CатNрИконЪ. 1daY

               
Сцена 1
На сцене слева стоит вешалка. Чуть поодаль диван. Справа стол и стулья. Задний план за ним – ещё один столик. На столе книги, листы, карандаши, светильни. По комнате расхаживает Аверченко, потирая себе подбородок.
Аверченко (приговаривает): Нет, это не то. Это не то. Это тоже не сюда.
Аверченко садится за стол, берёт карандаш и начинает что-то быстро записывать. Спустя несколько секунд он останавливается, хватает отпечатанный лист, комкает и бросает его в сторону.
Аверченко (пишет текст, приговаривая): Послышался слабый, протестующий голос жены, лёгкий шум. Всё это покрылось звуком поцелуя. (разминает пальцы) Готово. (опускает голову на руки и ложится на стол)
Раздаётся стук в дверь. Аверченко резко подрывается.
Аверченко: Александр, дверь никто не закрывал!
Корнфельд (дружелюбно): Аркадий Тимофеевич! Уверен, во сне вы видели пишущую машинку!
Входит Корнфельд.
Аверченко (доброжелательно): Нет, Михаил Германович, это был рай и кущи в нём.
Оба смеются. Аверченко подходит к чайному столику, Корнфельд скидывает плащ, ставит портфель на стул и снимает шляпу.
Аверченко (указывает на стул): Прошу вас! Не хотите ли чаю?
Корнфельд (подходит к столу с листами): Нет, благодарю.
Аверченко (уходит к столику): А я, с вашего позволения, выпью. Вкус Пушкина, аромат Гюго, аспириновая, я бы даже сказал, гомеровская горечь и восхитительная кантемировская терпкость. Индонезийский высокогорный. Чёрный.
Корнфельд (смотрит на Аверченко): Когда это Вы там побывать успели?
Аверченко (улыбается): Я? Никогда. (наливает чай в чашку) Это в подарок от Надежды Александровны.
Корнфельд (улыбается и качает головой): А, понял, понял! Царские подарочки кутим!
Аверченко (качает головой и ставит чашку на блюдце): Отнюдь не кутим! (берёт в руки чашку) Это подарок, вот я и дарюсь им. (улыбается)
Корнфельд: Ай, ну Вас с Вашими шуточками! (глазами просматривает исписанные листы) Вижу, ночь прошла не зря.
Аверченко (занимает свой стул): Я же только что сказал про рай. (откидывается) А что это мы только про нас, давайте и про Франс!
Корнфельд (непонимающе): А? (смотрит на Аверченко) Да вот, есть у меня одна, скажем так, история. Григория Распутина убить хотят. Считают его влияние на монархию гибельным.
Аверченко (поперхнувшись): Я не ослышался? Гибельным для монархии?
Корнфельд (копается в листах): Да, и ведь не поспоришь. Хотя я в это не верю. Мне кажется, это из-за похождений Григория в опочивальню императрицы. Зависть. Злые языки болтают, глупые руки делают.
Аверченко (качает головой): При дворце не терпят вульгарных сибиряков. Как и прочих мужиков. Крестьянский народ в целом.
Корнфельд (смотрит на лист): А этот текст, судя по всему, переделка «Всадника без головы»? (улыбается)
Аверченко (смеётся): Нет, это всего лишь (выводит ручкой на листе) «Магнит», который притягивает к себе…
Корнфельд (прикладывает палец к губам): Ш-ш-ш! Не раскрывайте секретов, Аркадий Тимофеевич, вражеские лазутчики из «Шутов» и прочего так и жаждут выведать все тайны.
Аверченко: В моей обители на них непременно опустился бы карающий взгляд Саши! (смеётся) Если только он вернётся ближайшие семь минут.
Корнфельд: Вернётся? Александр уже приходил?
Аверченко (делает глоток чая): Нет, Михаил Германович. Предчувствуя знаменательность сегодняшнего дня мы с Александром решили отменить сон. Теперь хоть разобрались с письмами, что приходили на адрес редакции.
Корнфельд (улыбается): Неужели вы их прочли и пустили в печать?
Аверченко (серьёзно): Нет, Саша собрал их в два мешка из-под картошки и засеял огород.
Корнфельд (непонимающе): Но картошка… Письма… (смотрит на улыбающегося Аверченко) Тьфу! (смеётся) Я же попросил Вас избавить меня от шуточек!
Аверченко (улыбается): Я не шучу. (делает глоток чая) Что по поводу материалов: (откидывается на спинку стула) Александр хочет вернуться и создать ещё две строчки для своего стихотворения, Надежда Александровна – принести две миниатюры, а Иосиф Исидорыч – первую часть романа.
Корнфельд (кивает): Когда закончите с номером, подумайте над зарисовкой на тему протестантизма. Я уже придумал название: «Крест, который лопнул».
Авреченко: Церковный заказ? Михаил Германович, я Вас не узнаю...
Корнфельд (перебивает): Нет, это (пауза) старая история. Так надо. Это личное.
Аверченко (кивает): Я подумаю, но ничего не обещаю.
Корнфельд (поднимается со стула): Я зайду позже. И напоследок скажу следующее: осторожнее со словом, цензоры сейчас беснуются от своего бессилия, но «Адская почта», «Булат», «Вагон», «Пули»,  уже заколочены дубовыми досками да стальными гвоздями.
Аверченко встаёт и провожает Корнфельда до двери.
Корнфельд (перед выходом): Будьте благоразумны, я не хочу писать вам письма на парижский адрес.
Аверченко: Сейчас мы ходим по острию ножа. Я это прекрасно понимаю, Михаил Германович. (пожимает руку Корнфельду)
Свет на несколько секунд гаснет.


