книга2 Олень Сахалинский или Камисикука часть1

                ПРЕДИСЛОВИЕ

Перед Новым годом решил я разгрести завалы в секретере – подчистить папки со старыми вырезками, коробки с фотографиями,  фотоальбомы. Извлекая это старьё на свет божий, на глаза  попалась старая полевая сумка, перепавшая мне от отца, а ему от моего деда -  обшарпанная, без ручки, полная макулатуры.
Бережно беру в руки туго набитую сумку и открываю её. Сверху в старых чёрных пакетах от фотобумаги лежат письма ташкентского Шурика, в отдельном конверте несколько писем от Алёнки, билет на бокс и календарь Олимпиады, что проходила в Москве в 1980 году, удостоверение дружинника на период Олимпийских игр. В соседнем отделении несколько школьных тетрадей объёмом в двенадцать листов с моими старыми стихами. А вот пакет, в котором лежат странички из моего армейского дневника…
Да, ровно сорок лет прошло с тех пор, как я попал в армию девятнадцатилетним маменькиным сынком, неприспособленным к самостоятельной жизни, готового сболтнуть не вовремя лишнего, у которого, как оказалось, и руки-то растут не из того места.
Я достаю затёртые тетрадные листы, желая вспомнить те давние времена, прочувствовать атмосферу такой далёкой юности – юности в шинелях и бушлатах, холодную и неуютную на таком далёком и заснеженном острове под названием Сахалин.
Самое яркое впечатление о Сахалине, естественно первое, но за сорок лет, прошедших с того памятного времени, я уже порядком подзабыл это ощущение и многое из того, что происходило за те два года, что я парился в армии на славном, далёком и загадочном острове, который мог бы принадлежать японцам и частично принадлежал им до 45-ого года. Вот на японской половине Сахалина мне и пришлось нести эту нелёгкую службу.















                Мы попали в сей мир,               
                как в силок  воробей.
                Мы полны беспокойства,
                надежд и скорьбей.
                В эту круглую клетку,
                где нету дверей,
                Мы попали с тобой
                не по воле своей. 
               
                Омар Хайям               
                перевод Г. Плисетского               

               
                часть   первая

                дикая  дивизия


                ***

                Прощай мой город детства, улетаю,
                Прощай любимый город, мне пора.
                Теперь с тобой увидимся не скоро,
                Быть может только года через два.

                Но я хранить в своём сознанье буду
                Приветливый твой образ и родной,
                Твоих широких площадей свободу
                И улиц шумных суетливый рой.
               
                Я буду жить вдали, тобою бредя,
                Я буду грезить встречею с тобой,
                И чем труднее жизнь в далёких дебрях,
                Тем радостнее возвращение домой!

               
 …В Южно-Сахалинск прилетели утром. В воздухе мы находились двенадцать часов, правда, два раза пришлось садиться на дозаправку. Приземлились нормально, меня немного тошнило, но, слава богу, не вырвало. Нашу команду разделили на две части и одну направили на юг в город Анива, в аэродромную команду, а нас везут на север – это порядка трёхсот километров, говорят, к заливу Терпения. Там находится общевойсковая дивизия, и мы ей нужны как воздух.
До места нам предстоит добираться по железной дороге, построенной ещё японцами, в бытность их владения этой частью острова. Едем долго, медленно и нудно, но нам всё интересно, ведь дорога проходит большей частью вдоль океана, который плещется справа.
В посёлок Леонидово, где нам предстояло служить, мы прибыли часам к шести вечера. Кругом темнота, впечатление такое, что нас высадили в чистое поле. Небольшое здание станции под названием Олень, вокруг темно, сверху, как в новогоднюю ночь, кружась летят   пушистые снежинки,  под ногами скрипит мягкий снег. В этой белой мгле идём прямиком в баню.
После того, как мы смываем свою гражданскую грязь, нам выдают чудную одежду – комплект нижнего белья, состоящего из белых кальсон и рубашки на завязках вместо пуговиц. Всё, как положено. Затем получаем, по возможности, своего размера гимнастёрку  и галифе. Сапог моего размера, конечно, не имеется в природе,   выдают самый маленький из имеющихся – сороковой и в придачу к ним комплект портянок. Завершают экипировку бушлат, поясной ремень, шапка-ушанка и трёхпалые варежки - под  большой палец и указательный, а три остальные вместе. Бушлат защитного цвета, а варежки коричневые.
Из бани мы по заснеженной тропинке идём в военный городок, кругом темно, только пара фонарей попадается нам на пути… Двухэтажная казарма выплывает из темноты, как корабль из ночного моря. Мы останавливаемся, нас пересчитывают и по одному запускают в новую жизнь.               
               

                Карантин


Несколько дней нам дают передохнуть, так как мы попали под ноябрьские праздники. Предоставленные самим себе, болтаемся в расположении казармы, из которой нас не выпускают, только строем в столовую, до которой метров триста - большой деревянный одноэтажный барак с входом с торца здания.
         Мы останавливаемся на дорожке перед входом, поворачиваемся к столовой лицом, и сержант командует:
- Равняйсь! Смирно! Справа по одному в столовую бегом марш!
И мы бежим занимать места поближе к котлу с едой.
В столовой в четыре ряда стоят столы на десять человек, в каждом ряду порядка двадцати столов. Карантин обедает отдельно, практически в пустой столовой. На столе  алюминиевые миски, ложки, кружки и большой котёл с разводягой (половником). Старший по столу разливает каждому первое, потом приносят котёл со вторым и, наконец, чайник с компотом. Посереди стола  тарелка с хлебом. Кто не успел схватить вовремя кусок, тот опоздал, но в карантине хлеба хватало. Это в обед.
На завтрак полагалось кофе, и на столе рядом с тарелкой хлеба стоит тарелка с сахаром  и пятью цилиндриками масла. Масло надо поделить пополам на двоих. Когда кто-нибудь делил масло не ровно и забирал себе большую часть, всевидящий сержант кричал ему:
- Кончай горбатить!
То же самое было, когда кому-нибудь не доставалось сахара или кофе. Сержант предупреждал, что в роте за такие дела могут дать по шее.
Завтрак в дивизии называется «кофан». Ужин, соответственно, «чафан», из-за чая. Поэтому сплошь и рядом можно было услышать выражения «пойдём на кофан» или «чафанить сегодня будем?»  Так же встречалось выражение «пойдём на рубон», что в переводе на гражданский язык означало «пойдём в столовую». Кстати, друзей здесь называли  «корефанами» – вероятно от блатного «кореш».
В первое время я пытался вести дневник, в котором старался фиксировать происходящее и своё отношение ко всему этому, но не всегда удавалось регулярно производить записи. То не было времени, то силы были на исходе, а по прошествии нескольких дней случившееся или забывалось, или казалось уже неактуальным в свете новых впечатлений. Но обрывочные воспоминания из дневника всё же ярче показывают события той поры, чем моя память…

             Странички из дневника

8.11.72.
Сегодня, наверно, последний день свободы. Праздники проходят, и уже завтра обещали пробежку на полтора километра. А сегодня в клуб на просмотр кинофильма мы пробежали всего триста метров и выдохлись. Смотрели фильм «Пятеро из Ферганы» - говно, но и на том спасибо. Вчера после пробежки был фильм «Приезжайте на Байкал» - старьё порядочное, но хоть что-то показывают.
Нас в карантине пока тридцать два человека – наша московская группа, и фильмы крутят только для нас. Приказали выучить строевую песню. Теперь в столовую будем ходить с песней. Сейчас с нами занимается лейтенант-артиллерист, языкастый такой - шутник, обо всём так интересно рассказывает – нам нравится. Но мне кажется, что он только пока такой, а потом возьмёт в оборот, и в процессе службы будет требовать по полной.
Тут ребята клянут свою участь, загнанные в глушь. Конечно, им здесь тоска, ведь все они москвичи, причём, с высшим образованием (только мы с Ильиным затесались необразованные). Но им грех жаловаться, ведь после института служат всего один год - как-нибудь перетерпят. В казарме колотун и на улицу гоняют в одной хебушке (гимнастёрке – странное название, как будто одежда, которую стирают гимнасты). Многие охрипли, у всех кашель. Я, конечно, тоже не исключение. Слава Богу, что горло пока не болит…
               
            10.11.72.
За три дня вымучил очередное стихотворение.

                ***
         На Сахалин забросило нас
         Судьбой и государственным законом.
         Теперь мы солдафоны и для нас
         Похлёбку варят по воинским канонам.

         А утром старшина командует - подъём!
         И мы срываемся с постели в умывальник.
         В гальюн мы забегаем и по команде льём,
         И расплывается в улыбке наш начальник.

         Постель по-быстрому заправишь, а потом,
         В строй становись, жди новую команду.
         И старшина ведёт в столовую нас сам,
         А там садимся, лопаем баланду.


