Я отвезу тебя домой. Глава 74. Трудный разговор

Филипп вошел в гостиную спустя полчаса, расстроенный, даже злой.
- Простите, Жосс. Мне очень неловко. Боюсь, моя жена непростительно пренебрегла правилами приличия.
Мориньер, в это время мерявший шагами комнату, остановился:
- Оставьте. Не произошло ничего такого, за что следовало бы извиняться.
- Ничего такого! – воскликнул Филипп. – Вы шутите?
- Ни в малейшей степени.
- Вы видели, в каком она была состоянии?
- Я не слепой.
- И вы можете говорить – «ничего такого?»
Филипп развел руками.
- Я совершенно шокирован. Я и представить себе не мог, что она позволит себе вот так…

Мориньер взглянул на друга, оборвал его.
- Не слишком ли скоро вы отступаетесь от своей жены, Филипп?
- Отступаюсь? Что за глупости? Я просто не нахожу никаких оправданий ее поведению!
- Я, собственно,  об этом же.
- Вы считаете, я должен радоваться случившемуся?
- Я считаю, что нелепо придавать слишком большое значение мелочам. Увлекшись, можно не заметить главного.
- Хорошенькие мелочи! Впрочем, вы меня ни в малейшей степени не удивили. Уж вы-то точно всякому безобразию при желании найдете извинение!

Мориньер улыбнулся насмешливо.
- Я помню случаи, когда это вас устраивало. Однако, давайте уже закончим о неглавном и поговорим о том, ради чего я дожидался теперь вашего возвращения. Судя по тому, как долго вы отсутствовали, вы все-таки выслушали то, что хотела рассказать вам ваша жена.
 - Она была так утомительно настойчива, что мне пришлось. Но я уверен, что все это – домыслы слишком… впечатлительной женщины.
- Вашим комментариям сейчас я предпочел бы простой пересказ того, что сказала вам госпожа де Грасьен.
- Кое-что совершенно нелепое. Что-то о собраниях, которые проводят за моей спиной и о стремлении Клода де Жерве обвинить меня в некомпетентности.
Филипп махнул рукой.
- Клементина утверждает, что вчера в доме губернатора собирался Совет, на который «забыли» пригласить меня.
- Вы думаете, она ошибается?
- В этом нет никакого смысла. Мы давно сошлись с военным губернатором во мнениях, договорились о необходимости заключения мира с могавками. И каким-либо образом отстранять меня теперь от разговоров на эту тему – нелепо и бессмысленно.
Мориньер покачал головой. Но промолчал. Продолжил слушать Филиппа. Тот говорил:
- К тому же есть еще одна причина, позволявшая мне думать, что Клементину ввели в заблуждение.
- Какая же?
- Она говорит, что точно так же на вчерашнюю, якобы «тайную», встречу не был приглашен монсеньор де Лаваль. Но вы ведь понимаете, что это – невозможно. И так же бессмысленно. Как глава Церкви, епископ обязательно будет участвовать в переговорах. А это значит, что всякое отступление от прежних наших  договоренностей с военным губернатором непременно станет для него очевидным. К тому же… возможно, вы не успели этого заметить, но я-то знаю, что монсеньор де Лаваль - вообще противник усиления королевской власти на этой земле. Как бы наш епископ ни скрывал это, для меня совершенно ясно: он всегда с радостью, при всякой возможности встанет на сторону местной власти. И нет для барона д’Авогура лучшей поддержки. Зачем же тот станет исключать его из обсуждения подготовки к переговорам?
Мориньер улыбнулся.
- Вы упускаете из вида, Филипп, что монсеньор де Лаваль – еще и чрезвычайно совестливый человек. Он никогда не позволит случиться несправедливости, если станет ее свидетелем и будет иметь возможность ей, этой несправедливости, воспрепятствовать. Возможно, исключив его из числа владевших неким секретом, Клод де Жерве пытается обезопасить себя от всякого рода неожиданностей со стороны Церкви?
Он продолжил после короткой паузы:
- То, что монсеньора де Лаваль вчера не было в доме барона д’Авогура – если его, действительно, не пригласили, - как раз свидетельствует о том, что дело, в самом деле, нечисто. Впрочем, я так понимаю, что вы не очень вслушивались в то, что говорила вам ваша жена?
- Она была не слишком внятна. Впрочем, вы можете сами поговорить с ней завтра – если она, конечно, вспомнит то, что сегодня казалось ей таким важным.


