книга1 Время желаний или Долгие проводы -8-9-10-11

VIII

Как быстро летит время - я проработал в ПКТБ  почти целый год – июль уж на дворе. Отец достал путёвку на базу отдыха в Прибалтику от электровозоремонтного завода, что в Даугавпилсе. И вот мы с семьёй едем на отдых. Сначала на поезде до Даугавпилса, а там от заводоуправления нас на автобусе доставляют до места – это где-то сорок километров от города. На берегу озера раскинулась база отдыха, состоящая из здания столовой, главного корпуса, аккуратной баньки и маленьких домиков на две семьи. Домиков штук пятнадцать. Кругом небольшая сосновая роща, а с юго-запада домики упираются в озеро с небольшим пляжиком, на котором одиноко красуется раздевалка. Правее пляжа мостки с привязанными  к  ним  лодками.  Каждый  домик  имеетсвою номерную лодку. Была ещё спортплощадка с футбольным и волейбольным полями и несколько столов для игры в теннис. Нам выделили домик второй слева от озера. Прямо у домика стояла здоровенная сосна, от которой под ногами постоянно сыпались шишки. Как я уже говорил, домик был на две семьи. Входишь и сразу попадаешь в прихожую с холодильником, из прихожей две двери – наша была налево и вела в комнату размером примерно пять на три с небольшим окошком. Для отдыха и ночлега места вполне хватало.
На следующий день из домика напротив нашего, я не поверил своим глазам, выходит Танька Рудина и прямиком к озеру. Скинула халатик и в воду. Я просто обалдел. Плавает как выдра. Я никогда не думал, что она на такое способна. Мне за ней не угнаться. Вообще, если к Татьяне приглядеться, то  неплохая девчонка. Маленькая, шустренькая, ладненькая худощавая девчушка с большими голубыми глазами, курносым носом и большой русой копной волос, ниспадающих на плечи. Я уж было подумывал за ней приударить, но случился очередной облом. Татьяна объявила мне, что через день  уезжает в Москву.
Странно как-то судьба сталкивает меня с ней. В том году в МИИТе, в этом в Прибалтике. В школе я ей симпатизировал, но не более того. Глупым был, можно было   за ней приударить, хотя Таня довольно-таки серьёзная девица. Так всегда получается, когда человек под боком, на него не обращаешь особого внимания – есть он и есть. А потом через год смотришь и думаешь, где же были мои глаза раньше! Видно не зря меня сталкивают с ней, да ещё не в родном микрорайоне, а чёрте где. Но поманила судьба пальчиком за девочкой, да так на полдороге и оставила одного.
Из любопытства обошёл всю базу отдыха, а затем стал обследовать её окрестности. Как я уже говорил, всё это находилось между  озером и сосняком. От турбазы дорога шла вдоль леса направо, огибая небольшую высотку и выходила на трассу. Налево по трассе можно добраться до Даугавпилса, а в трёх километрах от нас  был посёлок  с магазином, в котором на одной половине продавали продукты, а в другой разные промтовары. Там мы перед отъездом купили отличные стаканы под воду с рисунком старинных автомобилей. Несколько стаканчиком у меня до сих пор стоят в серванте. Они мне очень нравились.
Так вот, сначала я прошёлся по сосняку в поисках грибов, ничего хорошего там не нашёл: одни шишки да хвоя. Затем поднялся на высотку. На самом  высоком месте росла берёза, рядом с которой я увидел остатки фундамента небольшого дома. Чуть пониже была заросшая кустарником яма, похожая на остатки  окопа или блиндажа. От неё в глубь высотки уходила заросшая травой траншея. На задках холма траншея вливалась в другую такую же, которая переходила в третью. Обойдя весь холм, я понял, что здесь был один из рубежей обороны во времена войны. Траншеи опоясывали высотку в два ряда, соединялись друг с другом и уходили в соседний лесок. Меня заинтересовали останки фундамента дома. Вокруг не было ни души, и я решил покопаться в нём. Куском найденной деревяшки принялся перекапывать песок. Попадались старые куски дерева, ржавые гвозди, битые стекло и кирпичи. Из заслуживающего внимания попалась половинка чайного блюдечка. У неё на донышке был герб старой России с двуглавым орлом. И ещё мне попался коричневый паук размером с металлический полтинник 1961 года выпуска. Паук был коричневый, а на спине у него белый крест. Потом мне объяснили, что это паук могильщик. Паука я не тронул, а черепок от блюдца прихватил с собой.


Справа от нашего домика за соснами стоял точно такой же. В нём жили мать и двое сыновей. Одному лет десять, другой на пару лет старше меня,  плотного телосложения, с большой русой головой и серыми глазами. Звали его Саша. Ноги его были не развиты и почти неподвижны в результате перенесённого полиомиелита. Передвигался он исключительно на костылях. Наверно из-за костылей и большой головы в компании его называли Циклопом. Он ежегодно приезжал сюда отдыхать. Папа у него был заместителем редактора газеты «Гудок».
Рядом с их домиком находилось бунгало ещё одного Шурика – Ташкентского. Он жил с тёткой и племянником. Чтобы не путаться, его называли Шуриком. Он был на год моложе меня. Худощавый, высокий, черноволосый парень из Ташкента. Мама русская, папа еврей. Перешёл на второй курс института железнодорожного транспорта.
В их компании как раз освободилось место – уехал третий друг Михаил, на следующий день после моего приезда, и я влился в их маленький  коллектив. Основными развлечениями компании были; игра в карты, нарды, настольный теннис и футбол. Футбол выглядел довольно оригинально. На воротах стоял Циклоп на костылях и подвижными тазобедренными суставами заставлял ноги двигаться, раскачивая ими назад-вперёд, отбивая, таким образом, мяч. Это было похоже на игру в настольный футбол, когда играющие манипулируют футболистами, насаженными на продольные палки. В теннис играли попарно с девочками. Были там две девушки, Лида и Люда, мы их вроде как закрепили за собой. Часто собирались вместе и играли вечерами в теннис, в картишки.
Шурик ташкентский по уши влюбился в Лиду и постоянно просил меня за компанию ходить с ним на вечерние посиделки, чтобы Лида не отвлекалась на свою подружку. Девочки особо не возмущались нашей навязчивостью и позволяли за собой ухаживать. Шурик строил далеко идущие планы, мечтал, что будет с ней переписываться, приезжать в гости.
Иногда мы баловались красненьким винцом. Бывало, заходили в пляжную раздевалку, что на берегу озера и в ней распивали на троих, так как больше негде было спрятаться от назойливых глаз. Пилить в лес не было желания, потому что Циклопа в любое время могла хватиться мать. Его младший брат как раз простудился после дождя, и теперь Саша у него был за няньку.






