научилась, и по этой причине не могла воспользоваться легкой красной машиной спортивного вида, обнаруженной в гараже. Придется вызывать такси. Но как объяснить домашним, куда она направляется в такую темень?
Объяснять, однако, ничего не пришлось. Ленни дрых наверху. Все остальные тоже разбрелись по своим делам.
Она тихонько выскользнула из дома, промчалась во весь дух по обледенелой дорожке и с облегчением нырнула в такси.
По адресу Эйнштейна, 125 находился мотель. Это покоробило Алекс, потому что она почему-то представляла, что свидание пройдет в роскошном отеле, хотя здравый смысл подсказывал ей все последствия такого шага: невозможно пройти в номер большого отеля, не попавшись на глаза целой куче работников и постояльцев. Слишком многие уже знали ее в лицо в этом городе. Мотель же располагался за городом, и если бы она удосужилась посмотреть карту, то поняла бы, что улица Эйнштейна проходит через весь город и заканчивается этим самым мотелем. Но Алекс, зная лишь кусок этой улицы в центре города, где располагались магазины, и действительно было несколько отелей, решила, что туда ей и нужно. Романтическое приключение оборачивалось пошлой интрижкой.
Алекс с гримасой разочарования отперла дверь и вошла в номер, обычный грязноватый номер дешевого мотеля. Как она и ожидала, он был пуст, стрелки часов замерли на половине шестого. Но на столе стояла ваза с фруктами и бутылка шампанского. Кто-то позаботился о том, чтобы она не скучала, если придет раньше – на столе обнаружилась еще и колода карт точь-в-точь таких, какие были у нее дома. Алекс наугад вытащила три штуки. Выпало сочетание «Смерть». Для ее напряженных нервов это было уже слишком. Она нервно оттолкнула от себя колоду, которая веером рассыпалась по столу, и увидела, что карты сформировались в тройки, по которым, как по буквам можно было прочитать: «Сегодня вечером ты встретишься со смертью в казенном доме». Конечно, все это было лишь глупым совпадением, но такие совпадения неприятны, даже если ты находишься в собственном доме рядом с мужем и детьми. А тут был лишь пустой номер мотеля, а за окном стояла темная морозная ночь.
Искательница приключений поняла, что мечтает убраться отсюда как можно быстрее. Она лихорадочно порылась в сумочке и переложила пистолет в карман, чтобы суметь воспользоваться им в случае надобности. Но тут увидела среди фруктов торчащий уголок карточки. Она схватила ее и быстро пробежала глазами. «Милая Алекс, – было написано на плотном кусочке бумаги красивым почерком, – я скоро приду. Не скучай и ешь фрукты. Твой Арлекин». В бесплодной борьбе с собственными нервами Алекс даже не поняла, что незнакомец называет ее по имени, но сам представиться забыл. А ведь она не называла ему вчера свое имя, да он и не спрашивал.
Но как бы там ни было, едва она взяла в руки этот клочок бумаги, как возбуждение таинственным образом пошло на спад. Словно она приняла большую дозу успокоительного непосредственно через пальцы, которыми держала карточку. Она почувствовала умиротворение и сонливость. На часах было уже почти шесть, и Алекс решила слегка привести себя в порядок. Она подошла к большому зеркалу и несколько секунд рассматривала в нем свое бледное лицо. Потом потянулась левой рукой за помадой, которую оставила на столе, и вскрикнула от ужаса…
Ровно в шесть часов раздался звук в дверь. Радуясь, что появился, наконец, тот, кто сможет развеять ее страхи, Алекс подбежала к двери. Последние две минуты она тупо сидела на стуле, как парализованная, и теперь обретя способность к движениям, никак не могла вспомнить, что ее так напугало. Однако ее просто трясло от страха и нервного напряжения. Поэтому она распахнула дверь, даже не спросив, кто за ней находится.
В комнату вошел совершенно не знакомый, огромный и неопрятный мужчина, к тому же абсолютно пьяный.
– А-а-ааа,– крикнул он с порога, – заждалась малышка! А хозяин мне уже сказал, что ты меня здесь ждешь. Сколько ты берешь за один раз? А за ночь?
– Вы… ошиблись номером, – пролепетала Алекс, – я жду здесь своего знакомого.
– Так я и есть он, – радостно сообщил мужик. – Это номер три. И полчаса назад я вручил тебе от него ключ. Вижу-вижу, вот он лежит на столике. Вот этот самый ключик с зеленой биркой. Я же Бенни! Ты не узнала старика Бенни?
Алекс завизжала так громко, что стекла окон ответили ей стоном, но на незнакомца это не произвело никакого впечатления.
– Чего ты орешь? – почти нежно спросил он, пытаясь заключить ее в свои медвежьи объятия. – Я не просил на сегодня девственницу.
Алекс вывернулась из-под его руки и перебежала на другой конец комнаты.
– Или вы сейчас же уйдете, – крикнула она, – или я вызываю полицию!
Она потянулась к телефону, но бугай опередил ее, сбросив аппарат с тумбочки.
– Совсем с ума сошла? – спросил он скучным голосом. – Или ты в образе? Пойдем-ка в кроватку, если не желаешь шампанского. Я тебя согрею, а то ты вся дрожишь.
Алекс и вправду колотила крупная дрожь, ее голова тряслась как у старухи, а руки ходили ходуном.
«Я же знала, что меня поджидает маньяк, – проклинала она себя. – Первая мысль никогда не бывает ошибочной. И этот тип – совершенно точно кто-то другой, а не Арлекин. Из него можно выкроить двоих Арлекинов, и еще останется».
Она попыталась обойти его сбоку, чтобы попасть к двери. Но в тесной комнате для маневров не хватало места. Пьяный запросто поймал ее, прижав локтем к подмышке.
– Все, все, – сказал он примирительно. – Пошумели и будя. Теперь за дело. Где тут наш ротик?
Он потянулся мокрыми губами к лицу Алекс, которую держал обеими руками, как куклу. В это мгновение, словно другая сущность, холодная и расчетливая, заняла место внутри Алекс. Она вдруг ощутила ледяное спокойствие. Самообладание вернулось к ней, руки перестали дрожать, дыхание успокоилось, сердце забилось ровно и сильно.
Она улыбнулась толстяку и приникла к нему, прекратив бессмысленное сопротивление. Он довольно ухмыльнулся и тут же облапил ее, беззастенчиво запустив руки ей под юбку. Левой рукой Алекс обняла его за толстую потную шею. Его горячие пальцы уже коснулись ее тонких трусиков, когда Алекс молниеносным рывком вынула из кармана пистолет и приставила его к груди толстяка. Он дернулся назад, с испугом и удивлением уставившись на небольшой серебристый браунинг в ее руке. Ствол не дрожал. Алекс была холодна, как айсберг. Спокойно и буднично, как будто делала это уже в сотый раз, она щелкнула предохранителем. Палец нажал на спусковой крючок. Раздался глухой выстрел, как будто что-то разбилось, и толстяк рухнул на пол, увлекая Алекс за собой. Он судорожно вцепился в плечи Алекс так, что освободиться из объятий умирающего не было никакой возможности. Она вырывалась и дергалась, пытаясь сбросить с себя неподъемную тушу. Из открытого рта толстяка хлынула алая кровь: пуля пробила легкое. Тяжелое тело давило на нее, не давая вздохнуть. Наконец невероятным усилием ей удалось скинуть с себя толстяка. Труп стукнулся о пол, но скрюченные предсмертной судорогой пальцы намертво вцепились в ее плечи. Она пыталась разжать пальцы, но безуспешно. Разжать их можно было только клещами. Тогда она выскользнула из тонкой шерстяной кофточки, оставив ее в руках мертвеца, и отползла в угол комнаты.
Внезапно силы оставили ее. Нервная дрожь с такой мощью охватила Алекс, что застучали зубы. Сжавшись в комочек и обхватив себя руками, она испуганными глазами смотрела на тело, распростертое посреди комнаты. Тысячи мыслей проносились в ее голове: теперь ее посадят, потому что все сразу же поймут, кто это сделал. Мертвец держал в руках ее одежду – хозяин мотеля наверняка видел их обоих, – и по всей комнате она оставила уйму следов. А самое страшное, что ее начнут расспрашивать, чем она занималась в мотеле в такое время. Что тогда отвечать? И Ленни начнет спрашивать… и где пистолет? Ах вот он, так и лежит на полу. Его нужно срочно забрать и избавиться любым образом.
Пока она предавалась горестным мыслям, в комнате что-то изменилось. Словно бы потемнело. Огромная летучая мышь отделилась от потолка и мягко опустилась на тело, прикрыв его кожистыми крыльями. Алекс заворожено смотрела на это действо, испытывая не страх, а только любопытство. Ее мучил вопрос, откуда мышь взялась на потолке, и была ли она там до прихода пьяного незнакомца? Если была, то значит, Алекс хоть в чем-то повезло в этот вечер. Глупо, наверное, сидя на полу в отдаленном мотеле рядом с трупом и поедающим его монстром, размышлять и взвешивать, в чем и кому сегодня повезло. Но в этом была вся Алекс, ей нравилось, чтобы выбор принадлежал кому угодно, только не ей самой.
