Земля родная, отчий дом

               

                Повесть   

        Российская глубинка. Средне-Русская возвышенность, крошка деревенька, таких на Руси тысячи и тысячи,  а моя деревенька  для меня  на всём свете одна!  До подробностей могу воспроизвести всё, что составляло и окружало эту ничем не примечательную деревню, которая носила название центральной усадьбы совхоза Тиняковский, а исконное имя Юдинка (до революции 1917года эти земли принадлежали помещику Юдину). Территориально это были земли Орловской области, расположенные в шести километрах от районного городка Малоархангельск. Война     отгремела в этих местах в 1943 году,  в августе; на Курской дуге в жестоких битвах захлебнулся третий рейх кровью своих солдат и нашей русской кровушкой.  В этих местах погибли сотни тысяч солдат, как немцев, так и наших.    
На этих многострадальных землях остались глубокие шрамы от окопов,  траншей, блиндажей, воронок от разрывов мин, снарядов, от упавших и взорвавшихся самолётов, обугленный металл от сгоревших машин и танков!
Чёрный молох войны почти ничего не оставил от наших сёл и городов, одни головешки, да не сгоревшие остовы русских печек. Казалось, что теперь невозможно заново возродить жизнь на истерзанной земле, что запустение и тлен теперь навсегда поселятся в этих местах, но жизнь берёт своё. Война ушла дальше на запад, а люди, оставшиеся в живых, фронтовики, которые по состоянию здоровья были комиссованы из армии, включились в тяжелейший труд по восстановлению всего разрушенного. Со слезами, с кровавыми мозолями на руках, из оставшегося, несгоревшего материала, с миру по кирпичику, по брёвнышку, начали строить всё сначала. Делалось всё это срочно, так как жить людям было негде. Прежде всего, восстанавливалось общественное, государственное имущество, которое без промедления должно было давать продукцию государству, кормить фронт. Жёсткое, бескомпромиссное время, голодное время! Удивительнее всего было то, что наряду со всеми восстановительными работами, люди не забывали о красоте. В низине, за селом, протекал ручеёк, так вот его расчистили, расширили, сделали запруду-плотину, получилось озеро, очень красивое. Вокруг озера посадили берёзки и плакучие ивы, а рядом, на склоне, посадили фруктовый сад. По другую сторону дороги, ведущей к озеру, посадили смородину, малину и вишни. Эти места стали любимыми для сельчан. Там можно было искупаться, позагорать, половить рыбу. Особенно хорошо там было весной. Все цвело, благоухало, радовало глаз, а когда созревали яблоки, их аромат был везде, по всему посёлку и ещё очень вкусно пахла смородина. За садом ухаживала целая бригада. Деревья посадили уже большими, их привезли из Мичуринска Тамбовской области, и через два-три года они давали обильные урожаи фруктов.
Наша Юдинка была видна со всех сторон, так как стояла на возвышенности, на пригорке. Деревню окружали заросли сирени, в пору её цветения стоял такой аромат, что я его ощущаю даже сейчас, через столько лет!
Себя, своих родителей, сестёр, тётку по маминой линии хорошо помню  с трёх лет, с 1948 года. Летом этого года наша семья переехала из Баклани Почепского района Брянской области. Некоторые эпизоды переезда семьи на грузовых автомобилях всё - таки запечатлела моя память, надо учесть что мне не было трёх лет от роду. Особенно запомнилась ночевка на берегу какой-то реки, недалеко от нас был деревянный мост, ужин для всех был у костра. Рядом со мной сидела моя верная умная собака Жучка.  Вкусно пахло печёной картошкой, все её ели с аппетитом.
На прежнее место работы, в совхоз «Баклань», мой отец был назначен ещё до войны на должность механика совхоза, а теперь ему пришлось перевезти семью в Орловскую область. Впрочем, в то время это была одна область – Орловская. Однако, изначально, все мои предки по  отцовской  и   маминой линиям  родились, жили, старились  и  похоронены  в  селе Козинка  Комаричского района  Брянской  области. Светлая и Вечная  им  память!..
            Отец был назначен на должность главного механика нового совхоза Тиняковский. На работе  Николай Гаврилович, пропадал днями и ночами, вся сельхозтехника держалась на честном слове, на огромном энтузиазме и работоспособности наших механизаторов, мастеров на все руки. Приходилось придумывать на ходу всё то, что помогало восстановить в кратчайшие сроки технику.
Ремонт тракторов, автомобилей, комбайнов и всей другой сельхозтехники проводился в мастерских (их восстановили первыми), которые были оборудованы всем необходимым. Даже удивительно по тому времени! Работала цеховая система: моторный цех, токарный цех, цех электрооборудования, сварочный, сборочный, малярный, подсобные цеха, - всё как на заводе.
Мне очень нравилось приходить к отцу, видеть как механизаторы ловко всё делают, и в результате выходит обновлённая машина, готовая к работе на полях.
В цехах пахло моторными маслами, горячим металлом, соляркой, бензином, ослепительно сверкала электросварка и газосварка, разбрызгивая пучки искр и ко всему к этому примешивался запах табака-самосада или махорки, очень вкусная смесь запахов. В то время редко кто из мужчин не курил. Я всегда пристраивался к кому-нибудь из знакомых мне механизаторов и просил, чтобы мне доверили что-то делать.  Домой я приходил с промасленными руками, в измазанной одежде, но довольный, что я тоже помогал в ремонте.
Восстановить технику было половиной дела. Для того, чтобы вспахать и засеять землю необходимо было её освободить ещё и от взрывоопасных предметов. Чуть ли не каждую неделю хоронили трактористов, подорвавшихся при вспашке земли! По инициативе отца и по его инженерной смекалке трактора превращались в минные тральщики, их кабины огораживали броневыми листами с разбитых немецких бронемашин, а впереди на катках катился минный трал, сделанный из железно железнодорожных рельсов, которые валялись в изобилии возле железнодорожного полотна. На что  только не способен русский мужик! Всё он может: и воевать, и растить хлеб, и дом построить и любить женщину, и детей воспитывать!