*

А тем временем приблизилось расставание. Девочки собирались нас покинуть – заканчивался срок их путёвок. Нам захотелось устроить прощальный вечер. Обсудив, что купить и составив смету, мы решили  завтра двинуть в поселковый магазин. Циклопа, естественно, от похода освободили, нечего ему на костылях мучиться. Но как всегда бывает в подобных случаях, в наши планы вклинилась чужая воля. Как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Именно завтра тётка Шурика должна была ехать в Даугавпилс на переговорный пункт и выкупать железнодорожные билеты, а заодно прогуляться по магазинам, кое-чего прикупить. И конечно она  захотела прихватить с собой Шурика. Отказаться было невозможно.
Собравшись вечером за теннисным столом, Шурик рассказал нам последние новости. Он был сильно расстроен, извинился, что так получилось, но тёте отказать не может. Пришлось задействовать запасной вариант – Циклопа.
На следующий день с самого утра погода была солнечная и жаркая. Сразу же после завтрака мы с Циклопом  отправились в посёлок, пока солнце не так палило. Вышли в хорошем настроении, рассчитывая за полчаса дойти до магазина. Дорога шла по открытому месту. По обе стороны тянулись поля люцерны и подсолнечника. Кое-где на краю дороги росли чахлые деревца. Тени от них было мало. Солнце палило нещадно…
Закупив съестное и выпивку, мы двинулись в обратный путь. Циклоп довольно сносно двигался, был полон сил и уверен, что осилит это мероприятие. Он даже взялся нести сумку с хлебом и мелочёвкой. Но солнце знало своё дело, и к двенадцати часам, по истечении половины обратного пути, Циклоп выдохся. Он был весь мокрый от пота, натёр себе  ладони и подмышки. Я забрал у него сумку и тащился, как верблюд в пустыне, обвешанный поклажей и истекающий потом. Несколько раз мы останавливались и отдыхали на обочине. Причём Циклоп заваливался на траву и говорил: 
 - Всё, больше не могу.
Но каждый раз приходилось вставать и идти дальше. Я тоже был не в лучшей форме: сумки оттягивали руки, по лицу стекал солёный пот, заливая  глаза и очки. А мне ещё надо было подбадривать Циклопа. Возвращались мы из магазина в два раза дольше, чем  шли туда.
…Шурик вернулся ближе к вечеру и сразу прибежал ко мне. Вообще-то мы с ним быстро сблизились, вероятно, в силу общности взглядов на окружающую нас действительность. Да и в отношении девочек у нас были одинаковые приоритеты. Я рассказал ему о нашей с Циклопом эпопеи. Кстати о Циклопе. Выжатый, как лимон, он еле дополз до своего бунгало и вырубился там до ужина. Мы с Шуриком обсудили план предстоящего пикника. Решили после ужина развести костёр на том берегу озера со всеми вытекающими последствиями, а там по ходу дела, как получится. Шурик убедительно просил меня заняться Людой, чтобы он мог остаться наедине с Лидой, от которой ежеминутно торчал, а при её появлении, Шурик просто впадал в ступор…
После ужина мы снарядили две лодки, дождались девочек и отправились на противоположный берег озера. Шурик плыл с девочками, а мы с Циклопом, который к тому времени более-менее очухался. На том берегу была молодая поросль, в одном месте образовавшая группу полянок, расположенных друг за другом и разделённых кустами и молодыми берёзками. Дальше, направо вдоль берега озера, деревья становились выше  и росли гуще. Мы выбрали симпатичную полянку, разожгли костёр и начали сервировать импровизированный стол. Неотъемлемый атрибут стола того времени – банка рыбных консервов, сыр и колбаса. Насадили на несколько шампуров покупной шашлык и отложили до углей. Выставили выпивку и, не откладывая в долгий ящик, разлили по первой. Девочки вели себя более чем скромно и отказывались пить до дна. Шурик вовсю обхаживал Лиду и просил её:
- Лида, ну за нашу дружбу. Мы же собрались ради вас.
- Саша, - возражала она. – Я  не могу так сразу стаканами. Это  пошло.
- Мы что, чужие люди? Мы тут все свои, без свидетелей. Но ради меня выпей, пожалуйста.
- Что ты меня как маленькую уговариваешь?
- А ты что, большая? Была бы большая, уговаривала б меня. Я же тебе плохого не желаю, я за тебя кому хочешь набью. Правда, Вовик? – обращается он ко мне.
- Разве это сразу не видно? – отвечаю я и, обращаясь к Лиде, продолжаю. – Да ты посмотри на него. Он же для тебя, что хочешь сделает. Только о тебе разговоры. Пропадает человек, а ты ради него выпить винца не желаешь.
- Да, – подтверждает Циклоп, наливая себе второй стакан. - Никакого сочувствия к человеку у тебя нет.
Девчата смеются.
- Да мы разве против,- говорит Люда. – Мы просто ещё к этому берегу не привыкли.
Продолжая подобный трёп, мы постепенно выходим на очередной виток наших взаимоотношений, когда  все уже запанибрата, и никто не отказывается от предложенной выпивки. Шурик уводит Лиду погулять в соседние заросли. Циклоп сосёт очередной стакан, а мы с Людой жарим шашлык, спасая его от слишком сильного огня. Уже начало темнеть. От костра по соседним кустам забегали тени. Постепенно сумерки сгущаются над нашей поляной. Вокруг костра образуется освещённое место, уютное и тёплое. Мы сидим, как-будто в сказочном шатре, стены которого – зелень деревьев, а купол – звёздное небо. По телу разливается приятная нега, на душе романтическое настроение. Хочется петь и беситься. Шурик в очередной раз уводит Лиду на осмотр окрестностей нашей поляны – это в полной-то темноте. Циклоп уже почти готовый, покачиваясь между костылями, направляется в кусты, побрызгать. Я оборачиваюсь к Люде:
- Слушай, а как вообще Лида относится к Шурику?
Люда, слегка потупив взгляд, улыбается:
- Откуда я знаю.
- Ну, вы что, об этом не разговариваете? – удивляюсь я. - Человек мучается, места себе не находит. Может последняя попытка объясниться представляется, а он не знает, как себя вести. Ты бы хоть намекнула что-нибудь.
- А что, разве не видно? – оправдывается Люда. – Нравится он ей, но она ещё не определилась до конца. Тем более разъедутся и что дальше?
- Будут переписываться, а там  жизнь покажет.
- Что там переписка, если можно найти рядом без переписки.
- А если это любовь? – пытаюсь я оправдать Шурика.
Появляется Циклоп, падает рядом с костром, раскинув в стороны костыли. Я подбираю их и кладу рядышком.
-Шу-рик, - кричу. – Иди сюда. Шашлык уже готов… Циклоп тоже, - добавляю я, немного помедлив.
Из-за густого кустарника выходят влюблённые. Полянка наша оживляется от их весёлого смеха. Циклоп   ещё подаёт признаки жизни. Приподнявшись на локтях, он хватается за стакан и просит наполнить бокалы. Мы разливаем бутылку.
- Последняя, - говорю я, обращаясь к Циклопу.
 Мы выпиваем под шашлык, которым потом и закусываем. Сашка слишком много принял и мирно кемарит на травке, не мешая нашему душевному разговору. Он наливал себе в два раза чаще нашего, пользуясь правом старшего. Мы не оспаривали его право. Какая ещё радость у инвалида – хорошая компания друзей, да спиртное.
У нас была ещё одна бутылочка, которую под разговоры мы и уговариваем. Время пролетело незаметно, пора собираться домой. Было уже за полночь.
Циклоп немного проспался и мог с помощью друзей стоять между костылями. Я, кстати, к концу пикника был не лучше его. Девочки пошли освежиться в кустики, а мы с помощью мужского достоинства затушили угасающий костёр. Шурик с девочками повели Циклопа к лодкам,  я же задержался, убирая последствия нашего пикника и, спустя несколько минут, последовал за друзьями. Двигаясь в темноте, постоянно натыкаюсь на кусты,  чертыхаясь и матерясь.
…Как это произошло, я сразу не сообразил. Просто оказался лежащим навзничь на земле. Перед глазами - макушки берёз, звёзд видно не было -  очки с меня свалились. Начинаю шарить вокруг себя в поиске очков. Найдя их  и водрузив на место, пытаюсь встать на ноги, но моментально падаю на землю, больно стукнувшись обо что-то головой.  Придя в себя,  немножко отползаю в сторону и снова делаю попытку подняться. Мне это удаётся, хотя и с трудом. Приглядываюсь. Передо мной ствол берёзы, наклонённый к земле градусов под сорок. Он оказался на моём пути, и я, не заметив этого в темноте, налетел и перевернулся через него, а, попытавшись встать, об него же и ударился.
- Во-вик, ты где? – услышал я крик Шурика.
- Да здесь я, здесь, - отзываюсь, шагая на звуки голосов, раздающихся справа у берега. Показалась чёрная вода и люди, копошащиеся у лодок.
- Куда ты запропастился? Не могу без тебя Циклопа в лодку затащить.
- Сейчас помогу, - отзываюсь я. – Капканов понаставили, чуть Богу душу не отдал.
Я спускаюсь к воде. Девочки уже в лодке. Циклоп сидит на берегу, а Шурик стоит, склонившись над ним. Мы берём Сашку подмышки и пытаемся затащить в лодку. С первого раза нам это не удаётся. Циклоп тяжёл и как мешок обвисает на руках, к тому же лодку постоянно уводит в сторону волной. С третьей попытки   всё же удаётся перевалить его через борт лодки. Я залезаю следом изрядно вымокший, злой и, ругаясь на чём свет стоит. Шурик отправляется к девочкам.
Противоположного берега не видно, и я гребу наугад, придерживаясь выбранного направления. От Циклопа никакого толка. Он лежал в лодке, что-то бормоча себе под нос, возможно, давал советы.
Как ни странно, но мы благополучно причалили к берегу. Я привязал лодку к мосткам.. Циклоп с моей помощью вылез из лодки и сел рядом.
- Может пойдём? – спросил я. – Отведу тебя домой, а то прохладно становится. Мокрый ведь. – меня трясло от холода.
- Подожди, - Циклоп отмахнулся. – Я так не могу домой. Мать будет кричать. Лучше здесь посижу.
- Ты что, очумел? – возразил я. – Тут в воду можно упасть, да и холодно. Пойдём, я тебя отведу, на крыльце посидишь.
Я даю ему костыли, и, придерживая, веду  к домикам. Циклоп устраивается на крыльце, а я отправляюсь встречать Шурика, который, видимо,  заплутал на озере. Усевшись на берегу,  закуриваю и  вглядываюсь в черноту озера. В голову лезла всякая ерунда. Сначала представил, как Шурик упал в воду и, при попытке залезть обратно перевернул её, и все оказались в воде. Затем  подумал, что Шурик мог повернуть обратно и развлекаться на травке сразу с обеими девочками. Какая только чушь не приходит в голову по пьяни. Я докурил сигарету и бросил окурок в воду. От холода я почти протрезвел. Наконец, слева от камышей замечаю движение – это была лодка.
- Где тебя носило столько времени? – накинулся я на Шурика. – Весь околел, ожидая тут вас.
- Вовик, что ты ругаешься? – оправдывался он, - ну  покатались немного, а потом застряли в камышах.
- Нашёл время кататься, час ночи уже.
- Да ладно тебе, не кричи. Скажи лучше, как Циклоп?
- Как, как, на крыльце сидит. Куда он денется? – огрызнулся я. – Ну что, расходимся по домам? – обращаюсь я к девочкам.
Мы провожаем их ,и идём смотреть, как там Циклоп. Как ни странно, он не спал - сидел на крыльце, смолил сигаретку. Увидев нас, Циклоп произнёс:
- Завтра мать ругаться будет. Скажет, опять напился, - и, обращаясь ко мне, предложил, - Давай скажем, что у тебя день рождения был.
- А если она проверит у моих предков? – возразил я. – Мне то без разницы, а вот тебе… Лучше скажем, что у Лидки. Они всё равно завтра уезжают.
- Ладно, договорились, но только чтобы все говорили одинаково, если спросят.