*

В десять часов утра Мориньер уже был в доме Филиппа де Грасьен.
- Господа проснулись, но еще не выходили, - сообщил ему Антуан.
Он однако без заминки проводил гостя к камину. Усадил в кресло, подбросил поленьев в огонь. Пообещал сразу же сообщить графу о том, что его ожидают.
- Буду очень тебе признателен, Антуан, - улыбнулся Мориньер. – К слову сказать, в первую очередь мне нужно поговорить с графиней де Грасьен. Если ты возьмешь на себя труд доложить госпоже об этом, моя признательность будет безгранична.

Пока Антуан оставался в комнате, занимался камином, выслушивал пожелания и длинно и обстоятельно отвечал на них, Мориньер сидел в кресле в позе свободной и расслабленной. Однако стоило слуге покинуть гостиную, Мориньер поднялся.
Прошелся по комнате. Постоял у окна. Направился к бюро.
Там, на полированной его поверхности стояли теперь графин с ромом и несколько бокалов. Антуан поставил их только что. И Мориньер какое-то время смотрел на графин. Думал, не сделать ли глоток-другой, чтобы сократить ожидание и согреться - в гостиной было холодно.
Потом, так и не коснувшись бокала, Мориньер снова вернулся к окну. 

*

Филипп де Грасьен в это утро тоже чувствовал себя нехорошо.
Он сердился на Клементину. А больше того - на себя.

Вчера, распрощавшись с Мориньером и готовясь после непростого, наконец, завершившегося, дня улечься в постель, он говорил себе, как отвратителен ему проступок жены. Уговаривал себя, что видеть ее сейчас для него – худшее из зол.
Изо всех сил старался отделить себя от нее.

Но стоило ему перешагнуть порог спальни, стоило увидеть ее, – теплую, спящую, - как все его намерения пошли прахом. Едва опустившись рядом с ней, коснувшись ее, он понял, что не сможет долго изображать не только гнев, но даже безразличие. Она была так трогательна – со своими припухшими от недавних слез веками, с гримасой страдания на лице, - что он не удержался, склонился над ней, поцеловал ее раз, другой. Он целовал ее лоб, шею, губы. Боялся, что она проснется, и желал этого.

Она откликнулась, не раскрывая глаз. Застонала. Протянула к нему руки.
Он придавил ее собой, вошел в нее – одним движением, позабыв обо всем на свете, кроме жгучего, бешеного, болезненного желания.
Он путался в чувствах: волны нежности накатывали на него и отступали, им на смену приходило стремление наказать, отплатить за испытанный им недавно стыд.
Он мстил ей. А она обнимала его за плечи, прижималась к нему всем телом – как будто искала защиты и поддержки. Если бы Клементина оттолкнула его, воспротивилась его настойчивости, если бы обиделась, рассердилась на него за этот несвоевременный приступ страсти, он чувствовал бы себя лучше. Но она отзывалась на бесцеремонные его ласки с безответственностью котенка.

И теперь, проснувшись поутру, Филипп испытывал ужасный дискомфорт. И не вполне понимал, как от него избавиться.

*

Пробудившись, Филипп какое-то время не поднимался с постели. Наблюдал через открытую дверь за тем, как в соседней комнате одевалась его жена. Как потом сидела бледная, отрешенная. Смотрела перед собой. Тихо, - он почти ничего не мог разобрать, - отвечала на вопросы Мариэтт. 
Та, усадив Клементину перед зеркалом, возилась с ее волосами. Расчесывала, разглаживала пряди. Потом завивала, заплетала, скалывала их. Филиппу казалось, она не столько причесывала госпожу, сколько утешала, успокаивала ее этим бесконечным действом.
Когда Мариэтт, наконец, прихватила шпилькой последний локон, он выдохнул облегченно. Ему нестерпимо хотелось остаться одному.