Сцена 2: «Пропавшая калоша Доббльса»


Сцена 3.
Аверченко сидит за столиком и продолжает пить свой чай. Дверь открывается, входит уставший Дымов с кипой листов подмышкой.
Аверченко (с усмешкой): Тяжёлая ночка?
Дымов (снимает верхнюю одежду): Нет, Аркадий Тимофеевич, всё монархично. (улыбается)
Аверченко (смотрит на карманные часы): Саша, вероятно, застрял в сугробе. Или кого-то в него упорно окунает.
Дымов (пожимает плечами): Я видел его возле Зимнего. (подходит к столу и протягивает Аверченко листы) Но об этом я даже не знаю, что думать. Поэтому жду ваших слов, великой души человек.
Аверченко (читает вслух): «Свежевыжатая жимолость»… Роман?
Дымов (садится за стол напротив Аверченко): Роман, роман… (откидывается на спинку стула). Всю ночь я думал над первой главой (улыбается), даже прочитал пару статей из « Будильника»…
Аверченко (вздыхает): «Будильник»? Пробуждение от него было не из приятных. Должно быть «Шута» с его «Осколками» Вы в красный угол поставили? Всю жизнь человек ходил на ногах, а потом вдруг решил споткнуться, чтобы начать ползать «Шутом» и молиться дрянной бумаге.
Дымов: Аркадий Тимофеевич, я всю ночь не спал…
Аверченко (размеренно): «Мы будем хлёстко и безжалостно бичевать все беззакония, ложь и пошлость, которые царят в нашей жизни. Смех, ужасный, ядовитый смех, подобный жалам скорпионов, будет нашим оружием». Такую клятву, кажется Вы давали? Но полноте, это ж теперь чуждо. Как там в «Будильнике» было? «Мы дураки, вот мы и смеёмся».
Дымов: Это самое ужасное.
Аверченко (кивает): Извини.
Дымов (достаёт из кармана карты): Я знаю вашу нелюбовь к этому делу, но может разок?
Аверченко (отрицательно качает головой): Министры просвещения и печати с радостью сыграют с тобой, им не впервой законы в «девятку» проигрывать. Потому и безумствуют самодурством и ложью. Забывают то, что пообещали минуту назад. (улыбается)
Дымов (тасует карты): Согласен с вами. (кладёт карты на стол) Видел вчера Александра Ивановича.
Аверченко (делает глоток чая): Куприна?
Дымов (кивает): Пропустили с ним по рюмахе, сыграли несколько партий в «девятку», о жизни поговорили…
Аверченко (серьёзно): Надеюсь, министрам не уподобились.
Дымов: Нет, мы знаем себе меру. Между прочим, Александр Иванович рассказал мне одно из проявлений вежливости в кабаке: входящий должен уступить дорогу выползающему. Ещё похвалил наши труды, сказав, что в это гиблое время «Сатирикон» — чудесная отдушина, откуда льётся свежий воздух.
Аверченко (глубоко вдыхает): А как же «Шут»? А «Будильник»?
Дымов (молящее): Аркадий Тимофеевич, я Вас умоляю! Ну не сдержался, ну читнул несколько миниатюр! Так что с того?
Аверченко (понимающе кивает): Я не знаю, как расценивать это. (указывает пальцем на листы) Вдруг там окажется далеко не свежий воздух?