*

 После отъезда Лиды, Шурик впал в хандру. Видно крепко его зацепила девочка. Вообще то, Шурик, как и я, был влюбчивой натурой. Но если я был теоретик, то есть просто любил и мучился, не имея выход на физическую близость с объектом своего вожделения, то Шурик более раскован и обладал большими способностями. Он смелее общался с девочками. А при более близком знакомстве результаты общения были максимальными.

…Очередная процедура. На этот раз динамическое электрокардиографическое исследование. Я ложусь на кушетку. Молодой бородатый доктор садится перед компьютером, берёт в руки приборчик, подсоединённый кабелем к компьютеру, и начинает водить им в области сердца. На экране появляется изображение сердца, оно бьётся; картина становится, то отчётливо видна, то её загораживают какие-то другие органы тела. Врач нажимает клавишу, и по кабинету разносится чавкающе-хрюкающий звук – это голос моего работающего сердца, воспроизводимый компьютером. На экране сердце переливается всеми цветами радуги в зависимости от его биения. Меня просят повернуться на бок - картинка меняется. Довольно-таки неприятное ощущение, когда наблюдаешь свои внутренности со стороны, особенно сердце.

…Когда Шурику становилось совсем тоскливо, мы шли на высотку и там говорили за жизнь. Шурик как всегда начинал:
- Лидка уехала, совсем тоскливо стало. Душевно поговорить не с кем.
- А со мной разве нельзя?
- Ты другое дело, а мне с чувихой хочется, это совсем иной коленкор. Эх, и поговорить не с кем и поиметь некого. Подружки все в Москве и Ташкенте. А я как о Лидке вспомню, то внутри у меня всё поднимается.
- Поднимается, так займись рукоблудством, – выпаливаю я. – Помогает снять напряжение.
 Шура задумывается…
- А может действительно попробовать?
- Я и говорю, попробуй, глядишь и полегчает.
Шурик оживляется:
- А что надо делать, не встаёт же?
- Представляешь свою Лиду, или какую другую чувиху во всех её прелестях и позах и начинаешь работать руками. Оно само и получится. Главное воображение. Сиди под кустиком, а я, чтобы не смущать тебя, спущусь в окопчик и тоже за компанию.
Я спускаюсь в окопчик. Через некоторое время спрашиваю Шурика:
- Ну, как у тебя?
- Пока никак.
- Давай, давай, работай.
Через несколько минут слышу:
- Вовик, долго мне ещё этим заниматься?
- А ты что-нибудь чувствуешь?
- Не знаю, а что надо чувствовать?
- Примерно тоже, что и с женщиной.
- Нет, не чувствую.
- Подожди, - говорю я, начиная учащённо дышать…
- Вовик, а ты как?
- Я-то чувствую.- облегчённо вздыхая, отвечаю Шурику.
- А мне надоело.
Я поднимаюсь к нему.
-Да, воображения у тебя никакого. Я конечно понимаю, после баб на онанизм не тянет. Трудно тебе придётся в армии без женщин. Надо тренироваться.
-А я в армию не собираюсь. У нас в институте военная кафедра. Так что если только офицером, а офицер себе всегда найдёт с кем поразвлечься…
Мы спускаемся и идём к озеру.

 А между  тем пришло время и Шурику покидать нашу озёрную обитель. Прощание проходило прозаично. Мы распили бутылочку винца на троих, обменялись адресами и телефонами.
Поутру Шурик зашёл попрощаться:
- Я сейчас еду в Москву, до конца августа проживу на даче у тётки, а там в Ташкент к родителям. Как приедешь, позвони, встретимся.
- Ладно, там видно будет, - отвечаю я.
- Кстати, - вспоминает Шурик. – Я обещал тебе устроить переписку с хорошей девочкой. Как раз в Ташкенте с ней и поговорю, она согласится. Я знаю её со школы, отличная девчонка. Будешь писать на мой адрес, а я ей потом передам. Не бойся, читать не буду, подпишешь письмо – «Для Лены», и я ей отнесу. – успокоил меня Шурик.
- Хорошо, договорились. В Москве всё детально обговорим. – подытожил я.
У Циклопа тоже заканчивался срок пребывания на базе. Спустя два дня я распрощался и с ним, также договорившись о встрече в Москве.
Мне же оставалась ещё неделя озёрного отдыха…




                *

Общение с Лидой и Людой отодвинули на задний план третью девушку – Иру. А между тем, на неё стоило обратить внимание. Студентка института «Стали и Сплавов» из Ленинграда. На год старше меня, симпатичная брюнетка со стрижкой, большими тёмными глазами и грустной улыбкой.
Мне было интересно общаться с ней, слушать рассказы о Ленинграде, студенческой жизни. Я рассказывал о Москве, а то и просто философствовал о жизни, гуляя вдоль озера,  катаясь на лодке.
Среди общих интересов у нас оказалось коллекционирование песен. У меня была записная книжка, в которую я заносил слова понравившихся мне песен. Хотя слуха у меня не было, я всё равно любил петь, и мы часто обменивались песнями.
 Я спрашиваю:
- Хочешь блатную песню?
- Давай, - отвечает она.
 Я начинаю:
               

Когда с тобой мы встретились, черёмуха цвела,
И в парке тихо музыка играла.
А было мне тогда ещё совсем не много лет,
Но дел наделал я уже не мало.

Лепил я скок за скоком, а на утро для тебя
Кидал хрусты налево и направо,
А ты меня любила и часто говорила:
«Житьё блатное хуже, чем отрава»…

Песня длинная, она внимательно слушает до конца и говорит:
- Интересная вещь. У нас такой песни не было, – и в ответ предлагает послушать свою песню.


Искры камина горят как рубины
И вылетают с дымком голубым.
Из молодого, цветущего, юного
Стал я угрюмым, больным и седым.

Не затушить в моём сердце пожарища
И не залить горькой водкой огня.
Нет, не могу я с тобой, черноглазая,
Горем делиться и счастья найти…

- О, эту я  знаю, мне Лысый из нашего класса её записал. А вот послушай ковбойскую песенку:


Я был в макасах, и в джинсах был я, был,
Ходил в ковбойке и бабочку носил,
И пил я виски, на лошадях скакал -
Я родины не знаю, я на всё плевал!

