мозгаль

                Валерий Недавний
                «Мозгаль»
                1
      Ночь, скрип вербы за окном да протяжный вой ветра в дымовой трубе. Собравшись в комок под старым слежавшимся одеялом, Николай Дмитриевич вслушивается в шелест трепещущей на ветру полиэтиленовой плёнки. Когда-то она закрывала окно от пыли. Закреплённая снаружи, плёнка от времени и непогоды порвалась, и теперь издаёт неприятные звуки. «Не иначе астраханец задул», - решает он. В домике похолодало. Ветры, с прикаспийской равнины, пронизывающие бурунные степи Ставрополья, станичники с давних времён прозвали астраханцем. Сон не идёт. Да и какой, может быть, покой, когда ногу ломит в суставах. Подтянув колено к подбородку, массирует лодыжку ноги. Искалеченная в далёком детстве нога, словно чуткий барометр реагирует на изменение погоды. Массаж не принёс облегчения. Вытянувшись в постели,  Николай прислушивается к нарастающим порывам ветра. Ураган уже рвёт лист жести, прибитый на кроличьей клетке, отчего тот при сильных порывах ветра громыхает. В комнате заметно похолодало. «Встать и затопить печь, чтобы немного согреться» - но он гонит пришедшую мысль. Подниматься из тёплой постели не хочется. Подобрав под себя края одеяла, смыкает веки, пытаясь заснуть, уйти от неприятных воспоминаний. Но они сами, помимо его воли, встают перед ним.      
       Вчера выписываясь из больницы, он обратил внимание на заведующего отделением. Молодой хирург, Александр Матвеевич, делавший ему операцию, сидел за столом и шариковой ручкой вписывал в истории болезни какие-то записи. Оторвавшись от бумаг, хирург  прошёлся по нему внимательным взглядом.
 - Ну что Николай Дмитриевич, мы выписываем вас домой. Хотя в вашем положении стоило бы немного подлечиться, но, увы, - хирург развёл руками, - мы вынуждены вас выписать. К сожалению свободных мест, нет, да и бюджет нашей больницы вынуждает нас, коллектив, экономить на всём. Как себя чувствуете, ничто не беспокоит?
- Всё нормально Александр Матвеевич, дома отлежимся, вылечимся, - согласился он с главным.
- Ну, добренько!
 Хирург прошёлся взглядом на его старенькой одежде, но промолчал. Не сказал и не спросил его ни о чём. Николай Дмитриевич понимал его. Врач явно сочувствовал ему. Несмотря на холодное отношение к нему со стороны своих, станичных медиков, молодой хирург проникся пониманием тяжёлых жизненных условий своего пациента. Матлашевский со слов его станичных коллег, слыл пьяницей и скандалистом. Да и сам пациент держался перед ним насторожённо. Его, не по сезону лёгкая одежда, сама за себя говорила хирургу об его материальном положении. «Интересно, - терзался Николай Дмитриевич мыслью, - что могла рассказать о нём Александра Кондратьевна?» - Да ничего хорошего о нём, как о человеке их пожилая фельдшер поведать главврачу районной больницы не могла. И от осознания того, что негативная информация о нём могла стать достоянием персонала районной больницы, Николай Дмитриевич чувствовал себя неуверенно. Он помнил, с каким вниманием заведующий следил за ним после проведённой операции, беседовал с ним в часы затишья. Растроганный вниманием к себе, Николай признался Александру Матвеевичу в своей нелёгкой судьбе. Посетовал хирургу на бедность, преследующую его в последнее время, и на одиночество. Боялся что заведующая станичным фельдшерско-акушерским пунктом, Александра Кондратьевна, которая привезла его в районную больницу, охарактеризовала его главврачу не с лучшей стороны. Не знал он, что состоявшийся разговор между Александрой Кондратьевной и хирургом был иного содержания. Когда главврач поинтересовался у своей коллеги, почему её «работящий» пациент нигде не работает? Фельдшер тяжело вздохнула и  с горечью сказала:
 - Дорогой Александр Матвеевич, человек он честный и порядочный к тому же правдоискатель, а их ох как не любят наши власти. Не каждому руководителю хочется иметь таких людей в своём коллективе. А у нас в станице: - колхоз да завод, других  организаций, где бы можно было устроиться на работу, нет. Кто из руководителей  примет такого правдолюбца на работу? Думаю теперь вам понятна ситуация в которой он оказался.
Александр Матвеевич протянул  ему на прощание руку и, улыбнувшись, сказал:
 - Ну, вот и всё Николай Дмитриевич, теперь дело за вами. Поправляйтесь, старайтесь своевременно питаться, горячей пищей. А с алкоголем, - врач внимательно посмотрел ему в глаза, - я бы порекомендовал вам воздержаться. Остерегайтесь тяжёлой физической работы, хотя бы первое время. Всего доброго, - врач протянул ему больничный лист и пожал на прощанье руку. – А  разве машина не пришла за вами? – спросил он. - Вы, кажется, говорили, что за вами прибудет машина из колхоза.
 - Наверное, задерживается, - ушёл он от объяснений.
Стыдно было смотреть в лицо человеку, приложившего столько усилий, чтобы вытащить его чуть ли не с того света. «Кому он сейчас нужен? - шагая дорожкой, горько усмехнулся он тревоге хирурга. – Если бы на работу, то председатель колхоза за ним и свою «Волгу» прислал, а так как он в колхозе не работает, то никому не нужен». На улице вздохнул полной грудью свежий морозный воздух. Осмотрелся по сторонам. За голыми ветвями каштанов виднелась припорошенная снегом гора угля у приземистой котельной. К больнице вела наезженная колея дороги. В конце её у подъезда сиротливо жался  старенький «уазик» скорой помощи. Главная улица райцентра была расчищена от снега и посыпана песком. Будто и не было того осеннего дня с больными, сидевшими под развесистым каштаном, когда его полуживого привезли на грузовой машине в районную больницу. Сунув  руки в карманы потёртой кожаной куртки, спустился по тротуару на улицу и, не оглядываясь, пошёл в направлении автостанции. Вьюжило, и кроме ребятни и редких прохожих на улицах райцентра никого не было. Холод пробирался сквозь брюки иголками пронизывая тело. На автостанции купил билет до станицы и направился к стоянке ждать своего автобуса. В душе теплилась надежда встретить кого-нибудь из станичников, у кого можно было перехватить взаймы деньги. Заиндевевшие стёкла «ПАЗиков» зазывно манили теплом своих салонов. Но ему было сейчас не до тепла, ужасно хотелось есть. А знакомых станичников среди ожидающих отправки автобуса людей не встречалось. Сглотнув слюну, направился к зданию автостанции, надеясь там, среди подошедших пассажиров отыскать земляков. Мороз пощипывал пальцы ног. Когда-то тёплые стельки ботинок, сделанные им из заячьей шкурки, не грели ног. А жёсткий воротник тужурки не спасал от пронизывающего холода. На пороге автостанции остановился, досадуя на забывчивость. Кроме двадцати копеек, сдачи от купленного им билета на автобус домой ничего у него в карманах не было. Развернувшись, вновь пошёл на стоянку автобусов, давя в себе желание, возвратиться в прокуренное здание, где пожилая буфетчица продавала горячие беляши.
         После сделанной операции на желудке, в нём пробудился аппетит, чего он раньше за собою не замечал. Этот «зверский» аппетит, как, шутливо назвал его сосед по палате, Пётр Акимович, скорей всего был вызван больничным бездельем и передачами, которые  родственники и друзья приносили больным.   На его вопрос хирургу: - Почему я здесь испытываю чувство голода, и чем это вызвано? Врач остановился у его кровати, лукаво улыбнулся и вполне серьёзным тоном объяснил: - Ваш желудок, уважаемый в последнее время не получает алкоголь. Отсюда повышенный интерес к пище, вполне закономерное явление. Говорил ли хирург правду или как всегда шутил, он так и не понял. Но ему, за своё спасение,  он обязан по гроб жизни. Этот вопрос заставил главврача задержаться у его койки:
 - Послушайте Матлашевский, - взяв его за пуговицу пижамы и глядя в глаза, заговорил хирург. – Я конечно не бог и гарантий вам на  дальнейшую жизнь дать не могу, но одно скажу: - Употребление спиртного вам придётся ограничить, а лучше было бы забыть о нём. Поэтому прошу вас голубчик, постарайтесь воздержаться от алкоголя. И больше полагайтесь на свою волю, нежели на авторитеты, пусть даже и известных медиков. Только от вас самих и силы воли будет зависеть ваше здоровье и будущее. Желаю вам всего доброго.
И хирург направился по коридору в соседний блок. Беляши и сейчас виделись ему словно наяву. Обёрнутые в узкую бумажную ленту, предназначенную для кассового аппарата, они и на морозе источали жар жаровни, на которой жарились. С них словно капал жир. «Ишь чего захотел! – язвил он над собой. – Хорошо, что трояк сберёг, а то и билет до станицы на автобус не за что было бы купить». Слава богу, всё позади и он дома.
      Стук калитки заставляет его открыть глаза. – «Кто бы это мог быть?» Но за окном слышен скрип вербы о поваленную изгородь, да лай убегающего в ночь Шарика. «Совсем одичал» - вспомнил он о псе, жившем всё это время без его присмотра. Пока он находился в районной больнице его сестра Нинка вряд ли кормила собаку. В комнате сумрак, лишь через дверной проём видны в соседней комнате очертания пейзажей. Эти иллюстрации он вырезал когда-то из одного журнала и расклеил по стенам. «Всё веселей, будет, нежели смотреть на голые стены», - решил он тогда. Выше пейзажей портреты отца и матери в самодельных рамках. Их он взял с собою при уходе от Ефросиньи. «Надо будет завесить дверной проём брезентом или мешковиной, - приходит запоздалая мысль. - Не то ударят крещенские морозы и тепла в доме не удержать». Взгляд скользит по боковой стене. Она сплошь увешана початками кукурузы, узелками с семенами овощей, пучками лечебных трав, торбочками в которых хранятся запасы: фасоли, гороха, подсолнечника. Там же, в углу комнаты, стоят три мешка картофеля, рядом сложены десятка три крупных белых тыкв, не раз выручавших его в дни безденежья. Всё это плоды его труда, выращенные на огородике у дома. Недостроенный саманный домик с помазанными глиной стенами из-за отсутствия мебели больше похож на кладовую или сарай, нежели на жилое помещение. «Даже дверью в комнату не обзавёлся», - гнетёт его мысль. Закрыв глаза, вновь предаётся воспоминаниям. Вечером голодный и замёрший он возвратился из райцентра в станицу. Добравшись до посёлка завода, приходит к своему домику. Находит ключ, лежащий у порожка крыльца, под кирпичом, и открывает дверь. Включает свет и, не снимая с себя верхней одежды, валится на кровать. После чистенькой тёплой больницы на него уныло смотрят холодные и серые от пыли стены. Стол с оставшимися немытыми чашками и тарелками, со слоем позеленевшёй и почерневшей от времени плесени. В тот злополучный день, когда случился с ним приступ, к нему зашёл Максимка сын соседки. Увидев хозяина, который к тому времени лежал на кровати и стонал, он испугался и, прибежал, домой. Матери рассказал, что с дядькой «Мозгалём» что-то случилось. Соседи быстро сообщили участковому фельдшеру, и та увезла его на дежурной машине колхоза в район, в больницу. Грязная занавеска, на окне повисшая сетка паутины в верхнем углу оконной рамы. Взгляд его останавливается на закопченном чайнике и открытой топочной дверце печи. На листе жести, прибитом на полу, ниже топки, лежит горка обугленных головёшек дров. Помнит, в то время как фельдшер Александра Кондратьевна собирала его в больницу, надевала на него тужурку, водитель грузовика, который должен был везти его, заливал водой из чайника вытащенные из печи несгоревшие дрова. Царапанье в дверь собаки выводят его из гнетущего состояния. Открыв глаза, видит на пороге Шарика с обрывком верёвки на шее. Исхудавший пёс не решается войти в комнату и внимательно смотрит на своего хозяина.