Дымов (безразлично смотрит на листы): Признаться я готов уж сжечь это... Может хотя бы абзац прочтёте? Негоже говорить о том, чего не знаешь.
Аверченко (пожевав нижнюю губу): Вы прекрасно знаете, что в журнале нет таких людей, которые бы не знали, о чём они говорят.
Дымов (чешет голову): Возможно.
Аверченко: Несомненно.
Секундная пауза. Дымов смотрит на Аверченко, который как ни в чём не бывало делает глоток чая.
Дымов (с улыбкой): Плут Вы, ей-богу плут! (берёт лист и ручку) Кого угодно заставите плясать под свою дудку! Хех! (улыбается)
Аверченко (отыгрывая удивление): Да ну, Иосиф Исидорович, полноте!
Дымов (пишет что-то на листе): Чтобы номер вышел без Осипа Дымова – ни в жизни! Я сделаю вам сказку за пять минут! Всё равно роман не пройдёт. Да и мне он самому не нравился.
Входит Саша Чёрный.
Аверченко (Чёрному): Как прогулка?
Чёрный (вздрагивает): Русская зима! (снимает пальто)
Дымов (оборачивается): Приветствую, Саша! (поднимает руку)
Чёрный (идёт к столу): Набили вчера карту?
Дымов (удивлённо): Откуда Вы знаете?
Аверченко: Люди ходят на ногах, молва – на языках.
Чёрный садится на диван и достаёт из внутреннего кармана пиджака записную книжку.
Дымов (Чёрному): Где ходили?
Аверченко (Дымову): Вы не отвлекайтесь, скоро Михаил Германович прибудет.
Дымов (Аверченко): Не надо меня торопить!
Чёрный (улыбается): А разве кто-то купил билет на уехавший поезд?
Аверченко и Чёрный аккуратно смеются, Дымов качает головой и продолжает записывать.
Дымов (продолжая писать): Вот уеду в Америку и будете потом сожалеть, что гения потеряли. (улыбается)
Аверченко: Хотите уехать?
Дымов: Да. Как-то не по себе в этих дебрях! Мещанство, безкультурие!.. Такое чувство, будто живём в Каменном веке.
Чёрный (улыбается): В Палеолите.
Аверченко: Мы живём в статусе неприкасаемых, Иосиф Исидорович. Подумайте сами, разве там будет (улыбается шире с каждым новым перечислением) трёхразовое питание, тёплая качественная одежда, постоянная крыша над головой, собеседник за бокалом… Главное для нас – выбрать правильное оружие. Надеюсь, у нас одно ружьё. (смотрит на Дымова) Только не следует чистить дуло кирпичом.
Чёрный что-то увлечённо пишет в записной книжке.
Дымов (кивает): А знаете, о чём я подумал, когда писал этот (указывает пальцем на листы) роман? Я подумал о пьянстве. О том, как наш русский мужик спивается, спивается нещадно и безбожно, спивается до потери памяти и денег кровно заработанных… (с горечью  выдыхает) И никак не побороть это… (качает головой) Много веков канут, а русский мужик всё так же спиваться будет.
Чёрный (Дымову): Русский человек просто не знает меры. Если начнёт пить, то не остановится, покуда на ногах стоять не будет.
Аверченко (Дымову): Может быть позже допишете? Отдохнёте немного, выпьете чаю?
Дымов: Я б маслиночку скушал…
Свет гаснет.