Монстр поднял голову и внимательно посмотрел прямо в глаза Алекс. Открылся красный рот, обнажая острые зубы.
– Ты все забыла, – сказал он. – Такси ждет возле порога.
Глаза Алекс мгновенно сделались пустыми и прозрачными, словно ни одна мысль никогда не посещала ее хорошенькую голову. Она поднялась с пола, взяла сумочку и пистолет, надела пальто и ровным шагов вышла из комнаты. Глядя на нее, никто бы не подумал, что эта женщина только что пережила смертельное потрясение. Она села в машину и внятно сказала:
– Дом семьи Карми, пожалуйста.
– Ну и ну, – сказал Ленни, увидев входящую жену.
Он валялся на диване в гостиной перед включенным телевизором. Но заслышав, как у ворот остановился автомобиль – выглянул окно, и сумел-таки увидеть желтый огонек отъезжающего такси.
– Ты где это была?
– Гуляла, – хмуро ответила Алекс. – Дышала воздухом.
Она попыталась улыбнуться, но вдруг покачнулась и ничком упала на пол.
Организм не выдержал нервного напряжения, в котором она провела весь вечер. Хотя она и не помнила того, что произошло, но амнезия отнюдь не является лекарем для нервного стресса. Срочно вызванный Арчибальд подтвердил, что это был обморок, но теперь она спит.
– Обморок перешел в сон? – удивился Ленни.
– Да, так бывает при некоторых видах нервного переутомления. Организму срочно требуется отдых, он отключает сознание на необходимое для восстановления время.
– А чем это могло быть вызвано? – развел руками Ленни.
Арчи потер лоб:
– Видите ли, Леонид. Событий было много, и не все приятные. Взять хотя бы смерть вашей няньки. Возможно, что и вчерашний маскарад дополнил неблагоприятный фон. Вы ведь были на нем? Свет, музыка, пестрота, волнение – все это является нагрузкой на нервную систему. Когда она завтра проснется, я бы хотел с ней поговорить.
– Конечно, – согласился Ленни, – раз это необходимо.
Для себя он решил любыми путями добиться правды. Как бы там ни было, но Алекс отсутствовала больше двух часов. Где-то же она провела все это время. Невозможно гулять по морозу два часа. Хотя от обиды человек может сделать все, что угодно. Ее уход из дома, ее обморок он почему-то связывал с тем, что напился на маскараде и очень ее расстроил. Ленни чувствовал себя виноватым перед ней и поклялся загладить вину, сделав все, что в его силах.
Ночь она проспала спокойно и проснулась только к полудню. Он застал ее, сидящей в постели. На все его вопросы она отвечала только одно – «не помню», глядя на него ясными и честными глазами. Алекс и вправду не помнила ничего из того, что приключилось. Помнила только такси, в котором она ехала, а вот куда или откуда – напрочь отшибло.
Ленни встречал такой вид амнезии во второй раз в жизни, и, конечно, не преминул сопоставить эти два случая. Фил тоже ничего не помнил о моменте и обстоятельствах смерти Лукреции. Но какие выводы можно из этого сделать? Что и Алекс была свидетелем чьей-то смерти? Возможно, но для чего нужно было ехать куда-то? Знакомых в городе у них почти нет, еще не обзавелись. Анна и Иштван – оба живут под боком и чтобы до них добраться, не нужно вызывать такси.
Неприятное чувство, возникшее после смерти няньки и глубоко загнанное внутрь, опять вылезло, да еще и разрослось. Ленни не верил в сверхъестественные силы, но почему-то во всех этих случайностях винил дом. Он понимал, что дом – это просто строение из камня и дерева, не способное к собственной воле и действиям. Но некая иррациональная часть души твердила ему обратное.
Алекс провела в постели два дня. Она хотела подняться сразу же, но Ленни уговорил ее не торопиться. И сейчас она полулежала на высоких подушках, вся такая чистенькая в своей белой шелковой рубашке. Пила успокоительные микстуры, читала роман и была почти спокойна. Даже, увядший было, румянец вернулся на ее щеки. Ленни перестал тревожиться, а все домашние ходить на цыпочках и говорить шепотом.
7.
Ленни никогда не был амбициозен. Еще в детстве он научился довольствоваться малым. Его родители имели средства к существованию, но на чрезмерную роскошь этих средств не хватало. Лишь иногда отец завистливо вздыхал, вспоминая свою тетку Елизавету. Но ни разу в жизни не обратился к ней за помощью, даже когда становилось совсем туго. Ленни не интересовался семейными преданиями, а двоюродная бабка не интересовалась Ленни. И надо сказать, что оба были довольны таким раскладом.
Став Леонидом Карми, а впоследствии женившись на Александре, Ленни и думать забыл о какой-то там бабке, которую давно считал умершей. Возможно, что у нее была куча наследников, но поскольку ни один из этих родственников его не разыскал даже с появлением Интернета, Ленни решил, что они надутые и чопорные снобы. А такие родственники ему были не нужны ни гипотетически, ни практически.
Поэтому весть о наследстве оказалась неожиданной, хотя нельзя сказать, что неприятной. Для унылого рядового секретаря муниципальной службы, положившего жизнь на подсчеты истраченной населением воды, возможность бросить постылое место была подарком судьбы. Ленни незамедлительно уволился и провел несколько месяцев в блаженном ничегонеделании. Но в один прекрасный момент вдруг понял, что удовольствие от сознания того, что ты не должен бежать куда-то с утра, стремительно убывает. Еще вчера он просыпался с радостью, а сегодня безделье его начало тяготить. И тогда он решил исполнить свою давнюю мечту – открыть типографию, специализирующуюся на печати книг и открыток. В городе было плохонькое издательство, но печать производили за тридевять земель. Поэтому, открыв типографию с банальным названием «Радуга», он доставил удовольствие не только себе, а и владельцу издательства Нэду Мариотти. В Барнеби водилось несколько прозаиков и пара-тройка поэтов. Говорили, что есть даже драматург. Но их великих трудов не хватало на то, чтобы обеспечить затраты издательства, и Мариотти выпускал еще и городскую газету, которую делали два корреспондента, и не гнушался юбилейными буклетами. Словом, если не задаваться целью непременно разбогатеть на полиграфии, вполне можно было окупить расходы. А Ленни и не нужно было большего, ведь он и так купался в роскоши, а типография была только для души. С детства он обожал запах свежеотпечатанных книг. Они пахли новой бумагой, краской и клеем, и эти ароматы тревожили его, как тревожит крупинка вожделенного металла золотоискателя. Так было в детстве. Обычно новая книга таила в себе такой мир, такие неизведанные пространства, что Ленни выбывал из жизни на несколько дней и возвращался, лишь перевернув последнюю страницу.
И сейчас он трепетно приносил в дом каждую первую книгу нового тиража, прочитывал ее и благоговейно ставил в библиотеке на, специально для этого сколоченную, полку.
Увлекшись этим так называемым бизнесом, Ленни совсем перестал замечать, что происходит в его доме. Поэтому внезапная болезнь Алекс выбила его из наработанного ритма жизни. Несмотря на хороший уход, она все бледнела и слабела, и однажды утром отказалась выйти из спальни, предпочитая остаться в постели. Срочно вызванный доктор Арчибальд, осмотрев ее, предположил депрессию, осложненную синдромом хронической усталости, и предложил отвезти ее к психологу. Но Алекс лишь отрицательно покачала головой:
– Лучше я полежу, – взмолилась она. – Я так устала.
Тогда Арчи сам привел психолога к больной. Это была суровая смуглая женщина с огромными очками на внушительном носу.
Она долго расспрашивала Алекс о ее состоянии, интересах и потребностях. Потом сунула больной какие-то картинки, которые та должна была описать своими словами, и, наконец, вынесла вердикт: « Глубокая депрессия. Советую вам сменить обстановку и отвезти жену на море или горный курорт. Без этого она здесь зачахнет».
Оставлять детей со слугами Ленни не хотелось, а взять их с собой было невозможно. Фил учился, а Магги была еще слишком мала для подобных путешествий. Поэтому он отложил возможную поездку до лучших времен, питая смутную надежду на весну, которая могла бы если и не вылечить Алекс, то хотя бы ее поддержать до лета. А там – видно будет.
Невооруженным взглядом было видно, что Ленни старается себя успокоить, и это до известной степени ему удавалось. Если бы только окружающие не пытались вытащить его из кокона. Первым начал Фил:
– Па, – однажды сказал он задумчиво, – мне кажется, что с этим домом что-то не так.
– Что не так? – испуганно спросил Ленни, помаргивая глазами, что означало у него крайнюю степень изумления.
– Мне кажется, – повторил Фил, – что этот дом забрал нашу радость. Как только мы сюда переехали, столько всего произошло. А теперь еще и мама заболела. Я не помню, чтобы раньше что-то такое случалось. Мы тогда просто жили… и все.
– Я думаю, что дом здесь ни при чем, – возразил Ленни. Хотя в глубине души и сам был согласен с мальчиком. – Тебе здесь не нравится?