 - Шарик, Шарик, - сдавленным голосом зовёт он к себе пса.
Николай Дмитриевич поднимается и садится на постели. Какое-то время пёс недоверчиво смотрит на него, затем подходит и, уткнув морду в его колени, начинает, жалобно скулить. Содрогаясь от жалости к верному животному, гладит его спину. «Видимо Нинка приходила и забирала собаку к себе», - развязывая узел верёвки на её шее, решает он. Пёс в нетерпении повизгивает.
 - Потерпи немного, - успокаивает он. – Сейчас что-нибудь дам поесть.
Развязав размочаленный обрывок веревки на шее собаки, бросает его к печи. «Наверное,  перегрыз верёвку, которой привязала его сестра, и присоединился к стае бездомных собак». Когда его увозили в районную больницу, он был в таком состоянии, что ему было не до собаки.  Шарик смотрел на него выжидающе и нетерпеливо перебирал передними лапами.
 - Сейчас  дам! – вторично успокаивает он собаку.
Настойчивость пса вынуждают его подняться с постели. Ничего съестного, чем можно было накормить собаку, в доме нет. И он выходит в коридорчик, где под потолком когда-то подвесил рыбу. Купленная им в магазине скумбрия незадолго до того как попасть ему в больницу,  была разделана и распластана на куски. Из неё он мыслил сделать балык, чтобы побаловать им мужиков приходивших к нему выпить пиво или вино. Не попади он в больницу, может, и вышла бы из неё хорошая закуска. Но обстоятельства сложились, так что за время нахождения в больнице, кошки обглодали часть рыбы. Оставшиеся куски от времени высохли и  стали жёсткими словно резина. Сняв несколько куском рыбы, засиженных мухами, он бросает их собаке. Закрыв дверь домика, отправляется к Алексею.

                2

    Алексей старый его приятель  и бывший ученик. Живёт он с женой в своем доме, на крайней улице станицы, граничащей с заводским посёлком. Освещённые окна времянки вселяют в него надежду на то, что Алексей с Саней дома. Обычно завершив свои дела, они уходят, перед сном, в дом, смотреть телевизор. Открыв калитку, прошёл по дорожке к времянке и постучал в дверь. Дверь ему открыла жена Алексея – Александра. Какое-то время Шурка растеряно смотрела на него, затем подхватила табурет, стоявший под столом, смахнула с него тряпкой пыль и поставила его у стола.
 - Проходи Николай, садись, – пригласила она его к столу.
Но он стоял у двери, не решаясь пройти. Лёшки, её мужа, во времянке он не видел, и это сдерживало его. В памяти ещё свежи были воспоминания, как разгневанная Шурка выгнала его из времянки. Это было незадолго до того случая, когда он попал в больницу.
Тогда он заглянул к Алексею выпить. Николай Дмитриевич бросил взгляд в сторону кладовой. Дверь в неё была полуоткрыта, и оттуда доносился шорох. «Лёшка видимо там, что-то делает» - решил он
 Александра прошлась по нему изучающим взглядом.
 - Видать кормят в больнице неважно, - бросила она ему сочувственно. - Совсем отощал, кости да кожа, - горестно вздохнула она.
 «Странно и не выгнала?» - удивился он.  Комом подкатило к  горлу, перехватив дыхание. Казалось, вечность не был у Алексея. Вспомнил, как вечерами проводил время с Алексеем вот за этим столом, что вплотную стоит к стене. Та же газовая плита, у окна, баллон с газом, стоящий в углу. Сбоку, рядом со столом, тумбочка, на ней Саня умудряется держать необходимую ей посуду. Чуть в сторонке, у стены, мойка, которую смонтировал Алексей, а затем облицевал стену кафельной плиткой. В небольшой времянке тепло и уют, пахнет домашним хлебом. От соприкосновения  со всем этим у него сжало в груди, напомнив об утерянном семейном очаге.
 - Проходи Николай, садись! – вновь напоминает ему Александра.
А он стоит не в силах справиться с выступившими слезами.
 - Лёш, а Лёш! – уже с ноткой раздражения зовёт Александра мужа. – К тебе Николай пришёл. Кончай переборку лука, выходи.
Саня подходит к плите снимает с полки тарелку и наполняет её наваристым борщом. Поставив на стол тарелку, достаёт каравай домашнего хлеба и режет его на ломти. Затем подвигает к тарелке с борщом солонку с солью, кладёт в неё стручок красного перца, несколько зубков крупного чеснока и ставит на стол хлебницу с горкой нарезанного хлеба.
 - Лук в зиму перебирает, а то пророс в тепле, - присаживаясь на табурет у стены, поясняет ему Саня задержку мужа. – А ты не жди его, садись, ешь. Такой же упёртый, как и ты. Пока весь лук не переберёт не выйдет.
«Моё воспитание», - мысленно соглашается с ней Николай Дмитриевич. Снимает с себя тужурку, вешает её  и садится за стол. Чувство скованности исчезает. Он благодарен Шурке за добрую память о нём. Четырнадцатилетним мальчишкой Лёшка пришёл на лубяной завод. Тогда он Николай Матлашевский тридцатидвухлетний машинист локомобиля обучал и натаскивал своего молодого помощника премудростям слесарного дела. Алексей поначалу ходил в цеху с маслёнкой и смазывал подшипники трансмиссий, канифолил шкивы мяльной машины и трёпальной турбины. А он Николай учил его сшивать приводные ремни. Помнит, как в летний день, когда рабочие в обеденный перерыв, взяв узелки с едой, отправились обедать на природу, к прохладной воде пожарного водоёма Алексей, подхватив узелок, собрался вместе с ними.
 - Погоди Лёша, - остановил он парнишку. – На мялке ремень вытянулся, уже и канифоль не помогает, скользит. Надо его перешить.
 - Но ведь сейчас дядя Коля обед.
 - Обеденный перерыв для производственной смены, Лёша, - напомнил он помощнику. - А для нас с тобой, дежурных смены, время работы. Ты понял?
 Он понимал, мальчишку тянуло к своим сверстникам. После еды парни и девушки будут купаться в водоёме. На правах старшего по смене  он мог бы отпустить его, но поступил иначе. – Ты же видишь, Лёша как из-за слабо натянутого ремня мяльная машина забивается. Бабы и девчата рвут пупки, очищая вальцы от забоев. Неужели тебе не жалко их? – «давил» он на сознание. – Что скажут люди о нашей с тобой работе? Нет, Лёша надо перешить  ремень сейчас, пока локомобиль не работает.
 - Я дядя Коля сбегаю в мастерскую принесу швайку* и ушивальник**.
 - Не надо Лёша, - остановил он мальчишку. – Ушивальник и иглу я уже приготовил. Пойдём сейчас и перешьём ремень
«Да времена сейчас другие», - сидя за столом в ожидании Алексея, размышлял он. Что им, нынешним молодым людям, до какого - то Матлашевского, отдавшего большую часть своей жизни заводу и многочисленным стройкам. Или до Лёшки с Саней, которые в тяжёлую годину войны пришли подростками на завод и до сих пор трудятся. Недаром за ним в станице закрепилось прозвище – «Башковитый». Правда, старый слесарь – моторист Андрей Михеич дал своё понимание прозвищу товарищей. – «Николай хорошо знает технику и прежде чем что-то сделает, думает головой, а не задним местом как некоторые». – И старик с насмешкой посмотрел в сторону Гриши, который второй день не смог отрегулировать масляный насос на двигателе. – Вот у кого тебе следует учиться, у «Мозгаля» – подчеркнул он, когда Николай, закончив регулировку, слез с трактора. С тех пор и прилипло к нему  это прозвище – «Мозгаль».
 - А Дмитрич, здравствуй! - поприветствовал его Алексей, выйдя из кладовки. – А я там перебираю лук и гадаю, с кем это моя Саня беседует? Ты погоди малость, сейчас я вернусь, - и Алексей вновь исчезает за дверью кладовки.
  - Что за бестолковый мужик? – ворчит на мужа Саня. – Не мог догадаться  и сразу налить вина.
Вскоре из-за перегородки выходит Алексей с глиняным кувшином, наполненным вином. Поставив его на стол, он снимает с полки граненые стаканы и ставит их на стол. «Точно такими стаканами бабы у  калиток своих дворов продают парням и девчатам жареные семечки. Лёшка принимается священнодействовать, наливает вино в стаканы.
                *Швайка – специальная игла для сшивания приводных плоских ремней и               
                транспортерной ленты
                **Ушивальник – полоски сыромятной кожи
        В станице с давних пор вино называют чихирём. Оно алой струйкой льётся из кувшина. 
Запах горячего борща, поджаристая корочка домашнего хлеба и это искрящееся при свете электрической лампы вино,  отодвигают на задний план груз житейских забот.
- С возвращением тебя Дмитрич, из больницы! – чокается с ним Алексей.
Однако Александра, казалось бы, безучастно наблюдавшая за мужем, словно тигрица набросилась на Алексея.
 - Ты что уже совсем того? – она гневно посмотрела на мужа, пальцем ткнув себя у виска. – Не видишь, что человек после операции, тем более ничего не ел.
 - Спасибо Лёша! – смущёно благодарит он Алексея. – Саня права, - ставит он стакан в сторону. - Я действительно ещё ничего не ел.
 - Ты не обижайся Николай, но вначале поешь немного, а уж потом выпьешь, - оправдывается Александра.
Волна благодарности к Шурке захлёстывает его. Он уже не испытывает неприязни к этой властной и порой грубоватой женщине, которая держит своего мужа в «ежовых рукавицах». Что делает с людьми время? Разве узнать в ней ту прежнюю худенькую и обаятельную хохотушку Саню, за которой увивался не один десяток заводских парней. Он помнит многих её одногодков работавших в то военное время на лубяном заводе. И хотя среди парней было много неплохих ребят, Саня предпочла им тощего доходягу Лёшку. Может потому что цепкий и сметливый паренёк, рано заменивший семье погибшего под Малгобеком отца, стал единственным кормильцем большой семьи. А может советы женщин работавших с ней и уважавших Лёшку за трудолюбие и готовность помогать людям, повлияли на её выбор. Тяжёлая работа на заводе, житейские трудности, строительство собственного домика сделали из неё, когда-то привлекательной девушки дородную с грубоватым голосом бабу. Хотя в душе она и оставалась доброй и приветливой Саней.
За дорогу он так проголодался, что съел борщ сразу. И когда хозяйка подала на второе котлеты, он попросил у неё ещё немного борща.
 - Вот теперь можешь пить, - убирая, пустую тарелку  и, ставя перед ним блюдце с котлетами, напомнила Александра. - И придвинула ему стакан с вином.
 Алексей, уже не боясь высказываний супруги, потянулся через стол и стукнулся об его стакан:
 - Давай Дмитриевич за всё хорошее. Главное не болеть.
Они ели и обсуждали станичные новости за период нахождения его в больнице.
 - Так говоришь, операцию тебе сделали сразу?
 - Да, Лёша. Даже не почувствовал как резали.
 - Будет тебе Николай, - заметив у него в глазах навернувшуюся слезу, сказала Александра. – Теперь тебе Дмитриевич нужно на первых порах воздержаться от выпивки. Ты уж не пей водку, как раньше. Сам знаешь, не одного она сгубила.
И хотя все эти наставления ему давно известны, проявленное участие тронула его.
 - Ну а как там, в больнице? – наливая вино в стаканы, спросил его Алексей.
 - Как тебе сказать Лёша, - подняв свой стакан, в задумчивости ответил он. – Как в народе говорят, лучше туда не попадать.