Сцена  4: «Прогнившие насквозь»




Сцена 5.
Дымов и Аверченко сидят за столом. Чёрный возле выхода, надевает пальто.
Аверченко (Чёрному): Я всё ещё ожидаю стихотворение.
Чёрный (кивает): Я помню.
Чёрный выходит. Дымов откладывает ручку и лист в сторону.
Аверченко (берёт лист): Уже закончили? Похвально.
Дымов (гордо): Всего-то делов на пять минут! Так вы не посмотрите? (указывает пальцем на листы)
Аверченко (держит в руках лист со сказкой): Нет. Есть лучше.
Дымов (откидывается на спинку стула): Почерк мастера!
Аверченко (пробегает лист глазами): Как сказал Саша: «Лучше – не значит хорошо, лучше – значит другие хуже».
Дымов (недовольно): И почему я до сих пор терплю всё это? (встаёт) Я талантливый творец. (идёт к пианино)
Аверченко: Не следует отчаиваться. (встаёт с листом в руках) Особенно за шаг до спасения. (кладёт его в папку)
Дымов (наигрывает мелодию): Кто только сделал редактором этого прожженного циника?..
Аверченко (улыбается): Семьдесят два процента голосов в шоколаде «Одинцов».
Входит Тэффи с коробкой конфет в руках, останавливается и смотрит на Дымова.
Тэффи: Бонжур, месье!..
Дымов (закрывает клавиши): Здравствуйте, Надежда Александровна! (кланяется и целует ей руку) Искренне рад видеть вас.
Аверченко (смотрит на Тэффи): Добро пожаловать!
Тэффи (идёт к столу): Доброе утро, Аркадий Тимофеевич! (в шубе садится на кресло)
Аверченко отходит к чайному столику.
Дымов (вдыхает глубоко носом): Какой чудесный запах у вас, Надежда Александровна! (смотрит на Тэффи) Ещё до того, как вы вошли, я почувствовал ваш именной аромат!
Тэффи (улыбается): Спасибо, Осип. Хочешь конфетку? (открывает коробку и протягивает Дымову)
Дымов (в смятении): Тоже именные? (берёт одну конфету и кладёт в рот) Белиссимо!
Аверченко (с чашкой и блюдцем подходит к столу): Уверен, Вы не откажетесь.
Тэффи (смотрит на Аверченко): Индонезийский высокогорный?
Аверченко: Пустяков не держим. (ставит чашку на стол)
Тэффи (садится за стол): Помним, кого благодарить. (улыбается)
Аверченко садится на своё место. Дымов подсаживается к Тэффи.
Дымов (смотрит на Тэффи): Как прошёл ваш вечер?
Тэффи: Замечательно! Николай второй – такая душка! Задарил меня с ног до головы! (смеётся) Такой чудной!
Дымов (недобро): Говорит о себе во множественном – ему давно пора в белостолбье!
Тэффи: Не так страшен чёрт, как его малюют. Николай II – человек хороший, получилось так, что окружают его люди недалёкого ума.
Аверченко (Тэффи): Если не ошибаюсь, у Вас, Надежда Александровна, вчера свидание было?
Тэффи: Мы вчера гуляли с ним по дворцу…
Дымов (с усмешкой): Как там свобода царская? Во дворце, небось, у всех она одинаковая: не вздумай перечить государю! Зато как красиво звучит: движение к улучшению. Развитие этой темы вызывает у меня дрожь. (морщит лицо)
Аверченко (Дымову): Я не пойму, что Вас так раззадорило? Куприн или плохой «Будильник»? Хотя странно, что театр начался, когда (Тэффи) Вы прошли мимо вешалки.
Тэффи (улыбается): Когда антракт?
Дымов (Аверченко): Я предлагаю вам не лезть ко мне в душу.
Дымов (переводит взгляд на Тэффи): Что ещё вы нам расскажете?
Тэффи (восхищённо): Чудесная, незабываемая прогулка! (понизив тон) Правда, через час на бал пришёл Распутин…
Дымов (удивлённо): Распутин?
Тэффи: На нём была деревенская рубаха сомнительной свежести, такие мужицкие штаны и очень тщательно начищенные сапоги. Жирные, липкие волосы, грязные ногти. Только его глаза, слишком близкие один к другому, почти прилипшие к переносице и назойливо пристальные, могли, пожалуй, объяснить его гипнотическую силу. Он, несомненно, сознавал эту свою физическую особенность и умел извлекать из неё довольно блистательные эффекты.
Аверченко (задумчиво): Корнфельд уже предупреждал меня утром… Надежда Александровна, в скором времени Вы больше не увидите Григория Ефимовича.
Тэффи: Да? Почему? Что он такого натворил?
Дымов (со злостью): Перешёл дорогу главному негодяю! Теперь отправится в Скандинавию по частям! (смеётся)
Тэффи: А ведь всего лишь помог больному наследнику…
Аверченко (допивая остатки чая): Народ всегда так поступает со своими героями.
Тэффи (смотрит на Аверченко): Свита, не страна. (смотрит на ногти) Моё размышление увековечит Григория.
Дымов (аккуратно пододвигается к Тэффи): А Вы о ком ещё пишете свои размышления?..
Аверченко: Иосиф Исидорыч, продолжайте в том же духе, и господин Бучинский поможет Вам с переездом в Америку. Отправлять, правда будет по частям.
Дымов смотрит на Аверченко, Тэффи продолжает сидеть как ни в чём не бывало.
Аверченко: Во время посева озимых писем мы с  Александром пообещали дождаться их восхода.
Дымов: Это шутка? Не вполне ясно. (замолкает)
Двухсекундная пауза.
Аверченко (потирает лицо и шею): Что-то здесь душновато. (встаёт) Надо бы форточку открыть. (уходит за кулисы вправо)
Дымов (ехидно): Ага! Провентилируй помещение, чтоб форточником сдуло ценности!
Тэффи (улыбается): Можно подумать, на вас сорок пять карат рубина! (смеётся) Или может ваши карманные часы из чистого золота?
Дымов (вежливо улыбается): Смешно.
Свет гаснет.