*

Когда Антуан сообщил о приходе Мориньера, Филипп понял, что подниматься все-таки придется.
Выкраивая у судьбы хотя бы несколько минут одиночества, Филипп отправил Клементину вниз одну.
- Идите, - сказал. – Не заставляйте гостя ждать.
Усмехнулся:
- Вы так спешили вчера поделиться своими новыми знаниями. Сегодня у вас появилась такая возможность. Вы не представляете себе, с каким вниманием наш «святой отец», - он хмыкнул, не удержался, - выслушивает желающих поделиться с ним информацией. И, знаете, - это удивительно! - среди чепухи, которую ему время от времени несут такие, как вы, ему всякий раз удается отыскать истину. Вам, должно быть, приятно будет поговорить с человеком, который так умеет слушать.
- Идите! – повторил он.


*

И она пошла. Прошла коридором до лестницы, спустилась. Шла, считала шаги, оставшиеся до порога гостиной, не могла справиться с сердцебиением.
Встреча с этим человеком накануне отняла все ее силы. И она была уверена, что теперь все будет так же. Даже хуже.
Вчера – она доверяла ему, как никому. Сегодня – уже знала, что обманулась. 

Разумом она помнила все, что говорил Филипп. Помнила с пугающей отчетливостью. Кажется, она могла бы слово в слово повторить все, что произнес тот, представляя ей своего друга.
Но сердце ее хранило другое - как совсем недавно открывалось навстречу «отцу д’Эмервилю». И теперь, - она с ужасом осознавала это, - оно готовилось сделать это еще раз. И она должна была этому противостоять.

*

Клементина с трудом заставила себя войти в гостиную. Остановилась на пороге. Смотрела на стоявшего у окна человека.
Тот повернулся не сразу. По тому, как напряглась его спина, Клементина поняла, что он знает о ее появлении. Разумеется, он услышал… не мог не услышать ее шагов.

Но обернулся - тогда только, когда Антуан, впустив ее в комнату, вышел и затворил дверь – чтобы гостиная не выстуживалась.

Обернулся. Шагнул вперед.
Он еще не произнес ни слова, а она уже устала бороться с собой. Она произносила про себя, - только что губами не шевелила от усердия, - сказанное Филиппом:
- Я не знаю человека, который лучше умел бы добиваться своего.

Филипп произносил это с восхищением, а она думала возмущенно: вот и ее привязанности этот «отец д’Эмервиль» добился с той же легкостью. Он и не просил – только протянул руку, и она положила в нее свое сердце. Отдала ему все: свое доверие, свои чувства, всю свою душу. Вручила ему их безропотно, открылась ему.
Она утешилась бы, если б теперь, зная правду, нашла в себе силы отвернуться и все забыть. Но она продолжала испытывать нестерпимое желание вернуть то прежнее бесконечное к нему доверие. Она готова была отринуть все, что знала теперь об этом человеке, ради того только, чтобы иметь возможность снова безоговорочно верить ему.
И эта, последняя, ее слабость приводила Клементину в неистовство.


*

Когда Клементина вошла в гостиную, он обернулся, шагнул ей навстречу. Ждал, что она подаст ему руку, но Клементина демонстративно убрала ее за спину.
- Вы хотели говорить со мной, господин д’Эмервиль? – спросила холодно.

Мориньер не стал спрашивать о причинах этого ледяного приема. Он знал ответ и не любил пустые разговоры. К тому же и ему самому так – было проще. Вчера, когда она только вошла в кабинет, когда она едва не бежала к нему со счастливой улыбкой – было стократ хуже.

- Доброе утро, госпожа де Грасьен, - он склонил голову еще раз. – Да, я хотел поговорить с вами.
- Я польщена.
- Вы присядете?
- О чем вы хотели говорить?
- О Матье. И о вашем вчерашнем расследовании.

Ей показалось, что он насмехается. Она бросила на него оскорбленный взгляд.
- Я все уже рассказала Филиппу.
- А теперь, я очень надеюсь, что вы повторите все еще раз для меня. Сядьте, пожалуйста.
Он пододвинул ей стул. Она дернулась, прошипела зло.
- Вам не кажется, что вы распоряжаетесь в чужом доме?
Он смотрел на нее прямо. После ее слов только молча развел руками. Отступил.