        …Ещё десятый час, а мы в который раз
        В казарме строимся приказом командира.
        И заставляют нас, уже в который раз,
        Сортир с казармою надраивать до дыр.

        А вечером для нас звучит другой приказ
        - За сорок пять секунд раздеться и в кровать.
        Но если же в тот час не выполнен приказ,
        То этим заниматься заставят нас опять.
 
        …А на свободе океан и сопки,
        Сверкает снег на сопках вдалеке.
        И долго ждать, пока пойдём мы налегке
        Из армии гражданскою походкой.


12.11.72.
Сегодня выходной день, у нас отдых. Говорят, что простые письма из Москвы идут десять дней, а «АВИА» всего пять. У меня  этих конвертов осталось только два. Десятого числа наш каптер Боря достал где-то фотоаппарат, и мы несколько раз сфотографировались на улице возле казармы. Интересно, будут ли фотографии.
После обеда было комсомольское собрание. Выбирали комсорга, редколлегию и других активистов. Сержант принёс из своей роты магнитофон-приставку «Нота», и мы слушали его через приёмник «VEF201». Приёмник ловит Москву на коротких волнах, а Японию и Америку на средних. Интересного мало, но встречаются знакомые песни и мелодии.
Забрали ли Павла в армию? Наверное, нет, ведь у него институтская отсрочка, значит должен получить моё письмо. Догадается ли послать «АВИА»? Вряд ли. Ждать ответа не хочется – элементарная скука. Только и радости, что писать, читать письма, если они есть, да по выходным магнитофон и кино. Даже пивка попить негде…

13.11.72.
Делали какие-то уколы в руку. После завтрака к нам в карантин прибыло пополнение. Говорят, все шофера. Значит, в пехоту идти нам, а они над нами посмеются. С сегодняшнего понедельника у нас начинаются занятия по расписанию (если они только будут проводиться по расписанию). По крайней мере, сегодня провели уже небольшую строевую подготовку. Все вымотались, шагая по снегу. Накануне выпал небольшой снежок, ноги с непривычки разъезжаются.


                ***

           Опять у нас сегодня строевая.
           Сегодня мы шагаем по плацу,
           И если бы ты знала, дорогая,
           Как ветер хлещет снегом по лицу.

           Но ничего, терпеть, пожалуй, можно.
           Сегодня видел я тебя во сне.
           Со мной ты в мыслях маршируешь тоже,
           И стыдно отставать в шеренге мне.

           Но всё ж, как не крути, бывает трудно,
            Ведь я не Бог, не царь и не герой…
            Тут где-то рядом добывают уголь,
            А разгружать вагоны, нам с тобой…

Ну вот, наконец-то дождался – горло не на шутку заболело, с каждым вечером всё больней, даже страшно становится. Завтра надо сходить к врачу. Пока терпеть могу, но дерёт по-зверски. Ещё двух недель не прошло, а уже подцепил какое-то дерьмо. Впереди ещё два года такой житухи – представляю, что с моим хилым организмом может тут случиться.
По дороге из столовой кто-то в строю обматерил сержанта Удалова. Тот на нас взъелся и заставил после ужина всё отделение маршировать на плацу до самого отбоя.  Отлично погуляли и подышали воздухом , но не успели подшить воротнички и почистить сапоги. Пришлось вставать после отбоя и заниматься этим трехомудием, так как с утра на построение всё должно быть чистым и блестеть.
.

14.11.72.
С сегодняшнего дня взяли в оборот – два часа теоретических занятий, затем строевая подготовка. Закончилось всё походом в санчасть, сказали, будут брать анализ. Привели нас в кабинет, заставили снять штаны и нагнуться. Сунули в зад проволоку с ваткой на конце, сантиметров на десять и давай её там крутить, как в машине кривым стартёром. Потрясающее ощущение, скажу я вам. Незабываемый эффект мироощущения.
Зверски болит горло, даже ночью просыпаюсь. Надо попытаться сходить к врачу.



15.11.72.
Вечером опять гуляли. На этот раз нас водил сержант Кулеш – худощавый невротик с длинным носом, постоянно дерущий глотку. Я не понял, что ему в нас не понравилось, но ходили мы с ужина до десяти часов. На улице мороз, мы поём песню, команды слышно плохо. Нам надоела эта шагистика и мы по снежной целине прём напропалую. Сержант орёт: «Правое плечо вперёд!1». А мы лупим по-прямой и шпарим на территорию тренировочного городка. Кругом темень, хоть глаз коли. Мы маршируем по колено в снегу, колонной по четыре человека. Ну, я с разбегу не разглядев, налетаю на железный столб в метр высотой. Он мне как раз в грудь угодил, чуть грудную клетку не продавил, аж в зобу дыханье спёрло (уже в роте я заметил, что на хебушке от удара пуговицу смяло). А этот придурок, младший сержант, матом на нас и понёс и понёс, что мы его команды не выполняем. Ну забили мы на него – совсем он озверел, загонял нас. Дай дураку волю…
Вчера был в санчасти. Выдали мне таблетки. Одни три раза в день пить, другие четыре. Стараюсь пить через раз, а то ещё от таблеток загнёшься.
Голова постепенно обрастает – это хорошо, впрочем, здесь нечего делать с длинными волосами: мыться с ними плохо, голова в шапке потеет, да и красоваться не перед кем, кроме как перед Анжелой...

               
                Анжела.

Анжела – это местная достопримечательность военного городка. Кликуха у неё была «Анжела Девис» по причине внешнего сходства со знаменитой американской негритянкой начала 70-х, якобы борцом за свободу негров. Сама Анжела – кореянка местного разлива, смуглая, с чёрной копной волос. Работала в магазине продавщицей. Свободное время проводила в военном городке, по очереди в каждой казарме. Было ей лет восемнадцать, и давала всем желающим. Из-за неё даже драки были между казармами. Потом Анжелу выгнали из магазина, свалив на неё растрату, и какое-то время она ночевала по казарменным кочегаркам, основательно спиваясь. Каждый вечер в очередной кочегарке начиналась оргия из старослужащих солдат с главным действующим лицом «Анжелой Девис». Её таскали по кочегаркам, как ребёнок таскает за собой любимого плюшевого мишку. Под конец она так истаскалось, что жалко было на неё смотреть.
Сразу после карантина  я застал  её  в кочегарке 1-ой МСР, куда меня распределили после карантина. Мы зашли туда с Илюхой за кочегаром и наткнулись на сидящую в дальнем углу Анжелу. Подошли к ней спросить, где кочегар. Она сжалась в комок, как испуганный зверёк. Спутанные чёрные волосы прядями закрывали её чумазое лицо. Она взвизгнула и проканючила: «Не трогайте меня. Я грязная».
Потом всё же состоялся суд и её за растрату посадили на год. Кто-то отмазался от тюрьмы, подставив Анжелу. У нас никто даже толком не знал её настоящего имени. Через год она снова появилась в нашем военном городке. Мы шли строем на работы в автопарк, а она, проходя мимо, махала нам рукой  и весело кричала: «Здравствуйте, я вернулась!». Она вернулась, но, к сожалению, не к нам. Военное начальство, хоть поздно, но всё же спохватилось, что у них в дивизии из-за Анжелы неприкрытый бардак и возможность венерической инфекции. Анжела пропала из городка навсегда, и мне не известно, где затерялись её следы...


16.11.72.
Вчера вечером построились на ужин, а на небе светит полная луна. Вокруг неё светлый ореол – нимб, как у святых в церкви на иконах. Красотища обалденная. Это в морозном воздухе светятся кристаллы льдинок, создавая такое мерцание луны.
Сегодня ходили на почту, отсылать посылки с домашним скарбом, что остался с гражданки. Почта от нас примерно в километре. Купил новогодние открытки. Некоторым ребятам уже прислали письма из дома, отосланные авиапочтой 12 ноября, а сюда пришли 16-ого – четыре дня в пути, вполне нормально. Жду, может быть и мне кто-нибудь пришлёт…

                Сопки.
       
              Гляжу на сопки голубые,
              Вершины снежные горят,
              Они манят меня родные,
              Но заступаю я в наряд.

              А за забором так красиво,
              Везде разбросаны они.
              Горят, как будто золотые
              Вершины сопок впереди.

              Под солнцем, словно  горы блещут,
              Они ведь горы – так и есть.
              На них при взгляде дух трепещет,
              И сразу хочется мне петь.