– Очень нравится, очень… но…
– Еще бы. Кто может похвастаться таким прекрасным домом?
Фил не сказал отцу о своих находках в саду, хотя слова так и вертелись у него на языке. А Ленни не сказал сыну о том, что и сам в последнее время подозревает что-то. Разговора не получилось, но Филу удалось заронить в душу отца некое зерно, которое укоренилось в ней и активно принялось развиваться.
На несколько месяцев установилось затишье. Если только не считать, что нанятый конюх исчез на другой же день, прихватив весь свой скарб.
– Спасибо, что хоть не ограбил, – говорила Анна.
Лошадей решено было продать, так как постоянное исчезновение конюхов ставило семью Карми в невыгодное положение, а Анне добавляло работы. На самом же деле лошади никому не были нужны. Фил ими не интересовался и даже немного побаивался. Алекс за полгода ни разу не зашла на конюшню, а Ленни предпочитал автомобили.
Весной лошади были проданы, а конюшня разобрана. На ее месте со временем решено было поставить «домик для размышлений», как выразился Фил, обожавший всякие укромные закутки.
А пока Ленни исследовал дом. Он планомерно обшаривал этаж за этажом, но ничего подозрительного не находилось. Безделушки, пачки старых писем, огромный гардероб бабушки Елизаветы, которая была, судя по всему, той еще кокеткой. Исследовав все от первого этажа и до чердака, Ленни решил совершить набег на подвал. В той части, где стоял газовый нагреватель с котлом, он, конечно же, бывал. И в соседней комнатке, превращенной кем-то из жильцов в мастерскую – тоже. Но его внимание привлекла маленькая железная дверь в мастерской. На ней висел огромный проржавевший амбарный замок, ключ от которого был давно потерян, как сказала Анна.
– Нет там ничего интересного, – объяснила она Ленни. – Когда-то там был винный погреб, но потом после смерти последнего мужа, госпожа Елизавета перестала увлекаться винами. То, что оставалось, перенесли в кладовую на кухне, а дверь заперли. Уж очень там сыро.
В один из весенних дней, когда Фил был отпущен на пасхальные каникулы, Ленни решил вместе с ним исследовать этот неизвестный им кусочек дома. Невозможно чувствовать себя домовладельцем, не зная своих владений до последнего сантиметра.
Замок пришлось сбивать обухом топора, но сама дверь настолько проржавела, что не поддавалась. Приоткрывшись на пару сантиметров, она остановилась в этом положении как вкопанная. Как ни тянул ее Ленни, как ни пытался закрыть снова, чтобы открыть сильным рывком, как обычно делали во всех фильмах ужасов, ничего не помогало. Дверь заклинило.
– Надо смазать петли маслом, – важно сказал Фил,– тогда они разработаются.
Но не помогло и масло. Похоже было, что петли давно уже спаялись намертво между собой, либо… либо их кто-то спаял специально? Возможно, кто-то более мастеровитый на их месте оказался бы более успешным. Но что мог придумать бывший клерк муниципалитета, сроду не державший в руках молотка? Или его маленький сын?
Выбившись из сил, они решили обратиться за советом к Анне. Домоправительница появилась рассерженная, она терпеть не могла, когда хозяева начинали блажить. Могучими руками она подхватила лом и, используя его как рычаг, приоткрыла дверь еще примерно на полметра.
– Пролезете, – сказала она грубо. – Некогда мне тут открывать никому не нужные двери.
Первым протиснулся, вернее, проскользнул Фил. А вот начинающий толстеть Ленни немного застрял.
– Если прошла голова, то пройдет и все остальное, – подбадривал Фил отца, где-то услышанной мудростью.
– Это про кошек, – прохрипел Ленни, боком протискиваясь в узкую щель. – У них не бывает такого пуза…
Наконец он с воплем просочился в узкий коридор, сильно оцарапав при этом щеку. Да, за дверью начинался сводчатый каменный коридор, такой длинный, что невозможно было угадать, к чему он ведет и где заканчивается. Но самым неприятным сюрпризом оказалась полнейшая темнота. Наши исследователи совершенно не учли этого и не захватили с собой фонарь.
– Сходи-ка, сынок, за фонарем, спичками, свечками – словом, за всем тем, что дает свет, – попросил Ленни. – Сам видишь, назад мне никак.
Фил отправился обратно и через десять минут вернулся с большим фонарем и шуршащим пакетом, в котором лежали несколько свечей и упаковка спичек.
– Не иначе ты собрался исследовать катакомбы?
– Мало ли что, па… все может случиться.
Фонарь высветил на стене электрический выключатель.
– О черт, – обрадовано ругнулся Ленни, – тут есть электричество. Хотя, нет, я ошибся. Вон торчат обрезанные провода. Наверное, как перенесли все из погреба, так и отключили. И правильно-правильно, не дай бог проводка загорится, а все замуровано.
Он осветил стену и увидел в ней деревянную полусгнившую дверь, которая легко открылась, пропуская их в довольно обширное помещение, заставленное полками. У дальней стены прикорнули как бегемоты несколько рассохшихся бочек для вина.
– А вот и винный погреб. Пустой и никому не нужный. И будут все эти предметы гнить, пока не превратятся в прах. Да, сын, это помещение нам ни к чему, Анна была права. А не отправиться ли нам на исследование коридора? Кто знает, какие сокровища ждут нас там!
– Ура! – крикнул Фил, и его голос гулко отдался эхом.
– Тсссс, – приложил Ленни палец к губам, – кричать нельзя. Мы можем разбудить его.
– Кого? – испуганным шепотом спроси Фил.
– Хранителя пустых бочек, – ответил отец и хихикнул.
– Ну, пааа, – обиженно протянул сын. – Я же не маленький, в самом деле.
Они вернулись в сырой коридор, и пошли вперед, освещая пол под ногами. Как ни странно, было довольно чисто, нигде не валялись куски камня или другой мусор, который обычно скапливается в нежилых помещениях, особенно в подвалах. Кладка на стенах была ровной, а на потолке не было паутины, в чем Ленни самолично удостоверился, направляя луч фонаря то вверх, то вбок.
– Скоро дойдем до конца дома, а там, наверное, тупик, и нужно будет возвращаться. Ничего тут нет интересного. Думаю, что сейчас мы находимся под служебным крылом.
Но коридор все не кончался. Больше того, на стенах появились прикрепленные с обеих сторон на равном расстоянии друг от друга стеклянные светильники на бронзовых ножках.
– Удивительно, – сказал Ленни. – Кажется, мы владельцы самого большого замка в мире. Мы идем уже полчаса и прошли не меньше трех километов.
– Что сейчас над нами? – каждую минуту спрашивал Фил.
Но отец затруднялся ответить на этот вопрос:
– Может быть, улица, а может, и лес. Или же мы попали в чей-то чужой подвал. Скорее всего, когда-то владельцы соседних домов дружили и прорыли тайный ход, чтобы навещать друг друга долгими зимними вечерами. Похоже, моя бабушка была шалунишкой.
– Почему ты думаешь, что это она? Мало ли кто тут жил еще до нее. Это же старинный дом. Сам говорил, что ему двести лет.
– Да? Я так говорил? – удивился Ленни. – Пожалуй, ты прав, сын мой.
Они прошли еще немного.
– Боюсь, что этот ход выведет нас в какое-то глухое место, – задумался Ленни. – Мне кажется, стоит вернуться.
Именно в этот самый момент коридор вдруг закончился, но совсем не глухой стеной, как ожидал того Ленни. Он растекся в большой зал, стены которого были выложены тем же самым камнем. Батарейки фонаря подсели, и круг света стал тусклым и желтоватым. Фил вскрикнул, увидев в его свете чье-то бледное лицо.
– Там кто-то…
– Это всего лишь статуя, – с облегчением ответил Ленни. – Но кому, черт побери, понадобилось устанавливать мраморные статуи в подвале?
Он прошел было вперед, но тут же в ужасе остановился:
– Бог мой, – вскричал он. – Это же склеп!
Вдоль всей стены стояли в ряд каменные гробы с плотно пригнанными крышками, а в центре, развернув крылья, смотрел на них грустный мраморный ангел. Вдруг тишина, стоявшая в склепе, словно кисель, нарушилась. Раздался шорох, как будто кто-то неосторожно шаркнул подошвой по камням пола. По крайней мере, так показалось Ленни, мгновенно покрывшемуся холодным потом. Он резко дернул фонарем, пытаясь увидеть то, что издало звук, так напугавший его. Пока круг света бегал по склепу, прыгая со стены на стену, Ленни чувствовал, как ужас все крепче охватывает его желудок своими ледяными пальцами. Ничего не было видно, и никого здесь не было, однако Лении чувствовал, как в своих ночных кошмарах, что стоит ему повернуться, и он лицом к лицу столкнется с таинственным нечто, издавшим этот звук. Ленни с радостью бы убежал, но его ноги приросли к полу. Все что он мог – это шарить лучом фонаря по обширному мавзолею, изо всех сил надеясь, что на свету вдруг не появится кто-то… или что-то. Но склеп был пуст, только Фил, тоже насмерть перепуганный, крепко сжимал его руку, ища поддержки. Ленни несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь придумать рациональное объяснение таинственному шороху. Крысы! Ну конечно! Кто знает, сколько лет этому склепу? Конечно же, здесь завелись крысы, им здесь самое место, вдалеке от людей и от опасностей. Ледяные пальцы, стиснувшие его внутренности, начали мало-помалу разжиматься, и Ленни нашел в себе силы ободряюще улыбнуться сыну, вопросительно глядевшему на него снизу вверх.