Выпив, он налёг на закуску. «Да и что им рассказывать?- вспоминая время, проведённое в больнице, терзался он мыслью. - За два месяца никто не вспомнил о нём». Обида и боль жгли сердце. К другим чуть ли ни ежедневно приходили родственники или друзья по работе, соседи, знакомые. А может рассказать ему о тоске одиночества и мыслях, что одолевали его в последнее время? Или как с двадцатью копейками сдачи, от купленного на автостанции билета, голодный он трясся разбитой дорогой от станицы Курской до Галюгаевской»
 - Забудь Дмитриевич плохое, - поняв его душевный настрой, попросил Алексей. И потянулся к кувшину, чтобы в очередной раз наполнить стаканы вином. – Главное было бы здоровье, всё остальное будет.
 Александра уже убрала со стола посуду, оставив им закуску. Она ушла в дом смотреть телевизор. А мужчины ещё долго сидели за столом и говорили. Прощаясь с Алексеем, Николай нерешительно коснулся главного вопроса, из-за  которого пришёл к Лёшке
 - Лёша, займи мне на первый случай рублей тридцать. Верка почтальонша принесёт пенсию, я тебе верну долг. У меня есть заработанные на силосе в бригаде деньги, получу их, рассчитаюсь. Верну, не сомневайся.
 - О чём говоришь Дмитриевич, - обиделся Алексей. – Что я тебя не знаю? Сейчас схожу к Сане и принесу.
                3

        Возвратившись от Алексея, домой, включает освещение в комнате. Засиженная мухами лампочка в семьдесят пять ватт, тускло освещает серые стены и грязный земляной пол комнаты. В домике холодно. Не снимая с себя верхней одежды, приносит из прихожей дрова. Их он ещё весной и летом пилил из всякого хлама: обломков досок, тарных ящиков и стволов старых выкорчеванных деревьев. Все это он готовил на холодное время года и складывал их в углу недостроенной прихожей. Заложив в топку дровишки, подкладывает под них щепки, затем тянется рукой к полке, где у него лежат старые газеты и спички. Достав газету, рвёт её на куски и подкладывает под щепки. Огонёк от спички неуверенно лижет бумагу, а затем перебрасывается на дрова. И вскоре охватывает пламенем сухие дровишки. Взгляд его задерживается на тетрадном листке бумаги и конверте, выпавшем из газеты. От старшего сына Гаврила, узнаёт он письмо по длинному конверту.  Адрес на конверте, написанный крупным размашистым почерком Гаврюшки, невольно заставляет его вспомнить о нём. Такой же широкий и плотный в кости, только чуть выше его ростом. Гаврил пошёл весь в их породу, Матлашевских. В душе гордился, все его сыновья пошли по стопам отца и их деда, выбрав себе профессию механизаторов. Когда же он видел его в последний раз? Кажется весной прошлого года. Тогда Гаврил развёлся с женой и заехал к нему лишь на день. Сейчас он где-то на стройке под Магаданом. Разве только у него не сложилась семейная жизнь? Вот и Сергей, меньший сын, год как находится в заключение из-за драки.
Лишь Михаил, средний сын, живёт нормально. Михаил служил под Краснодаром, и после демобилизации домой не вернулся, женился там, на местной девушке. Вспомнил, как прошлым летом гостил у Михаила. Сваты встретили его приветливо. Работящая и дружная семья ему пришлась по душе. Неделю прожил у родителей молодых, знакомясь с местным колхозом и станицей. По доброжелательному  отношению к нему чувствовал, Мишку сваты уважают и ценят. Родители Мишкиной жены предлагали ему поселиться у них, в станице. Но он поблагодарил сватов за предложение и вернулся домой. Как бы хорошо ему не было в гостях, но его тянуло домой. Сердце болело за дочь. Анна самая младшая в семье, окончив восемь классов школы, подалась с подругами в город. Мысли сами собой переключились на дочь. В этой запутанной и осложненной семейными неурядицами жизни он так и не заметил, как она выросла. Как он не хотел, чтобы Анька покинула родительский дом,  мать. Просил, умолял Ефросинью отговорить дочь от этой затеи, словно чувствовал, произойдёт что-то плохое. Но разве Фроське было до детей. Всё свободное время бывшая жена проводила в церкви. Ещё до того как попасть в больницу до него просочился нехороший слух. Будто Анна с подружками уехала в Ставрополь поступать в ПТУ. Там она приобщилась к вольной жизни. Стыдно было смотреть в глаза людям, зная, что его дочь дружит с девицами лёгкого поведения. А может даже и пошла по рукам, как те шлюхи. Что он мог ответить своим товарищам по работе или знакомым спроси те у него, чем занимается его дочь? Сказать, что не знает, было бы глупо, так как всё равно узнали бы из разговоров приезжавшей домой, на каникулы и праздники, станичной молодёжи. Ожесточившись на неудачно сложившуюся жизнь, он заходил к Алексею. Молча, клал на стол рубль, выпивал налитую баночку вина и, хмелея, начинал жаловаться ему на Ефросинью. Лёшка, тем временем, молча, слушал его, шелуша стручки  фасоли в небольшой пластмассовой чашке. Временами он соглашался с ним, но когда считал, что его наставник был в чём-то не прав, возражал ему.
  - Пойми, Дмитриевич я не оправдываю Ефросинью, - говорил он ему. – Но и ты во многом тоже не прав. Я бы сказал виноват. Баб тоже надо в узде держать. Все мы делаем в жизни ошибки, только осознаём это слишком поздно. Вот я тебя и спрашиваю, зачем ты тогда ушёл из дома? Перебесилась бы твоя Ефросинья, поняла, что была не права, да и вернулась от своей маменьки. Там не так её мать против тебя настраивала, как её братец, - Алексей убрал из чашки дольки стручков, шелуху и ссыпал их в мусорное ведро. – Знаю его, - Лёшка помешал фасоль, выискивая среди неё остатки скорлупы. - С  молодых лет ни в колхозе, ни на заводе он не работал. Как мальчишкой прилип к церкви так, там и остался, у батюшки на подхвате. Знает где можно легко деньгами разжиться.
 - Он и мстит мне.
 - Мстит или не мстит он тебе, я не скажу. Так как не знаю его намерений. Но и ты хорош, - Лёшка повернулся, глядя ему в глаза, - можешь на меня обижаться, дело твоё. Но я тебе выскажу то, что я об этом думаю: - Всех денег, Дмитрич не заработаешь и правоты своей людям не докажешь.
 - Это я не докажу! – обидчиво отозвался он.
«Говорил бы это ему чужой, незнакомый человек. Ещё куда не шло, но слышать подобное от своего бывшего ученика, которого уважал и любил, было больно и горько».
 - Не кипятись Дмитриевич, оглянись, - говорил Алексей. – Сейчас времена другие, не те, что были в наше время. Разве при современной технике и нынешних возможностях так нужно работать? Ты посмотри на молодых, что в колхозе нынче работают: - В восемь утра собираются у бригады. Пока машина довезёт их до полевого стана, пока там получат задание от бригадира или агронома им и работать некогда. А в шесть часов вечера их домой уже везут. Это наше поколение, такие как баба Мария, тётка Зина и другие сутками горбатились в колхозе, за палочки-трудодни. А ты, я, баба Феня, – перечислял  Алексей заводчан, с которыми когда-то работал на заводе, - разве мы не положили своё здоровье, чтобы выполнить  установленный нам план? Особенно в военное время. Это нынешним молодым людям планы до лампочки. Им теперь медали, ордена, почётные звания дают. А моей бывшей сменщице Марии Цимбаловой и юбилейной медали не досталось. А ведь на таких трудягах, как она в то время тыл держался. Небось, не забыл как в сорок третьем году ты в пересменку колосники в топке локомобиля менял? Как мы с Марией тебя из ведра поливали, когда ты в горячую топку лез, и фуфайка на тебе тлела.
 - Помню, - хмуро отозвался он.
 - Мария, как увидела, у тебя рукавицы на ладонях обуглились, так ей  стало плохо. Веревку, которой тебя вытаскивали, бросила. Я мальчишка не в силах был тогда тебя один вытащить. Кричу ей:
 - Поливай его из ведра, пока он руки себе не сжёг. А тут как назло верёвка узлом зацепилась за дверку топки. Я тяну, что есть силы, а верёвка на месте. Вижу, ты уже никакой, сознание потерял.  Спасибо Евсеевичу, он тогда заглянул к нам. Кое-как вытащили тебя из топки, ты уже был без сознания. Спасибо женщины из цеха прибежали, едва откачали тебя
 - Чего не помнить, Лёша. Хорошо помню тот случай.  Вот они, - Николай Дмитриевич закатал рукава сорочки, и Алексей увидел шрамы от ожогов.
 - Так вот, - продолжал рассуждать Алексей, – встретил я ноне Марию Цимбалову. – «Пенсии мне дали, - жалуется она, - курам на смех». – Вот и посуди сам, как ей старухе без помощи детей жить? А теперь взгляни на наших «бугаёв» что в пожарной охране устроились. Вроде де бы и зарплату получают небольшую, зато времени свободного у них, - Лёшка ребром ладони провёл у горла. - Пасеки водят, виноград, нутрий, птицу, торгуют, да ещё и пенсионерами по инвалидности заделались. Сунули на лапу кому нужно и больными заделались.  А возьми, проверь их, здоровей тебя, и меня окажутся. А всё Дмитриевич, потому что всюду связи и круговая порука. А ты мне о какой–то правде толкуешь. Может быть от этой нелёгкой жизни,  твоя Ефросинья и подалась в церковь справедливость искать? Чтобы душу свою там успокоить? – Алексей закончил высказыванья, раскрыл торбочку и ссыпал в неё фасоль. Затем завязал торбочку тесёмкой и отложил её в сторону.
 - Посуди сам, - стряхивая с брюк скорлупу фасоли, рассуждал он, - на кой ляд Ефросинье твои грамоты и благодарности, если твоей зарплаты и пенсии по инвалидности на жизнь едва хватает. А чтобы одеть, обуть детей тебе приходится завербовываться на стройки. Ты там живёшь, семья здесь. Естественно возникают проблемы, да и детвора без отцовского присмотра разбаловалась.
В словах Алексея было сочувствие к его нелёгкой жизни.
 - Я тебе Дмитриевич хочу сказать, что не всегда большие деньги на пользу людям идут. Поэтому надо оставаться с семьёй и приспосабливаться в этой жизни, как другие. Не идти напролом против начальства, как ты поступаешь.
 - Нет, Лёша! – не соглашался он со своим учеником. «Ждать от Алексея поддержки было бесполезно», - и он вставал из-за стола и направлялся к выходу. – Есть ещё правда жизни, - гремел он, стоя перед дверью, - рано или поздно она придёт. Это я, Николай, тебе говорю. В подтверждение свой правоты он ударял кулаком в дверь. Через некоторое время на шум приходила из дома Шурка и выгоняла их обеих во двор. Как он замечал,  Александра всегда появлялась на стук, словно ожидая этого момента. Находясь в доме, она не могла слышать его буйства. И это всегда его удивляло. Он униженно просил Алексея налить ещё самую малость вина. Но, Алексей, зная, какой бывает его наставник, когда перепьёт,  отказывал ему в просьбе, ссылаясь на  запрет жены.
 - Лёш ну хоть немного налей, - молил он своего бывшего ученика.
Не мог же Лёшка отказать ему в просьбе. Но Алексей оставался непреклонным и не подавался на его уговоры. Ему было стыдно за своего ученика, который, пряча от него взгляд, теснил его к выходу.
 - Иди, Николай Дмитриевич, домой. Пойми, уже поздно, - уговаривал Алексей.
Недовольно ворча, он покидал времянку. И как только за ним закрывалась калитка ворот, Николай Дмитриевич давал волю обиде, крича в адрес Алексея:
 - Куркули чёртовы!