Пахать, всё ж пахать по снарядам, по минам,
Но трактор не танк, что же делать, как быть?
Из взорванных рельсов механик придумал
Те минные тралы, тяжёлые тралы  варить.
………………………… «Хлеб войны»
       
Страну нужно было кормить, а для этого необходимо было сдавать государству продукцию сельскохозяйственного производства. Планы были сталинские, на пределе человеческих возможностей, никаких отговорок не принималось, поэтому всё управление совхоза  «пахало», как проклятое. Попробуй не выполни план – загремишь на севера лет на десять, а то и больше, как «враг народа».            
Показательным  был  запомнившийся  мне эпизод  с  регулировками комбайнов перед уборкой хлебов. Выставлялся   комбайн, под  него  выстилали  брезент, запускали  двигатель,  включали  режим   обмолота  пшеницы  или   ржи  и  бросали  снопы, скошенного   заранее  хлеба, на    шнек   косилки   и  выставляли  все  механизмы  так, чтобы  не было  потерь  зерна  под  комбайном  и  в  соломе,  которая  собиралась  в  отдельный   прицепной   накопитель. В  бункер  комбайна  текло  чистое  янтарное  зерно. За  этим  процессом  всегда  следил  оперативник  из  КГБ, с  красивой   светло-коричневой  кобурой  на   правом  боку,    с  заломленной   на  бок  фуражкой.  Он  мял  мякину   в  руках, искал   в   ней  зерно, и  только   после  этого  процесса   им   подписывался   акт   допуска   комбайна   к  работе. Нужно  ли  было  так  строго   подходить  ко   всему  тому, что   делалось  в   нашей   стране,  нужны   ли   были  такие  методы, что  это  дало  всему  народу? Я уверен, что если бы не было такого жёсткого режима экономии и рачительного хозяйствования, страна долго бы восстанавливалась после такой жестокой разрухи.  Суд  истории   рассудит, кто был прав, а кто виноват, всё  расставит  по  своим  местам!       
Нечеловеческое напряжение всех сил страны спасло её от иноземного ига, от уничтожения, от рабства. В последнее время, имею в виду периоды Горбачевского и Ельцынского правления, да и далее, многие «деятели»,  надрываясь от хрипоты, поливают грязью дела и людей того времени, искажают действительность, пытаются переписать историю нашей страны. А  моё поколение, послевоенных детей, знает не понаслышке  и помнит всё не из книг, а видело это воочию. Все события прошли через нашу кровь и плоть, через все наши жилочки и нервы.
Снимите, люди, шапки, склоните головы перед памятью тех, кто выстоял на войне и в тылу, кто возродил страну из руин, кто не щадил себя ради величия Советского Союза! Другого восприятия нашей жизни, других оценок исторического пути у России нет.
 Мы жили и росли именно в это время, времена не выбирают.
Люди земли! Мы по-разному воспринимаем окружающий нас мир. И с разного возраста помним всё, что нас окружает и, конечно же,  в первую очередь помним руки той женщины, которая выходила, вынянчила, одевала, обувала, готовила вкусную, нехитрую пищу, кормила и радовалась, что растёт ребенок, что скоро он станет надеждой и опорой на земле.
               