19.11.72.
Воскресенье. Вчера получил письмо из дома и написал ответ. Нам выдали шинели, и мы их два дня обшивали: пришивали шевроны, погоны, петлицы, пуговицы.
В пятницу вечером навалило снега сантиметров тридцать, и мы шли на ужин по снежной целине. Все вымотались за какие-то триста метров. Ноги в снегу вязнут, мы в гимнастёрках, старшина постоянно кричит: «Рота», - это значит, мы должны идти строевым чеканным шагом (издевается гад). Короче, полный маразм.
Вчера смотрели фильм «Берег ветров». Не очень интересный, хотя и новая картина. Постирал портянки в холодной воде. Плохо отмылись, но ничего, сушу в сушилке (ещё влажные).
Меня перевели из первого взвода от своих во второй, к Кулешу, вместе со мной туда же отдали и Ваньку Ильина (Илюха). Ребята смеются, говорят, что он порвёт мне пасть на портянки (это у него такая дурная поговорка). Собрал Кулеш взвод и говорит: «Всем, кто не будет меня слушаться, пасть на портянки порву!». Натуральный псих...



                Кулеш

Кулеш – один из сержантов 1-ой МСР. Одного призыва с Удаловым и Ларионовым (старшина и командир 3-го взвода). Холерик с больным самолюбием. Не уверен в своих силах, боится потерять авторитет  в глазах офицеров, своих ровесников и рядовых. Поэтому постоянно пытается доказать себе и другим на что он способен, и всё за счёт унижения подчинённых. Офицеры это видят, но помалкивают. Заменить-то этого придурка некем, да и зачем – пусть будет в роте вместо палки.
По службе он на год старше меня, да ещё и сержант. Вот я и попался ему как объект возвышения над коллективом. Милое дело заработать авторитет, издеваясь над молодым, да ещё и москвичом – то-то больное самолюбие потешится: со своего призыва над ним издевались, а он, естественно, отыгрывался на более младших. Когда наш призыв переводили из «салаг» в «молодые», он больше всех старался.
Солдат, пришедший в армию назывался «салагой». После шести месяцев службы «салагу» переводят в звание «молодого». «Молодым» он считается  в течении полугода. Отслужив полгода, «молодой» становится «фазаном». Последние полгода солдат ходит в «дедах» до выхода   приказа о демобилизации, тогда он становится «дембелем». Переход на очередную более высокую ступень солдатской службы сопровождался определённым ритуалом перехода из низшей ступени в высшую.  Процесс проходил следующим образом: сержант подразделения снимал поясной ремень, переводимый солдат нагибался или ложился на живот поперёк кровати и его ударяли ременной бляхой по мягкому месту столько раз, сколько месяцев он прослужил. Сила удара зависела от чувств сержанта к переводимому солдату. По этому поводу с Кулешом произошёл забавный случай, когда его самого переводили в деды. Дело в том, что старослужащим, перед ударом ремнем, кладут   на задницу подушку - и процедура соблюдена и зад спасен. Кулешу  положили подушку, но перед последним ударом ее резко убрали, и он получил увесистый удар пряжкой по мягкому месту, ко всеобщему удовольствию собравшихся поглазеть на ритуал. Такого унижения на глазах всей роты из дедов еще никто не испытывал...
В 1-ой МСР я был в его взводе.  И так случилось, что этот говнюк периодически меня донимал, заставляя делать всякие никому ненужные мелочи. То постель по несколько раз заставлял заправлять, и мою и его, то по верёвочке кровати выравнивать в расположении, или в свободное время «машкой» натирать полы в центральном проходе… «Машка» - это такой агрегат, сделанный из большой деревянной чурки на длинной ручке, обтянутой войлоком или старой шинелью. Возишь её взад- вперёд и натираешь полы. Работа с «машкой»  называлась «сдавать вождение».
С Кулешом у нас постоянно происходили стычки, так как я считал, что он необоснованно ко мне придирается. Он предпочитал воспитывать ремнём, и я тоже получал от него пряжкой по ногам и по спине. Недовольных было много, но все молчали. И вот летом из штаба округа приехала инспекция проверять дивизию на предмет дедовщины, и жалоб со стороны молодого пополнения. Естественно, к нам в полк эта комиссия тоже пришла. На втором этаже, в штабе полка, в канцелярии им устроили кабинет. За главного был хлипкий такой генерал-майор лет под семьдесят. Уже не помню, сколько было желающих и на кого жаловались, но нас с Кулешом вызвали. Пока я был у генерала, сержант ждал в приёмной. Помимо генерала присутствовали и наши ротные офицеры.
Генерал таким бодреньким голосом меня спрашивает:
-Ну что, солдат, какие у тебя претензии к сержантскому составу?
Я ему по простоте душевной давай рассказывать всю правду-матку, как этот хохол издевается, как и куда бил  меня пряжкой от ремня. Генерал выслушал всё это и говорит:
- Не бойся, солдат, мы тебя в обиду не дадим. Можешь идти и служить дальше. А с твоим обидчиком мы сейчас разберемся и если виноват, накажем. А ну ка, позовите мне этого сержанта.
Я вышел, а Кулеш зашёл вместо меня.
Потом до меня дошли слухи, как он его наказывал:
- Плохо вы, товарищ сержант, воспитываете солдат. Надо заставлять их служить так, чтоб они не смогли жаловаться!
И в том же духе науськивал сержанта ещё несколько минут. Получилось, что я сам же себя и заложил,  пожаловавшись на самоуправство сержанта…
 

20.11.72.
Во втором взводе десять человек, плюс я и Ильин. Мы перенесли свои кровати и вещи на новое место и обживаемся. Сегодня воскресенье, но нас отправили пилить дрова офицерам на зиму для отопления их домов.
Мне кажется, я понял, зачем нас заставляют  постоянно наводить порядок в казарме и заниматься всякими пустяковыми делами. Это чтобы мы были всегда заняты и не мучились от безделья. Я на себе испытал, как это трудно, ничего не делать здесь, в армии, по крайней мере, в первое время. В голову начинают лезть воспоминания, дурные, тоскливые мысли, полная меланхолия и безысходность создавшегося положения. В таком состоянии человек теряет над собой контроль и надо этот период пережить, как говорится, перейти Рубикон и оказаться на другой стороне, то есть, в армейской жизни. Я эту границу ещё не перешёл.
В связи с переходом во второй взвод, у меня ухудшилось настроение. Вокруг  новые люди, а я трудно вливаюсь в новый коллектив. Раньше были свои москвичи, почти месяц знакомые, общие воспоминания, а сейчас народ чёрте откуда. И интересы у них совершенно не по моим понятиям. Стараюсь не падать духом. В самые паршивые моменты напеваю ту самую песенку на мои слова и Витькин мотив. Всё-таки приятно сознавать, что мы сочинили песню…



21.11.72.
Наконец-то получил письмо из Ташкента от Шурика. Всеобщее ликование. Приехала с хлопка Алёнка, значит должна прислать письмо. Интересно, что она мне напишет? Да, а что я ей отвечу. Буду, как обычно, разглагольствовать о жизни в глуши, или напишу стихи, пусть оценит со своей высокой ступени второго курса литературного института. А сейчас надо писать ответ Шурику. Ну и письмишко он мне написал. Думаю, он лучший из моих друзей, хоть и знакомы мы были с ним не больше двух недель, а потом только письма и телефонные разговоры. Какой-то душевный прилив появляется после его писем, после воспоминания о нашей жизни на базе отдыха «Илга» в Прибалтике.

               





                Радость.

         Вдали от близких и родных,
         Служу на дальнем Сахалине.
         И я мечтаю, чтоб скорей
         Шли письма для меня лавиной.

         Без писем в армии – труба,
         Пришёл конверт – большая радость.
         И у меня в груди тогда,
         На сердце возникает слабость.

         И вот письмо – оно от друга,
         И сердце бьётся веселей,
         И будто не было недуга,
         И теребишь конверт быстрей.

         Читаешь жадно, торопливо,
         И в первый, и в десятый раз,
         И чувствуешь прилив ты силы,
         Ведь друг не забывает вас…
               

                Ташкентский  Шурик.