Утром, мучаясь головной болью, стыдился своего поведения. К тому же покоя не давал слушок, заводские женщины, обсуждая станичные новости, упоминали о его дочери. Они говорили, что Аньку выгнали и ПТУ. И что она устроилась работать на завод. Встречая подружек, которые вместе с его дочерью уехали в Ставрополь, учиться, он пытался у них узнать, где и кем работает Аннушка на заводе. Но девчонки либо не знали ничего о ней или не хотели посвящать его в действительность. Тяжело было слушать сплетни баб, о том, что его Анька курит и путается с парнями. «Самому надо было съездить в Ставрополь и посмотреть, как она там устроилась». Но тут же, отверг мысль о поездке, вспомнив, что в, то время, он сидел на «мели», у него не было денег на поездку к ней. Незадолго до этого он съездил к сыну, Сергею, в колонию. А по возвращению домой его ждал неприятный сюрприз. Бульдозер, который он с таким трудом восстановил, ездя по бригадам и мастерским, собирая нужные детали, бригадир бригады отдал своему племяннику.
     Дрова в топке печи догорали. Подбросив несколько поленьев в печь, прикрыл дверцу топки и, не раздеваясь, лёг на кровать. Лёжа наблюдал, как в печи бьётся пламя. Через косую трещину в плите огонек лизал застоявшийся воздух хатёнки, бликами отражаясь на стенах и потолке комнаты. Мысли о бульдозере, который отдали неопытному мальчишке, вызвали в нём недовольство бригадиром. И его вновь захлестнула обида за утерянную возможность заработать деньги. Особенно больно было слышать слова Алексея:
 - Правильно сделал что отдал, - откладывая в сторону только что подшитый валенок, заметил Алексей.
 - Выходит, я три месяца под ним в грязи и в холоде валялся, восстанавливал двигатель, ходовую часть, приобретал недостающие  детали, – жаловался он Алексею. – А бригадир отдал бульдозер пацану.
 - Пойми Дмитриевич, - разъяснял ему  Алексей, - такие трактора, простаивать без работы не должны. Их всего на колхоз восемь или десять машин. А ты уехал к Сергею, а когда вернулся домой запил. А  техника она должна работать, вот Иван Васильевич и отдал твой бульдозер Димке. Я считаю, он прав.
 - Не имел он права отдавать чужой трактор мальчишке.
 - Ты Дмитриевич сам виноват. Работу бросил, уехал и никого не предупредил.
 - Кого предупреждать, если работы на тот момент никакой в бригаде не было?
 - Всё равно обязан был написать заявление, или устно отпроситься.
«Странно, - слушая своего бывшего ученика, начинал Николай осознавать свою неправоту, - а ведь Алексей прав». Действительно отпросился бы он с работы, оформил отпуск без содержания, и не было бы никаких проблем. Уверенность в том, что его старого и опытного тракториста не посмеют заменить молодым парнишкой, сделали его непогрешимым в своих делах. Сколько он передумал, лёжа в больнице. Оценивал прожитое время и приходил к мысли: «Поздно, ох как поздно начинать жизнь сначала». Не давали покоя слова, сказанные Лёшкой в его адрес.
 - Ты же трудяга Дмитрич, неужели не можешь «завязать» с пьянкой?
Осознавал пагубность своего пристрастия,  в то же время понимал, пить он уже не бросит. К этому он пристрастился, и избавиться от этого порока он не в силах.
 - Эх, Лёша, Лёша, – горестно вздыхал он, стараясь вызвать к себе сочувствие, – какая моя жизнь? Двадцать шесть рублей пенсии в месяц, а когда не работаю и того меньше получаю.
 - Не пил бы, глядишь, и работал в бригаде, - возразил Алексей.
 - Брошу, наверное, Лёша всё, «завяжу» с пьянкой да подамся к Мишке.
 - Сиди уж дома, - заметил Алексей. – По нынешним временам молодые не любят когда к ним старики просятся. Да и характер у тебя, - Алексей взглянул на Николая, - скажу - не мёд. Захотят ли ещё молодые с тобой жить?
Лёшка какое-то время испытывающее смотрел на него. Затем озорно улыбнулся и шутливо закончил.
 - Найди себе бабку, женись, да и живи в своём доме. Это лучше чем жить с молодыми.
«Легко сказать женись», - усмехнулся он, вспомнив совет Алексея. Разве не старался он ради семьи? Двадцать лет провёл на стройках. Жил в вагончиках, в палатках, под открытым небом. И всё, для того чтобы его жена и дети жили лучше других, не нуждались ни в чём. Однажды в Дагестане, в Буйнакском районе, где он работал, прошли  проливные дожди, и горная речушка вышла из берегов. Прорвав дамбу и, сметая всё на своём пути, река грозила затопить фундаменты строительства. Он двенадцать часов не покидал кабины бульдозера. Прибывший на место бедствия начальник строительства был ни мало удивлён мастерству и виртуозности, с какой он перекрывал путь разъярённому потоку. Вода покрывала гусеницы бульдозера, хлестала в стены кабины, грозя залить двигатель. Но он, умело, маневрируя, вгрызался в гравийное дно лопатой, перекрывая путь потоку. Оседая, кренился более мощный бульдозер С-100, пришедший на  помощь из воинской части. Захлёстываемая грязной пеной стояла другая машина с заглохшим двигателем. А он работал, ощущая холод ледяной воды. Были мгновения, когда захватывало дыхание от вздыбливающей машины, готовой оторваться и нестись в общем, водовороте. Тогда он отпускал рычаги и, чувствуя гусеницами грунт, вновь двигался вперед, не давая потоку ударить в бок, свалить машину.
 - Молодец! – довольный проделанной работой, похвалил его седой солидный мужчина. Как он догадался, это был начальник строительства. Заметив под закатанными штанинами его искалеченную и посиневшую от холода ногу, начальник крикнул своему шоферу:
 - Вези его Петя быстренько в мой вагончик. – И обращаясь уже к нему, участливо спросил: - Замёрз герой?
Приятно было сознавать, что известный герой гражданской войны, лихой кавалерист и рубака, а ныне начальник крупной стройки отметил его. Обняв его, на глазах строителей, начальник провёл его к своему «ЗИМу»* и помог сесть в машину.
     Позже, уже дома, в семейном кругу рассказывал, как его грязного привезли в вагончик начальника строительства. И как тот за ужином угощал его коньяком. Дети слушали его с интересом. Они рассматривали карманные часы, подаренные ему начальником стройки. Позолоченные часы с цепочкой и выгравированной  надписью на крышке были им в новинку. И только Ефросинья, не скрывая раздражения, с желчью сказала:
 - Мог бы и здесь, в станице работать, чем ездить к черту на кулички.
Ночью он долго убеждал ее,  что прокормить их большую семью тем заработком, который бы он имел, работая на местном пенькозаводе**, они не смогли. Идти работать в колхоз он не хотел. Плача Ефросинья упрекала его в том, что он не слушает советов её дяди Игната. Презирая жуликоватого родственника жены, которой был ктитором*** в церкви, он уговаривал Ефросинью потерпеть до осени с тем расчетом, что он подработает деньги и к зиме вернётся в станицу. А там устроится работать на пенькозавод. С каждым приездом домой ощущал растущее к нему отчуждение не только Ефросиньи, но и детей. Может, и совершил тогда ошибку, уступив желанию жены, остался в станице и поступил работать на завод. Как ни старался, работая иногда по две смены, зарплаты едва хватало.
 - Я тебе говорила, - упрекала его Ефросинья, - надо было бы поступать в колхоз, ездовым, как дядюшка Игнат. Он днём в колхозе работает, а в свободное время батюшке в церкви помогает служить. Живёт же и дом полная чаша. Так бы и ты работал, а в свободное время занимался жестяным делом.
Однажды не желая обострять и без того шаткое семейное положение, принял от Игната предложение перекрыть кровлю церкви. Мастерски сделанная им работа по замене кровли из шифера на оцинкованное покрытие и приличный заработок не радовали его. Так как  ничего хорошего от жены не ждал. Бесконечные упрёки в нехватке денег, жалобы, что соседи живут лучше их, вынуждали его большую часть времени проводить на работе, чем находится дома.  Встретив на центральной улице станицы товарища своего умершего отца, он пригласил его на кружку сухого вина. Всё бы ничего, не проговорись захмелевший Петрович, что полученная им, Николаем, от Игната деньги за выполненную  работу всего лишь небольшая сумма. Ктитор отчитался перед батюшкой большей суммой. Его трясло от возмущения. Досидев в подвале с Петровичем до конца застолья, он проводил его домой. Вернувшись в центр станицы, прошёл к церкви. Игната он нашёл у входа в храм, он стоял среди стариков. Обвинив его в обмане, он при людях бросил ему деньги, заработанные им на кровле. Его трясло от возмущения, что подумают о нём люди, узнав в какую сумму, обошлась новая кровля церкви. Узнав о случившемся конфликте, Ефросинья забрала детей и ушла с ними к своей матери. О примирении не могло быть и речи. Вся родня жены была настроена против него.
    Видимо ошибку он совершил в далёком тысяча девятьсот сорок шестом году, когда женился на Ефросинье. В большой и голодной семье Ефросинья была младшей дочерью. Её отец погиб в сорок пятом под Кенигсбергом, оставив больной матери взрослого сына, пять взрослеющих дочерей и младшего сынишку. Младший братишка Ефросиньи - Мишка в сорок седьмом году работал в колхозе прицепщиком и подорвался на мине, распахивая поле. В том далёком послевоенном году она сама потянулась к нему. Трудно сказать, что влекло к нему Ефросинью. К тому же он был старше её на восемь лет.
       *«ЗИМ» - легковой автомобиль. ** Пенькозавод – завод по первичной обработки                конопли. *** Ктитор - церковный староста   


Любовь, вряд ли. Как он догадывался, ей хотелось семейного уголка, и независимости. И, несмотря на большую разницу в возрасте и хромоту жениха, из-за которой он не попал на
фронт, Фрося, как судачили бабы, «окрутила» его. Уже тогда был он передовым трактористом МТС. О нём говорило краевое радио, его портреты украшали районную Доску почёта. А в уборочную страду по краевому радио передавали взятое им обязательство убрать зерно без потерь, до последнего колоска. Скорее расчёт, желание спокойной сытой и обеспеченной жизни двигали ею. У Ефросиньи было всё, чего не было у подруг, работавших в колхозе за палочки-трудодни. Не раз она была свидетельницей того, как к нему, известному в районе трактористу,  вечерами заглядывал в гости всесильный уполномоченный районного отделения МГБ* Рамазан Бейбулатов. Соседи шептались, когда они кутили с ним до полуночи. А под утро за уполномоченным приезжала эмка и увозила его в район. Возможно, к этому и подтолкнула Фросю черта его широкого характера. Зарабатывая большие деньги, он никогда не жадничал, одалживал их родственникам и друзьям. Или «проматывал», как говорили женщины в компании своих дружков.
    В комнате заметно потеплело. Встав с постели, прошёл до печи и подбросил оставшиеся дровишки в топку. Вернулся и только после этого разделся и лёг под одеяло. «Надо будет завтра перестирать все постельное бельё» - решил он, ощущая заплесневелый запах постели. И вновь мысли о прожитой жизни. Сколько раз он уезжал из станицы, пытаясь забыться уйти от этой опостылевшей ему жизни. Но каждый раз его тянуло к семье, к детям. В последний раз, загнав за полцены домишко, уехал к товарищу на Украину. Работа, друзья всё это первое время устраивало его. Но дальше становилось хуже. Если за работой время пролетало незаметно, то оставаться вечерами одному в общежитии становилось невмоготу. Ночами ему снились дети. Он уже не мог себя сдерживать, его тянуло к ним. Как бы зол он не был на Ефросинью, но рублей тридцать пять сорок помимо алиментов он посылал регулярно детям. Не выдержав, через полтора года вернулся в станицу. На пенькозавод где он до этого работал, его не брали. Директор, вызвав к себе в кабинет главного инженера и механика, предупредил их, чтобы на работу Матлашевского без его согласия не принимали.