Я был в Канаде, в Техасе был, я был,
Ходил в ковбоях и пистолет носил.
В кармане ножик, ни цента за душой,
Зато бутылка виски не была пустой…

(И в таком стиле четырнадцать куплетов).
- Ну, это целая поэма о ковбоях, по ней можно фильм поставить, – говорит Ира. – Хочешь послушать наш студенческий фольклор?
- Давай, оценим ваше творчество.
Ирина пытается спеть фольклор.
 

Вот получим диплом гоп-стоп дуба,
Махнём в деревню.
Будем сеять, пахать гоп-стоп дуба
Рогами землю.
На балалайках и рожках  играть мы будем,
И от музыки той гоп-стоп дуба,
Свихнутся люди.

Я заинтересованно слушаю занятное и довольно оригинальное построение песни.

На деревне жил дед гоп-стоп дуба,
Ел щи и кашу.
Записали его гоп-стоп дуба
В джаз-банду нашу.
И стал наш деда чудаком, жуёт соломку,
Лихо тянет табак гоп-стоп дуба,
Пьёт самогонку.

Ира останавливается,  вопросительно глядя на меня. Я киваю головой, мол, давай продолжай. Она даёт:

Ты в навозе стоишь гоп-стоп дуба,
Юбка с разрезом.
Лихо тянешь быка гоп-стоп дуба
За хвост облезлый.
Ах ты чува, моя чува, тебя люблю я.
Вытри губы свои гоп-стоп дуба,
Дай поцелую.



- Ну, как тебе? – отдуваясь, спрашивает Ирина
- Впечатляет, особенно юбка с разрезом, навоз и хвост облезлый, – отвечаю я.
- У нас ещё и не такие песни есть, - хвастается Ирина…
               

                IX

Из отпуска я вернулся в середине августа. Шурик тем временем приехал с дачи в Москву к другой своей тётке, уладить  институтские дела. По семейным обстоятельствам ему надо было вернуться на зиму в Ташкент. Родители планировали на следующий год перебраться в Подмосковье, и тогда он уже насовсем приедет в Москву. А пока он обосновался у своей тётушки не далеко от Петровского парка в доме сталинской постройки. Там мы и встретились. Он пригласил меня в гости на прощальный ужин. Квартира поразила меня своими размерами: три большие комнаты с высокими потолками и старинной мебелью. Было полно народа. Какие-то сёстры, братья, тётки; я не до конца уловил степень их родства. Пока готовился стол, молодёжь  и среднее поколение собрались в соседней комнате для игры в «Пексесо». Меня тоже затащили за стол.
«Пексесо» - это семейная карточная игра, довольно простая. Шурик объяснил мне правила. Играть могут двое и более игроков, колода состоит из 54 карт (два джокера). Задача игры заключается в том, чтобы собрать как можно больше пар одного цвета (чёрного или красного). Сдатчик раскладывает карты в закрытом виде таким образом, чтобы из них образовался прямоугольник. Заходит сосед сдатчика слева.
В свой ход каждый игрок открывает по две любые карты. Если они образуют пару, игрок берёт их и открывает две новые. В случае неудачи карты возвращаются на место, и игру продолжает следующий участник.
За собранные пары игроки получают очки. Стоимость карт: туз – 1 очко, король – 4, дама – 3, валет – 2, другие карты – согласно номиналу.  Народ с воодушевлением принялся за игру, выбирая пары из разложенных карт, подшучивая, или подтрунивая друг над другом при неудаче. У меня сложилось впечатление, что это  их традиционное развлечение во время семейных сборов такого масштаба. Я должного азарта при игре не испытал…
На  прощание Шурик обещал регулярно поддерживать со мной связь посредством эпистолярного жанра. Я согласился с ним, тем более что скоро в армию, и там  будет нужна моральная поддержка со стороны, которую может мне обеспечить Шурик и его Лена.
Не знаю, как так получилось, что человек, с которым я общался всего три недели, стал мне так близок, будто я знаком с ним с детства. Возможно, существует какое-то родство душ на уровне подсознания, или мы были дружны в прошлой жизни. Так, или иначе, но я чувствовал в нём родственную душу.


*

За всё время у меня было не так много друзей, и я даже не уверен, как они ко мне относились на самом деле.
Первый  друг детства - Витька Тишуков, с которым мы жили в одном доме в Вешняках. Он  был моим ровесником. Смелый, отчаянный, хулиганистый. Я всегда завидовал его свободе от родителей. Его матери приходилось работать с утра до вечера, чтобы прокормить Витьку и двух  старших сестёр. Его отец по-пьянке попал под поезд, когда моему другу исполнилось лет семь.
Мы были неразлучны и всегда играли вместе, хотя  общались и с другими ребятами во дворе. Он имел склонность к безрассудным поступкам: то зимой с сарая в сугроб прыгнет, то закроется в сундуке, выброшенном на помойку, то залезет на склад стеклотары соседнего приёмного пункта. Помню, когда у нас за домом прокладывали теплоцентраль и приготовили к закладке отрезок  стометровой трубы диаметром в полметра, Витька решил пролезть по этой трубе. Дело происходило весной, и он в телогрейке полез в узкую трубу, помогая себе передвигаться только локтями. Я с ужасом думал, что делать, если он там застрянет. Но  он прополз всю трубу до конца и предложил мне повторить его путь, но я отказался… Зато, я не отказался пойти с ним летом на платформу «Вешняки», смотреть тёткам под юбки. В то время платформы были деревянные. Мы залезали под платформу, подползали ближе к кассе и ждали, когда кто-нибудь придёт за билетом. Но больше мне понравилось этим заниматься на платформе «Плющево». Там под платформой просторней и щели побольше. Помню, две тётки лет двадцати пяти стояли посреди платформы и разговаривали о чём-то, смачно матерясь. Мне понравились их ножки и то, что выглядывало из-под трусиков. Я побежал за Витькой, чтобы поделиться с ним впечатлениями. Когда я пробрался под кассу, где должен был сидеть мой приятель, то вместо него увидел  парня лет семнадцати. Я испугался. Парень обернулся ко мне и спросил: «Хочешь посмотреть?» «Да». – отвечаю. «Иди, садись рядом» - предложил он. Я придвинулся ближе, и мы вместе стали смотреть. К кассе подошла тётка, парень весь напрягся, приблизил лицо к щели и, взяв в руки свой «инструмент», начал его терзать. «Что там? Ничего же не видно». – удивился я. «Ножки». – дрожащим от возбуждения голосом отозвался парень, судорожно работая рукой. За спиной послышался шорох, я обернулся. Появился Витька, махнул мне рукой, и мы потихоньку ретировались от маньяка. Больше я под платформу не ходил.