С Шуриком мы познакомились в июле 1972 года на базе отдыха под Даугавпилсом, где я отдыхал с родителями. Он приехал с московской тётей и племянником.  Его  родители  жили  в Ташкенте с начала 60-х. Шурик окончил  первый курс Московского института транспорта, в который  собирался окончательно перевестись, но в силу семейных обстоятельств так и не смог…
Он был на год моложе меня, но по женской части на голову выше, имел приличный опыт общения с женским полом, зря  что ли год проучился в московском институте. На базе отдыха мы с ним крепко сдружились, познакомились с девочками, и две недели пролетели быстро и весело. Шурик был любвеобильный и умудрился влюбиться в одну из них – Лиду. А после прощальной гулянки на озере, по поводу отъезда девочек,  совсем потерял голову…
Он всем рассказал, что учится в Москве, и тут вдруг  узнаёт - по семейным обстоятельствам необходимо вернуться в Ташкент, хотя бы на год. Для него это был удар ниже пояса. Шурику очень хотелось переписываться с Лидой, а на следующий год снова с ней встретиться на турбазе. Давать ташкентский адрес ему было стыдно. Поэтому и придумал хитроумный план, по которому Лида должна была писать ему письма на мой  московский адрес (ей он это объяснил тёткиными закидонами по поводу его знакомств), а я  пересылать их ему в Ташкент. При расставании мы взяли у Лиды адрес и договорились о переписке. После отъезда девочек Шурик очень расстроился, ему стало скучно, и остаток времени он не находил себе места.
В Ташкенте у Шурика было много друзей и подружек, и он обещал подыскать мне девочку для переписки. Учиться он продолжил в Ташкентском институте транспорта. Его письма приходили регулярно, как для меня, так и для Лиды (я должен был отсылать их из Москвы, чтобы на конверте был московский штемпель). В письмах ко мне Шурик описывал свою жизнь в институте, гулянки с девочками, поездку на уборку хлопка. Читать  их было интересно. Не забыл он и о своём обещании найти мне подругу для переписки и предложил  свою давнюю знакомую Алёнку, которая училась в литературном институте, писала стихи и была очень умной девочкой.
До армии мне удалось получить от неё несколько писем. Алёнка действительно была незаурядной девочкой: начитана, грамотна и очень решительна в суждениях. В письмах мне постоянно приходилось держать ухо востро, чтобы не ударить в грязь лицом.
После моего ухода в армию, наша переписка с Шуриком не прервалась. Мы рассказывали  о своей жизни, делились впечатлениями. Не прервалась она и после моего дембеля…


22.11.72.
Написал письмо Шурику. Времени было мало, поэтому получился всего один лист. Только ничего интересного не написалось. Надо было удариться в воспоминания  о наших похождениях, он это любит: как мы тогда на пикнике были и на лодках гребли, когда Лиду провожали домой. Да, не получилась у Шурика любовь… Но, он слишком влюбчив – всё ему сразу подавай; и Лиду, и Алёнку, и подружек по институту. Одним словом, студент-бабник.
После обеда повели нас на станцию, а затем по узкоколейке, напрочь засыпанной снегом, цепочкой по тропинке между рельсами. Пройдя с километр, как мне показалось, пришли к небольшому строению, похожему на товарный двор.
С левой стороны от железки кучи угля под снегом, а справа – дрова, доски, кругляки и деревянные конструкции. Дали нам лопаты, и начали мы расчищать уголь от железнодорожного полотна на полтора метра. Это называется – расчищать габариты. Длина рас­чищаемого участка порядка шестидесяти метров. Одни кирками отбивали смёрзшийся уголь, другие  совковыми лопатами откидывали куски угля подальше от железки. Затем наступила очередь деревяшек. Их пришлось отбрасывать от дороги за насыпь высотой метра полтора. От такой работы мы все вымокли от пота и снега. Наработали мы сегодня, дай Бог каждому. Но худшее, я думаю, ещё впереди.

23.11.72.
Сидел сегодня поутру в сортире на очке и думал: никакого понятия я не имею о том, куда попал. Чувствовать-то чувствую, что далеко от Москвы, а полностью осознать этот момент не могу. Как будто это долгий сон, который будет длиться два года. И  всё-таки, всеми органами чувствую, что это Сахалин, а умом осознать никак не могу – всё кажется, что за городом нахожусь. Вот сядешь сейчас на электричку, и через полчаса московские дома замелькают за окнами…
Да, всё-таки что не говори, а красивая у нас Москва. Хоть и народу полно, и сутолока, и пыль на улицах. Сейчас бы хоть одним глазком взглянуть на Красную площадь, на Калининский, по улице Горького пройтись, по магазинам прошвырнуться. В ГУМе, наверно, всё также полно народа. Когда-то я туда ездил за кассетами и радиодеталями. В магазине «Филателия» на Котельнической набережной всё также торгуют спекулянты, а у них двумя покупателями стало меньше. Это я и ещё мой знакомый Андрей – он тоже ушёл в армию. Сколько новых марок выйдет за два года отсутствия? Придётся навёрстывать упущенное.


24.11.72.
С утра строевой смотр. Затем пошли копать траншею – удивительное занятие. Мы вчетвером долбим полуметровый участок земли, сплошь усеянный камнями. Двое работают кирками, двое -  лопатами. За два часа работы нам удалось углубиться на полметра. Вместо перекура нас оправляют в баню. После бани мы возвращаемся к любимой траншее и продолжаем её долбить. На улице мороз, работа продвигается в том же темпе, что и утром, только с одним небольшим отличием: утром мы сломали две кирки, а вечером только одну и устали до безобразия.
Идёшь в казарму по дороге, ничего не соображаешь, как тупая чурка. В мозгу только топот солдатских сапог, перед глазами кирза1 впереди идущих. А под конец ещё и пробежка до казармы. Ноги отваливаются, руки трясутся от работы киркой, голова трещит, а сам весь в мыле. Ничего себе, помылся в бане…
Под конец объявили, кто в какие войска расписан. Мне, как всегда, повезло - мотострелковая рота пехоты. Я обижен!!!


26.11.72.
Сегодня по календарю – воскресенье, но только не для нас. С самого утра мы опять идём долбить ту дурацкую траншею. Работаем на ней уже третий день – её надо срочно форсировать. Кстати, о камнях. Здесь их полным-полно по очень простой причине – в бытность этой части острова  японской территорией, трудолюбивые японцы укрепляли болотистые низины привезённым с сопок грунтом. Они и дороги делали насыпные, чтобы весной их не размывало и не затапливало. А мы дураки, теперь мучаемся. За три дня работы наш взвод погнул два лома и сломал двенадцать кирок. Лично я сломал две кирки, чем и горжусь!
 После обеда по приказу сержанта все отдыхали. Письма от Алёнки нет, а Шурик обещал, что она обязательно напишет. Подружился с парнем из нашего взвода, тоже Вовик, из Воронежа. Крутой такой, шустрый пацан, правда приписали его в реммастерские.


27.11.72.
Целую неделю в голову не шло ни строчки, ничего не могу придумать. Мозги совсем не варят от этой долбёжки и  муштры, а тут выдался перерыв и что-то наклёвывается, как бы ни сглазить…

                Сон.
               
         Мне сегодня сон приснился,
         Будто вышел на свободу.
         Сердце радостно забилось,
         И вдыхала свежесть грудь моя.

         Я бежал к вершине сопки,
         Улыбаясь солнышку в лицо,
         И хотя мой бег был робкий,
         Чувствовал себя я молодцом.

         Солнце, небо голубое,
         Золотая дымка мглы…
         И вставало предо мною
         Утро всей моей судьбы…
               
         Этот сон растаял скоро,
         Время – утренний подъём.
         Но, запомню я надолго
         Этот скромный, милый сон.

29.11.72.
Вчера был тяжёлый день. С самого утра и после обеда рыли очередную траншею, а после ужина весь наш взвод – двадцать человек направили на разгрузку провианта: из вагонов на машины, из машин на склад. Я занимался разгрузкой машин: шесть машин с тушами животных и одну с ящиками масла и сахара. Работали до трёх часов ночи, а нам за это ничего из жратвы не дали. Спали всего три часа.
Утром нас снова собрались везти на траншеи, но подполковник Анфирин приказал нам отдыхать. И вот все спят, а я пишу эту ерунду.
Получил письмо от кузины Люси. Она недавно вышла замуж и переехала к мужу в Киев. Пишет, что скучает по дому и по родным. Написал ответное письмо, а конвертов нет. Каптер Боря так занят, что не ходит даже на занятия – хорошо устроился. Никак не могу взять у него конвертов.
Сейчас пятнадцать часов местного времени. Вероятно, снова пойдём копать траншеи, опять придётся возиться в грязи, но ничего, хоть немного отоспались, а то по утрам с недосыпа голова начинает болеть.



30.11.72.
С утра была тренировка завтрашнего строевого смотра. Приезжал полковник Голубь и рассказывал какую-то чушь об эпидемии ящура в районе. Предупреждал о мерах санитарной безопасности. Грозился всех бродячих собак перестрелять. Полнейший бред сивой кобылы, а ещё комдив называется.
После обеда опять ходили строевым шагом, готовились к смотру. Топтались по плацу часа два без передышки. Все ноги полностью отсохли, даже двигаться перестали.
По вечерам на ужин ходить стало невозможно – зверский колотун, все напрочь мёрзнем. Да и в казарме не теплее. Изо рта чуть ли не парок идёт. Вот сижу, пишу и даю дуба…

1.12.72.
Вот и дожили до строевого смотра. Было построение всей дивизии. Выносили знамёна полков, приехала куча военоначальников, толкали речи. В общем, красочно было. Оказывается, сегодня  в дивизии открывался семьдесят третий учебный год.
На смотре стояли в шинелях. Я вам доложу, что это намного холоднее, чем в бушлатах. После смотра ходили по своим будущим частям.
 Лейтенант Штиллерман1 показал нам своё хозяйство. Раскрыл ружейную комнату, дал подержать оружие. Видели ручной пулемёт, гранатомёт, снайперскую винтовку. Винтовкой придётся пользоваться мне, так как меня записали в снайперы. Не понятно, кому пришла в голову эта идиотская идея – записать очкарика в снайперы.
Я вообще не представляю свою службу в пехоте, бегать с полной выкладкой по полям, таскать на себе не меньше пятнадцати килограмм всякой амуниции. Это просто выше моих возможностей. Может, это нас просто пугают?
Эх, сегодня и банька была! Просто вырубиться можно – прохладная, не протопленная. Подряжали мыло, но не выдали. Пришлось мыться просто так, а голову вообще не мыть. Грязное бельё мы сдали, а чистого нижнего нам не выдали. В роту пришлось идти без подштанников, а на улице  минус – приятно до безобразия.