 - Не хватало ещё на заводе этого правдоискателя, - посетовал он. - Скажите ему: «Нет у нас свободных вакансий. Вот пересмотрим штатное расписание, тогда пусть и приходит». Оставшись наедине с главным инженером, он ему поручил встречу со скандалистом, на тот случай если тот придёт оформляться на завод. То же самое Николая Дмитриевича ожидало и в правлении колхоза, куда позвонил директор
И он был вынужден устроиться в полевой бригаде, на разные работы. Бригадир, хорошо знавший его, сказал:
  - Николай, не обижайся, тебя я с удовольствием взял бы на трактор, но председатель и секретарь парткома не разрешают тебя брать, так как ты своими письмами в высокие инстанции «достал» их. Давай договоримся, первое время поработаешь вместе со строителями, а туда ближе к уборке я тебя посажу на трактор или бульдозер. Только о нашем разговоре никому.
 - Хорошо Васильевич.
 Первое время ему пришлось тяжело, работал вместе со строителями. Подсобрав деньги, заглянул к старухе-перекупщице, которой он продал дом. Бабка, узнав, что он хочет выкупить домишко, заломила за него вдвое большую сумму. Деваться было некуда, и он написал письмо Гаврюшке. Вскоре Гаврил прислал денежным переводом запрашиваемую сумму. Получив деньги в местном отделении связи, он шагал к сестре, предвкушая, как через пару деньков он вселится в свой дом и начнёт новую жизнь. У сельповского ларька его окликнули, звала его продавщица Мария.
  * МГБ – министерство государственной безопасности
 - Николай Дмитриевич выручай, - запричитала буфетчица. – Завезли три бочки пива, а мужиков поблизости никого. Машина чужая, долго держать её не могу. Я тебя прошу, помоги. Вот возьми, - дала она ему в руки халат.
Халат был грязноватый и чтобы не выпачкать нового пиджака, он стянул его с плеч и повесил тут же на заборе.
Облачившись в халат, стал спускать по трапу бочки с пивом, поддерживаемые водителем. Мария подписала шоферу накладные и уже с ковшиком воды и полотенцем подошла к нему.
 - Как ты вовремя Дмитрич, - ворковала буфетчица, поливая ему на ладони воду. – Возьми, вытри руки, - протянула она ему полотенце. - А я сейчас тебя пивком угощу.
 - Спасибо Маша я и сам себя в состоянии угостить, - возвратил он ей полотенце.
Пройдя к забору, где висел его пиджак так и застыл на месте при виде вывернутой подкладки внутреннего кармана. Все полторы тысячи рублей полученные им в отделении связи исчезли, вероятно, не без участия шофера привёзшего пиво. Вытащить их никто кроме него не мог. Кляня себя за опрометчивость, потерянно побрёл по улице, держа пиджак в руках. Он даже не слышал крика Марии:
 - Николай Дмитриевич! Ну, куда же  ты пошёл? Я тебе уже налила. 
Как вол работал, стараясь собрать деньги. Упорно молчал, не отвечая, на письма Гаврила. Сын интересовался, купил ли он дом? Ещё ни разу с ним не было такого. Сколько раз он напивался, но, ни разу карманов ему в родной станице не «чистили». Скорее всего, деньги взял кто-то чужой, подозревал водителя. Понимал, прямых улик у него к нему нет, поэтому заявлять на него не стал. И он замкнулся в себе. Весь сезон уборки работал, как проклятый, отказывал себе во многом. Чтобы не тратить денег, не ездил в станицу, а ночевал на полевом стане вместе со сторожами. Жил надеждой, что когда-то он понадобится. И чутьё не подвело. Молодые трактористы не выдерживали монотонности в работе и изнуряющей духоты. Чувствовалось и отсутствие навыков при трамбовке силоса. Бригадир, глядя на их работу, выходил из себя и лишь матерился.
 «Сдают нервишки» - сочувствовал он Ивану Васильевичу, понимая, какая ответственность лежит на нём в период заготовок кормов. Знал, из-за плохой трамбовки не раз силос сгнивал, как это было в соседней бригаде.
                4
     И его час пришёл. Ему дали старенький трактор С-100. Это был шанс заработать и рассчитаться с долгами. А заодно и вернуть свой домишко. К недовольству агронома бригады, который следил за выполнением графика заготовки кормов, и матерщину бригадира, у которого не хватало людей, и техники для завершения уборочной страды, он выпросил день для ремонта трактора. С первой попутной машиной повёз в центральные мастерские топливный насос и форсунки. Ему хотелось самому отрегулировать на стенде топливную арматуру. Принимая трактор  С-100, обратил внимание на плохую работу его двигателя. Мог ли он знать, что своим назначением на работу был обязан случаю. Проверяя ход заготовки кормов, в их колхоз заглянули председатель райисполкома. Он вместе с председателем их колхоза заехали в их бригаду.
 - А это что за трактор, почему  не работает? – увидев на полевом стане С-100 с лопатой, спросил он у своего спутника, председателя колхоза.
Председатель растерялся, бросил вопросительный взгляд на бригадира. Бригадир, поняв, что за простой техники в период уборки можно схлопотать строгача, безнадёжно махнул рукой.
 - Этот трактор списан, держим его на всякий случай. Понимаете, - оправдывался Иван Васильевич, - вдруг понадобится какая-то деталь или узел, поэтому и держим его, во «Вторчермет» не сдаём, - врал он. – Дала бы нам «Сельхозтехника» наряд на ремонтный завод, или помогла запчастями, мы бы ему перебрали гидравлику, поставили новый движок, и он ещё бы работал. А так из-за недостатка новой техники и специалистов работы в бригаде ведутся с отставанием, - жаловался он хозяину района.
Председатель райисполкома хотя и понимал этого заслуженного ветерана, но не всегда им верил. Из опыта работы знал, как в действительности радеют на деле подобные удельные князьки
- Оно и понятно, - с сарказмом заметил он, - трактористов и новой техники во многих хозяйствах не хватает. А вот ты ответь мне, - обратился он к председателю колхоза, - почему у тебя Матлашевский лопатой работает? – и он указал на строителей, среди которых выделялся пожилой мужчина, хромавший на ногу. – А ведь я хорошо помню, он раньше на весь район, лучшим механизатором был. Почему бы его ни посадить на бульдозер?
 - Так он пьяница, к тому же жалобщик. Секретарь парткома не разрешает его сажать на трактор.
 - Смотри, с заготовкой силоса не справишься, спрос с тебя будет. Не секретарь парткома, а ты партийный билет можешь на стол положить. Так что решай!
В этом «решай» председатель уловил явную угрозу. Он метнул недовольный взгляд в сторону бригадира, означавший – принимай все меры.
    Вечером на попутной машине Николай Дмитриевич из центральных мастерских привёз всё необходимое к трактору. В мешке был топливный насос с форсунками. Их он сам отрегулировал и проверил на испытательном стенде. Благо ребята в мастерских его хорошо знали и снабдили в дорогу необходимым инструментом. Привёз он так же с собой шарошки* и некоторый другой инструмент. Уже при свете переносной лампы и верещанье кузнечиков подрезал посадочные гнёзда клапанов в головке блока. Притёр гнёзда и клапаны, отрегулировал зазоры. И лишь под утро, собрав и опробовав двигатель, поспал оставшиеся три-четыре часа в комнате сторожа.
 - Ну что Николай сделал трактор? – спросил бригадир у сторожа.
 - Я думаю, сегодня он его закончит. Намаялся вчера с ним бедолага.
 - Вот и проследи, чтобы повариха его лучше кормила, да не забудь пополнить ему запас водки – Иван Васильевич извлёк из кармана брюк смятую купюру четвертной. – Только бери «Столичную» или «Стрижамент», если не будет, обратишься к Семёну Григорьевичу, он даст разрешение. Смотри, не забудь, с утра планёрка, мне председателю и секретарю парткома докладывать. Могут из района позвонить, так что мне не до этого.
 - Сделаем, Иван Васильевич, - пообещал сторож, пряча деньги в карман.
 А уже к вечеру того дня, перебрав гидравлику бульдозера, отрегулировав муфту сцепления и опробовав С-100 в работе, Матлашевский заглянул в конторку бригадира.
 - Чего тебе Николай? – вскинул на него усталый взгляд бригадир.
 - Сделал, Иван Васильевич, бульдозер. Можно уже работать.
 - Я и не сомневался, - поднялся бригадир из-за стола. Грузный, с красным от бессонницы глазами он прошёл к входной двери. Закрыв кабинет на ключ, Иван Васильевич указал ему на столик, сказав: - Проходи, садись.
Бригадир снял со стола подшивки газет и журналов, с раздражением сунул кипу «Молний» в тумбочку и застелил стол чистым листом ватмана
 - Располагайся, Николай, - кивнул он ему на стул, - я тебе не парторг, и стоять передо мной не нужно.
Открыв сейф, Иван Васильевич достал из него бутылку «Столичной», вытащил из холодильника сало, извлёк из тумбочки хлеб, лук, вареные яйца и выложил всё на стол. Затем взял с длинного приставного стола, за которым обычно сидели члены бригады, стаканы и только после этого сел за столик. Сполоснув стаканы водой из графина, бригадир открыл бутылку и разлил в них водку.
 - Давай Николай за всё хорошее, - будничным тоном уставшего от жизни человека произнёс Иван Васильевич и разом опрокинул в себя полный стакан водки. – Ты извини Дмитриевич, но мне надо отчёт к заседанию правления колхоза подготовить.
Не стесняйся, пей сам, а я пока поработаю.
*Шарошка – зенковка – режущий инструмент.
Бригадир встал и вышел из-за стола, сполоснул свой стакан водой из графина и слил воду в горшок с цветами.
 - Так они лучше расти будут, - пояснил он, перехватив его недоумённый взгляд.
Пить одному, было неприлично, и Николай собрался уходить. Бригадир тем временем
обнюхал стаканы и, убедившись, что в них отсутствует запах водки, поставил их у графина с водой. Привёл стол в начальное положение и только после этого открыл ему дверь.
 - Возьми Дмитриевич, - отдал он ему недопитую бутылку водки, – там у себя выпьешь. – Я сказал поварихам и предупредил сторожа, чтобы тебе оставляли еду на ужин. Так что спроси у Акимовича и поешь, хорошо. А теперь иди, и отоспись по-человечески.
    Матлашевский благодарен был ему за то, что вопреки недовольству председателя колхоза и секретаря парткома бригадир дал ему работу. С утра и до захода солнца в прокалённой дневным зноем кабине, обливаясь потом, трамбовал он силосную массу. Две рубахи истёртые о спинку сиденья и изъеденные потом выбросил за сезон, зато его бывший домишко был выкуплен. Что было после празднования дня урожая, вспоминать он не любил. В колхозном подвале, куда он спустился, чтобы пропустить пару кружек вина было людно. Сидя за столиком, наслаждался прохладой и терпким вином. Уйди он домой чуть раньше, может быть, ничего бы и не было. Но в подвал спустились механизаторы из их бригады, и он пригласил их к столу. «Как тут не быть щедрым?»  Окликнув буфетчицу Марию, он попросил её налить всем по кружке вина и подать закуску. Как бы трудно не давались ему заработанные деньги, всегда считал своим долгом угостить товарищей по работе. Хотя понимал, не все они одинаковы  и не каждый  из них заслуживает его внимания. Окажись кто-нибудь из них за столом, как он, вряд ли бы они пригласил его выпить. «Хрен с ними пусть помнят Николая» - решил он, довольный тем, что дом выкуплен. Даже сыну – Гаврилу вернул долг, купил себе костюм и пару сорочек. Почему бы ни угостить ребят? Уже был, сдвинут к его столу соседний столик и скамейки. Появились и новые лица из числа друзей и товарищей, любителей  выпить на дармовщину. А тракторист Сериков стараясь быть услышанным компанией, говорил ему:
 - С тебя Дмитриевич причитается.
 - Это за что? – поинтересовался подвивший механик Семён.