 В третьем классе у меня появился  школьный приятель Сашка Тучилин. По тогдашним моим понятиям он жил довольно-таки далеко от меня, минут восемь ходьбы. Но я всё равно приходил к нему во двор играть и даже заходил домой на четвёртый этаж. У них была большая комната в коммуналке. Маму его я помню постоянно дома с полотенцем в руках, а папу, поднимающегося по лестнице в шляпе и с портфелем.
В школе Сашка всегда хохмил. Как-то раз на уроке пения, когда мы разучивали песню «Ленин всегда живой», Тучилин, шустрый и юркий, начал обшаривать свои карманы, приговаривая шёпотом: «Где же он, где же он?» и при словах: «Ленин всегда со мной, в горе, надежде  и радости», выхватил из кармана пирожок и с облегчением  прошептал: «Вот он, всегда со мной». Ребята покатились со смеху, а Сашку выгнали из класса. Запомнился ещё один случай. На майские праздники устроили у нас урок мужества, на который объединили сразу несколько классов, загнав всех в одну аудиторию. Мы набились, как сельди в бочке, оказавшись с Сашкой в разных углах класса. Перед окончанием урока все уже утомились и рассеянно глазели по сторонам. Вдруг Сашка обращает внимания на старшую пионервожатую, у которой по причине беременности живот лез на нос. Он показывает мне в её сторону, изображает руками на себе большой живот, режет его воображаемым ножом, вынимает оттуда как бы ребёнка, показывая, как тот орёт, а Сашка его укачивает. Мы беззвучно смеёмся, но это замечает учительница. Нас выводят из класса, прилюдно стыдят, требуют попросить прощения у пионервожатой. Сама же пионервожатая стоит вся красная как рак и, потупив глаза, говорит учительнице: «Ну что вы, ну что вы, не надо». А та грозится исключить из пионеров и требует  в школу родителей…
В пятом классе я остался на второй год и с Сашкой пришлось расстаться.  Вместо него появился новый приятель Вовка Повторкин, по кличке Лысый, потому что стригся «под ноль». Он был хулиганист, на год старше меня и в своём дворе общался со старшими ребятами. Но мы почему-то с ним скорешились.  Он заходил ко мне домой, вместе слушали пластинки, переписывали тексты интересующих нас песен. Магнитофонов тогда у нас не было. Шёл  1965-ый год, и такая роскошь была не у всех. Иногда мы просто болтались по улицам, прикалываясь к понравившимся девочкам…
 Математику у нас преподавала молодая учительница, первый год после института. Как-то раз к ней в гости пришли бывшие однокурсники, два здоровенных верзилы. Математика была последним уроком. Мы с Лысым дежурили в классе, но Валентина Ивановна, так звали учительницу, нас отпустила. Вовка сразу что-то заподозрил. Мы взяли портфели и вышли из класса.  Учительница с мужиками заперлась. Я встал на стрёме, а Лысый прильнул к замочной скважине. Через некоторое время Вовик уступил мне своё место. Моему взору предстала обалденная картина: Валентина в одежде, но с задранными ногами лежит на учительском столе на спине, а её сокурсник охаживает её по полной программе. Чем закончилось дело, нам узнать не удалось. Кто-то шёл по коридору.  Схватив портфели, мы рванули вниз по лестнице…
Более продолжительной была дружба с Игорьком, с которым в шестом классе меня посадили за одну парту, отсадив от Машки Валуевой, которая меня патологически не переваривала, при чём взаимно. По натуре он напоминал Сашку Тучилина - такой же заводной. Естественно, ему всегда доставалось от учителей. Мы общались не только в школе, но и после уроков. Они жили с матерью в коммуналке на третьем этаже по соседству с Толиком, который тоже учился в нашем классе.  Толик жил с родителями и младшей сестрой, и мы к нему ходили слушать магнитофон. Иногда шалили, сбрасывая на прохожих пакеты с водой. Было забавно видеть, как они шарахались в стороны.
 Недалеко от их дома находилась женская консультация, в окна которой мы любили заглядывать.  Хотя окна и зашторивались, но кое-что удавалось разглядеть, пока не выбегал кто-нибудь  из персонала в попытке нас изловить. После восьмого класса наши пути разошлись, так как школа  была восьмилетка. Но и потом я поддерживал с Игорем дружеские отношения.
В девятом классе я подружился с Женькой Павлодаровым, с которым так же сидел за одной партой. У нас оказались общие интересы и увлечения  -  астрономия и научная фантастика. Мы даже ездили в планетарий записываться в астрономический кружок, но, к сожалению, нам это не удалось. Вообще-то у нас образовалась великолепная четвёрка. Обычно мы собирались вчетвером: я, Женька, Эдисон и Король. Эдисоном звали Витьку Лавринёва, который был умным, деловым и активным, а Королём - Витьку Королькова. Мы часто собирались у Женьки, бренчали на гитарах, пели песни, слушали магнитофонные записи и даже пытались сочинять собственные произведения. В общем,  развлекались, как могли…

Ну вот, приходится отвлекаться. В холл пришёл Василий, меня снова вызывают на обследование - УЗИ сосудов головного мозга. Рядом опять компьютер. Ложусь на кушетку, на этот раз одетый. Сначала на живот. В области затылка в меня упирается приборчик: слева, справа, в середине, затем в области сонной артерии. Меня разворачивают на бок, и я краем глаза вижу картинку на мониторе: разноцветные пульсирующие трубки и жгутики. Затем меня просят перевернуться на спину и закрыть глаза, после чего надавливают приборчиком на глаза у переносицы. Это довольно-таки больно. Когда я открываю глаза, у меня выступают слёзы, и мельтешат цветные круги. Надеюсь, это последнее издевательство надо мной…



X

Из Прибалтики я привёз две фотоплёнки, отснятые на базе отдыха. В спешном порядке начал их проявлять. Одна плёнка была полностью посвящена озеру и природе, на другой наша компания и девочка Ира, которой я обещал прислать фотки в Ленинград. Я давно занимаюсь фотографией, таскаю везде фотоаппарат, но постоянно возникают какие-то проблемы: то  стесняюсь фотографировать, то выдержку не ту поставлю, то не тот ракурс выберу. В самый ответственный момент  отвлекаюсь и делаю ляпсус. Так произошло и на этот раз: плёнка с озером получилась, а вторую после проявки в спешке начал промывать горячей водой. Естественно, вся эмульсия смылась, оставшись на дне ванны. Когда я это заметил, было уже поздно. Оставалось только материться на себя и на всё вокруг, что я с удовольствием и делал. Бесценные кадры, которые мы все ждали, безвозвратно текли по канализации…
В начале сентября звякнул Циклопу. Он обрадовался и предложил встретиться. Я согласился придти к нему в гости. Жил он на проспекте Калинина. Я был уверен, что быстро найду его дом, но, обшарив все задворки за высотками Арбата, не обнаружил нужного номера. Оказалось, что его дом за Садовым кольцом, ближе к Москва-реке, почти  что напротив здания СЭВ. Старый дом сталинской постройки. Просторный подъезд, высокие потолки. В квартире огромный коридор шириной метра два и длиной почти восемь, по которому младший брат Циклопа катается на велосипеде. Комната самого Циклопа не меньше двадцати пяти метров с эркером. Помимо обычной мебели, в центре комнаты стоит теннисный стол. Мы сыграли с ним в теннис, поговорили о последних новостях, попили чайку и договорились встретиться на следующей неделе.
Циклоп предложил сходить в кафе, расположенное в кинотеатре «Октябрь» на первом этаже. Это не далеко от его дома. Я был не против. Выстояв небольшую очередь, разделись и стали ждать за столиком. Нам выдали меню, мы сделали заказ. Циклоп взял себе водки, я вина, заказали  по летнему салату и лангету, а так же бутылочку минералки  и рыбное ассорти. Народу было много. Минут через пятнадцать принесли спиртное. Официант шнырял взад-вперёд и всё мимо нас. Мы подождали закуски ещё минут двадцать – безрезультатно. Пришлось пить без закуски и подгонять официанта. Короче, вечер был безвозвратно потерян, настроение испорченно. Во всей красе пред нами предстал ненавязчивый советский сервис, и это в центре города. Из поганого кафе Циклоп вышел изрядно опьяневший, но на костылях держался, хотя и матерился. Это был результат бездумного обслуживания, а может и наоборот: людей специально спаивали, тянули с закуской, в расчёте на то, что пьяного легче обсчитать… Циклоп отказался от помощи, и мы расстались с ним на проспекте, каждый пойдя в свою сторону. Больше с Циклопом я не встречался никогда, хотя в конце 80-х была такая возможность…