            5.12.72.
Давно ничего не писал – кончилась паста, да и сейчас взял ручку напрокат – никак не могу сходить в магазин, времени нет. Всё  что было за прошедшие три дня, я уже не помню, но что-то всё же было. Помню, вчера мы капитально убирались в казарме, хотя и было воскресенье. Сказали, что шестого декабря приедет генерал-полковник из округа. И мы весь день выскабливали и чистили, красили и натирали…
Да, вспомнил, третьего числа мы опять ходили долбить эту проклятую траншею.
Нас снова переформировали. Я опять оказался в первом взводе, туда же попала часть второго взвода и семь человек из третьего, а половина из первого взвода ушла во второй. Теперь, в первом взводе одни краснопогонники. Я во втором отделении, которым командует сержант Боря Мухитдинов. Его называют единственным таджиком в дивизии. Он живёт где-то у чёрта на рогах в кишлаке и до армии был учителем математики начальных классов. Ребята говорят, когда он пришёл в роту, то по русски  вообще не говорил и еле-еле понимал. Но, парень он толковый и сейчас по русски разумеет и болтает, как пулемёт, только буквы некоторые глотает и с первого раза его очень трудно понять. Ко мне он относится благосклонно.

8.12.72.
Утром отправили убирать канцелярию. Пошёл в сушилку искать половую тряпку. В куче старого тряпья нашёл чей-то пиджак. Взяв в руки и внимательно рассмотрев его,  понял, что это мой собственный, в котором я прибыл сюда из дома – вот хохма. Чтобы окончательно убедиться в этом, я надорвал подкладку полы, оттуда выпала бумажка – это мама мне зашила молитву  -оберег. Никогда не думал, что такое может случиться. Больше месяца валялась вещь без присмотра, и попалась в руки именно мне.
До обеда ходили в баню, помылись довольно сносно, а вот обратно опять шли без нижнего белья – особо не замёрзли, так как были в бушлатах. А вот как пришли в расположение, сняли бушлаты и прямиком в столовую в одной гимнастёрке без нижнего белья. А на улице ветер и мороз двенадцать градусов – это нас так закаляют. Я и до этого с третьего числа неважно чувствую, что дальше будет, не знаю. В санчасть никак не могу попасть – то праздники, то не работает. Сегодня бегали по полосе препятствий, и в одном месте не удачно перевернулся через барьер и растянул большой палец на левой руке. Он распух и не сгибается. Совсем расклеился.  Нога в коленке болит, когда ходишь, а по ночам сердце ноет.

10.12.72.
Наконец-то  в воскресенье отдыхаю от всего. Случилось так, что вчера шестерых человек из карантина, в том числе и меня, отправили на обследование в лазарет. Дали нам градусники… Я как посмотрел на свой, так и глазам не поверил – у меня 38 и 3. Впервые в сознательной жизни у меня такая температура. И у остальных выше, чем 37. На нас сразу же оформили документы и отправили в лазарет. Я даже ничего не успел взять с собой.  Лазарет переполнен, и из нас четверых положили в проходной комнате отдыха рядом со столовой. Делать нечего и мы два дня лежим, спим. Я вспоминаю первую гродскую больницу в Москве, где перед армией я тоже лежал в проходной палате и тоже рядом со столовой. И вообще вспоминаю Москву и каждый её мало-мальски знакомый мне уголок.
Ночью я зверски потел, рубашка, хоть отжимай, а менять не на что.  Так и пролежал в мокрой, пока к утру не высохла. А днём таблетками кормят, дают четыре раза в день по четыре таблетки – отличный рацион. Сегодня ходили на кухню чистить картошку. Вдевятером начистили довольно быстро – был моральный стимул – за работу нам дали кофе, выпил два стакана. Температура держится на отметке 37 и 8. Кормят прилично, вчера съел всё полностью, а сегодня чувствую себя хуже – голова болит и слабость. В казарме такого не было, может, от того, что расслабился я здесь, а может, из-за таблеток. Думаю, неделю я проваляюсь.

16.12.72.
Лежу в лазарете уже неделю, а температура по вечерам всё 37 и 5. Таблетки замучили – дают по четыре раза, сначала давали по восемь штук. В последнее время стал ограничивать себя в их употреблении, а то желудок  болеть начал. Что за таблетки пихают мне  неизвестно, а в последнее время стали давать какие-то порошки. Ничем не занимаюсь: лежу, ем, да сплю, иногда чищу картошку. Врача своего за неделю только раз видел в самом начале, больше не приходит. Сейчас нахожусь в палате №13. Лежим вчетвером и ещё два узбека – все из кишлаков, русский знают плохо.  Как начнут по-своему базарить, хоть уши затыкай. В лазарете наших из карантина уже человек десять лежит, а те, кто до меня попал, те выписались.

24.12.72.
Восемнадцатого числа меня не долеченного выписали из лазарета. У них больше недели редко держат. Пришёл в казарму, а там порядки без меня стали жёстче, труднее стало жить, но ничего, я креплюсь.
В среду двадцатого числа ходили на стрельбище. Стреляли в грудную мишень со ста метров, размер мишени 50 на 50см. Стреляли три раза, из тридцати очков выбил двадцать три – на хорошо. В ростовую мишень с 200 метров стреляли три раза очередью по два патрона – попал три раза. И того отстрелял девять боевых патрон. Стрелять несложно, но довольно непривычно: выстрелы оглушают, и ты теряешься. Ещё надо научиться держать автомат, чтобы он не прыгал от выстрела. Если бы дали пристреляться, поучиться, то вполне можно было бы отстреляться на отлично. Метились мы ниже центра мишени на 20-30см. Можно себе представить, как подбрасывает автомат. Стрельбище недалеко от танкодрома. На обратном пути видели, как довольно резво бегают лёгкие танки ПТ-76. Броня у них слабая, зато они берут манёвренностью и могут плавать.
Получил от Шурика два письма. Очень признателен за то, что не забывает меня. Написал, что Алёнка скоро переезжает в Горький, в связи с назначением туда её отца – он у неё лётчик.
Наконец-то разродился и Павел – написал письмо на девяти страницах.
По уставу нас гоняют, дай бог каждому – сразу видно, в пехоту готовят. Работать тоже успеваем. 22 декабря ходили на станцию грузить металлоконструкции. Два часа просидели в зале ожидания, а потом форсировали упущенное время быстрой работой. Устали зверски, железяки тяжёлые, с острыми краями, все в смазке. Сначала погрузили на две машины, а потом одну ездили разгружать. Варежки у меня были, как новенькие, а после такой работы стали рваные и чёрные. Работали без передышки два часа, а в четырнадцать часов у нас баня. Приходим в баню, а наши уже там. Мы с сержантом Борей попали последними из своих. Помыться успели, зато было свободно.
В субботу тоже весь день работали, делали никчёмную работу. Приехал комдив, и мы около столовой долбили лёд до пяти вечера, но в кино на шесть часов успели. Смотрели старый фильм «Человек без паспорта». Погода прохладная. Вчера, когда при комдиве стояли на плацу, все замёрзли, особенно ноги.
Сегодня наводили порядок в казарме. С двенадцати часов у нас свободное время – наконец-то нормальное воскресенье.

27.12.72.
Два часа сорок пять минут ночи. Заступил в наряд по роте с часа до трёх. Довольно не трудно. Скоро надо будить следующего дневального. Странно как-то, я и в наряде. Впереди ещё целый день дежурства – интересно, как оно пройдёт…


                Дневальный.

            Время час – я просыпаюсь,
            Среди ночи одеваюсь.
            Я напарника меняю,
            Буду два часа стоять.

             Ночью холод, я в бушлате,
             На ремне подвешен штык,
             И стою я на площадке
             У дневальной тумбочки.
               
             Ночь. В казарме всё спокойно.
             Спят… Не сплю лишь я один!
             Я дневальный, всё спокойно,
             И доволен командир.


