Письмо с фронта

     Ровно в 5.00 второй батальон начинает
свою демонстрацию. Немцы сосредотачивают
на нем огонь.  Ширяев дает сигнал танкам.
Они благополучно переползают через
маскировавший их выл и въезжают в проходы.
     Тут-то и подрывается первый, левофланговый
танк с цифрой "7". И черт его знает на
какой мине. В самом неожиданном месте - метрах
в двадцати от наших минных полей. Подрывается
и останавливается как вкопанный. Следующий
за ним второй танк делает крутой поворот вправо
и прямо въезжает в наше собственное минное
поле № 11-бис - самое дьявольское из всех,
смешанное из противотанковых и противопехотных
мин. И тоже подрывается. Растерявшиеся десантники
соскакивают на землю, на "мышеловки" - ПМД.
Двое взлетают на воздух...
     Этого достаточно. Десантники первого танка
бегут назад. Танки второго прохода, заметив
суматоху, останавливаются, открывают беспорядочный
огонь, тоже пятятся назад. Только два танка
третьего прохода едут прямо на баки и скрываются
за ними.
     Немцы открывают бешеный огонь.
     В итоге - баки остаются у немцев, мы
не продвигаемся ни на метр, два танка подбиты,
три вернулись, один пропадает без вести где-то
за баками. Убитых - восемь, в том числе весь
экипаж первого танка, раненых - двенадцать.
Второй батальон откатывается назад. Полный провал...
     Танкисты матерятся:
     - Всегда так с пехотой... Натыкают своих
мин, где только влезет, и кричат "танки вперед!"
Инженеры тоже называются...
     И откуда там мина взялась, черт бы ее подрал?

                Виктор Некрасов.
                В окопах Сталинграда
                (неопубликованная глава
                "Чертова "Семёрка").



     Сегодня день выдался тёплым, солнечным и совершенно безветренным. Это осеннее тепло, видно, благодатно действовало не только на нас, но и на немцев. По крайней мере, на нашем участке обороны в районе завода "Баррикады" они изредка лениво постреливали в нашу сторону, видимо, желая напомнить нам, что война не закончилась и расслабляться не стоило.
     В блиндаже, выкопанном в крутом откосе волжского берега, было накурено и мы  с другом Серёгой Васильевым вылезли наружу и уселись за какой-то толстой трубой спиной к немцам.
     Солнце, бившее прямо в лицо, слегка грело щеки и слепило глаза, вызывая приятную истому и даже сонливость. На противоположном берегу Волги, возле небольшой полуразрушенной церкви, суетились тыловики, а по самой реке от берега к берегу между многочисленными разрывами мин, сновали лодки, обеспечивающие снабжение переднего края и вывозившие раненых в тыл.
     Из-за наших спин послышался звук низко летящих самолетов.
     - По нашу душу, что ли? - спросил Серёга, поворачиваясь в сторону противника. - Такой день хотят испортить, сволочи!
     Но самолеты направлялись в сторону соседнего металлургического завода "Красный Октябрь" и начали методично сбрасывать на него бомбы и поливать огнем из пулемётов.
     - Жарко там сейчас ребятам, - посочувствовал я соседям.
     - Да, не приведи, Господи, - поддержал меня фронтовой друг.
     Он свернул самокрутку, наполнил ее табаком и закурил. Сделав пару затяжек, передал цигарку мне.
     Мы некоторое время наблюдали за самолетами, а когда те наконец улетели, наступила относительная тишина, только справа, со стороны Мамаева кургана, доносился непрерывный гул - там шел не прекращающийся ни на минуту бой.
     - Вот где ад кромешный, - проговорил я, кивнув в ту сторону.
     - Мне санитар рассказывал, что оттуда даже раненых не могут вынести. Такая мясорубка идет, ужас!
     - У нас тоже не курорт, - возразил я.
     - Не курорт, - согласился Сергей. - Но вот мы с тобой сидим, покуриваем, а там дело идет без перекуров.
     - Сколько же жизней людских здесь будет положено! - вздохнул я.   
     - Круглов, Власьев, - послышался окрик старшины. - Ко мне...
     Мы поднялись и нехотя подошли к нему.
     - Вот что, ребята, - распорядился он. - После боя мы наспех засыпали убитых в воронке. А сейчас они начали разлагаться, пахнут. Возьмите лопаты, засыпьте их как следует.
     Мы молча пошли выполнять приказание.