 - Его сам председатель райисполкома ноне хвалил, - продолжал Иван Сериков. – Ей богу не вру! Давеча я был в правлении колхоза, и слышал, как он нашему председателю сказал: - Если бы твой Матлашевский не пил можно было бы его к ордену представить.
 - Нашёл чем обрадовать, - иронично рассмеялся бульдозерист Фёдор.
Шум за столом приутих. Фёдора станичники уважали. Работящий мужик, хороший механизатор он никогда не выпячивал себя перед начальством. Ни кому не навязывал своих мыслей. Мог отдёрнуть хамоватого механика, «рубануть» правду-матку даже высокому начальству. А в трудную минуту помочь молодым «зелёным» трактористам. За эти качества и прозвали его в станице  «Старшиной».
 - На него, «Пупок», - Фёдор насмешливо смотрел на Серикова, - когда ты ещё под стол пешком ходил, ещё в Кизляре материалы на представление к званию Героя Социалистического Труда оформляли. Да вот беда, - Фёдор выразительно щёлкнул себя по горлу пальцами, - не прошёл.
  - Не так Федя, было, - смутился Николай Дмитриевич. – Начальник стройки хотел меня представить к Герою Социалистического Труда. А у меня к тому времени только одна медаль была «За трудовую доблесть». Вторую медаль, «За освоение целины» я не получил, так как парторг нашего колхоза на меня обозлился и написал в Кустанайский обком партии, что я самовольно подался на целину. Вот и не получил её.
На миг за столом воцарилось тишина, которую нарушил дружный смех мужиков.  Хитрого и завистливого Ивана Серикова многие не любили. Всегда когда начальство было недовольно его работой, он валил вину на напарников, оправдываясь тем, что рвать свой пупок за чужого дядю не намерен. За что и получил в бригаде кличку «Пупок». Выждав, когда все успокоились, Фёдор поднял кружку и заговорил:
 - Вот что мужики я хочу вам сказать. Так как работает Николай, не каждый из нас может. Понимаю, многие завидуют ему.
 Сериков принял высказывание «Старшины» в свой адрес, и было, дёрнулся, в попытке возразить. Но Сенька, по прозвищу «Балас», тут, же придавил его своей ладонью к стулу, сказав: - Сиди и не дёргайся!
 - Я бы сказал, сумел заработать – молодец, - продолжал Фёдор. – И завидовать ему не стоит. Молодец Николай и потому что порядочен. Сколько я его знаю, он никогда не поступался своей  совестью, ценит дружбу и товарищество. Многие ли из вас, - Фёдор обвёл сидящих за столом насмешливым взглядом, - приглашали его выпить? Вот так как он сегодня нас.
Мужики сидели, потупив взгляды.
 - А все, потому что привыкли считать его алкашом, - сделал ударение Фёдор. – А вот когда у Николая появятся деньжата так мы тут, рядом с ним, кенты. И не считаем для себя зазорным, пить на халяву с алкашом. Стыдно мужики! Хотел бы я посмотреть на вас окажись вы в подобной ему истории. А он, даже сидя на «мели» умудряется послать своим детям десятку другую помимо алиментов. И не его вина, что так сложилась жизнь.- Фёдор замолчал, приподнял свою кружку с вином и закончил пожеланием, - Так давайте будем людьми.
     Речь Фёдора жаром полыхнула ему душу. В этот момент он любил всех. И уже не было ему никого дороже этой чумазой, пропахшей маслами и соляром братии.
 - А что дядь Федь, на счёт Героя вы говорили, правда? – допытывался у «Старшины» молоденький моторист Мишка.
Было дело Миша, - подтвердил Фёдор. – Почти два года мы с Николаем комаров под Кизляром кормили. Там на строительстве плотины и оформила дирекция стройки материал на представления его к высокой награде. Сам понимаешь, не пил бы может, и прошёл бы, наградили. А  так как он  стопора в этом деле не имеет отсюда все его беды. А тогда, - продолжал Фёдор, - благодаря - нему и спасли фундаменты.
    Из-за шума и разговоров за столом он уже не слышал никого. Чувствовал, что выйдет из подвала без копейки денег, но остановиться уже не мог. Последнее что он хорошо помнил, как его довели ребята до калитки его домика. Пришёл в себя уже на больничной койке. Кто-то из заводчан нашёл его лежащим на порожке его дома. Путь от калитки до двери хатёнки оказался ему не под силу. Месяц с лишним провалялся в районной больнице с воспалением лёгких. Вернулся домой. За этот период бульдозер переходил из рук в руки, так что начинать надо было с его ремонта. Отремонтировав «С-100», он ещё надеялся подработать сотню другую рублей к зиме. Однако работы постоянной не было. Ездить каждый день за три десятка километров в бригаду и ждать когда ему найдут работу, было не по душе. И он решил это время использовать для поездки к сыну. Не предупредив никого из бригадного начальства, уехал к сыну, а когда через неделю вернулся домой, ребята из его бригады сообщили, бригадир отдал его трактор своему племяннику, молодому трактористу. Запив, он снова угодил в больницу, где ему и сделали операцию.
      Опять донимала нога. Поднявшись, спустил с постели босые ноги в шлёпанцы и прошёл к печи. Подбросив несколько поленьев дров в топку, закрыл дверцу и присел на скамеечку перед печкой. Его не покидала мысль: - «Как жить дальше?» Физическая работа ему явно не по возрасту. Работа на бульдозере после перенесённой операции первое время ему противопоказана из-за большой тряски. Остаётся ремонт. Одно воспоминание о холодных мастерских, недостатке запасных деталей и узлов, возня и ползанье под разбитой техникой вызвало в нём раздражение:
 «Валяться на бетонном полу под разбитым трактором выпрашивать запчасти ставить магарычи. И ради чего? Чтобы потом, когда отремонтирую машину, ее, отдали другому трактористу».
       В соседней комнате заскреблась мышь. Встав со скамьи, прошёл туда. Здесь затхло пахло сыростью и мышиным помётом. Колеблющийся свет лампочки над крыльцом освещал запылившийся портрет его родителей. «Один как перст и душу отвести не с кем». Терзаясь одиночеством, вернулся к печи. Мысли его перенеслись на родителей.               
      Отец его был хорошим мастеровым. Слесарил, знал дизельные движки, локомобили. Работал у богатых хозяев, обслуживал паровички и крупорушки. Мать из зажиточной казачьей семьи. Как потом узнал, вышла замуж за отца против воли родителей. За что родители отлучили её от семьи, обвинив дочь в том что, она связала свою судьбу с «бунтарём». Родившись после революции в  смутное время, ничего хорошего его память не хранила. В его детском сознании запечатлелся один эпизод. Низенькая тесная хатка-мазанка с маленьким оконцем. В углу топчан, на котором лежит отец весь в белом. И мать, склоненная над ним, смазывает гусиным пером раны на спине отца. Как рассказывала ему позже мать, отца пороли нагайками ингуши из отряда полковника Бичерахова. Били его на крупорушке, в присутствии казаков и иногородних за то, что нашли листовку, призывающую к защите Советов. Повзрослев, он узнал, что его дед по отцовской линии был потомком непокорных шляхтичей, сосланных на Кавказ после восстания под предводительством Тадеуша Костюшко. Сколько помнит себя, отец всегда брал его с собой на заработки. Повзрослев, работал с ним на строительстве ГЭС в Закавказье, в Чечне, Дагестане. Стыдно было вспоминать, когда перебрав «лишку», он бил себя в грудь:
     - Я Матлашевский! – цедил он сквозь плотно сжатые зубы товарищу по застолью. - А Матлашевские никогда не сдаются, понимаешь никогда! - И смахивая ладонью слёзы, рассказывал как по приказу самого Бичерахова, его отца распяли на маховике локомобиля. Каждый раз его фантазия рисовала жуткую картину расправы над отцом, где и ему малолетнему мальчугану ингуши всыпали пару плетей. Протрезвев, он давал себе слово не напиваться до такого состояния, но каждый раз срывался. В печи гудело пламя, теплом обволакивая  лицо. А он перебирал в памяти прожитое время, пытаясь понять чего  больше в его характере, силы воли или упрямства?

                5

       Вот так же было года четыре назад, когда его не принимали на работу на местный пенькозавод. С уходом от него Ефросиньи он оставил ей заводскую квартиру в посёлке завода и поселился у своей сестры Нины. Нинка, как он по привычке звал сестру, была старше его года на три. Жила она одна в двухкомнатной квартире, работала на пенькозаводе и получала небольшую пенсию по инвалидности.  Разрыв с женой, конфликт с директором пенькозавода который не хотел его принимать на работу, окончательно выбил его из колеи. И он запил глуша всю свою неприязнь к этому чёрствому не справедливому миру.  Заросший щетиной, с осунувшимся и почерневшим от запоя лицом, он вставал с кровати, чтобы опорожнить очередную четвертинку водки, которую приносила ему сердобольная сестра. Заедал выпитую водку пищей из скудных запасов сестры и валился на койку, погружаясь в кошмар снов. Как бы всё продолжалось дальше, не проснись он лая голодных щенков и прыганья кошек, которых из жалости подбирала сестра по жилому посёлку завода. Глянув в зеркало, ужаснулся, увидев себя. Как-то уж не вязалось его утверждение: - «Матлашевские никогда не сдаются!» - с образом, смотрящим на него из зеркала. И он стал искать бритву и помазок. Вечером в мятом, но чистом костюме с выбритым лицом пришёл к Алексею. Чем ни мало удивил хозяев. Разговор был короткий, он просил у них денег на строительство своего домика. Выслушав, его супруги, вышли из времянки в дом. «Видимо совещаются, дать ему деньги или нет?» - думал он, сам, ещё не веря в лучший исход дела. Вскоре Алексей с Саней вернулись. Алексей, молча, положил перед ним на стол деньги. Спазма перехватила ему дыхание, и слёзы невольно выступили из глаз. Хотелось отблагодарить Лёшку с Саней за то, что не потеряли веру в него. Но вместо этого глухо произнёс:
 - Спасибо, Лёша!
На другой день по посёлку завода только и было разговоров, Мозгаль завязал с пьянкой, будет строиться. Заводские бабы одна другой передавали это известие.
 - Кума слышала новость? Мозгаль строиться решил.
 - Да будет тебе врать, - усмехнулась ей соседка. – За какие шиши ему строиться? Фроська, поди, всего обобрала до нитки, да на алименты, говорят, подала на него.
 - Не веришь! – вспыхнула обиженная подруга. – Да он уже яму под замес на своём участке готовит.
 - Право чудо, – удивилась соседка. – Ведь я вчера видела, как Нинка ему бутылку водки в магазине брала. Потому и не поверила тебе.
        С утра и до позднего вечера готовил он яму под замес. Место под строительство домика он выбрал на свободном участке земли на границе между заводским посёлком и станицей. Здесь же проходила канава в  сбросной канал оросительной системы. Обессилив, бросал лопату и садился на бровку канавы. Опускал натруженные руки в мутные воды канавы и обтирал ими разгорячённое лицо. После обеда к нему, на участок, приходила сестра. Нинка, молча, развязала узелок с едой и выкладывала на газету горбушку хлеба и две головки лука. Сколько Николай помнил её, со дня помешательства сестра редко готовила себе пищу,  больше обходилась всухомятку. «Чучело гороховое» - выходил он из себя. Не выдавая  раздражения, недовольно говорил ей:
 - Нина ты бы у баб заводских молока или яиц хотя бы купила. Может, сходишь к Куделиным да возьмёшь у них сметану, масло или обрат? 
 - Ага! – глаза её вспыхнули недобрыми огоньками. – У Куделихи лучше не брать, у неё всё отравленное или заговорённое.
 - Перестань нести чепуху, - не выдержал он. - Лучше сходи в заводской ларёк и купи кильку в томатном соусе. Говорят, вчера в ларёк Марии брынзу завезли, да не забудь взять хлеб.