2.01.73.
31 декабря принимали присягу. Честно признаться, я ожидал большего и ребята тоже. Присягу наш взвод принимал в ленкомнате в/ч 47147. Тесно и пусто, но лучше так, чем морозиться на плацу. Читая присягу, непроизвольно волновался, поэтому слегка запинался. Подпись тоже поставил смазанную. Текст присяги ребята подписывали моей зелёной ручкой, привезённой из Москвы. Затем состоялся небольшой митинг, на котором все порядком замёрзли. Под конец нас каждого сфотографировали с автоматом, но будут ли фотографии, я сомневаюсь.
В ночь под Новый год я заступил в наряд по кухне. Нас 21 человек – по 7 от каждого взвода. Надо же было мне так попасть. Наряд длится сутки, и всё время надо работать. Меня определили на довольно трудный участок – картошка. Это называется  «цеховые». Нас было пять человек. Сначала съездили за картошкой на склад и загрузили на машину шесть ящиков, примерно килограмм двести. Потом всё это выгружали в столовой. Порядок работы такой: картошку чистит машина (довольно старая, чистит долго и плохо). Затем, мы вырезаем глазки, а это работа мокрая и нудная. В помещении холодно, ноги мёрзнут, сам мёрзнешь, вода холодная, руки мёрзнут, картошка вялая. В общем, работа дурная. С десяти до двенадцати ночи работали. Затем полчаса встречали Новый год: приготовили компот, поджарили немного картошки. Выпили по две кружке компота, спели несколько песен и разошлись продолжать работу. Мы впятером вкалывали ещё до трёх часов ночи, затем нам разрешили отдохнуть до девяти утра. К четырём часам я улёгся, проспал два часа, и вдруг, меня поднимают. Дежурный по кухне требует цеховых рабочих. Мы одеваемся и вперёд… В казарму возвращаемся только в девять часов вечера. Картошку мы чистили до 18 часов, а потом работали в зале – мыли и драили грязные столы, а затем сервировали их на следующий день. Единственное, чем хорош наряд по кухне – можно набить животы до отвала. Народ наедался так, что не мог разогнуться. 
Досталось напоследок карантину. У меня после этой картошки руки стали чёрными, все в ссадинах, заусенцах, порезах. Ни зелёнки, ни йода нигде нет. Того и гляди, подхватишь какую-нибудь инфекцию.
 После обеда мы расходимся по своим частям. В 1-ю МСР нас попало 14 человек, трое приписанных к нам живут на втором этаже. Народа в роте немного, казарма новая, только отремонтированная. Ещё необжитая, поэтому в ней холодно. Если спать с накрытой головой и наброшенной шинелью, то можно пережить…

               
                1МСР.

Первая мотострелковая рота мотопехотного полка своего рода дивизионный карцер. Туда переводили солдат из других частей дивизии, в чём-то сильно провинившихся. Так сказать, промежуточная остановка по дороге в дисциплинарный батальон. А вообще, там были обычные военнослужащие…Как и во всей дивизии, которую за отсутствие образцовой воинской дисциплины и её кадрированность, прозвали "дикая дивизия".
Наша дивизия кадрированная (солдаты называли её кастрированной), и это верно, потому что она укомплектована только основными военными спецами, а на случай боевых действий пополняется за счет резервистов , уволенных в запас - мобуто. В нашей роте порядка 30 человек: сержанты, механики-водители, снайпера, гранатометчики 1номер (стрелки), но нет заряжающих (№2) и автоматчиков меньше нормы. При развертывании рота разрастается до батальона, в котором 3 роты по 100-120 человек. Для проверки готовности кадрированных частей  к боевым действиям устраивают учения по развертыванию подразделений...
В обычном своём состоянии в нашем полку порядка ста человек и состоит он из одной мотострелковой роты, танкового взвода, взвода связи, артподразделения,  инженерного подразделения; в общем, всех по чуть-чуть. Наша рота располагалась на первом этаже двухэтажной казармы, а все остальные на втором. Кстати о казармах…
Казармы, как и весь военный городок, были построены японцами, находившимися здесь до 1945 года. Всё это хозяйство нам досталось по наследству: казармы, подсобные здания, лазарет, две водонапорные башни с водопроводом (нашим так и не удалось его восстановить), два командных пункта за территорией военного городка, и даже аэродром со  взлётно-посадочной полосой ,которую варварски уничтожали,снимая железные панели ВПП (их здесь называют фашинами) для забора автопарков в военном городке.


4.01.73.
Второй день на новом месте, постепенно привыкаю к обстановке, пока никаких изменений в жизни. Третьего числа шестерых  из роты, в том числе и меня, направили на погрузку угля. Загружали углём машины, а вечером мне объявили, что я заступаю в наряд посыльным по штабу.
И вот я сижу у небольшого коммутатора на месте помощника дежурного по полку. Систему коммутатора и селектора я до конца не освоил. Всё-таки в первый раз на дежурстве. В любую минуту могут позвонить, и я боюсь спутать свои действия, стушеваться. Сижу в штабе с трёх ночи, и очень хочется спать. Пишу, а глаза сами собой закрываются, и есть очень хочется, в животе урчит и сосёт. Зря я не взял в столовой чёрного хлеба, можно было бы пожевать.
Тяжело начинается для меня новый год: прошло четыре дня и все дни в работе. Если весь год будет такой, то, что от меня останется...


8.01.73.
                ***

   Вот я на новом месте, в новой роте,
   Теперь я буду жить – служить в пехоте.
   Уже семь дней прошло – я не заметил,
   Часы летят, когда минут свободных нет. 

 Восьмое настаёт – мой день рожденья,
 А у меня обычный день – какое сожаленье.
             Сейчас бы в чайную сходить, устроить праздник,          
 Наесться досыта хотя бы разик.

             А всё-таки приятен день рожденья!
             Я на гражданке кушал бы варенье,
 Родня бы  торт купила, выпили б вина…
             Но я сейчас не дома, и в этом не моя вина...
               
               

                Из писем Шурика.

"Здравствуй Вовка, что-то от тебя ни слуха, ни духа. Через двадцать дней сессия, надо сдавать зачёты и задания. Сам понимаешь, времени на гулянки остаётся мало…
 Провёл с одной девочкой целый день и пришёл домой поздно вечером, а родители «развонялись» - хоть из дома беги. Вот так. Приближается Новый год, пока ещё не знаю, куда пойду. И Алёнка зовёт и другие подружки и дружки – прямо пополам разрываюсь. Наверно, пойду к Алёнке, ведь это её последняя «контора1». Сейчас я  к ней вообще не хожу (один раз  в неделю)…  Последний раз был у неё восемь дней назад. Сейчас составляю ей сборник твоих стихов. Постарайся в следующем письме прислать их побольше.
Познакомился сейчас с одной девушкой девятнадцати лет, звать её Вита. Учится в институте литературы. Небольшого росточка, чёрненькая, пьёт, курит, девственница. Как вытащу у неё фотку, пришлю тебе. Встречался с ней всего два раза, но и их достаточно, чтоб понять чувиху."

«Здравствуй друг Вовик, вчера, наконец-то, от тебя получил письмо. Ответ пишу только сегодня, извини, пожалуйста, дела… В институте зашиваюсь, но причина во мне самом. Не могу себя заставить по-хорошему заниматься – много гуляю с девочками. Сейчас у меня появилась постоянная кадруха Роза. Пока ещё молодая – 17 лет, но очень похожа на Лиду… А перед Розой была ещё одна «мочалка2» журналистка Вита, но её я своему дружку спихнул… Я подсчитал, у меня за шесть месяцев сменилось семь «мочалок». Но, сейчас, я завязал с этим. Имею одну, чтоб не было скучно, и хватит…
С Алёнкой я под конец совсем разругался. Конечно, я её проводил, но все равно не доволен ею. Может я и вредничаю, но ей следовало бы придержать язык. Ты, наверное, убедился в этом – может наговорить такое, что глаза на лоб вылезут. У неё есть такой порок – «словопоносье». Я ей под конец всё это и высказал. Вот уж где была ругань! Уж я отвёл душу – что про неё думал, всё высказал. Холера она, согласись с этим. И с такой  ещё связать свою судьбу… Я как подумаю об этом, аж вздрогну. Вот так, Володя. Ты, смотри, не ошибись, а то, будешь потом мучиться…



                Алёнка.