     - Вот так и мы начнем вонять, когда нас грохнут, - проворчал Серёга. И дурашливо запел: "И никто не узнает, где могилка моя..."
     - Вон прошлый раз старую воронку разворотило снарядом и из нее полетели руки, ноги, головы... Потом собирали и снова закапывали, - сказал я.
     - Слушай, а ты переживаешь за своих? - спросил Сергей.
     - Честно говоря, я тут такого насмотрелся, что понял: отсюда мы не выберемся. Тут и ляжем, - я ткнул лопатой в сторону воронки.
     - Списал себя со счетов? - спросил друг.
     - А ты что, питаешь какую-то надежду? - вопросом на вопрос ответил я.
     - Откровенно говоря, шансов выжить почти нет, - честно признался он. - То, что здесь ляжем, ясно. Не ясно только - когда? В завтрашнем бою или еще поживем денек-другой.
     Мы присели на валявшееся бревно и закурили.
     - Слушай, несколько смущаясь, начал Сергей. - Я предлагаю написать своим прощальные письма. Ты возьмёшь моё, а я - твоё. Кто из нас уцелеет, тот и передаст его родным.
     От неожиданности я замолчал, обдумывая предложение. Наконец, согласно кивнул:
     - Давай так и сделаем. Но если останемся живы, письма уничтожим, чтобы не расстраивать своих и не расстраиваться самому.
     Мы выпросили у политрука по листу бумаги и по карандашу и сели сочинять, отдалившись друг от друга.
     Писалось трудно. Хотелось высказать матери, отцу, жене, детям самые добрые, нежные слова, от которых мы уже отвыкли в окопах. Все они затерялись глубоко в подсознании и стоило огромного труда, чтобы вытащить хоть одно из них.
     От напряжения у меня постоянно потел лоб и я вытирал его рукавом гимнастёрки. Глянув в сторону друга, я увидел, что и ему письмо дается не легко. На языке постоянно вертелись более привычные для боя слова.
     "Господи, до чего же мы огрубели, одичали. Даже словарный запас стал как у дикарей", - подумалось мне.
     Свои письма мы закончили почти одновременно, когда солнце уже начало клониться к горизонту. Молча мы обменялись ими, свернув листы в привычные треугольники и написав на нем адреса и имена своих самых близких людей.

     На следующий день, едва стало светать, начался бой. По привычке, немцы начали с того, что попытались забросать нас минами. Но мы, уже привыкшие к этому, попрятались в щели, окопы, а кто-то ухитрился забраться в стальную трубу, возле которой мы сидели с другом. А потом немцы пошли в атаку...
     По команде лейтенанта, мы с Серегой укрылись в развалинах какого-то цеха и поливали атакующих из "максима". Вскоре к нам пробрался и лейтенант, устроив за нашими спинами наблюдение за ходом боя.
     В один из моментов боя произошло непоправимое. У Сергея, лежащего за пулеметом, кончались патроны, я отошел за стенку за новыми коробками и когда нагнулся за ними, раздался взрыв гранаты. Это какой-то фашист в грохоте и суматохе  боя смог подползти сбоку и швырнул гранату в пулеметчика и лейтенанта, разом уложив обоих на месте.
     В ответ я также бросил гранату в проран стены и кинулся к своим. Оба были мертвы. Осторожно отодвинув тело друга, я приник к пулемету и продолжил стрельбу.
     Примерно через час бой затих. Я сел рядом с телом друга и долго смотрел на него, не понимая, зачем он улёгся на груду битого кирпича и не встаёт?
     - Товарищ лейтенант, - послышался крик старшины, а вскоре появился и он сам.
     Увидев лежащие тела, он молча снял пилотку и, глядя на меня, недоуменно проговорил:
     - Убиты?
     В ответ в знак согласия я смог только кивнуть головой.
     - Как же так? - почти простонал старшина. - Опять без офицера остались...
     С его помощью мы поочередно вынесли тела и осторожно положили их на дно свежей воронки. Я вовремя вспомнил, что в кармане друга лежит мое письмо, вытащил его и положил в свой карман вместе с его письмом.
     Уже под вечер, во время недолгого затишья, я вытащил оба письма, решая, что с ними делать. Уничтожить свое, думал я, не имеет смысла - как знать, не ждет ли меня участь Сергея?
     Печальная судьба большинства сталинградцев не минула и меня. Уже на третий день после гибели Сергея разорвавшейся миной мне отхватило ступню левой ноги. Старшина быстро перевязал культю обрывком чье-то рубахи и оставил меня возле блиндажа.