– Не беспокойся, это всего лишь крыса пробежала. Испугалась, когда мы начали тут светить. Наверное, струхнула побольше нашего, бедняжка. Пойдем отсюда?
Фил радостно кивнул. Прежде чем повернуться, Ленни бросил последний взгляд на ангела, простершего руки к гробам, еще раз поразившись искусству скульптора, создавшего этот памятник. Но неожиданно ужас вернулся, ледяной змеей скользнув через широко раскрытый рот Ленни и угнездившись где-то под ложечкой. Руки задрожали, и ладони стали скользкими от пота. Даже в неверном и тусклом желтом свете было отчетливо видно, что ближайший к ангелу каменный гроб открыт. Крышки всех остальных гробов были плотно пригнаны, а эта… Она была сдвинута, и Ленни увидел, что из проема, темного, словно ведущего в царство смерти, свешивалась высохшая желтая рука. Этого хватило для уже расшатанных нервов мужчины. Он с воплем бросился бежать со всех ног так, что сын едва поспевал за ним.
– Бежим, – прошептал Фил, похолодевшими губами. – Мы вторглись на чужую территорию. Это не наши гробы и не наши предки, и вообще не наш подвал.
Он повторял эти слова как заклинание, пока они мчались в обратную сторону по узкому коридору и перевели дух, только когда увидели узкую полоску света, падавшую из-за приоткрытой двери.
Ленни, вспомнив свои мучения, зарычал как тигр и всем своим телом навалился на металлическую преграду. Дверь взвизгнула и распахнулась. Они оказались в своем собственном, таком родном подвале.
– Анна! – завопил Ленни не своим голосом. – Немедленно зови кого-нибудь! Пусть заколотят эту гадость, чтобы никогда и никто не смог ее открыть.
– Какой ужас! – обернулся он к сыну. – Я теперь вообще не смогу спать, зная что под нами, может быть, под самой спальней…
– Это далеко от вашей спальни, – успокоил отца Фил, – примерно за три километра. Но да, ход нужно заколотить. Не очень-то приятно знать, что в любой момент в доме могут появиться посторонние. Знаешь, я подумал, может быть, чуть дальше двери погреба поставить стену.
– Ты гений, мой сын. Зовем каменщиков и ставим толстую-претолстую стену.
Фил победоносно взглянул на отца. Впервые в жизни он оказался более рассудительным, чем взрослые. Хотя в глубине души он был уверен, что для привидений никакие стены не помеха, и если кто-то из покойников решит навестить их дом, то сделает это легко и просто.
Когда была воздвигнута толстая кирпичная стена и установлена новая металлическая дверь с крепким замком, Ленни сказал сыну, что ни одна живая душа не должна знать ни о тайном ходе, ни о склепе. Фил поклялся молчать и сдержал свое слово. А вот Ленни понесло. «Подумать только – ход!» – говорил он Виктору, встретив его в овощном магазине. «Безобразие, у меня же дети», – размахивал он руками перед обоими корреспондентами издательства. «Никому бы этого не пожелал», – сообщал он работникам своей типографии. Через неделю весь город уже знал и про тайный ход, и про склеп. Поскольку Ленни никому не говорил, в каком направлении прорыт коридор, а только предполагал, что склеп находится примерно в трех километрах, многие дома в радиусе пресловутых трех километров оказались под пристальным вниманием любопытствующих жителей города. В два дома даже проникли какие-то смельчаки, стремящиеся во что бы то ни стало добраться до подвала. Где и были схвачены полицией, вызванной разгневанными домовладельцами. Ленни, сам того не подозревая, оказался зачинщиком беспорядков. Слухи о его находках передавались из уст в уста, и даже поступали предложения вызвать команду археологов, что вообще не влезало ни в какие рамки. Какие археологи имеют право раскапывать фамильный склеп, находящийся в подвале частного дома?
Возмущенные граждане приходили к мэру с требованием перенести захоронение на кладбище. Но власти города лишь разводили руками. Никакого склепа они не видели. Сплетни не рассматривают, а уважаемые домовладельцы имеют право хоронить своих предков в любом месте принадлежащей им территории, хоть в собственной гостиной.
– Что же вы это наделали, господин Карми! – возмущалась Анна. – Я теперь и по городу спокойно пройти не могу. Все любопытные пристают. Просила же вас не лезть туда, где заперто. Доброе место не запрут. Выпустили Джинна! Покойники себе сидят тихо, никого не трогают. Сроду ни одного призрака здесь не встречала. А вот опасаться живых теперь приходится. Не ровен час нагрянут в дом. А если еще и с пистолетами? Ума хватит…
Фил мысленно сопоставлял открытый гроб и кости, найденные в саду, хотя прямой связи между всем этим не наблюдалось. Да и как кости могли бы попасть в сад Карми, когда дверь была заперта, и они с отцом еле-еле ее открыли? Да, прямой связи быть не могло. И все-таки что-то упорно твердило ему, что связь существует. В последнее время ему даже самоубийство Лукреции казалось одним из звеньев этой цепи.
Но как ни странно, хотя он подозревал Анну в причастности к череде этих ужасных событий, он вычеркнул из списка подозреваемых Иштвана Беркеши. Венгр регулярно заходил в гости и принимал живейшее участие во всех делах семьи Карми. Его помощь часто бывала просто неоценимой, он моментально решал все возникающие проблемы, которые Ленни с завидным упорством выстраивал на пустом месте. Эти два мужчины были разными настолько, насколько разнятся огонь и вода. Насмешливый Иштван обладал быстрым умом и непостижимой логикой, которая помогала ему тут же разложить по полочкам любую ситуацию. Ленни же был весьма неряшлив в своих оценках, забывчив и простодушен до крайности. Но эти два человека оказались для Фила единственными близкими существами, к которым он шел за поддержкой или с вопросами. С Александрой у него всегда были холодноватые отношения, а Магги была мала. Что же касается Анны, то он избегал встречаться с ней. Она казалось ему воплощением злодейства, ловко скрывающегося за маской доброжелательности. Суетилась ли она по дому, или перечисляла набор продуктов, купленных к обеду, Фил во всем усматривал потаенный смысл. Он очень надеялся, что рано или поздно Анна выдаст себя, и тогда ее удалят из дома навсегда. Почему-то он никогда не думал о том, что уволить ее было бы можно, а вот удалить… разве только выкупить у нее флигель. Остальные слуги были просто слугами, с которыми и поговорить не о чем.
В Барнеби Иштван был чужаком, так же как и семья Карми. Лет восемь назад он купил дом у одного из отцов города, совсем разорившегося на скачках. Уплатив часть долга деньгами, вырученными за дом, незадачливый игрок пустил себе в лоб пулю прямо в кабинете только что проданного дома, желая, как видно, на будущее испортить жизнь новому владельцу. На Беркеши этот скандал произвел слабое впечатление, дом он не покинул и продавать кому-то другому тоже не собирался. Вряд ли в городе нашелся бы желающий купить запятнанное жилье, хотя бы его и выставили на продажу за копейки. Жители Барнеби были суеверны. Это только мечтатели уверяют, что в городах живут разные люди, случайно оказавшиеся рядом. Обычно жители маленьких городков имеют общие взгляды на жизнь и общие устоявшиеся привычки. Красавец Беркеши был принят благосклонно как завидный жених, но проходили годы, а он так и не заимел невесты, и даже любовницы у него не было. Поэтому симпатия к великолепному венгру поостыла, а по городу поползли слухи: «Ты знаешь… говорят, что он… да, жаль парня…». В атмосфере всеобщего сожаления Иштван вел себя так, словно его ничто не касалось. Он не посещал городские увеселительные заведения, не бывал на общих праздниках. Словом, вел целомудренную жизнь отшельника. Как-то так получилось, что он свел знакомство с Елизаветой Карми и часто проводил у нее вечера. Восьмидесятивосьмилетняя старуха не будила любопытства и не вызывала сплетен, и о Беркеши постепенно забыли. Теперь он автоматически перенес свои симпатии на Леонида и Александру Карми, хотя больше всего сдружился с Филиппом. Мальчик был допущен в библиотеку венгра, в которой насчитывалось около пятнадцати тысяч томов самых редких и ценных книг. Фил мог приходить туда в любое время дня и ночи даже в отсутствии хозяина, который довольно часто куда-то уезжал.