Твоих рук, мама - мам, не забуду тепло,
От них пахло землёй, сдобным тестом.
И  душистым цветком, и парным молоком,
Детям ты согревала их место.

………………………… «Память сердца».

Поклон вам низкий, матери земли, от меня особый поклон маме Марии Матвеевне!

 Руки мамы мне  век не забыть,
                их забота спасла, когда слёг.
 По головке погладит меня,
                тихо скажет: - Спаси тебя Бог!»
  Весь в огне и ночами в бреду,
                снег ловлю воспаленным я ртом.
 С ложки малой лечила меня
                медом липы с парным молоком

………………………………«Отчий дом»


 А сколько всяких историй я услышал от отца и  мамы про наших предков, про деревенский быт людей, населявших земли Брянского края. Особенно мне запомнился рассказ о том, как мои родители, после войны  ездили на базары из Баклани в Погар, Рамасуху, в Трубчевск. Эти поездки совершались регулярно по выходным дням, на автомобиле ЗиС-5  несколькими  семьми во главе с моим отцом. Это были не поездки, а настоящие бои т.к. в лесах после войны было полно бандитов из бывших полицаев и всяких уголовников, которые скрывались от правосудия за содеянные злодеяния во время войны. Брянские леса приютили, во время войны, не только партизан. Бандиты часто нападали на людей, грабили, насиловали и убивали их. К таким поездкам готовились как в бой, любого оружия было полно, роли и место каждого мужчины распределялись заранее. В районном отделе НКВД знали обо всём и оружием снабжали они.  Отец, как правило, был за рулём и ещё двое с пулемётами сидели в кабине с ним, в кузове ещё трое с автоматами и гранатами, пистолеты были у каждого мужчины. Борта автомобиля были обшиты изнутри металлом, из кузова никто не выглядывал, все полулежали на подстилке из сена или соломы. Очень редко эти поездки проходили без нападений, но если нападали, то получив боевой отпор, нападавшие быстро теряли свои притязания на добычу. После таких случаев сотрудники НКВД с войсками  прочёсывали местные леса, уничтожали банды, но разве Брянские леса можно было полностью обезопасить в то непростое время. Тем не менее, на базары продолжали ездить, надо же было обеспечивать семьи всем необходимым. Вот такой нелёгкий боевой быт был у моих родителей уже после войны.
                Домашнее хозяйство вела моя мать, Мария Матвеевна. Семья была большая, трое детей, с нашей семьёй жила тётка, сестра матери Ефросинья Матвеевна. И того на довольствии стояло шесть человек. А так как зарплаты в совхозе были низкие, да и то через месяц нужно было сдавать деньги на Сталинские займы. Попробуй не сдай, об этом даже никто и подумать не смел! А чтобы откусить от государственного каравая хоть кроху без разрешения властей, за это сажали на 25 лет в Гулаг. Так что домашнее хозяйство было спасением, оно кормило семью. В сарайчике содержались животные: корова и телёнок, две свиньи, куры, утки, гуси, овцы, индейки. Все они хотели есть. С самого раннего утра мать ухаживала за  животными  и кормила их.  В этот процесс посильную лепту вносили все члены семьи. Содержание домашнего хозяйства – тяжелый  каждодневный труд. Нет ни праздников, ни выходных. А ещё был большой огород, который кормил нас овощами круглый год. Нельзя болеть, нельзя на долго оставить живность, иначе от визга и крика оголодавших животных сам   сойдешь с ума, такой «концерт» не для слабонервных. Всё успевала мать! До сих пор удивляюсь, как ей хватало суток!.. А какой вкусный хлеб пекла мама!
               