Ещё перед самым Новым годом получил письмо от Алёнки. Просит извинения за долгое молчание. Она пишет, что переезжает из Ташкента в Горький, в связи с переводом туда её отца. Поэтому, наша переписка заканчивается. Мотивировала она это тем, что всем своим друзьям писать не в состоянии, а кого-то выделять, не в её правилах…

Отрывок из письма:
«… Да, вспоминать я вас буду часто, особенно Шурика. Сейчас это и скрывать нечего, да и смешно – да, я к нему неравнодушна. Да и он относился ко мне также. Нравится он мне. Парнишка он хороший, но за ним глаз, да глаз нужен – чуть что, он и в сторону прыгает. Ты, Володя, поддерживай с ним отношения, он друг хороший и совет, если что, даст и помощь окажет и поймёт тебя, как нужно. Короче, поглядывай за ним. Ты понял меня?
Переживает он сейчас, а виду не подаёт. Сколько с ним на этой почве переругались, но всё это ерунда. Расстанемся с ним, как хорошие друзья. А могло быть всё по-другому, но мечтать я не хочу, хотя и люблю это делать.
Ты, Вовочка, тоже хороший мальчик, да, мальчик – ты только не обижайся, судя по твоему характеру и по рассказам Шурика. Желаю, чтобы тебе понравилась хорошая девочка, которая в будущем будет верной подругой...


                ОТ АЛЁНКИ

           Ты ждал, но я не полюбила.
           Теперь, ты мёртв, а я жива,
           И мне близка твоя могила,
           Как будто я твоя вдова.



           Пройдут года, я всё забуду:
           И незабвенное лицо,
           И встречи явственное чудо,
           И рук сомкнувшихся кольцо.


          Но если бабочка ворвётся
          В окно на свет из темноты,
          То сердце вздрогнет и забьётся,
          Как будто знак мне подал ты.
               


 В письме Алёнка представила эти стихи, как посвящение мне, но я предполагаю, что это – прощание с Шуриком. Но, всё-таки, я ответил на них, как смог.



                Ответ Алёнке.

              Я не убит, а только ранен,
              И рана скоро заживёт;
              Ведь время вместе с расстояньем
              Залечат рану – всё пройдёт.

              Не будет долгих ожиданий,
              Не будет писем от тебя,
              Не будет встречи долгожданной,
              Не обниму теперь тебя.

              Но иногда в часы печали,
              Я вспомню письма и тебя!
              Хоть мы с тобой и не встречались,
              Ты всё же девочка своя.

              Так мы расстанемся с тобою.
              Забудь, что было, навсегда.
              Ведь глупо помнить всех знакомых…
              Прощай! Будь счастлива всегда!
               

   Странички из дневника ( продолжение)

22.01.73.
Давно не заглядывал в дневник, да и писать особенно нечего. Каждый вечер занят караулом, так что разгуляться негде, даже в санчасть сходить нет возможности. Целую неделю хожу, кашляю, горло болит и голова раскалывается. Вчера опять приходили делать прививку – впрыскивали в нос какую-то вакцину. Слишком поздно. В дивизии много народа болеет. Сегодня хотел сходить в санчасть, а старшина отшутился – все мы больные, говорит. Чёрт его знает, может и вправду, ничего страшного нет, но фельдшеру показаться не мешало бы, для профилактики…
Три караула отстоял больным. По ночам начал страшно потеть, наверно, подхватил грипп или простуду. Хожу постоянно на четвёртый холодный пост. Ребята шутят, мол, я к нему приписан. И ещё проблема, когда в казарме в сортир ходишь, из очка ветром  в задницу задувает из выгребной ямы…
В карауле не высыпаешься. Невозможно в отдыхающую смену заснуть нормально: пока уложишься на топчан, приспособишься, места мало, со всех сторон тебя сжимают соседи, сопят, ворочаются. Только заснёшь, пора вставать на пост. Так можно получить упадок сил или нервное перенапряжение…
Недавно, у нас в дивизии перевернулся ГТТ1. Машину занесло в конце моста через реку, и она пробив деревянные ограждения, упала вниз на берег. Механик-водитель и лейтенант, сидевшие в кабине, погибли сразу, а трое в кузове отделались ушибами…
Вчера был лыжный кросс. Мы шпарили 10 километров по пересечённой местности. С большим мучением взбирались на сопки, а затем, с последней скатывались вниз. Спуск был больше километра. Я спрятал в карман очки на всякий случай, чтобы не разбить и плохо видел лыжню. Под самый конец спуска скувырнулся, правда, довольно удачно, и от спуска получил огромное удовольствие…
А здоровье всё ухудшается. Кашель, горло и насморк с каждым днём становятся всё сильнее. В караул хожу больным и всегда стою на холодном посту №4 – ГСМ (горюче-смазочные материалы.)




                Пост №4

…Да, холодный пост. На него в основном попадают молодые бойцы и чудики типа меня, которые не могут отстоять свои права. Правда, летом в хорошую смену на него идут и деды. Оттуда можно срулить в самоволку, договорившись со сменщиком. В общем, кому беда, а кому мать родна.
Склад ГСМ -  это периметр размером 60 на 20 метров, обнесённый колючей проволокой. В середине периметра в два ряда вкопаны бочки с горючим. У въездных ворот и в противоположном конце периметра  фонари на столбах. Сбоку навес для часового. У ворот ящик с песком и противопожарный щит (пустой). Всё это находится на окраине посёлка между просёлочной дорогой, за которой стоит ракетный дивизион, и насыпью узкоколейки, ведущей на разгрузочную площадку угля, дров и других грузов, привозимых в посёлок.
Так как пост огнеопасный, на него ходят с автоматом без боеприпасов, а просто с примкнутым к нему штык-ножом. И каждой собаке в посёлке это хорошо известно. Из караулки до поста минут восемь хода, пост на отшибе, да ещё не по пути с другими постами. Поэтому, обычно,  на четвёртый, часовой идет без разводящего – самостоятельно. Бывают случаи, когда для проверки бдительности часового очередная смена идёт с разводящим или даже с проверяющим. Смена караула заключается в следующем ритуале. При подходе караула к посту, часовой окликает идущих:
          - Стой, кто идёт?
     Разводящий отвечает:
- Манда на костылях.
     Часовой  кричит:
            - Манда ко мне, костыли на месте.
       Это значит, что часовой новой смены должен подойти один, без сопровождающих его лиц, для смены караула…
            …Пять минут шагом по периметру против часовой стрелки, и так два часа на ветру под снегом или дождём. Зимой на посту тулуп, а летом плащ-накидка не первой свежести. И ходишь ты один в темноте от фонаря до фонаря, пугаясь собственной тени. Но чаще всего горит только один фонарь – у ворот. А днём вообще как пугало неприкаянное, всем на обозрение. Местная ребятня издевается:
           - Дядь, дай патрончик, дядь, а стрельни разок.
И лезут к периметру. А по правилам караульной службы, если подходят близко к воротам или ограждению, я должен предупредить человека окриком: «Стой, кто идёт?» за­тем « Стой, стрелять буду!». Если он на это не реагирует, я должен передёрнуть затвор автомата и выстрелить в воздух. Но стрелять то нечем, и все это знают… Телефонной связи с караулом нет, хотя аппарат на столбе и висит, только не работает практически никогда.

28.01.73.
Я в изоляторе. В лазарете, конечно, лучше, но он катастрофически переполнен. От изолятора здесь одно название – спортивный зал в соседней казарме, в нём 60 коек, посередине стол. За едой ходим сами, посуду моем сами. В первый же день столкнулся с «дедовщиной» - два «старика»-танкиста хотели заставить меня мыть посуду, как вновь прибывшего. Не знаю, откуда у меня взялись слова, но я начал отговариваться. Говорю и думаю – сейчас получу по морде. Но ничего, обошлось – «старики» миролюбивые достались. А вот вчера, пришлось помыть. Дело несложное, просто обидно, что «старики» наглеют. Даже рукоприкладством занимаются, и это обычное дело, особенно у танкистов.
Полтора дня сидел грязный. Дело в том, что у нас здесь нет воды. Надо бежать в соседнее помещение. Полы влажные, тряпкой не протираются, а мытьё посуды – это сплошной онанизм. Грязными руками и всё в одной воде.
Очень неудачно я попал в изолятор, именно в тот день, когда получил извещение на посылку. Теперь я лежу здесь, а она там, на почте. Но хуже всего, то обстоятельство, что у меня начал болеть глаз, который оперировали в прошлом году, вероятно, последствия простудных болезней – сам не красный, а нервы покалывают и к вечеру всё сильнее. А возможно, от зубов, которые тоже потихоньку болят.

31.01.73.
Осталось 644 дня до приказа… Пока ещё в изоляторе, надеюсь, что последний день. Читаю фантастику: Геннадий Гор «Глиняный парус» - продолжение повести «Мальчик». Давно искал продолжение и вот, нашёл. Это про мальчика из космоса, прилетевшего к нам в меловой период, и оставивший здесь свою копию… Вчера получил два письма из дома.

4.02.73.
Сегодня иду в караул в первый раз на первый пост, к чему бы это. Вообще-то неплохо - тёплый пост, но всё-таки страшно – как-никак, штаб дивизии. Особые обязанности на этом посту я не знаю, придётся у кого-нибудь спросить. На месте посмотрим, что к чему…


                Штаб дивизии.