     - Ты только постарайся продержаться до вечера, - уговаривал он меня. - Придут лодки, отправим в госпиталь. Там тебя приведет в порядок и отправят домой, к своим. Кончилась для тебя война... Ты не особо переживай - главное, остался жив, а это у нас здесь уже везение.
     В сумерках меня отнесли на берег и погрузили в лодку. Я полулежал на дне судёнышка, опираясь на борт, и глядел на удаляющийся разрушенный город, где остались мои боевые товарищи, которых я, скорее всего, больше никогда не увижу.
     После долгого пребывания в госпиталях, мне вручили костыли и отправили домой. Меня встретили, словно вернувшегося с того света. Мать без конца гладила меня по плечу и приговаривала:
     - Вернулся, сынок! Главное - живой! А то, что ступни нет, не беда. Руки, голова целы, переживём...
     Жена при встрече обняла меня, еще ослабленного после госпиталей с такой силой, что едва не задушила. И, непрерывно поливая меня слезами, твердила только одно:
     - Живой, живой!
     - Ну, полно, не убивайся ты так, - пытался я успокоить её. - Как видишь, и из ада возвращаются.
     - Да, - плакала она. - Ты знаешь, сколько похоронок бабы получили, сколько вдов молодых вокруг, сколько детей-сирот образовалось...
     Мать, держа меня за локоть, словно боялась, что я вновь исчезну, тоже плакала и молча кивала головой в знак согласия со словами невестки.
     Через несколько дней я рассказал жене и матери о нашем сговоре с Сергеем и показал его письмо.
     - А твое-то где? - поинтересовалась жена.
     - В госпитале уничтожил, как договаривались, - ответил я, обнимая ее за плечи.
     - Жалко, хотелось бы почитать, - вздохнула она. - Интересно, какие слова ты подобрал в тот момент?
     - Читать, как я перед смертью прощаюсь с вами? - сказал я. - Что слова? Не в них суть. Главное - отношение друг к другу. Счастье не в них, а в любви. А уж как я тебя люблю, как вспоминал там, на фронте, никакими словами не передать.
     - Я хочу ребенка, - тихо шепнула она мне на ухо.
     - В чем проблема? - спросил я, обнимая жену.

     Вечером того же дня, когда мы покончили с ужином и просто наслаждались покоем в доме, я спросил, как мне поступить с письмом Сергея?
     - А ты знаешь, что там написано? - спросила мать.
     - Откуда? - удивился я. - Даже в голову не приходило открыть и прочитать. Оно же сугубо личное. Об одном только думал - как бы не потерять его.
     - Может быть, прочитаем и решим, как поступить с ним, - предложила жена. - По крайней мере, мы можем предположить, как его воспримут. Ну, так что?
     - Не знаю, - честно признался я.
     - Давайте сделаем так, - вмешалась мать. - Ты напишешь им свое письмо, расскажешь, как погиб Сергей, где похоронен. А потом в конверт вложим оба письма и пошлем.
     Так мы и решили. Меня тут же усадили за стол и приказали писать. Женщины занялись своими делами, а я задумался, как бы аккуратней написать, чтобы излишне не травмировать их. За то время, что я валялся в госпиталях, похоронка к ним  наверняка пришла, но боль утраты не утихла.
     Промучившись около двух часов, я поставил-таки точку и устало вздохнул.
     - Ну, закончил? - спросила жена.
     - Закончил, - выдохнул я.
     - Читай вслух, мы послушаем, чтобы там не было ничего лишнего.
     - Читайте, - сказал я. - Я пока выйду покурить.
     - Покури, покури, мы подождем, - ответила жена. - Надо, чтобы и ты послушал - на слух написанное  лучше воспринимается.
     После того, как я выкурил одну за другой пару папирос на крыльце и вернулся в дом, то увидел, что мои родные сидят за столом и терпеливо ждут меня. После того, как я сел на табурет возле стены, жена начала читать вслух:
     "Дорогие родственники Серёжи! Вам пишет его фронтовой друг Саша Круглов, с которым Сергей воевал в Сталинграде. Мы недолго были вместе - там долго было невозможно протянуть, но крепко сдружились. Я не стану описывать, каково нам там пришлось. Только если есть на земле ад, то мы в нем побывали. К несчастью Сереже не повезло и он остался там, а я выполз, правда, оставил там ногу. Но перед тем, как меня вывезли оттуда, я успел достойно похоронить его на берегу Волги у завода "Баррикады", где мы дрались.