Недовольство сестрой выводило его из равновесия. Перед самой войной сестру как комсомолку и активистку перевели на работу телеграфисткой.  Вскоре она стала работать на правительственной связи. А в тысяча девятьсот сорок пятом году Нинку и её подруг телефонисток арестовали якобы за утечку секретной информации. Побывав на допросах в местном отделении НКВД, сестра вышла оттуда, как в станице говорили, тронутой. Николая раздражало,  временами сестра, по выражению его жены - Ефросинии, рассуждала здраво, ровно профессор. А иногда несла такую чушь, что становилось стыдно за неё.
 - А может не надо братик, - сестра печально смотрела на него. – Мария тобой недовольна, может чего, и подсыпать в продукты.
И столько было в её глазах наивной жалости, что он поднимался и сам шёл в магазин за хлебом. Иногда сестра брала у него деньги и шла в ближайший ларек, шепча проклятия в адрес женщин заводского посёлка, которые подбили Фроську развестись её с братом.
    Возвращался со стройки уже затемно. Квартиру, полученную от завода, он оставил Ефросинье и детям, а сам поселился у сестры. Приходя с участка, пинал путающих под ногами таких же голодных собак и кошек, которых Нинка подбирала по посёлку и сносила к себе.  Входил во вторую небольшую комнатку и валился на кровать и мгновенно засыпал. Порой одолевали сомнения «вытянет» он своими силами и без посторонней помощи стройку дома. В такие минуты хотелось запить, уйти мыслями от всех этих проблем, забыться. И тут же память воскрешала перед ним заседание заводского комитета профсоюза. То памятное заседание, где ему выразили недоверие. Большего унижения в своей жизни он не испытывал. А ведь он шёл на завод с надеждой, что его примут на работу слесарем, как в предварительном разговоре пообещал ему механик. Уже то, что в приёмной директора ему сказали, что он должен пройти в красный уголок завода насторожило его.
 - Я к директору, по вопросу трудоустройства, - недоумённо посмотрел он на секретаря машинистку.
 - Я знаю, - ответила женщина. – Но Андрей Тимофеевич решил вопрос приёма вас на работу согласовать с заводским комитетом профсоюза, - пряча от него взгляд, ответила секретарь. – Поэтому пройдите в красный уголок, члены завкома профсоюза уже там собрались и ждут вас.
       Не сказав ей ничего, прошёл в тесное помещение красного уголка. Члены завкома профсоюза были в сборе. Всех он знал по работе на заводе в прошлые годы, знали и они его. Помимо них тут же находился главный инженер завода, пожилой мужчина, поступивший на работу три года назад. О нём он знал немного из разговора с заводчанами. Открыл заседание завкома профсоюза Пётр, брат Лёшкиной жены – Александры. Глядя на него, Пётька обратился к членам профкома:
 - К нам, в профсоюзный комитет, направлено твоё Николай Дмитриевич заявление. В нём ты просишь принять тебя на работу. Директор хочет знать мнение завкома, принять тебя на работу  или отказать в приёме? Дело в том, что ты Дмитриевич, - Петька вновь взглянул на него, - часто меняешь работу. То ты ездил на освоение целины, то на строительство гидроузла в Дагестане. Как председатель завкома профсоюза скажу, - «Знаем тебя Дмитриевич неплохо. Что ты трудяга этого у тебя не отнимешь, а вот будешь ли ты у нас работать и не уедешь ещё неизвестно? – Петька замолчал, обдумывая, что сказать ещё. – Нам кажется честь нашего завода тебе не дорога».
 - Это мне? – привстал он со стула от обиды. Он уже понял, директор решил преподать ему урок. И сценарий был разработан заранее. И то, что его не примут на работу, догадался сразу. Его бил озноб. Справившись с ним, с дрожью в голосе спросил у Петра: - Может, скажешь, кто строил завод? Кто из тебя дизелиста хорошего сделал?
Голос его креп, набирая уверенность.
 - А скажи, кто в раскалённую топку локомобиля лазал колосники сгоревшие менять, когда выполнения производственного плана под угрозой срыва было. Кто я спрашиваю тебя? – в запальчивости перешёл он на повышенный тон.
 - Сядь, Дмитриевич! – остановил его Пётр. – Знаем, много здесь тобою труда вложено. Меня, Фёдора, - кивнул он на одного из членов профкома завода - научил многому, за что тебе большое спасибо. Но ты Николай Дмитриевич привык бегать за большими деньгами. В пятьдесят четвёртом году уехал на освоение целины, вернулся. Затем на стройку завербовался, потом на строительство Терско-Кумского канала подался.
    В высказывании его была правда. Но разве Петька не понимал что, работая на пенькозаводе, при его зарплате, прокормить, одеть и обуть четверых детей ох как нелегко. Но он промолчал и не стал возражать. А Пётр тем временем продолжал говорить:
 - Теперь тебе и колхоз не по нутру стал. Мы тут предварительно посовещались между собою, - он обвёл взглядом сидевших членов профсоюзного комитета, - и решили, не давать согласия директору на приём тебя на работу.
       Ничего хорошего от этого заседания он не ждал. Поднявшись со стула, обвёл осуждающим взглядом членов комитета. Некоторые сидели, опустив головы, как бы стыдясь, что поддержали председателя. И лишь Клавдия, соседка его сестры Нинки, пожала плечами, как бы оправдываясь, - «А что я могла сделать?»
Ни злости, ни обиды к своим бывшим товарищам по работе он не испытывал. Больно было, ни один из членов комитета ни слова не сказал в его защиту, хотя многим из них он в своё время чем-то помог. Уже покидая заседание в дверях, обернулся и бросил с вызовом им:
    - Плохо вы знаете Николая. В тридцать шестом году я со своим отцом начинал строить этот завод с колышков. Здесь я монтировал технологическое оборудование и запускал в работу локомобиль. И как бы ни хотели вы, но на этом заводе я работал, и ещё буду работать. Это я вам говорю, Николай Матлашевский.
     Он не мог отступиться от задуманного, и как бы тяжело не было, но он должен выстроить себе собственный угол, чтобы быть независимым, ни от кого. Рассчитывать на деньги, отложенные им на «чёрный день» он не мог. Уже была сделана им первая партия самана. Даже Нинка, первое время истуканом взиравшая на его мучения, теперь, подоткнув подол платья, лезла к нему в яму и вместе с ним месила замес.
 - Дура, дура, а понимает, что нужно помогать брату, - завидев Нинку, спешащую на участок к брату, обсуждали заводские бабы сестру Николая.
Соседки тихо помешанной Матлашевской часто были очевидцами того, как Нинка, укутав кастрюльку с горячей едой в тёплый платок, спешила на участок к брату.
 - Вот тебе и больная, ровно гренадёр вышагивает, и кастрюля в руках не дрогнет. А говорили, что она и готовить не может …
 - Брось Клава, - прервала соседку Евдокия. - Больной человек, что с неё возьмёшь. Готовить она умеет, да только ленится, не хочет. Ты бы послушала, как она рассуждает нашему парторгу у неё поучиться надо бы.
 - Так она говорят, комсомолкой и активисткой была. Вроде как на учительницу в Ленинграде училась. Лукьяновна её подруга объяснила, что у неё после допросов в НКВД с головой стало не всё в порядке.
Вдвоем работать было сподручней. Сорок саманов в день такую он установил себе норму. Через месяц каторжного труда у них с сестрой уже было девятьсот восемьдесят готовых саманов и около сотни штук сушилось в пирамидках. И как бы он не был обозлён на директора и Петра, всё же заметил, отношение людей к нему менялось. Если вначале многие с усмешкой воспринимали его затею со строительством, иронизировали, высказывая сомнение, - «Мозгаль» запьёт и строиться не будет. То со временем отношение людей изменилось. Первый шаг в этом сделали женщины, они стали, приносили ему поесть, кто молоко, кто пирожки или котлеты зная, что на нищенскую пенсию, Нинка своего брата не прокормит. Затем мальчишки пригнали из колхозной бригады лошадей, и часа три гарцевали на них, вымешивая замес. Знакомый тракторист, работавший одно время с ним, узнав от мальчишек, что у Мозгаля жидкий замес завёз ему тележку соломы. Заводские плотники сделали ему дверные и оконные коробки, не взяв с него ни копейки понимая, что у Николая денег нет. Знали, мужик он порядочный и когда у него будет работа, в долгу у них не останется. Многим он обязан за помощь. Осенью он вселился в дом пусть и не обустроенный, но это было его жильё, в нём он был хозяин. Яму, где он делал замес для самана, по его просьбе колхозный бульдозерист чуть углубил и расширил, сделал из неё небольшой прудик. Этот водоём неплохо вписался в его подворье.
       - Разведу, Лёша зеркального карпа тогда с тобой, и посидим на бережку, - указал он на молоденькую иву, высаженную на берегу и столик, со скамейками сбитый им у деревца. Он делился планами с Алексеем по обустройству двора. Лёшка принёс ему несколько кустов винограда для посадки. – Заведу курочек, кролей, а со временем и пасеку. Да Мухарби, - погладил он своего верного сторожа. Пса маленьким щенком подарил ему знакомый чабан даргинец.
За работой по благоустройству двора и огорода он как-то забыл о посланной им жалобе в газету «Труд» на директора пенькозавода, который отказал ему в приёме на работу. О ней ему напомнил молодой инструктор из райкома партии. Он терпеливо разъяснял неправоту его действий. Предлагал устроиться на работу в колхоз.
     - Поймите, - говорил инструктор, - на заводе нет свободных мест, а с председателем колхоза я уже договорился. Он примет вас трактористом на любую машину будь это трактор, бульдозер, экскаватор или другая техника.
     - Я инвалид, - хитрил он, - и меня бы устроила работа на заводе. Это раньше я на стройках работал, всюду ездил пока молодой был, теперь здоровье не позволяет. Мне бы работу поближе к дому.
    - Председатель может вас устроить в центральные мастерские, - не сдавался инструктор. – На ремонт топливной аппаратуры, мотористом. Тем более доставка людей в мастерские осуществляется транспортом колхоза.
 Но в него словно вселился бес, он упорно настаивал на предоставлении ему работы, на заводе ссылаясь на бытовые трудности не позволяющие работать в колхозе.
Инструктор так и уехал ни с чем, а через неделю его вызвали на завод. Идя рядом с техничкой, посланной за ним,  выудил из разговора с ней немаловажную деталь. Полина,  уборщица служебных кабинетов в конторе завода, рассказала ему подслушанный у двери кабинета директора разговор между ним и инструктором из райкома партии. По словам болтливой, женщины, приезжий журил директора  за то, что он не желает принять на работу его, Николая Матлашевского.
     - Врёшь ты Полина, - сознательно задел он самолюбие женщины решив по ответной реакции узнать подробности этого разговора.
      - Ей богу не вру, Николай, - остановилась женщина от обиды
     Полина вперила в него свои раскосые глаза и в доказательство своей правоты привела слова приезжего: - «Ты своим упрямством осложняешь обстановку. Пойми, он пишет жалобы в редакции центральных газет. Они возвращаются к нам с рекомендацией уладить конфликт. Там у них в Москве создаётся впечатление, что мы не владеем ситуацией. Всё это негативно сказывается на нашей работе. Поэтому второй секретарь райкома просил передать тебе: - принять этого Матлашевского на работу, а ему позвонить».
       - Пошли Поля, - легонько подтолкнул он в плечо женщину, которую заводчане меж собою прозвали за болтливость Полина-радио. – Я уже давно не пишу жалобы.

                6
            Войдя в помещение конторы пенькозавода, и пройдя узким коридором, техничка остановилась у двери кабинета.
 - Заходи, - молча, указала ему Полина на дверь, - он ждёт тебя.