*

… Я работал тогда в экспериментальном цехе ПКБ ЦТ. Был у нас работник один -  Юра Мареничев, моего возраста, по кличке Глыба: объёмный малый, добродушный и малость с прибабахом. Любил рыбалку, разговоры о сексе и о покойниках. Одна из любимых тем его разговора – это секс. Он часто рассказывал о своём коронном номере – «удар слоном». В его рассказах это выглядело так: «Ставим девушку раком, головой к стене, сам отходишь к противоположной стенке и с разбега вонзаешься в неё по самые помидоры. Девушка  головой об стенку – это и называется «удар слоном»».
 Другое любимое занятие Глыбы  – обмывание усопшего.
- Берёшь покойника, - говорил Юра. – Раздеваешь, губкой, смоченной в тёплой воде, обмываешь его, если надо подстригаешь, бреешь, стрижёшь ногти на руках, затем укладываешь причёску и одеваешь.
- Юра, - спрашивали мы, - а тебя тошнит от мертвецов?
- Да вы что, я же кайф получаю, когда всё это делаю.
Одно время Юра подумывал пойти на работу в одну «контору», где по его словам вываривали бесхозные трупы для наглядных учебных пособий.
- Закидываешь труп в чан с кипятком, - рассказывал Глыба, - варишь его там, помешивая багром, а затем, когда кости отделяются от мяса, кости вынимаешь и отдаёшь в мастерскую. И за всё это тебе бешеные деньги платят, да ещё и по литру спирта выдают на дезинфекцию. Но устроиться туда можно только по блату, слишком много желающих.
Весь разговор Глыба сопровождал смехом, от которого у него постоянно вздрагивали плечи, и всё его жирное тело сотрясалось, будто он пританцовывал в такт смеха...
Так вот, однажды, работая с ним совместно над одним  проектом, зашёл разговор об отдыхе – кто  где был.
- Я как-то, в начале 70-х, отдыхал под Даугавпилсом на озере. – говорю Юрику.
- Я тоже отдыхал на озере от локомотиворемонтного завода. – отвечает Глыба
- Так вот, там был парень с больными ногами по прозвищу Циклоп.
- Да знаю я его, - говорит Юра. – Он там каждый год отдыхает, и все его Циклопом зовут.
- Хотел бы я с ним встретиться сейчас. – говорю.
- Давай позвоним, договоримся, – предлагает Глыба. – У меня его телефон есть.
- Ну тогда иди звони, договаривайся.
Юра потрёхал звонить. Возвратившись минут через пятнадцать, он, довольно улыбаясь, говорит:
- Ну что, я договорился о встрече, правда он тебя смутно помнит, но всё равно сказал, чтоб мы брали по пузырю «водяры» и приезжали завтра в гости.
На следующий день я приношу на работу бутылку, Юра тоже, но в середине дня, как назло, Юра сцепился с нашим амбициозным мастером Лёшей по поводу работы. Лёша был слишком принципиальным и придирчивым. У меня тоже случались с ним конфликты. Так вот, Юру доводят до белого каления, и он с расстройства выпивает принесённую бутылку, после чего сваливает в поликлинику и, получив больничный, неделю не появляется на работе. Ну и конечно наш поход к Циклопу срывается.


XI

Шурик, как и обещал, в первых числах сентября прислал письмо. Он написал его перед отъездом из Москвы. В первых же строках письма опять о Лиде, о своей тоске и просьба ко мне позвонить ей или написать письмо. Через день получаю от него второе письмо, в котором он снова спрашивает моего совета о переписке с Лидой. А так же пишет, что скучает по всем нам.



В ответном письме  высказываю своё мнение о переписке с Лидой и об их отношениях. Не знаю, понравятся ли ему мои доводы. Также я вспомнил о нашем отдыхе в Прибалтике и под впечатлением воспоминаний  написал на одном дыхании стишок, который вложил в конверт. Конечно, это не шедевр, но написано от всей души:



Мой друг! Тебя спросить хочу я,
Ты помнишь славу дней былых?
Мы подружились не вслепую,
Судьба сдружила нас двоих.

Наш лагерь был в лесу сосновом,
Дома-малютки близ воды.
Друзья в несчастии суровом…
Повис над нами рок судьбы.

Я помню наш пикник вечерний,
Я помню нашу встречу с ней.
Ты, Шурик, был в тот день весёлый
И говорил ей: «Лида, пей!»

Но веселились мы не долго,
Коротки сладостные дни.
И вот, уехали девчонки,
Грустить остались мы одни.

Ты помнишь, Шурик, нашу горку?
Туда ходили всякий раз,
И заливали грусть мы горькой,
Вели про жизнь свою рассказ…

Ну что же, Сашка, всё бывает,
На то и люди мы с тобой.
Хоть нас никто не понимает,
Поймём друг друга мы с тобой.

Через несколько дней получаю третье письмо, в котором Шурик жалуется, что я зазнался; он, мол, мне уже третье письмо строчит, а я не могу никак раскачаться. Рассказал, что встретил старых школьных друзей и подружек. Один друг даже учится с ним в институте железнодорожного транспорта, а одна хорошая девочка в педагогическом. Он рассказал ей обо мне, и та согласна со мной переписываться, и даже сама первая напишет письмо…
В ответе на его письмо выражаю сомнения в целесообразности переписки с его девочкой, но в четвёртом письме Шурик отверг все мои аргументы и уже дал ей мой адрес. Так же он рассказал, что, будучи в Москве, звонил Циклопу, желая с ним встретиться. Но тот согласился  на встречу только в ресторане, а Шурика это не устраивало. Так они и не встретились. О своём отъезде из Москвы Шурик написал так: «Уезжал я из Москвы прямо с блеском. Родственников набежало человек пятнадцать, поэтому, кто потащит вещи (чемоданы и коробки, которых набралось с дюжину),  мы не боялись. Уезжать было, конечно, грустно. Я ведь привык за год к Москве. Но, надеюсь, что всё-таки  вернусь обратно навсегда…»
За два месяца Шурик написал мне девять писем, каждое объёмом в два листа. Ему очень нравилось читать длинные письма, и сам старался написать всякие подробности своей жизни, или мысли вслух.
Из писем я узнал, что учёбе в институте ему очень мешают девочки. Он был страшным бабником. Ему всегда хотелось романтических отношений: пообщаться, сходить в театр, в кино и постепенно приблизиться к заветной цели. Но не всегда удавалось довести дело до конца (в прямом и переносном смысле), и он оставлял подругу до лучших времён, чтобы вернуться к ней позже.
Кадрясь с Алёнкой, той самой, которой он дал мой адрес, Шурик занимался параллельно девочкой Наташей, переехавшей к ним в дом и учащейся на первом курсе его института и ещё  с одной знакомой, также из института. Он рассказал мне, что при сдаче задолжностей на соседний стул уселась девица  прямо на его руку, которой он опёрся на стул. Шура пытался высвободить руку из-под зада девицы, но та заявила, что ей и так удобно и мягко. За разговоры их вышибли из аудитории. В коридоре они познакомились, при чём подруга заявила, что всегда мечтала познакомиться с парнем романтическим образом.
 Ещё Шурик мне поведал, что всех студентов осенью обязательно посылают на хлопок. Это как у нас в колхоз на картошку. Но у них более капитально – на месяц-полтора и поголовно всех. Так вот, на хлопок он поехал, хотя всего на неделю. Но ему хватило и этого. Вот что он написал в одном из писем: «Встаёшь в семь утра, холод собачий. Дают утром только чай и серый хлеб, в обед и ужин варят какую-то бурду – есть невозможно. Приходится всё брать своё – консервы, печенье. Один час перерыв и восемь часов работы, в одиннадцать вечера отбой. Норма сбора хлопка зависит от полей и комбайна: от 60 до 120 кг. У нас в колхозе поля были плохие. Комбайны по три раза проходили поля, но ещё оставался хлопок, и норма сбора была 80 кг. Целый день лазаешь в согнутом состоянии, чтобы собрать эти килограммы. А хлопок такой лёгкий, как пушинка, еле-еле набираешь норму. По республике собрано 72% хлопка, а пройдут дожди, машинами уже собирать нельзя. Остаётся только ручная сила. А дармовая сила – это студенты. У меня так спина болит, просто ломит с непривычки. Все руки искарябаны до крови. Там есть узбеки, которые по 200-300 кг. собирают. Пашут как машины, делают деньги. Один кг. хлопка стоит 7 копеек…»
А вызвали его с хлопка потому, что  мать упала с большой высоты и повредила позвоночник. Теперь лежит в больнице без движения, и они с сестрой по очереди сидят у неё, кормят и ухаживают. Врачи сказали, что она должна так пролежать 2-3 месяца. Хорошо ещё, что спинной мозг не затронут. В общем, «весело» ему там сейчас.


В конце сентября я получил письмо от Алёнки – Шуриной подружки. Из письма я узнал, что учится она в педагогическом институте, ей восемнадцать лет, глаза синие, рост 167 см., вес 53 кг. По вечерам гуляет редко (биологическая несовместимость). Я, правда, не понял, что это такое, ведь она написала, что коренная ташкентка. Любит литературу и стихи и не прочь переписываться со мной. Шурик ей меня расписал, как отличного «списчика»…
Я естественно послал ответ, в котором вкратце рассказал о себе, о Москве и об армейской перспективе. В октябре я получил второе письмо от Алёнки, в котором она благодарит меня за то, что в переписке я придерживаюсь её стиля, за рассказ о себе. Написала о своей недолгой жизни, о том, что любит читать Есенина, собирает интересные цитаты. Всё её письмо изобилует выдержками из стихотворений классиков современной поэзии. Впечатление такое, что писала его интеллектуальная особа.
 Отвечая на второе письмо, я послал ей своё стихотворение, написанное под впечатлением рассказов Шурика и её письма. Получилось, конечно, коряво, но тогда, с пылу,с жару я не заметил изъянов.