     Еще до того несчастного боя мы договорились с Серёжей написать предсмертные письма домой, и тот из нас, кто останется живым, передаст его родным погибшего. И я с великой грустью и доброй памятью о нем выполняю его последнюю волю.
     Скорблю вместе с вами. В лице Серёжи я потерял такого друга, который мне стал почти родным человеком, боевым братом.
     С уважением Александр Круглов".
     - Ну, как? - спросил я своих женщин.
     Мать молча вытирала слезящиеся глаза, а жена спросила:
     - Кто у него там остался?
     - Он говорил, что старенькие отец с матерью, жена и мальчонка двух лет.
     - Тяжело им будет получить новое напоминание о родном человеке, - вздохнула она. - Но и не послать нельзя.
     - Нельзя, - как эхо, отозвалась мать.
     Она сидела, седовласая, постаревшая моя милая мама, опершись на руку и, видимо, переживая за тех далёких и незнакомых ей родных моего погибшего фронтового друга. Я подумал, что она вот также сидела и переживала за меня, моля бога сохранить сына. Именно в это время и побелела ее голова.
     Жена, видимо поняв мое состояние, обняв за плечи, прижалась ко мне.


     Прошло около двух месяцев. Все это время я был занят оформлением инвалидности, заботами, связанными с заказом на изготовление протеза и одновременно поиском работы.
     В повседневной суете мы как-то забыли о посланном нами письме. А ответ на него все-таки пришел. Мы всем нашим небольшим семейством снова сели на кухне и устроили коллективную читку:
     "Здравствуйте, дорогой Саша! - говорилось в нем. - Извините, что задержались с ответом. Едва мы слегка отошли от горя, получив похоронку на Серёженьку, как получили от него весточку, словно бы он обратился к нам с того света.
     В своём письме Серёженька написал о том, что только благодаря вашей дружбе, ему легче переносить все тяготы окопной жизни и отзывался о вас как о лучшем друге. Спасибо вам за него, за вашу поддержку.
     Буквально за три дня до получения вашего письма Наденька, жена Серёжи, родила девочку И мы решили назвать её Сашенькой в честь вашей святой дружбы. Спасибо вам за все. И если будет возможность, приезжайте к нам, встретим, как родного И когда подрастут дети Серёжи, мы обязательно расскажем им об отце и о вашей дружбе с ним.
     Саша, пожалуйста, расскажите, где вы похоронили нашего Серёжу с тем, чтобы после войны мы смогли съездить на его могилку и поклониться ему.
     С огромной благодарностью вам Антон Герасимович, Серафима Георгиевна - родители Серёжи, Надя, его жена и дети".
     Некоторое время мы молча сидели, осмысливая содержание письма. Мама тихо плакала, жена горестно качала головой.
     - Надо написать ответ, - сказала она. - Поддержать их.
     - Я не могу им сказать, где похоронили Сергея, - сказал я. - Там были такие бои, что на берегу в воронках похоронены сотни бойцов. А потом ежедневные бомбардировки перепахали местность до неузнаваемости.
     - Но приблизительно-то ты помнишь? - спросила жена.
     - Приблизительно помню. Но это коллективная могила.
     - Сынок, ты нарисуй хотя бы план того места, где он погиб, - вмешалась в разговор мать. - Кто знает, может быть, после войны там установят общий памятник погибшим и они смогут приехать туда.
     - А что, правильно, - поддержала ее жена. - Мама дело говорит.
     В знак согласия я только мотнул головой и, взяв бумагу, собрался было писать ответ, но от волнения и нахлынувших воспоминаний руки дрожали так сильно, что я отложил ручку и виновато сказал:
     - Пойду покурю сначала.
     Когда я вернулся, жена предложила:
     - Давай, я буду писать, а ты подсказывай.
     - Давай, - согласился я, благодарно посмотрев на свою подругу.
     В этот момент мама встала и, держась за сердце, нетвердой походкой направилась в свой угол и прилегла на кровать.
     - Что с тобой, мама? - спросила бросившаяся к ней невестка.
     - Ничего, девочка, ничего. Спасибо, - слабым голосом ответила та. - Я просто полежу немного.
     Жена убрала бумагу в шкафчик:
     - Потом напишем. А сейчас, может быть, придется врача вызвать...
     Мы придвинули табуреты к маминой постели и сели возле нее, готовые в любую минуту придти к ней на помощь...