Сцена 6: «Сентиментальный роман»


Сцена 7.
Дымов забивает трубку возле пианино, Тэффи кушает конфеты, Аверченко пишет. Входит Саша Чёрный.
Чёрный (стоя возле вешалки): Самый лёгкий способ посеять панику среди населения – войти и взволнованным голосом сказать: «Только без паники!» (снимает пальто)
Аверченко: Александр, это уже плоды? (улыбается)
Чёрный (пожимает руку Дымову): Картофельные письма взойдут не скоро. (берёт карты и начинает тасовать) В «девяточку» на стихи? (садится на диван) Маленькими ставками иногда бывает полезно.
Аверченко (встаёт): Александр, Вы – дьявол-искуситель, (подходит к Чёрному) и это факт! (улыбается) Я, может быть, и окажу партию, но (садится на диван рядом) после того, как узнаю о судьбе стихотворения.
Чёрный (кладёт бутылку на колени): Семьдесят два процента, Аркадий (улыбается) Мне надо всего двадцать восемь. (достаёт записную книжку)
Дымов (удивляясь происходящему): Вот это наглость! Я знаю, что совместная перекопка огорода сближает! Но (запинается) Но-но даже я (показывает на себя пальцем) называю Аркадия Тимофеевича по имени-отчеству!
Аверченко (улыбается, смотрит на Чёрного): Иосиф Исидорович, верно, решил, что мы всерьёз письмами засевали землю. (смеётся он и Чёрный) Ладно, не это важно. (встаёт) Александр, скажите, когда парус причалит к флотилии. (садится за стол)
Тэффи: Ничего не понимаю: я пришла в квартиру на Невском? Или это общество кабацкое?
Дымов: Признаться, я немного шокирован…
Чёрный (отрываясь от записной книжки): Знаете, как в народе говорят? К незнакомому человеку, пришедшему в гости с бутылкой водки, относятся менее подозрительно, чем к знакомому, который пришел с пустыми руками.
Дымов (бьёт по клавишам): Я не намерен больше это терпеть!..
Аверченко (Дымову): Возьмите себя в руки, пока кто-то не сделал это за Вас. (смотрит на Чёрного) Александр, может быть вернётесь к созданию?
Чёрный (задумчиво смотрит вверх): Да, я пытаюсь, Аркадий. (Дымову) Я, помнится, говорил, что благодаря общению человек получает не только множество информации, но и по морде.
Дымов (с усмешкой): Нет, ну вы только посмотрите! Называется водка «Мона Лиза» - 200 грамм и ваша улыбка такая же загадочная.
Аверченко (улыбается): И они сердечно обменялись любезностями.
Возникает двухсекундная пауза.
Тэффи (в нетерпении): Уже я бы придумала за это время миниатюру.
Чёрный: Неделю назад я сочинил два стихотворения.
Дымов (деловито): И два дня назад одно из стихотворений ушло ко мне.
Тэффи (смотрит на Чёрного): Признаться, я никогда не ожидала от Вас такого!
Чёрный (листает записную книжку): Я сам не ожидал. Лучше послушайте!..