Горячий хлеб - он только что из печки,
С румяной корочкой, вкусней нет ничего!
       И руки матери, как малого ребёнка
Кладут на стол, водой смочив его.

Рушник  из  льна, расшитый  петухами,
Накрыта скатерть белая  с  каймой.
Из детства -  запах хлеба, руки мамы
Манят меня, зовут меня домой.

«Мать  хлеб  пекла»…

У  нас  была  и  пасека  из 7 или 8  ульев, мёд  у  нас был  всегда  и  мои  друзья  часто  лакомились  им. На зиму отец ставил в комнате два молочных бидона с мёдом. Один из них был открыт, из засахаренного мёда торчала деревянная ложка из липы. Никто никого не ограничивал, мёда накладывали столько, сколько можно было его съесть.
               Отец  занимался  пчёлами  сам  и  приучал  к  этой  интересной  работе  и  меня  лет  с  восьми. Мне очень нравились  запахи  пасеки: воска, медовых  сот, ульев, особые  запахи  амшанника ( помещение для пчелиных ульев на период холодов), запах  свежего, только что выкачанного  мёда, запахи от тлеющих  гнилушек  из  дымаря!..Неповторимыми были запахи прополиса, пучков сушёных трав, все помещения связанные с работой по уходу за пчёлами имели свой особый запах.
Места, где мы жили, были красивыми по- своему. Особенно хороша была наша деревенька в пору цветения весной. Всё вокруг благоухало, цвело: цвёл совхозный сад, цвели опушки леса, лес был почти сгоревший, сожгли немцы, огромные дубы стояли редко, как исполины, как сказочные витязи, под ними всегда пахло желудями. Вся земля была усеяна ими. А в посёлке было море  -   просто море всякой     сирени. Она была и белая махровая, и какого-то красноватого оттенка, и лиловая. Пригорок  перед деревней был весь окутан сиренью. Припекало солнце, было безветренно, жужжали пчёлы и шмели, щебетали птицы – стоял такой настой запахов весны, всё было пропитано этими  пьянящими ароматами. Всё это осталось навсегда в моей памяти.
            Но были в окрестностях деревни  и  «подарки» от прошедшей войны, на опушке леса, в траве, чернели остовы сгоревших немецких автомобилей и ещё не сданных в  металлом  танков.  Эти уродливые «динозавры» войны вызывали леденящий холодок, мне казалось, что вот сейчас из этих обгоревших чудищ выскочат фашисты и нас всех поубивают. Холодок проходил, когда машина отъезжала от кладбища металла на приличное расстояние.

Там под горочкой крутою
                бьёт серебряный родник,
Холодна, вкусна водица,
                сам  Господь омыл  в  ней  лик!
Зреют яблоки  на  склоне,
                дух антоновки такой
Откусил кусочек сладкий –
                нет  болезни  никакой.
Их  тут  мочат, едят  вдоволь,
                малышам так  просто рай,
Выпекают  в  печках русских
                сладкий, вкусный каравай.
Наша матушка-Россия
                от тебя мне  никуда,
Каждой клеточкой я русский,
                мне  с тобою навсегда.
Здесь  мой дом, могилы предков,
                сердцу милый  шум берёз
Пыль просёлочной дороги
                и к реке крутой откос
Здесь все веточки, все корни,
                пишем  летопись  в  веках.
По весне - в цветах сирени,
                в  осень – с хлебом на токах.

                «Деревенька моя».