Раз, два, три… девять, десять, считаю я шаги. «Кругом!» - мысленно командую я себе и поворачиваюсь. Раз, два, три… десять, кругом. Десять шагов вперёд, десять назад – вот мой маршрут на первом посту.
Расположенный в посёлке штаб дивизии представляет собой одноэтажное деревянное здание в форме буквы «Ш». Вход в центре нижней перекладины. Я стою в правом коридоре в самом конце – охраняю секретную комнату с одной стороны и шифровальный отдел с другой. Ночью в штабе практически никого: дежурный офицер у входа, караульный из другого полка в левом коридоре, и я в правом. Есть ещё дежурный шифровальщик или его помощник.
Десять шагов вперёд, десять шагов назад, я останавливаюсь. Спать хочется – хоть спички вставляй. Автомат за плечом, я закрываю глаза. Десять шагов вперёд, десять шагов назад, десять шагов впер… Я натыкаюсь на стену и, чиркая по стене мушкой автомата, мгновенно просыпаюсь – заснул на ходу. Это бывает. Главное, никто не заметил. Я смотрю на часы – ещё полчаса до смены, надо развеяться, отвлечься ото сна.
Начинаю тренироваться в быстром снятии с плеча автомата. Для этого надо правой рукой взяться за низ приклада и резко дёрнуть его вперёд. Автомат переворачивается в воздухе, описав дугу, и в это время ты подхватить его левой рукой за ствольную коробку, одновременно удерживая правой за приклад в области курка. Необходимо скоординировать движение рук, и тогда, всё получится – автомат готов к бою. А если нет, то может грохнуться на пол. Этому приёму мы часто тренировались в караульном помещении, поэтому  на посту промахов почти не бывает - у меня получилось. Я закидываю автомат за спину и ещё несколько раз проделываю этот фокус. Сон немного отпускает. Десять шагов вперёд, десять назад…
Комната шифровальщика открывается, появляется Ципуштан.
- Привет, Ципа, - окликаю я его.
- Здорово, Москва! Службу несём? – откликается он.
- Как видишь.
-Я тоже. – отвечает Ципа, закрывая комнату. - Вот дежурному депешу отнесу, а потом на боковую, продолжать дежурство.
- Счастливый, - говорю я, провожая его взглядом.
Сегодня помощником шифровальщика Ципуштан (странная фамилия, да?). Мы с ним вместе в карантине были – кликуха «Ципа». Выбился из простых лягушек. Деревенский парень из Российской глубинки, добродушный, белобрысый, коренастый, ростом 155см, покладистый, необидчивый, надёжный, уверенный  в себе мужичок – мастер на все руки. Пока были в карантине, его все офицеры домой к себе приглашали, что-нибудь отремонтировать или смастерить. Парень он безотказный, работой его были все довольны, поэтому из карантина его распределили в комендантскую роту. Парень удачно пристроился – через полгода службы в комендантской роте дослужился до помощника шифровальщика…

11.02.73.
Опять заступаем в караул. Меня назначили на второй пост – гауптвахта. Я не против, только плохо, что третья смена – опять за «рубоном» три раза ездить придётся, снова как следует не поспишь. Первый раз иду на этот пост, и обязанностей на данном посту не знаю. Надеюсь,  начальник караула проинструктирует.

25.02.73.
Осталось 618 дней до приказа – это я так, конечно ерундой занимаюсь, но всё-таки, интересно. Здесь многие на полном серьёзе считают дни и отмечают в календаре. Им от этого, наверное, становится легче...Меня перевели из снайперов в гранатомётчики. Возможно это и к лучшему, единственная проблема — бандура большая и тяжёлая.
Сегодня опять в караул на первый пост. Я беру с собой тетрадку-дневник, только не знаю, куда её спрятать. А беру я её потому, что надо записать пропущенную информацию и передать тетрадь в Москву с нашим взводным Геннадием Петровичем Сухоненко.  Он едет в отпуск, обещал заехать к родителям. Адрес я ему уже дал. Отличный мужик – лучший из всех офицеров, которых я здесь знал. У нас есть ещё два – Феоктистов (Фокс) и Штиллерман.

26.02.73.
5.00 утра – первый пост. С чего же начать своё длинное повествование? Пожалуй, с отъезда старшины Корольченко на месяц в отпуск. Временным старшиной поставили Удалова. Все мы чувствовали надвигающиеся перемены. И вскоре они пришли. Изложу я их, пользуясь солдатской терминологией.
Сержанты и «старики» начали сильно борзеть и «залупаться1». В роте появилось многовластие (каждый сержант «дрочит2» так, как хочет). Услужив одному, попадаешь в опалу к другому… Рота стала жить напряжённой жизнью. Удалов поставил слишком жёсткие, но ненужные в данном случае условия.
Здесь, конечно, мыслят не так, как на гражданке, может, я чего-то вообще не правильно понимаю. То, чему их учили в учебке, не всё применимо к нашей кадрированной дивизии. Учат-то их для развёрнутых полков… А у нас получается - выполнение одних правил и не выполнение других. Например, новый старшина требует, чтобы всех сержантов называли на «Вы», как в учебке, и в тоже время сержанты и «старики» ругаются матом в присутствии офицеров – ведь это хамство в развёрнутых частях, а у нас нет (хотя в учебке они не ругались в таких ситуациях). 
Вернёмся к обращению с сержантами на «Вы». В развёрнутой роте на одного сержанта десять солдат, и сержанты не смешиваются в одну массу с солдатами, поэтому, они выделяются. А у нас один сержант в среднем на два человека, да притом, есть сержанты без должностей. Они все смешаны с солдатами в единую массу, отличаясь только лычками и криком. Командиров и приказов много, а исполнять некому. И ещё об одном. Если ты сержант, то ты – лицо роты, с тебя надо брать пример. А какой пример можно брать с наших сержантов?! Ларионов ведёт себя, как ребёнок. Удалов почему-то боится своих сержантов и всячески поощряет их поведение. У Кулеша расшатаны нервы и он всё принимает близко к сердцу, заставляя выполнять приказы криком и рукоприкладством, вместо того чтобы спокойно объяснить человеку его ошибку (впрочем, от него не отстаёт и Удалов).
А какая у сержантов культура, какой моральный облик? Всё их поведение вообще-то можно оправдать тем, что они сержанты и уже познали службу. А как же такие понятия, как мораль, совесть или в армии эти термины отсутствуют? И ещё один вопрос: обязан ли солдат выполнять аморальный приказ сержанта, не касающийся службы (во время отдыха, обеда)? Объясните, пожалуйста...
 При Удалове я стал ходить, кроме четвёртого поста, на пост №2 и №1. Лучше всего, конечно, на «губе» - идти близко, начальства никакого нет, занимайся чем хочешь. Во всяком случае, поразмышлять разумно можно. Вот только этим для меня  и достопримечательна миссия Удалова, как старшины.


                Пост № 2

Гарнизонная гауптвахта находится в одном здании с караулкой и комендатурой. Это одноэтажное строение, обнесённое забором. Чтобы попасть на второй пост, надо выйти из калитки караульного дворика и войти в соседнюю калитку гауптвахты. При входе в помещение второго поста попадаешь в коридорчик: с левой стороны от входа помещение кухни, а справа коридор, с одной стороны которого расположены три камеры, а с другой стороны закуток для приёма пищи и две камеры . Часовой обязан ходить по коридору и наблюдать за поведением арестованных и при необходимости вызвать начальника караула при помощи звонка, расположенного у двери кухни. Но чаще всего часовой сидит в помещении приёма пищи со свободными от работы выводными и травит байки. В обязанности выводных входит сопровождение арестованных солдат на различные хозяйственные работы...


                *

           А недавно я узнал, что с дивизии набирают группу для обучения подрывному делу. От каждого полка по несколько человек. Группа отправится  на занятия в посёлок Гастелло, а после подготовки они будут охранять стратегические мосты через реки от ледохода, подрывая опасные льдины. Было бы интересно попасть в подрывники...
С 19 по 22 февраля у нас была корпусная проверка, на которой нас проверяли по двум дисциплинам – стрельбе и ЗОМП (защита от оружия массового поражения). До проверки мы два раза ездили на полигон стрелять. На проверке отстрелялись хорошо. Рота получила четыре балла. Лично я, отстрелялся на отлично, и мне устно объявили благодарность. Зато ЗОМП я классически завалил. На это есть несколько причин: во-первых  у меня не был подогнан противогаз (не по моей вине), во-вторых – одевались на холоде и практически без тренировки. Я получил две двушки и трояк, а в итоге – неуд...



На этом заканчиваются  дневниковые записи первых четырёх месяцев моей армейской службы, которые вместе с лейтенантом Сухоненко улетают в Москву.