               

Послушай, Алёнка, не надо грустить,
Не стоит обиды смиренно сносить,
Должна показать, что ты выше обид,
Всегда у тебя должен быть гордый вид.

Послушай, Алёнка, не надо грустить,
Что было у Сашки, тому уж не быть.
А всё остальное зависит от тебя,
Должна показать ты ему себя.

Послушай, Алёнка, не надо грустить.
Алёнка, мы будем с тобою дружить.
О помощи если попросишь меня,
Тебе помогу обязательно я.

Алёнка, и всё же не стоит грустить,
Тебе я улыбку могу подарить.
А ну, улыбнись-ка ты солнцу в ответ,
И вместе той грусти скажем мы нет.


XII

И вот, в конце октября пришла «долгожданная» повестка. Я призываюсь в армию первого  ноября.  В очередной раз  рассчитываюсь с работы. Это мой третий уход в армию. Надеюсь окончательный.
На проводах собрались уже знакомые лица: Игорёк, Толик с сеструхой, Эдик и Павел со своей неизменной Галкой. Надо было разбавить мужскую компанию девочками, и я решился пригласить Джамагулиху с её подружкой Машкой – мы вместе учились до восьмого класса. Компания подобралась исключительно скучная. Наталья – сеструха Толика, по причине малолетства, перебрала спиртного, и мы уложили её на диване. Павел с Галкой постоянно курили на балконе. Остальные две девчонки с гнусно скучным видом индефирентно сидели за столом. Поэтому, нам с Эдиком ничего не оставалось, как нажраться.
В конце концов, девочек мы отправили по домам, затем уехали Толик с Игорьком, увозя нетрезвую Наталью. Всё получилось как всегда погано. На следующий день к сборному пункту у кинотеатра «Зенит» меня провожали родители и Эдисон с Павлом, пьяно орущие под гитару песни.
Отправляли несколько команд человек по десять. Я попал в 221-ую. Нас загрузили в автобусы и повезли на Угрешскую - городской сборный пункт. Ехать было не далеко, и минут за двадцать, колеся по промышленным задворкам города, грязным и серым, мы въехали в ворота городского пункта приёма новобранцев. За нами с лязгом захлопнулись ворота гражданской жизни.
Вывалившихся из автобусов новобранцев, построили перед  входом в здание и начали обыск на предмет спиртного, которым ребята загрузились основательно. Почти у каждого в вещах была бутылка, а то и две.
Кто-то безропотно отдавал горючее офицерам, кто-то демонстративно бил об асфальт, чтобы никому не досталось. Пара ребят умудрились засосать из горла по пол пузыря портвейна, прежде чем у них отобрали бутылки. Свою маленькую бутылочку коньяка я спрятал  в боковом кармане куртки и успешно пережил обыск.
После проверки, мы кто как мог, вошли в здание сборного пункта. Нас опять собрали по командам и повели подстригаться наголо, причём за собственные деньги, независимо какая у тебя причёска. Освободившихся направляли на последнюю перед отправкой медкомиссию, которая всё равно ничего уже изменить не могла. Раздевшись до трусов, мы входили в медицинские кабинеты. Нас измеряли, взвешивали, заставляли дышать в трубку, измеряя объём лёгких, затем шли в следующий кабинет. Невропатолог, как положено, стучал по коленке молоточком, просил встать, закрыть глаза и, раскинув руки,  коснуться кончика носа. Потом водил молотком в разные стороны и требовал следить за ним взглядом. Не каждому удавалось выполнить требования врача. После ночных возлияний не все твёрдо стояли на ногах, не говоря уже о чёткой координации движения. Но невропатолог был тёртым калачом, и все его подопечные прошли тесты положительно.
У хирурга нас заставили  снять трусы, и медсестра, прохаживаясь вдоль строя новобранцев, взвешивала на ладони яички всех присутствующих, проверяя на наличие паховой грыжи. У некоторых особо понравившихся ей индивидуумов, она брала в руки «прибор» и проверяла головку. Кругом были слышны смешки и подковырки. Затем проверяли зрение и слух…
 
Нас покормили в местной столовой картофельным супом и котлетой с макаронами, выдав на третье кисель. Тех, кого  не разобрали «покупатели», отправили на плац заниматься шагистикой. На сегодня «торги» были закончены, до нас очередь не дошла. Нам предстояло заночевать на сборном пункте. А завтра поутру  пообещали устроить на плацу смотр в связи с приездом  какого-то генерала.
Вечером занимаю очередь к телефону-автомату и сообщаю родителям, что я ещё в Москве. Некоторые хитрозадые ребята договариваются с начальством и их отпускают на ночь по домам, но для этого нужны недюжинные возможности. Мне это не по уму и не по карману…
Перекантовавшись ночь в антисанитарных условиях, встав помятым и невыспавшимся, иду завтракать в местную столовую, естественно, за собственную наличность. Затем снова построение и ожидание на плацу генерала.
 После двух часов томления, когда все уже устали и дают дуба от холода, ноябрь уж на дворе, нас наконец-то строят в колонны. Шумной разношёрстной толпой, мы маршируем по плацу, стараясь попасть в ногу с идущим  рядом.
Со стороны – это жалкое зрелище. Толпа гражданских нестройными рядами вразвалку шагает перед генералом. Причём генерал им совершенно по барабану. Интересно, зачем всё это нужно военным… Сплошная показуха. Ближе к обеду собирают всю нашу команду со всех военкоматов города. Набирается  человек 60. Наконец-то появляется наш «покупатель», и мы готовы к отправке в часть.
Ещё в призывной повестке с обратной стороны, там, где был список вещей, необходимых взять с собой, рядом с миской, кружкой и ложкой от руки было приписано: взять продуктов надвое суток. Поэтому, мы были уверенны, что далеко нас не отправят.
Когда мы увидели капитана – нашего «покупателя», то стали приставать к нему с вопросами, куда нас заберут и далеко ли. Но тот отмалчивался и только говорил, что через день мы будем уже на месте. Нам оставалось только гадать, исходя из скорости поезда,  куда  можно доехать за сутки.
А тем временем, нас загрузили в автобусы, и  с тяжёлыми мыслями мы двинулись в путь. За время общения с ребятами из нашей команды, я обратил внимание, что среди них многие с высшим образованием. Это те, что отучились в институтах и, не захотев служить в армии два года  офицерами, пошли на год рядовыми.
Автобус, между тем, выехал за город, и все железнодорожные вокзалы остались позади. Самые умные быстро сообразили, что нас везут в аэропорт, причём, не куда-нибудь, а в «Домодедово». И действительно, скоро показался аэропорт. Нас выгрузили, и мы толпой двинулись в зал ожидания. Там было полно народа. Нас попытались отделить от гражданских лиц, но ребята стремились найти любую возможность, чтобы достать выпивку, и им это удавалось - мужики спешили добрать спиртного.  Но капитан со своими помощниками быстро навёл порядок, устроив в наших нехитрых пожитках шмон. Он конфисковал всё спиртное, а заодно и весь одеколон, находившийся в наших вещах. Мне пришлось расстаться с флаконом  «Тройного» одеколона, а плоскую бутылку коньяка, что отец дал мне на дорогу, пришлось распить с новым приятелем перед самым шмоном, давясь и обливаясь живительной влагой.