Варварская роскошь апартаментов Иштвана покорила Фила, как только он впервые переступил порог. Убранство дома представляло из себя дикую смесь восточной и европейской культур, хотя больше тяготела к восточной. Всюду лежали ковры, стены были затянуты яркими шелками, по всему дому бродили ароматы сандала и жасмина. Филипп просто обожал после долгого дня, проведенного в казенной обстановке школы, прийти в этот рай и растянуться прямо на пушистом ковре библиотеки с книгой в руках. Хозяин дома в это время сидел за столом и трудолюбиво стучал по клавиатуре своего компьютера, неуместного среди этого старинного интерьера.
Иштван Беркеши писал роман. На столе постепенно вырастала стопка отпечатанных на принтере страниц.
– О чем ты пишешь? – однажды спросил Фил.
– О жизни, о любви и о многом другом, – ответил Беркеши, не переставая печатать. – Вот закончу, и издадим его. Твой отец отпечатает много-много красивых книг, и они разбегутся по всему свету. И тогда все скажут – вот и еще один писатель появился в мире.
Роман назывался «Победивший смерть», но пока еще Филу не удалось увидеть ни строчки. Прочитать ему не предлагали, а спросить – он не смел. Да и стоило ли? Гораздо приятнее потом прочесть изданную книгу.
В этом доме никогда не хлопали двери, никто не кричал, перегнувшись через перила второго этажа, чтобы Фил не забыл куртку, не гремела посуда. Дом казался пустым, и Фил мог поклясться, что ни разу не видел ни одного слуги. Но, тем не менее, нигде не было ни пылинки, мебель и полы натерты до блеска. Кто-то готовил еду, и кто-то убирал со стола. Но все это происходило словно в другом мире, который не соприкасался с миром реальным.
Сам хозяин тоже никогда не повышал голоса. Даже когда выговаривал Филу за какую-нибудь мелкую оплошность, фразы его всегда были размеренно четки, а тембр бархатист. Иногда казалось, что он не в состоянии обидеть кого-то резкой фразой, но и его обидеть казалось тоже невозможным. Любая грубость и резкость обтекала его так, словно он был защищен невидимым полем.
Теперь у Фила было два дома, и он не мог бы сказать, который из них ему ближе.
Ленни, казалось, только облегченно вздохнул, когда заметил, что воспитанием сына занимается Беркеши. Сам он все дольше задерживался в типографии и появлялся дома лишь к ужину. А Алекс словно и не замечала, что муж бежит из дома. Она постоянно пребывала в пограничном состоянии между сном и явью из-за лекарств, которыми ее пичкали врачи. Нервных срывов больше не случалось, но и к нормальной жизни ей тоже не давали вернуться. Единственное, о чем она мечтала – это провести теплый солнечный день в шезлонге посреди сада. Она была уверена, что болезнь уйдет с первыми днями лета. Но пока еще была только весна, которая не баловала теплом, а упорно заливала дождями Барнеби. Магги уже начала ходить и отказывалась сидеть в манеже. Поэтому няньке прибавилось хлопот. Вдобавок ко всему запил Якоб, и Анне вновь пришлось встать около плиты. Дни тянулись за днями, похожие один на другой, и старый дом, казалось, замер в ожидании лета.
Лето пришло сразу. Однажды утром заголосили птицы, и в окно ворвался теплый, напоенный запахом цветов воздух. Для Фила это означало каникулы, которые он ждал целый год.
Алекс словно очнулась от сна и впервые вышла во двор. Прошлогоднее летнее платье висело на ней, как на вешалке, но глаза впервые с начала болезни обрели ясность. Она, конечно, еще была очень слаба и почти сразу же опустилась в шезлонг, проделав от силы десяток шагов. Но чувствовалось, что болезнь отступила.
Зазеленел сад. Вокруг старой часовни разрослась сирень. В знойной тишине жужжали шмели, и это сытое жужжание навевало мысли о спокойной и радостной жизни. Казалось, что страшные события зимы остались в прошлом. По дорожкам радостно бегала Магги, волоча за ногу большого пупса. Ее головка, еще недавно безволосая, покрылась золотистыми кудряшками, на которых едва держалась заколка в виде божьей коровки. Она вступила во второй год своей жизни, уверенно топая крепкими ножками.
Филипп все больше времени проводил на воздухе. В своей комнате он широко распахивал окно, желая впустить как можно больше лета и запастись им на весь год.
В один из таких дней Леонид Карми, как всегда, вывел «Пежо» из гаража и отправился в типографию. Но домой не вернулся. Вместо него поздно вечером в дверь постучали двое полицейских.
– Мне нужна Александра Карми, – сказал один из них.
– Это я, – отозвалась Алекс, два последних часа безуспешно вслушивающаяся в тишину в надежде услышать шум автомобиля.
– Кем приходится вам Леонид Карми?
– Это мой муж. Что-то случилось?
– Мы нашли его в трех шагах от вашего дома. Произошла авария.
– О чем говорит этот человек? – растерянно спросила Алекс у горничной Норы. – Что он говорит?
– Кажется, госпожа, что-то случилось с вашим мужем…
– Что могло с ним случиться? Он скоро вернется.
Нора отвела Алекс в глубь холла и усадила на низенькую скамеечку, а сама вернулась к полицейским.
– Вы видите, она не в себе. Все что нужно, скажите мне.
– Леонид Карми погиб, – повторил полицейский, – его автомобиль врезался в дерево. Тело отвезли в морг при больнице святого Игнация. Нужно, чтобы кто-то опознал его.
Нора с сомнением посмотрела на Алекс, которая сидела в той же позе, слегка покачиваясь из стороны в сторону. О том, чтобы везти ее на опознание, не могло быть и речи. Хотя в больницу не помешало бы отправить.
– Давайте так, – сказала горничная, – сейчас я сбегаю к соседу, вроде как к другу семьи. И мы вместе с ним съездим. Уж хозяина-то в лицо я знаю.
– Кто такой этот друг? – осторожно поинтересовался второй полицейский.
– Господин Иштван Беркеши.
– Известная личность. Что ж, мы поедем. Прошу вас потом прийти в полицейский участок для выполнения необходимых формальностей.
Нора засуетилась. Сначала она заглянула к Анне, попросив ее присмотреть за госпожой, а потом, сообразив, что никуда бежать не нужно, позвонила Беркеши. Впервые горничная чувствовала себя ответственной за судьбу целой семьи и просто лопалась от гордости.
Приехал Иштван. Нора быстро сняла фартук и наколку, и прямо в своем форменном платье погрузилась в его машину. Никто из них не обратил внимания на Фила, который стоял, опираясь на перила второго этажа, и напряженно вслушивался в разговоры взрослых.
В морге Нора потеряла всю свою решимость и робко спросила полицейского эксперта:
– Он сильно изуродован?
– Совсем нет, если не считать раны на шее. Чем-то острым, скорее всего осколком зеркала, ему перебило сонную артерию. Он еще успел выбраться из автомобиля и довольно далеко от него отползти. Если бы его обнаружили вовремя, то наверняка могли бы его спасти. А так тело обескровлено почти полностью.
И вправду, если бы не смертельная бледность, то Ленни можно было бы принять за спящего. Стандартная процедура опознания прошла быстро. Иштван и Нора (едва ли не бледнее самого покойника) подтвердили, что тело принадлежит Леониду Карми… Потом они заехали в полицейский участок и узнали, что после вскрытия получат разрешение на захоронение не позднее завтрашнего вечера. Следовало заняться похоронами и всем, что с ними связано, незамедлительно.
8.
Александра испугала Анну отсутствующим выражением лица. Она сидела на том же месте, куда ее усадила Нора, в прежней позе. Раскачивалась из стороны в сторону, глядя перед собой остановившимися глазами. Отступившая было болезнь вернулась, и вернулась в более изощренной форме.
Анна отвела ее наверх и уложила в постель. Алекс не сопротивлялась и не делала попыток что-то сказать. Так же покорно она приняла снотворное и почти сразу же уснула.
– Беда-то какая, – запричитала Анна. – Дорожка в сумасшедший дом уже выстлана, и скоро она по ней пройдет. Надо бы родителям сообщить, чай, живы еще. А с детьми что будет?
С этими горестными мыслями Анна постелила себе в комнате для гостей, решив провести эту ночь в доме. Она дождалась Нору и напоила ее чаем, попутно выспросив все подробности ее поездки с Беркеши.
– Он это, он, – говорила Нора. – Я как увидела, так и обмерла. А господин Иштван – ничего, сразу признал господина Леонида. И говорит, мол, удостоверяю, это он. Кажется, так. А я вот думаю, – добавила она шепотом, покосившись в темный угол, – не убийство ли это? Слишком уж много всего здесь происходит. А если кто-то решил все денежки к рукам прибрать?
– Кто, например? – искренне удивилась Анна.
– Обиженный родственник. Или жулик. Прознал про миллионы и…
– Ты думаешь, так легко получить чужие миллионы? А дети? Еще есть наследники. Да и родители… Кстати, нужно бы им написать. Завтра же и отправлю телеграмму. Хозяйка тоже никакая. В больницу ее надо.
У неплотно прикрытой двери кухни стоял Фил и жадно ловил каждое слово, приложив ухо к щелке. Он знал, что подслушивать нехорошо. Но никто не удосужился сказать ему о произошедшем. И большего свинства он не мог даже себе представить. Подумать только, он лишился отца, а противные служанки не сообщили ему об этом.