Клементина подумала – она ведет себя глупо. Хуже, чем глупо. Как последняя идиотка. Разве спокойная холодность была бы не лучше этой безобразной несдержанности?
Желая исправить ситуацию, она по-королевски высокомерно пожала плечами. Вздернула подбородок, опустилась на стул. Но на этом силы иссякли - от резкого движения у нее застучало в висках. И даже, кажется, на глазах выступили слезы.
Она поморщилась. Поднесла руку к голове.

Мориньер отошел к бюро, налил ей в бокал рома.
- Глотните, - протянул его Клементине – Вам станет легче.
Она взглянула на него недоверчиво. Он выглядел спокойным и доброжелательным. И Клементина потянулась к нему, собираясь принять бокал.
Насмешливый голос Филиппа заставил ее отдернуть руку.

- Прекрасное начало дня, - произнес он от двери. – Вы большой шутник, Жосс! Вам показалось, что вчерашнего устроенного моей женой представления - недостаточно?
Клементина вскочила. Чуть не упала, наступив на подол. Мориньер едва успел поддержать ее.
Она с ненавистью глянула на него, отшатнулась. Бросилась из комнаты.

Мориньер поставил бокал на стол. Спросил, с трудом сдерживая раздражение:
- Зачем вы это сделали? Вы ведь понимаете, как сейчас чувствует себя ваша жена?
- Вы имеете в виду муки моральные или физические? – усмехнулся Филипп.
- Я говорю о головной боли, - ответил сухо Мориньер.
Филипп взял в руки наполненный Мориньером бокал, сделал большой глоток.
- Ничего. Может, в следующий раз она подумает о последствиях прежде, чем злоупотреблять вином.
- Я напомню Антуану о таком способе воспитания воздержанности, когда в следующий раз вы будете мучиться от похмелья.

*

Мориньер откланялся почти сразу. Отказался составить Филиппу компанию за столом. Сказал, прощаясь:
- У меня нет ни права, ни желания вмешиваться в ваши с женой отношения, Филипп. Но мне очень хотелось бы, чтобы вы все-таки научились однажды обуздывать дурное настроение. Ваша резкость мешает делу.


*

Мориньер предпочел бы встретиться с Клементиной в другой, более благоприятной для беседы, обстановке. И при ином ее, Клементины, настроении.
Но Филипп лишил его возможности выбирать.

Филипп привел ее в дом Мориньера на следующий день, ближе к полудню.
 
Клементина вошла в кабинет следом за мужем – неприступная, строгая, холодная. Мориньер едва взглянул на нее, кланяясь, но успел заметить истончившуюся линию губ и густые тени, залегшие под глазами.
Выпрямившись, он обернулся к другу.
- Великолепный сюрприз, - сказал с улыбкой, в которой даже Филипп не обнаружил принужденности.
Между тем Мориньер снова вернулся взглядом к Клементине.
- Рад видеть вас в этом доме.
Отступил, обращая остальные слова к обоим своим гостям:
- Располагайтесь, прошу вас. Я сейчас вернусь. Только отдам распоряжения насчет обеда.
Филипп улыбнулся, собрался уже принять приглашение, когда Клементина качнула головой:
- Не трудитесь, сударь. Мой муж настаивал, чтобы я ответила на все ваши вопросы. Я готова. Но об остальном прочем прошу вас не беспокоиться. Нас ждут к обеду дома.

Мориньер выслушал ее спокойно. Кивнул, принимая отказ.
Повел рукой в сторону кресел у камина. Она опустилась на стул, стоявший у стола.

- Спрашивайте.
Клементина сложила руки на коленях. Взглянула на него с холодным ожиданием.
Он задержался с реакцией только на короткое мгновение. Потом улыбнулся. Взялся за спинку соседнего стула, пододвинул его, установил напротив стула Клементины. Сел, опер локоть о край стола. Какое-то время смотрел на нее пристально.
Потом, почувствовав, что Филипп остановился позади него, не в состоянии решить, что ему теперь делать,  произнес с усмешкой, не отводя взгляда от ее лица:
- Я не буду, Филипп, указывать, куда вам следует присесть. Уверен, вы сумеете выбрать удобное для вас место сами. Если хотите что-нибудь выпить, только прикажите – Гастон подаст вам все, чего вы пожелаете.