        Войдя, Николай Дмитриевич осмотрелся. Главный инженер Михаил Никандрович сидел за широким столом, откинувшись на спинку стула. За его спиной в проёме окна просматривался вид на лощину. Там на поле заводские женщины расставляли тресту* в суслоны**. Вымоченная в водоёмах треста транспортёрами выгружалась на тракторные тележки. Трактористы разбрасывали тюки с трестой на поле, а работницы разделяли их на снопы и расставляли тресту в конуса, чтобы она просохла.
 - Садитесь, - отвлёк его внимание от созерцания этой картины главный инженер.
Он указал ему на стулья стоящие вдоль стены. На них обычно сидели в часы проведения планёрок и производственных совещаний инженерно технические работники и служащие. Чтобы не занимать помещение красного уголка здесь же проводились после работы и собрания немногочисленной партийной организации. Михаил Никандрович затянулся дымом папиросы, загасил окурок в пепельнице и, не выдавая своего недовольства, смотрел, как  он усаживается вопреки его желанию на стул у приставного столика.
«Не нравится ему, что я сел рядом с ним» - усмехнулся Николай, устраиваясь удобно на стуле.
 - Мне директор поручил переговорить с вами о трудоустройстве, - глянув на кляузника, который «достал» их директора – начал главный инженер. -  Есть у нас в штатном расписании единица машиниста дизель-генераторной установки. И мы, - инженер взглянул на него, - решили принять вас на неё.
 - Знаю, - равнодушно ответил он.
 * Треста – конопля прошедшая процесс мочки.
 * Суслон – стебли конопли, установленные шатром для просыхания.
Брови главного инженера сошлись на переносице от удивления, и он без прежнего превосходства в голосе спросил его:
 - Ну, так как вы, согласны на эту работу?
Желание как-то «насолить» за то памятное заседание толкнуло его на кураж. К тому же ему хорошо было известно, что привезённая и смонтированная дизель-генераторная установка вот уже второй месяц простаивает. Её не могут запустить в работу. Да и немудрено, большинство заводских трактористов в свое время оканчивали школы механизации, и никто из них не имел знаний и опыта работы на них.
  - Сейчас я вам не отвечу, наверное, в следующий вторник дам ответ.
 - А почему через неделю, - удивлённо спросил главный инженер, явно не рассчитывающий на такой поворот дела.
  Директор давно требовал от него ускорить запуск резервного дизеля, но мотористы, как не бились с двигателем,  запустить его не смогли.
 - Мне надо ещё посоветоваться.
 - С кем? –  спросил инженер.
 - С сестрой, - не найдясь, что ответить, соврал он.
Выходя из кабинета, торжествовал победу: - «Видел бы кто сейчас его рожу, думал, просить его буду, чтобы приняли. Хрен вам!»   
      Выдержав неделю, как и обещал, «Мозгаль» вышел на завод во вторник. Оформление на работу у него заняло пару часов, а вторую половину дня он провёл в помещение дизель-генераторной установки.
 - Вот он! – указал ему на дизель-генератор главный механик завода. – Смонтировали, выставили, и электрическую часть сделали. А вот запустить в работу двигатель не можем, - коротко ввёл его в курс дела механик.
 - Да вы Василь Егорыч дюже не волнуйтесь. Ежели Димитрич взялся за него, то сделает, - говорил, сопровождавший их машинист Иван Сургаенко.
 - Будет тебе Иван! – морщась от похвалы в свой адрес, остановил его Матлашевский.
       Причину неудачных запусков двигателя Николай понял, выслушав реплики и высказывания своих бывших товарищей. К этому времени в помещении машинного зала дизельной установки собралось человек шесть работников. Все они принимали участие в запуске нового дизеля. Но никому из них не удалось его завести в работу. Каждый делился с ним своими предположениями о причинах, не позволяющих завестись дизелю. Пока Ванюшка готовил инструмент, «Мозгаля» одолевали сомнения: - «Оставит ли директор его в должности машиниста, после того как он запустит дизель в работу? Не переведёт ли его на другую работу?» - эти мысли не давали ему покоя. От ребят, участвовавших в монтаже установки, слышал, что директор намерен оставить Петьку работать на дизель-генераторной установке, чтобы у него было свободное время для ведения профсоюзных дел. Просились на это место, и другие трактористы. Работа машиниста была не столь тяжёлой, запустил дизель и следи за его работой, изредка регулируй напряжение в сети реостатом да записывай показания приборов в журнал. Но вся беда состояла в том, что после получения установки прошло три месяца, а пустить дизель-генератор в эксплуатацию не могли. Ему уже была понятна причина отказа работы дизеля. «Скорее всего, впрыск топлива в камеры сгорания опережает момент сжатия поршней или запаздывает, - пришёл он к выводу, слушая споры ребят о поведении дизеля в момент его пуска. – Другой причины быть не должно».
    - Хорошо ребята, идите по своим рабочим местам, - напомнил он собравшимся. – Нам с Ванюшей нужно будет с дизелем разобраться.
И когда все разошлись, он сказал Ивану:
 - Ты Ваня, когда пойдёшь обедать, зайди в контору, и скажи механику, чтобы он подошёл к нам в конце смены. Спросит зачем?  Ответишь: - Будем дизель пускать. А сейчас сходи на склад и принеси мне ветошь.
Пока помощник ходил за ветошью он приступил к регулировке двигателя. Провозились они с Иваном до конца смены и не заметили, как в помещение дизель-генераторной вошли директор и механик.
 - Ну что Николай Дмитриевич, - спросил его механик, Иван Алексеевич  сказал мне, что вы намерены сегодня запустить дизель?
 - Всё нормально Василий Егорович, у него, - кивнул он в сторону дизель – генератора - подача топлива в цилиндр запаздывала. Я установил момент впрыска топлива и дизель должен завестись.
 - Как завестись? – вмешался в разговор, стоявший в сторонке директор. Всё это время он молчал. – Специалисты с буровой установки, которых мы приглашали, посоветовали нам проверить работу топливных форсунок на испытательном стенде. По их мнения они неисправны. Да только где в наших местах найти этот стенд.
  - Сейчас проверим, - усмехнулся Матлашевский. – Думаю, они ошибаются, либо не знают устройства двигателя.
Директор хмуро промолчал, не решаясь возразить ему. А «Мозгаль» уже жалел директора, который был вынужден приглашать специалистов со стороны, из-за не грамотности  заводских специалистов. Сочувствовал он и механику, который по рассказам ребят уже получил выговор за то, что не нашёл пусконаладочную организацию и не заключил с ней договора на отладку дизель-генераторной установки. Да и сама обстановка сельской местности где хороших специалистов днём с огнём не сыщешь ему была знакома. Знал пусконаладочные организации, базирующиеся в крупных городах, вынуждены принимать на работу в свои филиалы, расположенные в глубинке  далеко не лучших специалистов. Грамотные и квалифицированные кадры в глушь идут неохотно. Ему очень хотелось помочь механику. Молодой специалист, по-человечески отнёся к нему, инвалиду. Узнав от соседей, что Матлашевский живёт без электричества, механик дал задание заводским электрикам поставить опору у его дома и подключить жильё безработного к заводской электролинии.
      - Василий Егорович ну что будем пускать? – спросил он механика.
 - Если считаете что можно, то давайте попробуем.
 - Я стану у двигателя, а вы, - кивнул он своему начальнику, - у пускового баллона. Как только я махну вам рукой, вы откроете вентиль воздушной магистрали.
 - Я понял, Николай Дмитриевич.
«Только не подведи родимый» - мысленно произнёс он, давая знак механику. Воздух из баллона с шумом заполнил магистраль, упруго ударив в головки поршней. Медленно  словно нехотя провернулась муфта, соединяющая валы дизеля и генератора. Всё быстрее набирал обороты дизель. В свете электрического освещения муфта, соединяющая валы двигателя и генератора виделись ему блестящим вращающимся диском. Выждав некоторое время, когда двигатель набрал обороты, Николай Дмитриевич потянул на себя сектор газа. На какое-то мгновение дизель сбавил обороты, словно захлебнулся от подачи топлива, затем взревел, заложив уши звоном металла чистой ещё не успевшей покрыться нагаром отработанных газов выхлопной трубы. Боковым зрением «Мозгаль» заметил, как директор прикрыл ладонями уши и вышел из помещения дизельной. «Что не нравится?- усмехнулся Николай Дмитриевич и перевёл рукоятку сектора газа на полные обороты.
 - Я тебе не Петро и не те спецы, которых ты привозил с буровой установки. Вот взял и запустил его в работу.
За мощным рёвом двенадцати цилиндрового танкового двигателя директор уже не мог слышать всей боли вложенной им  в эту фразу.
        На следующий день Матлашевского вызвали в контору завода. «Может опять по поводу его жалобы о работе» - решил он, следуя за Полиной. В приёмной секретарь-машинистка она же и инспектор по кадрам подала ему книгу приказов и ручку.
 - Прочтите и распишитесь, - сказала она, указав ему пальцем в строку книги приказов.
     Строчки приказа рябили перед глазами. Не верилось директор, на которого он писал жалобы, объявлял ему благодарность. В приказе говорилось: - «За пуск в работу дизель-генераторной установки объявить машинисту Матлашевскому Н, Д. благодарность и премировать  в размере двухнедельного заработка».
     В домике вновь стало холодно. Остывшая за ночь печь напомнила ещё об одной проблеме – малом запасе дров. Поднявшись из постели, прошёл в переднюю комнату, закрыл вьюшку трубы и вернулся в постель. Тепло ли одеяла или мысли на лучшую жизнь вытеснили мрачное настроение. «Первое что сделаю – «завяжу» с пьянством, - решил он. – То-то будет разговоров в посёлке и станице. Они ещё не знают Николая, - улыбка тронула его губы. – Заведу пчёл, всё будет подспорье в доме. А завтра схожу в правление колхоза и попрошусь, чтобы приняли на работу оператором в котельную. Переживу зиму в тепле, окрепну здоровьем, а потом пересяду на бульдозер».
С этими мыслями он и заснул.
        Никогда он не был счастлив как сегодня. Вечером под беседкой, в тени виноградных лоз был накрыт праздничный стол. Отмечали день его рождения. Приехали Мишка с женой и с маленьким сыном, Сергей, недавно вернувшийся из мест заключения, меньшая Анна, из города. Не было Гаврила, жившего на севере да меньшего сына Митьки, который уже служил в армии.  Они поздравили его телеграммами. Он рад был, дети не забыли отца. Внук Максимка тянул его на задний дворик к кроличьей клетке.
 - Смотри деда! – визжал мальчонка, захлёбываясь от восторга.
Внук протягивал ручонку к кролику, который наполовину вылез из клетки.
 - Никуда он от нас не уйдёт, - успокоил он Максимку.
Взяв на крыльце дома молоток и гвозди и подобрав по пути кусок фанеры, он наложил заплату на дыру и прибил фанеру гвоздями к клетке.
 - Бей, - протянул он молоток внуку и указал на не забитый гвоздь.
Максимка неумело замахнулся, и удары зачастили.
    Проснулся он от ударов в дверь. Встав с постели, прошёл в переднюю комнату и открыл входную дверь. Было светло, и он понял, проспал. Перед ним на крыльце, запорошенном снегом, стоял соседский мальчишка с ранцем за спиной.
 - Чего тебе Максимка?
 Мальчишка насмешливо смотрел на него.
 - Дядь, Коль ты вчера не баловался  чихирём?  А то я смотрю, не узнаёшь меня?
 - Да нет Саша, я вчера поздно лег, а под утро сон мне хороший приснился.   А ты разбудил меня, - нисколько не обижаясь на фамильярный тон мальчишки, улыбнулся он ему.
 - Ты вот что, - мальчишка ещё недоверчиво смотрел на него, - собирайся и иди к тётке Шурке. Она велела, чтобы я тебя на завтрак к ней позвал. Ну, пока, а то я в школу опаздываю, - Сашка поправил за плечами ранец и побежал по заснеженной тропке в станицу.
 - Спасибо, Саша! – крикнул он ему вдогонку.
                Ставрополь, осень, 1989 год.