– А я думаю, тут другое, – продолжала Анна. – Не стоило тогда хозяину ходить в этот склеп, да еще и ребенка за собой тащить. Не иначе как потревоженные покойники его и догнали.
– Дети спят? – тихо спросила Нора.
– Куда денутся, давно спят, – равнодушно ответила домоправительница. – Не до них сейчас.
Только после этой фразы Фил вдруг осознал, что они с Магги остались одни на целом свете. И решения за них принимала кучка слуг, дрожащих лишь за свое место и абсолютно равнодушных к Филу и Магги. Он понимал, что такое отношение естественно, нельзя же платить деньги за работу, да еще и требовать при этом любви. Любовь и дружбу не купишь – они либо есть, либо их нет. И тут мальчик вспомнил, что один человек, небезразличный к его судьбе, все-таки существует. Нужно бежать к Иштвану из этого холодного равнодушного дома.
Ему удалось уйти незамеченным. Замирая от страха, он побежал по темной улице пригорода. Несколько раз ему казалось, что огромные тени отделяются от глухих оград, тянущихся по обеим сторонам дороги. Он испуганно шарахался в сторону, подвывая от ужаса. На самом деле никого не было на улицах в эту пору. Район хорошо охранялся. А тени были всего лишь игрой воображения и результатом взвинченного состояния. Где-то залаяла собака, и к ней присоединился целый хор басовитых голосов. Огромные косматые сторожа честно отрабатывали свой хлеб, приняв напуганного Фила за злонамеренного бандита.
Беркеши распахнул дверь сразу, как только раздался стук. Зареванный Фил влетел в прихожую и бросился в объятия венгра, крепко обхватив его руками и зарывшись лицом в черную футболку. Он ревел во весь голос, не слушая увещеваний.
Потом они долго сидели на диване в китайской гостиной, и Фил, заливаясь слезами, просил:
– Можно мне остаться у тебя? Пожалуйста. Я все-все буду делать, я и полы стану мыть, только не отправляй меня обратно. А хочешь, я стану твоим секретарем? Почту буду разбирать и роман печатать? Хочешь?
Иштван гладил его по голове.
– Все будет хорошо, – говорил он. – Конечно, можешь пока остаться.
Мальчик, в конце концов, уснул тревожным сном, опустив голову на шелковую подушку с вышитыми журавлями.
Иштван прикрыл его пледом и отправился звонить Анне.
– Мальчик до похорон побудет у меня, – сказал он тоном, не терпящим возражений. – Здесь ему будет лучше.
Анна не могла скрыть облегчения:
– Так он у вас, господин Беркеши? А я уж и не знала что думать. Ну, конечно, пусть остается. Что ему тут сейчас под ногами болтаться? У нас ведь госпожа Александра совсем плоха.
– Что с Алекс?
– Опять припадок. Но вы не думайте, я ее уложила. Она сейчас спит. Да как бы не пришлось везти завтра в больницу.
Беркеши положил трубку со странной улыбкой. Выражение тревоги и участия сползло как маска. Сейчас его лицо выражало лишь удовлетворение, которое испытывает художник, увидев результат своего многомесячного труда. «Вот и все, – пробормотал он, – почти все. Остались лишь незначительные штрихи».
Он потянулся так, что захрустели кости, и направился в библиотеку, желая немного поработать над рукописью.
Дважды он возвращался в гостиную посмотреть, все ли спокойно. Фил спал крепким сном наплакавшегося ребенка. И можно было надеяться, что до утра не проснется.
Похороны Ленни прошли тихо. Кроме Фила, на кладбище не было ни одного родственника. Алекс увезли накануне в больницу святого Игнация, в отделение для душевнобольных. А Магги оставили дома.
Анна пыталась связаться с родителями Ленни, но получила страшное известие. Неделю назад в их доме произошел пожар, и оба сгорели заживо. Странным казалось лишь то, что телеграмма, отправленная собственноручно настоятелем храма сердца Иисусова, прихожанами которого они были, так и не дошла до Барнеби. И оба были похоронены за счет прихода. Ходили слухи, что в дом попал метеорит. Соседи все как один утверждали, что слышали грохот и яркий свет, после чего дом загорелся. Если бы телеграмма пришла вовремя, то Ленни уехал бы в родной город, а значит, мог бы избежать аварии.
Снова приехал нотариус Эрнест Краузе. Все такой же и сухой и подчеркнуто вежливый. Все состояние по закону должно было перейти к Александре Карми, но она могла оказаться недееспособной. Пока ее состояние не стабилизировалось, и врачи не могли сказать, пройдет все это бесследно или она навсегда останется в полурастительном состоянии, что означало пожизненное заключение в специальном учреждении. Оба ребенка были еще несовершеннолетними, поэтому предполагалось создать опекунский совет, который следил бы за передвижением капиталов на счету и заботился о прямых наследниках – Филиппе и Магги.
На кладбище Краузе вновь произнес прочувствованную надгробную речь, как видно это входило в его обязанности. Фил смотрел на гроб сухими глазами, вцепившись в руку Иштвана. Он не пролил ни слезинки, с тех пор как два дня назад проснулся в доме Беркеши. Сейчас он снова размышлял о гробе – из чего тот сделан да кто его выбирал. Гроб представлялся ему большой шкатулкой для хранения драгоценностей, только драгоценностью здесь оказалось тело.
Надо сказать, что все собравшиеся на похоронах Ленни были очень сдержанны. Присутствовали работники типографии, один из корреспондентов, совместивший сразу два дела (провожал в скорбный путь знакомого ему человека и делал об этом репортаж для городской газеты), слуги, не слишком любившие бесхребетного хозяина, да официальные представители города. Несколько слезинок выдавил лишь владелец овощного магазина Виктор, вспоминая, как видно, рождественский маскарад.
После похорон все были приглашены в дом, где Анна устроила поминальную трапезу.
Через три дня был создан опекунский совет, в который вошел и Беркеши, сам предложивший свою кандидатуру. Отказать ему не было причин. Богатый бездетный венгр вряд ли запустил бы руку в капитал семьи Карми. Назначение давало Иштвану право заниматься воспитанием Филиппа, пока его мать не будет в состоянии исполнять свои родительские обязанности. В случае же ее полной недееспособности Беркеши вменялось воспитание ребенка вплоть до его совершеннолетия. Магги пока находилась под присмотром Маргариты и Анны. Но следить за ее судьбой должна была чета Полански, одна из богатейших семей города, принявшая живое участие в судьбе «сиротки».
Так в течение недели все игроки были расставлены по своим местам, и жизнь вошла в обычное русло. В самом деле, мало ли на свете погибает людей? Это ведь вовсе не означает, что мир изменится. Мир перевернулся только для Фила, который в отличие от Магги уже понимал, как на самом деле изменилась его жизнь.
Теперь он чаще проводил время у Беркеши, избегая бдительного ока Анны. В дом Иштвана он приходил на законных основаниях и мог оставаться там столько, сколько желала его душа. Ему была отведена комната – роскошный покой, весь устланный коврами. В центре возвышалась жутких размеров кровать, покрытая пунцовым шелком. Но всей этой роскоши Фил предпочитал библиотеку, где выполнял школьные задания или читал, растянувшись на полу. К своему удивлению, он обнаружил, что Иштвану прислуживали повар и горничная. А раз в месяц приглашались женщины, которые вычищали дом сверху донизу, и мыли окна. Именно этим и объяснялась сверхъестественная чистота жилища. Ничего таинственного во всем этом не было, хотя Фил вначале думал, что за домом присматривают некие невидимые гномы. Однако тяга к мистическому распускалась в его душе, как огромный таинственный цветок. Его жизнь в последний год оказалось сопричастной к множеству тайн, разгадок которым он так и не смог найти.
Впрочем, одну тайну, а именно тайну подземного склепа, он все-таки смог раскрыть.
Однажды он рассказал Иштвану, как незадолго до гибели Ленни они нашли тайный ход в собственном подвале.
– Я думаю, что из-за этого погиб отец, – откровенно признался Фил. – Мы нарушили табу и проникли в царство мертвых.
Услышав это, Беркеши расхохотался.
– Нельзя нарушить то, чего нет, – сквозь смех пробормотал он. – Чтобы появилось царство мертвых, нужны мертвые. А там, где вы были с отцом, нет ни одного мертвеца.
– Но я же сам видел гробы, – возразил Фил. – И один из них был приоткрыт. Вот оттуда и вышло зло…
– Сколько же еще фантазий в твоей голове! Что ты понимаешь под словом «зло»?
– Зло… ну это…
– Договаривай. Что это – дьявол?
– Да, – кивнул Фил.
– И по-твоему, каждый мертвец является дьяволом?
– Нет. Я вовсе не это хотел сказать, – возразил мальчик. – Может быть, зло – это когда нарушаются законы живых кем-то оттуда?