И вот, посадка на самолёт. Нас построили и повели на взлётное поле. Перед шикарным четырёхмоторным самолётом «ИЛ-18»  остановили, ещё раз пересчитали и в полном составе повели к трапу.
Когда мы взлетели, было ещё светло. Сделав прощальный круг, самолёт взял курс на восток, навстречу надвигающимся сумеркам. Мне досталось место у иллюминатора, и я с интересом  смотрел на землю, на убегающие назад дороги, поля, домики…

Я уже летал раз на самолёте. Это было после седьмого класса, когда  по итогам года наш класс  выиграл поездку в Киев. Нам тогда случилось лететь на «ТУ-104». Я очень боялся, что меня в самолёте будет тошнить, ведь я с детства плохо переносил качку, даже в автобусе кружилась голова, и на каруселях я не любил кататься из-за слабого вестибулярного аппарата. Так вот, когда мы летели в Киев, я весь путь, а это целый час, просидел с закрытыми глазами, сосредоточенно контролируя свои внутренние ощущения. А в аэропорту в Киеве, после приземления, я минут десять стоял около урны в тошнотворном состоянии. Но меня, к счастью, так и не вырвало…

Памятуя свой прошлый опыт полёта, я откинулся в кресле и, стараясь не думать о самолёте, попытался заснуть. Но как ни старался, мне это не удавалось. Тем временем за иллюминатором начало смеркаться. И скоро под нами засветились огни больших и маленьких городов. Превозмогая страх тошноты, я всё же посмотрел на открывающуюся под крылом самолёта, сверкающую огнями красоту.
Взирая на  мириады огней, горящих внизу разнообразием созвездий, собранных из тысячи и тысячи маленьких огоньков, переливающихся разноцветьем, искрящихся и мигающих, то затухающих, то вновь вспыхивающих, я думал о людях там, внизу, которые создавали эту блистающую красоту. Кто-то ложился спать, готовясь к завтрашнему дню, кто-то приходил домой с вечерней смены. Люди ходили в кино, в театры, ехали на автобусах в гости, на поездах в командировки. У каждого были свои планы, желания, обязанности. Кто-то страдал и мучился, кто-то любил и радовался жизни, кто-то ревновал и ненавидел. А вместе это был народ нашей необъятной Родины, такой могучей и великой, что с ней считался весь мир. Народ же, построивший эту страну,  в основной своей массе, влачил  жалкое существование в тесных «хрущёбах», покосившихся мазанках и почерневших избах, имея лишь сомнительные удовольствия в виде лампочки «Ильича», бутылки «огненной» воды, волшебного «голубого» ящика и клубов с танцульками и старыми фильмами. От этих мыслей на душе становилось тоскливо и муторно, к горлу подступал предательский комок, и я чувствовал себя букашкой, ползущей по оконному стеклу в поисках спасительной дырочки, сулящей выход на свежий воздух из каморки со спёртым, прокуренным,  источающим спиртное амбре, духаном…
Нервное напряжение и усталость последних суток давали о себе знать. И я всё-таки задремал в кресле. Мне снились голубые озёра, по берегам которых стояли берёзы в золотистых одеждах, и лёгкий ветерок раскачивал их макушки, обдавая меня запахом увядающей листвы и ароматом незатейливых осенних цветов. За озёрами возвышались горные хребты, над которыми проплывали белые барашки облаков, образуя причудливые фигурки фантастических животных. И от всей этой красоты у меня внутри всё сжималось и вибрировало, становилось празднично хорошо, и хотелось, разбежавшись, оттолкнуться от земли и полететь, раскинув руки, как крылья, через озёра к горным вершинам и дальше навстречу чудным облакам. И там слиться с ними воедино и плыть над землёй в прохладе и лучах золотистого солнца…
Разбудила меня посадка в Омске. Помимо нас на борту самолёта были и гражданские лица, летевшие до Омска. После получасовой остановки, мы возобновили полёт. Следующую посадку самолёт совершил в Красноярске. Там, пока лайнер дозаправлялся горючим, нам  удалось побывать в местном аэровокзале. Час спустя мы продолжили полёт.
До самого последнего момента никто не знал, куда нас забросит армейская служба. И только за час до посадки, пробыв в воздухе десять часов, мы узнали, что летим на Сахалин.
Самое забавное в нашем полёте было то, что, вылетев из Москвы в четвёртом часу по-полудню 2 ноября, мы прибыли в Южно-Сахалинск в 14 часов 3 ноября. Таким образом, получилось, что мы летели почти сутки, хотя фактически  были в воздухе одиннадцать часов. Произошло это из-за того, что Земля вращалась нам навстречу…








ЭПИЛОГ.

Мы на Сахалине! Никогда не мог себе даже представить, что попаду в такую даль. С ума можно сойти, если только представить себе, что ты на другом краю Земли – через пролив уже Япония.
Нашу компанию  разделили и вторую группу увозят на юг острова, в город Анива. Нас же сажают в поезд, и отправляют на север. Мы трясёмся по железной дороге, построенной ещё японцами. До войны эта часть острова принадлежала Японии. Поэтому  колея узкая и вагоны по габаритам меньше наших и по длине, и по ширине, отчего выглядят немного  игрушечными.
Состав движется вдоль побережья океана, постоянно виден голубой простор. Мы даже не до конца осознаём, что перед нами Великий Тихий океан! Едем долго, часов семь, а то и больше, уже смеркается, земля покрыта снегом, как покрывалом, а сверху всё сыпет и сыпет. Когда мы прибываем на место, уже совсем темно. Высаживаемся чуть ли не в чистом поле – небольшое здание вокзала, да поодаль несколько деревянных построек. Идёт снег, и дальше ста метров ничего не видно.
Нас строят в колонну по двое и ведут заснеженной дорожкой прямиком в баню. Раньше я никогда не был в общественных банях, и мне не с чем сравнивать. Но тут, вроде, всё как положено. Большой предбанник, где мы раздеваемся, сама баня с шайками, лавками, несколько кранов с горячей и холодной водой, а дальше парное отделение, которое сейчас было закрыто.
Мы честно моемся, хотя нас сильно разморило от длительного перелёта и банного пара. Но после морозной улицы приятно оказаться в тёплой бане, смыть с себя остатки гражданской жизни и дорожную пыль. Поэтому мы с остервенением трём друг другу спины, моем головы и скребём пятки.
После бани нам выдают белые подштанники с завязками на щиколотках и на поясе, белые рубашки с длинными рукавами и с завязками на вороте. От такой одежды мы в полном шоке. Затем, подбираем себе гимнастёрки и сапоги. Обувь, как всегда, мне не по ноге, но делать нечего – беру самый маленький, сороковой размер. Завершают нашу экипировку бушлат и шапка-   ушанка. Собрав в мешки свои гражданские пожитки,  выходим в морозную темноту. Снегопад прекратился, вокруг стоит звенящая тишина,  которую нарушает только скрип снега  под новенькими сапогами, когда нас ведут по извилистой снежной тропинке. В военный городок мы попадаем через дырку в заборе. Почему через дырку? А так в два раза ближе, чем через КПП.
Входим в двухэтажный корпус казармы. На первом этаже направо - дверь  карантина.  Заходим в просторное помещение с рядами кроватей в два яруса. Между ними деревянные тумбочки, у торца кроватей табуреты с прорезями посередине.
Вот она, казарменная жизнь…


















ПОСЛЕСЛОВИЕ.

Пожалуй, на этом стоит закончить первую часть воспоминаний о самом интересном отрезке жизни - моей молодости. Много воды утекло с тех памятных дней, много соли съедено со старыми друзьями. Некоторые до сих пор со мной, а кого-то уже нет в наших рядах…
Надежда покинула этот мир в 90-ых, оставив после себя сына, которого воспитывала одна (мужа она потеряла слишком рано). «Кузина» Вера ушла из жизни в начале 2000-ых, пережив своего мужа на несколько лет. После неё осталась симпатичная дочка Вика.
С Серёгой после армии наши пути разошлись. Он поступил в институт, а я пошёл работать, и мы в этой жизни больше не пересекались. Шурика я долгое время баловал перепиской. Сначала, пока служил я, затем служил он. В Москву Шурик так и не перебрался, не судьба. Но в гости ко мне приезжал несколько раз. Затем и он затерялся на задворках Союза…
Стоит сказать ещё о двух моих приятелях – Эдисоне и Павле… Простите, Викторе Васильевиче и Евгении Васильевиче. Оба окончили институты, работали, женились, имеют детей, живы, хотя и не очень здоровы. Ну вот, пожалуй и всё.


…Меня вызывают к лечащему врачу. Сегодня я выписываюсь и должен получить выписку из истории болезни с результатами моего обследования. Завтра я выхожу на работу. Прощай бесшабашная жизнь в райском уголке больничной прохлады. Я рад, что с пользой провёл эти две недели и закончил давно задуманное… Закончил ли!? А служба в армии!? Там было так же весело, как и тяжело. Только с годами всё плохое уходит. Остаётся доброе, весёлое, мудрое. Так же, как и после учёбы в школе: плохие оценки и плохие учителя забываются, друзья остаются…


2004-2005 гг.