 *

Беседа складывалась необычайно тяжело.
Клементина, как и обещала, отвечала на все его вопросы. Но коротко и без интереса, так, что Мориньеру приходилось бесконечно переспрашивать и уточнять. И все это время за его спиной ходил туда-сюда Филипп де Грасьен. То останавливался у окна, то присаживался в кресло, располагавшееся за спиной Мориньера. Посидев минуту-другую снова вставал.

Мориньер спрашивал, слушал и наблюдал – внимательно наблюдал за тем, как потихоньку освобождалась от напряжения Клементина, как все менее заметной делалась упрямая складка на лбу, как расслаблялись пальцы, стискивающие до тех пор складки верхней юбки.
Он и сам, наконец, готов был уже вздохнуть свободнее, когда Филипп, выслушав очередной ответ своей жены, проговорил из-за спины Мориньера насмешливо:
- Какая же вы наивная дурочка, Клементина! – и та вздрогнула, прикусила губу, снова сделалась неподвижна и холодна.

И тут Мориньер выпрямился. Сверкнул глазами:
- Я прошу вас, Филипп, если вы не в состоянии удержаться от бессмысленных комментариев, позвольте нам поговорить наедине.
Филипп махнул рукой. Направился в гостиную.
- Я подожду окончания вашего разговора за бутылкой вина, если не возражаете.

Мориньер промолчал. Поднялся. Подошел к Клементине. Опустился, присел на корточки. Взял ее за руки.
Спросил тихо.
- Вы не хотите мне помочь? Матье - он тоже чем-то обидел вас, Клементина?
И она поняла его упрек. Покраснела. Слезы брызнули из ее глаз. Мочки ушей сделались алы, а пальцы горячи.
 Она заговорила - пылко, даже лихорадочно. Она говорила о Матье, о своем посещении Клода де Жерве. О своих страхах, о Вик, о Морисе, снова о Клоде де Жерве. Он не перебивал ее. Кажется, он даже перестал дышать, чтобы не сбить ее с мысли, с речи. Не испугать, не заставить снова спрятаться, укрыться в своем улиточном домике.

- Клод должен знать о том, что произошло с Матье, - сказала она вдруг, взглянув на него прямо.
- Вы спрашивали его о нем?
- Нет.
Он заметил, как глаза ее полыхнули огнем.
Склонился к ней.
- Тогда почему вы так думаете?
- Я видела кошелек.

Мориньер отодвинулся, отстранился. Достал откуда-то кошель. Бросил его на стол перед Клементиной.
- Этот?
Она вскочила.
- Откуда он у вас?
Мориньер посмотрел на нее.
- Это мой кошелек.
- Да, но он был… я видела его на столе у Клода де Жерве. Он вернул вам его?
Он смотрел на нее внимательно. Потом ответил:
- Это другой. Точно такой же, но другой.

Она продолжила говорить. А он слушал ее и думал.
Он знал теперь, что ему следует делать. А еще он думал, что он – идиот. Ему нужно было сразу убрать Филиппа из кабинета. Позволяя Филиппу остаться, он исходил из того, что рассказывал ему об их с Клементиной браке сам Филипп. Он, Мориньер, полагал, что присутствие близкого человека, - мужа, - поможет Клементине чувствовать себя уверенней. Так и было б, если бы…
Он вернулся к ней. Снова заглянул ей в глаза.
- Неужели это страх… один только страх заставил вас так поспешить с замужеством? – спросил.
Она отстранилась, вжалась в спинку стула.
- У вас нет права спрашивать об этом.

Он смотрел на нее еще какое-то время, не отводил взгляда. Потом поднялся:
- Это справедливо, - кивнул. - Простите меня.

И она снова задохнулась, потерялась внутри самой себя.
- Не смейте, - зашептала, и каждый нерв, все ее голосовые связки напряглись так, будто она кричала. – Не смейте быть таким! Как же я ненавижу вас – ваш голос, вашу способность проникать в душу. Все – ради цели, не так ли? Не упустить! Использовать каждую возможность! Вы все просчитываете, не правда ли? Взгляд. Слова. Интонации. В любой ситуации. Всегда.   

Он отошел к окну. Отвернулся. Закрыл глаза.
Когда она затихла, замолчала, произнес, не оборачиваясь.
- Вы позволите мне сейчас подать вам руку?
- Зачем?
- Я собираюсь проводить вас к вашему мужу.