– Кажется, тебе нужно читать как можно меньше глупых книжек про борьбу добра со злом, – заключил Иштван. – Все не так просто, как пишут в этих книжках, где добро и зло разложены по полочкам. Когда ты подрастешь, то поймешь, что и добро, и зло в жизни настолько перемешаны, что иногда даже трудно отличить одно от другого. И главное – понять, что не существует абсолютного зла, про которое твердят в фильмах и дешевых книжонках. Пойми, что авторам так легче построить сюжет, и они не забивают свою голову философскими категориями. Если ты хочешь во всем этом разобраться, читай серьезные книги или разбирайся сам, как подскажет тебе твой разум.
Фил только грустно покачал головой.
– Я видел гробы, а потом отец погиб. И мой разум не подсказывает, как все это связать по-другому. Существует только один вариант: мы выпустили зло.
– Это подсказывает не твой разум, а слабые мозги вашей Анны. А разумный человек, в первую очередь, услышав такой бред, предположил бы, что эти два события между собой не связаны, а лишь случайно оказались в одном ряду. Для недалекого человека очень важна причинно-следственная связь. И если она отсутствует, то он сам ее изобретает. Твой отец погиб, потому что у машины отказали тормоза, или еще что-то случилось. Но случилось непосредственно перед моментом аварии. И согласись, было бы глупо поверить в то, что некий дух выскочил из гроба и сломал автомобиль. Разве смог бы он оказать физическое воздействие на реальный предмет своими призрачными пальцами? Но я знаю, как развеять твои сомнения. Есть только один способ борьбы с предрассудками – выбить из рассуждения слабое звено. Пойдем-ка…
Они спустились в подвал, который оказался просторнее, чем подвал в доме Филиппа. Но узенькая дверка с хорошо смазанными петлями вела в точно такой же длинный каменный коридор. Там же находился и винный погреб, но не заброшенный, а вполне используемый. Крепкие бочки были полны вина, а полки ломились от бутылок. Если бы Фил разбирался в спиртном, то увидел бы множество редкостных напитков. Но он в этом ничего не понимал, поэтому погреб оставил его равнодушным.
Но вот каменный коридор со сводчатым потолком испугал его не на шутку.
Иштван щелкнул выключателем, и на стенах по всей длине коридора зажглись светильники, точно такие, какие он видел раньше. Он медленно побрел за Иштваном, смутно догадываясь, куда тот его ведет. И он не ошибся. Через какое-то время они оказались в том самом склепе, который обнаружил Ленни. Только теперь страшное помещение было освещено ярким электрическим светом. Белый мраморный ангел все так же печально взирал на шесть каменных гробов у своих ног…
Иштван заметил ужас на лице мальчика, который жался к двери, готовый в любую минуту кинуться прочь.
– Скажу тебе правду. Эти гробы пустые. Ты видишь, ни на одном нет имени и даты смерти. – Успокоил его опекун. – Считай, что все это – просто скульптурная группа. Да, страшноватая, согласен. Но не функциональная. Никто никогда не использовал этот склеп для захоронений.
– А для чего же тогда? – дрожащим голосом спросил Фил.
– Ты знаешь, что оба дома – мой и твой – были построены одновременно, примерно двести лет назад. Этот дом принадлежал сумасбродному богачу, который женился десять раз и столько же раз расправлялся со своими женами, отправляя их в монастырь. А второй дом он построил для своей любовницы, которая была настолько умна, что отказалась стать его женой и жить с ним в одном доме. Оба дома были соединены тайным ходом, для того чтобы он мог навещать свою подругу в любое время, и об этом никто бы не знал. Ни слуги, ни очередная жена, и никакой случайный прохожий на улице. Обладая неуемной гордыней, он приказал выстроить этот склеп для себя и своих потомков. Но планы его не осуществились. Детей у него не было. Наверное, он был болен. Однажды он поехал по каким-то своим торговым делам в другую страну и умер там. Естественно, никто не собирался перевозить его тело на родину. Потомков он не оставил, а обиженные жены не уронили ни единой слезинки. Любовница по завещанию оказалась наследницей всех его денег, но эта скряга тоже отказалась оплатить перевозку гроба с телом. Поэтому похоронили его вдали от дома на обычном кладбище. Тайный ход был закрыт, а дома проданы разным людям.
Когда я переехал сюда, то обнаружил и ход, и склеп. Как видишь, велел провести электричество и поддерживать здесь порядок. Мне было бы неприятно знать, что какая-то часть, принадлежащая моему жилищу, находится в запустении. И еще мне кажется, что этот ангел намного старше всей этой истории. Иногда я думаю, что он принадлежит резцу самого Микеланджело.
Теперь ты понял, что являлось слабым звеном в твоей системе? Никакого зла отсюда не выходило.
Фил шумно выдохнул воздух и оторвался, наконец, от двери. Он опасливо прошел по залу и приблизился к гробам. Иштван был прав – на них не было ни единой надписи.
Смерть отца перестала мучить его своей загадочностью, в ней не оказалось ничего мистического. Постепенно Фил становился философом. Он вдруг понял, что судьбы людей бывают разными, но ни одна из них не является исключением из правил. Тысячи детей оставались без родителей, тысячи внуков получали наследство от бабок. В его жизни исключительным, пожалуй, был только новоиспеченный опекун. Но он-то как раз устраивал Фила полностью.
Хотя было несколько неприятных минут в школе. После похорон отца его встретили настороженно. Филу не понравилось выражение лиц его соучеников. С одной стороны, он не ждал соболезнований, но с другой, все-таки думал увидеть хотя бы некоторое участие, и, возможно, предложения дружбы хотя бы от одного человека. Но на него смотрели с отстраненностью и отвращением. Чем было вызвано это отвращение, он узнал на первой же перемене.
Во время завтрака за его стол присели трое. Упитанный Редли со своей вечной тенью Пападасом, и белобрысая Гибсон. Они уставились на Фила во все глаза, так, что у того кусок застрял в горле.
- Говорят, что ты теперь живешь у колдуна? – Напрямую спросил Редли. – Имей в виду, здесь его не любят.
- Терпеть не могут, - подтвердила Гибсон. – А он заставляет тебя варить зелье с лягушачьими лапками? Теперь, ведь, и ты станешь колдуном. Она, наверное, давно уже искал ученика?
- И вовсе он не колдун, - возмутился Фил.
- Колдун. – Упрямо сказал Редли. – Венгры все колдуны. Такие чеооорные и злые.
- А, может, он его не в ученики взял, а для опытов? – Предположила Гибсон. – В один прекрасный день наш Карми не придет в школу, потому что его принесут в жертву. Ты знаешь, как приносят жертвы Сатане? Тебя разложат на алтаре голого, а потом….
- Сами вы…. Идите отсюда
- И пойдем. Нам, все равно, запрещают с тобой дружить. Но ты спроси у любого жителя города, кто такой Беркеши. Тебе многое смогут рассказать.
- Что же такое мне могут рассказать, чего я не знаю? – Ехидно поинтересовался Фил. – Это ведь я живу в его доме, а не каждый житель города.
- У него в саду в полнолуние воют оборотни, у него в подвале куча скелетов. Он ночами обращается в летучую мышь и охотится на людей, - выпалила Гибсон, вытаращив маленькие бесцветные глазки.
- Его дом полон колдовских книг, - добавил Пападас. – Я видел.
- Где это ты мог видеть? Тебя, что приглашали в дом?
- Нет. Но мой отец руководил ремонтом дома, и видел библиотеку. Там есть целый шкаф старых-престарых книг, и все они колдовские. Вот!
Фил вспомнил этот шкаф, стоящий в углу библиотеки. Иштван говорил, что в нем старинные раритетные издания. Но Фил не смог бы их читать – почти все они были написаны на древних языках, которые он не знал. Хотя несколько томов он полистал, в них были гравюры, переложенные папиросной бумагой, и изображающие какие-то дальние страны и диковинных животных. Иштван объяснил, что это первые книги, описывающие путешествия. И уж точно, что никакого колдовства в них не было, разве что описания ритуалов местных аборигенов. «Никогда не спорь с глупцами», - вспомнил он вдруг слова отца.
- Все верно, - подтвердил он. – Это самые настоящие колдовские книги. Я их читал. И, если вы еще хоть раз пристанете ко мне со своими глупыми разговорами, я, непременно, найду в них рецепт, как от вас избавиться.
Его собеседников как ветром сдуло. Больше его никто не трогал, а от сверлящих затылок взглядов он избавился, пересев за последний в ряду стол.
Яркая лампочка освещала самую лучшую комнату, о какой мог мечтать любой мальчишка. Тихо гудел компьютер. На полочке жались учебники вперемешку с комиксами, под потолком висели модели самолетов… Фил давно уже перетащил все свои ценности в дом Иштвана. В опустевшем доме ему было неуютно в компании с Анной и нянькой. Да и по закону он должен был оставаться под наблюдением опекуна.
Ему было только жаль, что он не может перенести сюда и картину, написанную на стене его комнаты. Но Беркеши признался, что это он нарисовал ее по просьбе бабушки Елизаветы. И если только Фил захочет, то Иштван сделает копию. А пока мальчику было предложено выбрать любую из понравившихся ему картин, которые были сложены на чердаке.
