Долюшка женская

Специфика работы редакции районной газеты заключается, в частности, в том, что сюда нередко приходят просто поговорить с давно знакомым корреспондентом. При этом порой рассказывают о самом сокровенном, самом горьком  - в  надежде, что он, хоть и не поможет, но облегчит их боль своим сочувствием.
Вот и Ольга Евдокимовна зашла просто так, поинтересоваться нашими делами и здоровьем. Мы знакомы с ней без малого два десятка лет. Было время, когда эта энергичная, всем интересующаяся женщина писала в газету весьма острые заметки. Теперь передо мной сидела маленькая старая хакаска и, то и дело промакивая уголком цветастого платка слезящиеся, плохо видящие глаза, с непередаваемым акцентом рассказывала о своей безрадостной участи. Зная, что она живет одна, я впервые услышала о причинах ее одиночества.
- Только один сын и был у меня, - каким-то бесцветным голосом сообщила она, - да и тот утонул в 10 лет. С его отцом я разошлась и больше замуж не выходила. Этим летом 40 лет исполнилось, как сына не стало. Я гляжу на его фотографии и говорю ему: «Остался бы ты жив, был бы сейчас совсем взрослым, и были бы у тебя дети, а у меня внуки. Была бы мне помощь и защита».
Она ненадолго замолкает, словно давая мне прочувствовать глубину своего горя, и продолжает:
- А так некому за меня заступиться и пьяницы совсем одолели. Только и просят: «Дай денег, дай денег!» А откуда у меня деньги? Пенсия даже после всех перерасчетов небольшая, ведь я всю жизнь на окладах проработала, а они в деревне выше 140 рублей никогда не поднимались. Хозяйства теперь никакого не держу. В огороде 5 грядок да картошку посадила - только и всего. Остальное с купли. Дров вон на растопку надо, кончились совсем. Но особенно лекарства дорогие, а у меня недавно еще и сахарный диабет обнаружили. Я слышала, что лекарства от него должны бесплатно давать, но ничего не дают, приходится самой покупать. Выписали вот, - называет мудреное название, показывая небольшую коробочку, - почти 500 рублей стоит, а его даже на месяц не хватает. Мне скоро 80 лет исполнится, пенсию прибавят, но вся прибавка на лекарство и уйдет. А тут еще со льготами мутят. Сохранят их ветеранам труда или нет? Ведь столько лет горбатились! А с репрессированными как?..
Смотрит с надеждой, и я, как могу, объясняю, что вопрос со льготами пока окончательно не решен, их компенсацию ветеранам труда и репрессированным вроде бы предполагается выплачивать из региональных бюджетов, а суммы таких выплат еще не определены.
- Ничего мы, значит, не получим, - делает она вывод и задает волнующий все ее поколение вопрос: - Как доживать будем?
Я в ответ лишь пожимаю плечами да развожу руками. С тем она и уходит, горько качая головой и шаркая старыми калошами, а у меня еще долго не идет из головы некрасовская строка: «…долюшка женская! Вряд ли труднее сыскать!»
Буквально на другой день зашла Катерина - узнать, не найдется ли у кого из нас конфетки, которая срочно требовалась ей, диабетчице.
- Я обычно из дома без конфет не выхожу, а тут пошла по делам, а сумку другую взяла. И так мне стало плохо, что просто сил нет, - объяснила она.
Я даю ей карамельку и, пока она приходит в себя, интересуюсь ее житьем-бытьем.
- Хвалиться нечем, - отмахивается она. - «Болячки» совсем одолели. Однажды шла и от высокого давления так и упала возле дороги, даже на помощь позвать сил не было. Люди мимо идут, никто не подходит - думают, пьяная валяется. Хорошо знакомая увидела, «скорую» вызвала. Ноги болят, кроме тапочек уже ничего обуть не могу. Прошлым летом какие-то язвы по спине шли, да еще и копчик сломала. Как только костыли отставить смогла, в огород кинулась - картошку окучивать. Огребу один куст, обопрусь на тяпку, ноги передвину и другой огребать начинаю.
- Кроме тебя некому было?
- А кому? Муж с дочерью пили, как обычно.
- Так и живешь с ним?
- Да ушла я от него! Сил не было больше терпеть. Все ему оставила, всю обстановку, даже ремонт сделала, перестирала все. С собой лишь свои личные вещи взяла да посуды немного. А толку что? Он больше у меня, чем у себя, обитается. Гоню, а он все равно прется, особенно если дома пожрать совсем нечего. После того, как с прежней работы окончательно выгнали, больше нигде не работал, разве что подкалымит изредка. На «бирже» ему полгода платят пособие, полгода - нет, вот и сидит то и дело без копейки. А я то накормлю, то хлеба или еще чего с собой дам. А когда и сам возьмет, не спрашивая. Ты же знаешь, я жадной никогда не была, последним готова поделиться, но тут прошу: хоть конфет мне немного оставьте, мне без них никак нельзя, а каждый раз покупать не на что. Так ведь нет - сожрут и не вспомнят про меня…
- Дочь ведь раньше отдельно замужем жила?
- Да какая это жизнь, если что ни день, то пьянка?! Хорошо еще, что детей не завели.
- Уехать бы тебе отсюда…
- А куда? Хотела было к старшей дочери перебраться, но там и тесно, и слишком беспокойно для меня. Надеялась, что буду у нее на дачке жить, она все равно большую часть года пустует. Весь мусор со двора выгребла, вывезла, благо, соседи тележку подогнали. В самом домике выскребла все, побелила на четыре раза. Собиралась уже скарб свой перевозить, а дочь с зятем: «Как ты тут жить будешь, если печь плохая, совсем не греет?» «Что ж вы не предупредили? - спрашиваю. - Зачем я все обихаживала?» «Подумаешь! - говорят. - Долго ли было пыль смахнуть!» К тому же здесь в поселке меня все знают, есть к кому обратиться в случае чего. В любом магазине в долг дадут, если деньги раньше срока кончились. У сына ребенок родился, помогать надо. А бичи мои так просто пропадут без меня, с голоду помрут. Значит надо дальше эту лямку тянуть.
- Как спокойно ты говоришь обо всем этом! Как только у тебя терпения хватает!
- А на эмоции уже просто сил не осталось. Когда у старшей дочери гостила, умер один наш давний общий знакомый. Я обычно по похоронам не хожу: помощник из меня уже плохой, а простой зевакой быть неудобно. У людей горе, а тут еще посторонние суются. Но все же решила пойти с дочерью. Она мне потом говорит: «Ты так на покойного смотрела, будто завидовала ему!» А я ведь и на самом деле ему позавидовала: лежит себе спокойненько, ни  горя ему, ни печали, и ничего у него не болит.
Она тяжело поднимается, чтобы идти дальше по своим делам. Я смотрю вслед этой еще совсем не старой, красивой, но совершенно измученной житейскими невзгодами женщине, а в голове опять: «Доля ты! - Русская долюшка женская…».