Именно такими запомнились мне дни детства.  Со мной рядом всегда была моя верная чёрная собака Жучка. Ей мама приказывала меня никуда не пускать, и она чётко выполняла мамин наказ. Уйти мне нельзя было никуда. Жучка тут же за штаны возвращала меня туда, куда надо. А однажды, когда отец привёз мне маленькие, хромовые, коричневые сапожки, Жучка спасла меня от гибели.
После ливня все ямы были наполнены водой. Я, конечно, в этих сапогах их измерял. Рядом с домом была выкопана яма под столб для проводки электроэнергии  (тогда еще жили при керосиновых лампах). Глубину этой ямы, я  и  решил измерить. Меня спасло то, что вошёл я в неё со стороны ступенек  (их делали  рабочие  для удобства входа-выхода). Я попал на первую ступеньку, но мне было по грудь, не успел испугаться и заплакать, как Жучка за куртку меня вытащила из ямы. Я очень любил собаку, без неё никуда. А на овчарке директора совхоза Н.А. Кускова я катался верхом, она терпеливо всё сносила. А однажды верного пса я чем - то обидел. Мне кажется, что я  его ударил палкой сзади по голове между ушей, сбросив меня с себя, он стал лапами мне на грудь  и одной из них ударил мне по лицу (мол, на  тебе шкет, не обращайся так со мной). Собака запросто меня могла загрызть, но не сделала  этого. Она была умней меня. И как мне было жаль, что её застрелили, посчитав её бешеной, а мне на всякий случай  делали уколы в живот от бешенства.
Какими бы тяжелыми ни были те времена, люди жили не только  производством, но и  праздновали, отмечали торжественные общегосударственные даты и свои личные праздники.  Атмосфера этих   праздников мне запомнилась на всю жизнь. 7-е ноября -  день Великой Октябрьской Социалистической Революции, 1-е Мая -   день Международной солидарности трудящихся всех стран, 9-е мая – великий день Победы советского народа  над фашизмом, новогодние праздники, 8-е марта. В эти дни директор совхоза устраивал у себя в кабинете приемы, приглашались главные специалисты, работники, занявшие высокие места в соцсоревновании, не обходилось и без нас, мальчишек. Нам ставили отдельно низкий лакированый  столик из гладко оструганных досок, накрытый всякой вкусной едой, сладостями и лимонадом. Первый тост всегда произносил директор: « За Родину! За Сталина! За советский народ! За коммунизм!» Все вставали, торжественно звенели бокалы и выпивались до дна. 
 Нельзя не отметить тот факт, что на многих  из  наших отцов  были одинаковые офицерские габардиновые тёмно-зелёные гимнастерки с блестящими пуговицами, с белоснежными подворотничками, тёмно-синие бриджи, а на ногах хромовые, начищенные до невероятного блеска сапоги. Через плечо  у всех были офицерские портупеи из тёмно-коричневой кожи. На груди у каждого из собравшихся,  сверкали ордена и медали. Их  негромкое, мелодичное  позвякивание до сих пор у меня на слуху. Этот звук для меня  ассоциируется с атмосферой радости победителей, верой в светлое будущее страны,  жизненным оптимизмом. Мы дети, затаив дыхание, смотрели на этих сильных красивых людей, наших отцов, гордились  и восхищались ими, и, конечно же, хотели походить на них во всём.
 Приём у директора длился недолго, около часа, затем празднование продолжалось на природе, если это было тёплое время года, или у кого-то дома. Я не помню, чтобы на этих праздниках  мужчины или женщины напивались до одури, как правило, пели красивые песни, танцевали под гармошку или баян, было очень весело. О нас детях взрослые никогда не забывали. Нас угощали всем, чем только могли.
Послевоенных детей не обходили вниманием взрослые, мы всегда были окружены их заботой!..
В 1950-м году центральную усадьбу совхоза перенесли к железнодорожной станции Малоархангельск, мы переехали во вновь отстроенный дом. Дома на всей улице были одинаковыми, они были построены из саманных кирпичей.
