Иные

- Не раздевайся. Не раздевайся! Проходи так. У нас пятнадцать градусов... Газ отключился. - она стояла, зябко поёживаясь, вся укутанная в пуховый павлово-посадский платок, скрестив руки на груди, придерживая концы платка сжатыми в маленькие кулачки ладонями.
- И, как давно?
- Дня четыре назад. Сначала температура упала до двадцати, потом до восемнадцати... А сейчас, второй день, пятнадцать градусов. Я вся замёрзла, так замёрзла, так замёрзла, до льдышки... Сама пыталась несколько раз включить. А он отключается и отключается...
- Хе! - непроизвольно вырвалось у меня от её съёжившегося, дрожащего вида и слов, такой кутёнок смазливенький, растерянный - Милая, что же ты не позвонила? Всего-то пустяков. Приехал бы раньше.
- Не хотела беспокоить по мелочам. Может у тебя дела, а я с ерундой.
- Ладно. Сейчас сделаю. Вещи занесу и сделаю. А Рыжий заходил?
- Нет. Ты знаешь, совсем не заходил, как ты уехал.
- То есть??? Сколько же по времени? Прямо с того дня, как уехал?
- Да! С месяц будет. Представляешь? Такое расстройство...

Рыжий - бродячий кот. А Рыжий, потому-что рыжий. Чубайсом, по моде девяностых, называть его не стали. Из уважения к нему. Не к Чубайсу. К коту. Кот, хоть и шатун уличный, однако вполне воспитанный, жадностью не проявил себя особой и подлиза редкостный, явно выраженный, говорун к тому же. Молчком не ходит по гостям, всё с рассказами о прожитом, об увиденном. Издалека слыхать его приближение. А, уж, если ему в чём наподдакнуть, интерес проявить, жди сказку длинную, в захлёб им намяукиваемую во время протяжённое.
Порой, от избытка нежности, своей кошачьей заботы, любви, Рыжий угощал мышками, крысами или ящерицами, чем обращал в полуобморок или в визг отчаянно-испуганный пол слабый, женский, что удивляло его несказанно и заставляло мяуко-рассказывать о полезности и вкусовых качествах им принесённого в подарок, в кушанье. Встречая стойкое непонимание и устроение ему рожь всяких морщенных с фырканьем, с руками отмахивающимися, он брал любезность свою обратно в пасть и нёс дарить мне, передаривать значит, полу сильному, от пола слабого, невротического, вкуса лишённого, в деликатесах не разбирающегося.
Я хвалил его, поглаживал, во мнении о девках истеричных соглашался, чем и сдружились, уж, лет на шесть-семь, как выходит, поди ж ты.
В дом он давно входит хозяином поесть, отдохнуть, а то и на ночь остаться, для чего и лежанка у него личная имеется, в пространстве которой, краями её обозначенном, неприкосновенностью он полной пользуется. Успел нырнуть, любую шкоду сотворив - всё - неприкасаемый. Тому, кто наподдать ему за шкоду хотел, расторопнее надо быть, хватким, быстрым на расправу, а не зевать, ленью руки с ногами одаривать. Такое у нас правило в доме заведено для животных. Места для них предназначенные, есть личное их, и только их пространство. Людям доступное, разве что, уборку провести и ту в отсутствии их хозяина, тревожеством чтобы его не беспокоить напрасным.
Рыжий шкодит очень редко, к тому же с умом и хитростью ему присущими. Всегда пути отхода с завидной точностью, умением размечает по скорости, по времени, по расстоянию. Хоть газетой, хоть веником грозись, хоть тапок запускай вдогонку. Всё одно не успеешь привлечь его к ответственности. Или на улицу вынырнуть сподобится лихо, виртуозно или в лежанку свою вскочить. И ведь, знает же, поросёнок котовский, что лежанка его укрытием по прочнее брони танка, стен крепости, замка будет. Всей своей физиономией кошачьей, обернувшись, ухмыляется, бяки на ней в сторону хозяина нерасторопного выделывает, вырисовывает, шельма.
Такой, вот, кот. Хороший кот. Чего тут говорить. Однако пропал куда-то. Нет и нет. Беспокоиться начали. Зима. Не сгинул ли где, не замёрз ли? Иль, кто дурного с ним бы не сделал. Мало ли всякой беды по свету ходит, в особенности на двух ногах?
Прошло с моего приезда дня три. Нет. Нету кота. И решил я за помощью обратиться к Иным, не к нашему миру, к стороннему, среди нашего мира существующему невидимо. Было дело, выручали, подсказывали, оберегали и подшутить не чурались. Дружбу не дружбу, а уважение, видимо, друг к другу имеем, проявляем. Трудно сказать, чем я им приглянулся, нечем собственно, только покровительство их, порой, чувствую, ощущаю. Так порешил. Меня здесь не было, а им многое ведомо, многое доступно, что для меня тайной скрывается нашего мира.
Вышел на улицу в молчании беззвучном, а мыслями к Иным обращаюсь, просьбу мою умилостивить, помощь оказать, если тяжестью на их плечи не ляжет:
- Знаете вы меня давно и лучше, чем сам себя знаю. К коту, Рыжему, своё отношение тоже имеете. В дом пустили, жить не мешаете, не гоните ни семью мою, ни живность нами прирученную, доброжелательство своё оказываете, покровительство. Спасибо, вам сказать имею, благодарностью в поклон земной кланяюсь. Причина тревоги моей вам известна. Как могу разрешить её? Чему радоваться или печалиться? Если жив кот, прижился где и горем не мается - хорошо. Найдите, приведите его, покажите, наши души облегчить и порадовать, а там пусть живёт, как ему желается, хороводит, кутит, развлекается! Не требую, прошу вашей милости, не откажите в просьбе такой, пожалуйста.
Знать мне не ведомо, как такую просьбу мою к Иным, вы, читающие, восприняли. Дурачком ли меня посчитали, помешанным или с тараканами какими в голове? Только следующим днём, пополудни, пришёл котяра к дому нашему здоровёхонький, пообъел в сытость свою, наподлизывался, ночевать остался. Утром же, в загул новый ушёл.
Поблагодарил я Иных за уважение просьбы моей, за сочувственное к ней отношение. Да, и называю я их Иными, разве, что для вас непонятными. Для меня же они друзья близкие, понятные и желанные, не то, что Люди Иные.