Через час отсюда в чистый переулок
вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
а я вам открыл столько стихов шкатулок,
я – бесценных слов мот и транжир…

Аверченко (смеётся): Александр, ни для кого не секрет, что Маяковский преклоняется перед Вашим творчеством, даже читает Ваши стихи много чаще своих. Всё, что Вами написано, он знает наизусть.
Дымов (удивлённо): Правда что ли?
Тэффи (Дымову, с усмешкой): Только ленивый не знает!
Чёрный (смотрит в блокнот): Ладно, придумаю в процессе. (закрывает записную книжку и убирает во внутренний карман пиджака) Вот моё. (встаёт)

Бессмертье? Вам, двуногие кроты,
Не стоящие дня земного срока?
Пожалуй, ящерицы, жабы и глисты
Того же захотят, обидевшись глубоко...
Мещане с крылышками! Пряники и рай!
Полвека жрали — и в награду вечность...
Торг не дурён. «Помилуй и подай!»
Подай рабам патент на бесконечность.
Тюремщики своей земной тюрьмы,
Грызущие друг друга в каждой щели,
Украли у пророков их псалмы,
Чтоб бормотать их в храмах раз в неделю...
Нам, зрячим, — бесконечная печаль,
А им, слепым, — бенгальские надежны,
Сусальная сияющая даль,
Гарантированные брачные одежды!..
Не клянчите! Господь и мудр, и строг, —
Земные дни бездарны и убоги,
(возникает двухсекундная пауза, Чёрный смотрит по очереди на каждого)
Не пустит вас Господь и на порог,
Сгниете все, как падаль, у дороги.

Всё это время Аверченко, Тэффи и Дымов неотрываясь смотрят на Чёрного.
Дымов: День сдачи номера в печать. (улыбается)
Чёрный: Проигрывать иногда полезно.
Аверченко: Вот и те строки! (улыбается) Парус причалил. Легче, чем казалось с утра.
Чёрный быстро подходит к столу, садится на стул, берёт ручку и лист и начинает записывать.


Сцена 8: «Четверо»