Он провел обычный день в школе, а когда вернулся, оказалось, что специально для него открыт чердак, и он может пойти и выбрать картину, какая ему только придется по душе.
Чердак сверкал идеальной чистотой. Вдоль стен стояли сотни полотен, натянутых на подрамники и прикрытых плотной серой тканью. Фил уселся прямо на пол, покрытый циновкой, и принялся перебирать картины. Там были и пейзажи, и незнакомые города – древние и современные – словно история всего мира оказалась в одночасье на этом самом чердаке.
Понятно, что Фил перебирал и перебирал, и все никак не мог остановить свой выбор хоть на чем-то одном. Будь его воля, он увешал бы все стены этими полотнами, в нижнем углу которых стояла одна и та же подпись «Беркеши». Наверное, Иштван Беркеши был тайным гением, но почему-то не стремился выставлять свои картины, а складывал их на чердаке.
Вечером Фил предложил:
– Иштван, давай сделаем выставку твоих картин в какой-нибудь галерее.
– Зачем? – спросил опекун.
– Ну… художники обычно так делают. Кто-то купил бы. А то пылятся, и никто их не видит.
– Ты серьезно так считаешь? – спросил Иштван. – Тогда, может быть, устроим небольшую выставку в твоей школе. То, что понравится ребятам больше всего, просто им подарим. Пусть висят в парадном – или как он называется – зале. Видишь ли, продавать картины я не собираюсь, а вот подарить – запросто. Я разрешаю тебе выбрать полотен пятнадцать-двадцать. Те, что на твой взгляд могут быть интересными.
Они вдвоем поднялись на чердак. Выбор Фила пал на изображение узких улиц старинного городка, на морские пейзажи и на два портрета. На одном из них был изображен коренастый мужчина с рыжими усами и красным лицом, а на другом – ослепительной красоты женщина.
– Почему ты выбрал эти портреты? – с каким-то беспокойством спросил Иштван.
– Не знаю, – опустил голову мальчик, – они показались мне знакомыми.
– Нет-нет. Это не нужно выставлять в школе, – заторопился венгр. – Это частные портреты, и потомки этих людей могут обидеться.
Он отобрал еще несколько пейзажей и помог отнести их вниз.
Благотворительная выставка работ почетного гражданина Барнеби Иштвана Беркеши прошла гладко. Хотя попечительский совет школы и удивился такой щедрости, но препятствовать инициативе не стал. И все двадцать отобранных работ остались в школе и потом еще долгие годы украшали коридоры, зал и кабинет директора. Зато, как и ожидал Иштван, выставка полностью переменила отношение учеников к Филу, а заодно и к его опекуну. Это было ловкий ход – устроить выставку и голосование за лучшее полотно. Соревнование всегда интересно.
А у Фила появился приятель. Сын того самого Виктора, хозяина сети овощных магазинов. Звали этого мальчишку Роби Полански. И в нем не было ничего замечательного, кроме удивительного легкомыслия, унаследованного, как видно, от отца.
Ему-то Фил и поведал тайну, которую до сих пор пытался разгадать.
Однажды, когда они бродили по саду, расположенному за домом семьи Карми, Фил подвел Роби к развалинам часовни и, указывая на ровный участок земли, таинственно прошептал:
– Вот здесь прошлой осенью я нашел человеческие кости.
Глаза Роби, обычно лениво прикрытые, вдруг стали абсолютно круглыми. Он плюхнулся в траву на колени и начал быстро-быстро раскапывать руками рыхлую землю.
– Да там уже ничего нет, – поспешил успокоить его Фил. – Говорю, они исчезли на другой же день. Вот и хочу узнать – куда исчезли, кто их спрятал.
– Ты кому-то говорил?
– Говорил Иштвану и… и все…
– Точно он, – зашептал Роби. – Все в городе говорят, что он подозрительный. Третьего дня сам слышал, как продавец «Компьютеры и мир» говорил Рафи Зильберману, что твой опекун чернокнижник.
– Сам он чернокнижник, твой продавец. Много они понимают… Насмотрелись дурацких фильмов. Я ему на крыльце про кости сказал, может, кто-то подслушал. Например, Анна. Она мне вообще не нравится…
Но переубедить Роби было невозможно. От своего отца он унаследовал поразительную устойчивость к любым рациональным объяснениям. То, что раз втемяшилось в его голову, навечно оставалось в ней, словно выжженное на подкорке под толстым черепом. И никакие объяснения, даже самые логичные и правдивые, не могли повлиять на его мнение. Вот и сейчас, игнорируя все доводы Фила, он упрямо твердил: «Чернокнижник, все равно он чернокнижник, колдун!» Фил пытался втолковать ему, как ошибаются все, кто считает Иштвана колдуном, но, в конце концов, не выдержал непроходимой тупости и упрямства Роби и вспылил, назвав приятеля тупицей и идиотом. Драться с ним Роб не посмел – он хорошо помнил, как в драке в столовой Фил отделал школьного хулигана Редли. Однако зарождающейся дружбе пришел конец: отныне Роб обходил Фила стороной
Мальчик ничего не сказал опекуну. Ему не хотелось расстраивать Иштвана. Он почему-то думал, что венгр обязательно расстроится из-за того, что в городе к нему так несправедливы. Но сам целый вечер размышлял обо этом. Казалось бы, что проще, открыть шкаф и просмотреть все, что там есть. Но Фил почему-то боялся найти, о чем говорил Пападас. Впрочем, книги и есть книги, о чем бы они не были написаны. Хоть бы и о колдовстве. Мало ли у кого, что есть. Редкое издание любому бы хотелось иметь, почему же Иштван должен быть исключением? Фил даже вспомнил умное словосочетание «вложение денег». Тем более, что он никогда не замечал, чтобы опекун касался этих книг, скорее всего, он ими просто обладал. А обладание и использование – вещи разные. Но, некий червь сомнения продолжал точить его душу, и Фил решился еще раз пересмотреть все раритетные издания. Благо, шкаф не запирался, и никаких запретов не существовало. Наоборот, Иштван разрешил Филу пользоваться всеми книгами библиотеки.
Поэтому, наскоро пообедав, он удалился в библиотеку, предупредив, что будет делать важное школьное задание. Учеба в доме считалась, чуть ли не священным занятием, поэтому даже Иштван занялся какими-то своими делами, оставив Фила одного.
Со спокойной совестью, Фил уселся на пол перед шкафом и начал опустошать его с самой нижней полки. Он обнаружил несколько книг, которые мог бы вполне осилить, несмотря на странное написание букв и тяжелый язык. Но и в них не нашлось ничего колдовского. Это была какая-то средневековая литература, в те времена, как видно, относящаяся к легкому чтению. На вкус мальчика, всего лишь тяжеловесные неповоротливые рассказы о каких-то давно забытых событиях, не представляющих никакого интереса для современного человека.
Все последующие находки тоже не внесли никакой ясности. Нашелся даже том старинной математики, судя по готическому шрифту на старонемецком языке. И вдруг, когда он шарил на самой верхней полке, прямо ему в руки упала пухлая книжка небольшого формата. Это была даже не книга, а скорее общая тетрадь, вся исписанная понятным четким почерком самого Иштвана. Толщины она была необыкновенной. Но, что еще более странно, страницы в ней были из желтой ломкой бумаги, словно этой рукописи было несколько сотен лет. Если она была такой древней, то почему же исписана рукой Беркеши? Впрочем, бывают похожие почерки, и, возможно, что эта рукопись принадлежала его далекому предку?
Он быстро сложил все книги в шкаф, оставив лишь странную тетрадь, которую решил прочитать тайно от всех. На первой странице четко было выведено «Записки о моей жизни», и Фил понял, что нашел чей-то личный дневник, вовсе не предназначенный для посторонних глаз. Он не рискнул взять тетрадь с собой, поэтому припрятал ее, в отведенной ему комнате в доме Беркеши. Больше всего на свете он боялся, что ее обнаружит кто-то из слуг, и скажет Иштвану. И хотя он уговаривал себя, что ему дозволено читать все, что есть в библиотеке, совесть Фила была неспокойна. Все вокруг говорили, что нехорошо читать чужие письма и дневники, но, судя по книгам, частенько нарушали это правило, читая дневники близких, разглашая тайны исповеди, вскрывая письма. Даже, если это и не хорошо, но очень нужно – значит можно. Если бы только Фил знал, что такое бывает не только в книгах, а сплошь и рядом в реальной жизни. Если человек имел свой секрет, то на этот секрет находилась тут же толпа любопытствующих. Пусть даже они не извлекли бы никакой пользы из того, что узнали. Но такова натура человека – если кто-то что-то прячет, то другой непременно должен это найти и разгласить.
Всего этого мальчик еще не знал, но смутно догадывался, что становится на скользкий путь. Таинственная тетрадь жгла ему руки. И он решил начать чтение этим же вечером, как только его отправят в спальню.
Свидетельство о публикации №215022500430
Завтра возьмусь за вторую часть. Спасибо за прекрасно проведённый вечер!
С уважением, Андрей Р.
Андрей Рафиков 01.03.2015 19:48 Заявить о нарушении