Сцена 9.
Тэффи сидит за столом, Дымов с Чёрным на диване играют в карты. Входит Аверченко. В руках – свёрнутые в трубку иллюстрации. Он в хорошем настроении, насвистывает какую-то песенку.
Аверченко: Наш музыкальный друг только что передал нам подарок!
Аверченко подходит к столу, сдвигает с него всё в сторону и разворачивает всё по очереди. Тэффи, Дымов и Чёрный подходят.
Аверченко: Вот это Блок в бешенстве! Полюбуйтесь!
Чёрный (потирает подбородок): На Брюсова больше похож, вам не кажется?
Аверченко прячет улыбку ладонью.
Аверченко (разворачивает следующую иллюстрацию): А это вся иерархия царевластия! Во всей своей красе! (смеётся)
Чёрный (задумчиво): Я бы добавил немного синего…
Аверченко (доброжелательно): Александр, эти иллюстрации настолько великолепны, что если Вы продолжите высказывать свои мысли по каждому поводу, то ваш милый редактор падёт замертво от припадка смеха. (смеётся, разворачивает следующую иллюстрацию) А вот это будет обложкой к журналу! (пытается остановить смех): Да, Ре-Ми действительно знает, что делает! (вытирает слезу смеха) Я даже подумать о таком не мог!
Чёрный (улыбается): А эта иллюстрация (вытаскивает последний лист) называется «Жизнь отнимает у людей слишком много времени»?
Тэффи: Я уже говорила, что Ре-Ми – гений?
Дымов (смеётся): Надежда Александровна, вообще-то эта фраза была для меня!
Чёрный (хлопает Дымова по плечу): Не следует такие вещи громко говорить, Иосиф Исидорович! Ссылки от Николая второго не боитесь за гениальность?
Аверченко (смотрит на Дымова): Ему, похоже, и частичный переезд в Штаты не страшен! (улыбается)
Тэффи (восхищённо): Ой! Это Григорий! (берёт иллюстрацию в руки)
Аверченко (смеётся): Да, на кого он только не рисовал! Кстати, вот Леонид Андреев! Нравится? (смеётся)
Раздаётся громкий стук сапогом в дверь. Все внутри замирают и переглядываются. Аверченко встаёт и подходит к двери.
Аверченко подходит к шторе за кулисы.
Аверченко (кричит весёлым голосом): Михаил Германович! (выходит на сцену вместе с Корнфельдом) признаться, вы нас немного напугали!
Корнфельд (с улыбкой): О, вижу все в сборе! Прекрасно, прекрасно!
Дымов (выдыхает): Корнфельд…
Корнфельд (пожимает руки Чёрному, Дымову, Ре-ми): И вы здесь? (целует руку Тэффи)
Тэффи: Я бы угостила вас конфетами, да вот беда, они закончились. (смеётся)
Корнфельд: Спасибо, (разворачивается к Аверченко) но кроме ваших материалов мне ничего не нужно.
Аверченко (подходит к столу): Хорошо. Разберёмся сначала с иллюстрациями! (Ре-Ми) Разворачивай.
Свет гаснет.


Сцена 10: "Благородная девушка"

Сцена 11.
Аверченко сидит за столом, Тэффи сидит рядом в кресле.
Аверченко (произносит вслух): Галлы же и пришедшие с ними дванадесять языков влачат до сих пор жалкое существование под названием немцев, итальянцев, французов и так далее.
Тэффи: Год, в котором французы бежали из России, в честь чудесного избавления от них назван Двенадцатым.
Аверченко (с улыбкой смотрит на Тэффи): Составлено по заслуживающим и не заслуживающим доверия источникам.
Тэффи (кивает): Превосходно! Не забудьте, сверху лучше написать мою фамилию.
Аверченко (довольно и облегчённо выдыхает): Ещё один номер ушёл в печать. Самое время отдохнуть!
Тэффи: Верно, Аркадий Тимофеевич. Это была тяжёлая работа. Осип удивительным образом выкрутился.
Аверченко (потирает подбородок): Я никогда в нём не сомневался. Впрочем, как и в Саше. За ночь совместной работы мне удалось разглядеть всю ту многогранность его души. Он сложный человек. В этом его плюс.
Тэффи: Михаил Германович выглядел немного усталым, Вам не кажется?
Аверченко (потирает подбородок): Возможно. Однако поездки за границу не идут ему на пользу. (откидывается на спинку стула) Да. (потягивается) Ещё одна эпоха завершилась. Есть победители, есть победившие. (улыбается) А этот текст переживёт века. (встаёт) А сейчас я, с вашего позволения, пойду и попробую немного вздремнуть.
Тэффи: Желаю приятно отдохнуть!

Свет гаснет.
ЗАНАВЕС.

<2009>