                На этой маленькой станции война оставила особые следы: вдоль железнодорожного полотна валялись разбитые, сгоревшие вагоны, паровозы, скрученные в спирали рельсы и т.п. И, конечно, всё вокруг было перепахано окопами, воронками, разбитыми блиндажами, а лесистые овраги были страшней всего. Там в кустах, в бурьянах, в траве лежали не захороненные солдаты: наши и немцы. На них всё истлело, белели омытые дождями и высушенные ветрами косточки  с черепами. Старшие ребята - школьники пугали нас, приучали быть мужчинами. Нам пяти-шести летним пацанам было страшновато, эти жуткие находки вызывали одновременно и ужас и любопытство. Последнее брало верх, и мы чётко различали по многим  признакам, где лежали останки наших солдат, а где немцы. Кости наших солдат мы хоронили со всеми ребячьими почестями. Старшие пацаны находили так называемые медальоны смерти или какие-нибудь полуистлевшие документы,  каким - то образом передавали их через взрослых в контору совхоза, показывали наши захоронения. Так что мальчишки внесли свою лепту в дело розыска погибших воинов. Афишировать свои походы по местам боёв было опасно, нас родители за это не гладили по головке и не напрасно. Многие мои сверстники и ребята постарше поплатились за «игрушки войны» своими жизнями и здоровьем.
Взрослели мы быстро и уже брали в руки настоящие боеприпасы и оружие. Стреляли до одури за леском, взрывали мины, снаряды, положив их в костры, разряжали их. Как остались живы,- одному Богу известно. Позже, изучая боевое применение средств поражения в военном училище, я не переставал удивляться, как нас тогда пронесло мимо стольких бед! 
Рядом со станцией было несколько населенных пунктов и в каждом из них свои группировки пацанов, свои заводилы, лидеры, свои правила, у  каждого  была  своя  кличка .В  нашей   группе  было  десять   ребят : Ретюнин  Саша (Бурило); Челноков  Саша (Бытый ) ;Дырёнков  Виталий (Дыра ); Кузнецов  Юра  (Моргун); Хамидулин Алик (Ахмед); Кошелев  Валерий (Кошелёк); Кружилин Николай (Абу-Хаким ); Золотов  Юрий (Золотой ); Павлютин  Валерий  (Мамлюк );  Полябин  Эдик (Поляк )- лидер   группы .      
Мы всегда враждовали с другой группой ребят– группировка на группировку. Нашими   соперниками  были  приблатнённые   пацаны  (они  жили  по  другую  сторону  железной   дороги ). Возглавлял   их  Ештокин  Вовка  (Батон). В  их  группу  входили : Сусликов  Николай  (Суслик); Горохов  Вовка ( Котик ); Ананьев  Алик  (Анаха ); Пронин  Толик (Капрон); Родин Василий (Казак); Ткаченко  Евгений (Лысый); Стрелков  Толик (Стрелок)  и  ещё  человек   пять.   
 Выясняли отношения по-разному, в том числе и кулаками, но никогда не применяли  никакие предметы, которые могли нанести увечья. Был железный принцип – лежачего не бьют. В периоды перемирия мы целыми днями играли в футбол и выявляли лидерство на футбольном поле.
Увлечения пацанов сбором оружия  и всяких боеприпасов, конечно, были замечены нашими родителями. Арсенал оружия  хранился в старом погребе недалеко от нашего дома и в блиндаже возле леса. Вход в него был замаскирован зарослями бурьяна выше человеческого роста. Наша группировка этот погреб отремонтировала: поставили подпорки,              стены обшили березовыми плахами,                пол посыпали песочком. Всё оружие было почищено и смазано, у нас даже был вполне исправный пулемёт «Максим». Оружием и боеприпасами была напичкана вся округа, ведь это был северный фас Курской Дуги, Поныри в пяти километрах от нас. О том, какие там шли бои, мы имели представление по количеству оставленного на полях сражений  военного имущества. Конечно же разбитая техника и все, что находилось на виду, сдавалось в металлолом, но было и то, до чего руки наших отцов не доходили. Вот это и было нашим «богатством». Когда взрослые во главе с моим отцом вычислили наш арсенал, то подогнали «ЗИС-5»  и нагрузили его выше бортов всем, что мы так старательно добывали из раскопок. Нашей боли утраты не было границ, но кое- что из реквизированного нам удалось утащить даже из металлолома, который охранялся сторожем.
. На 9-е мая, не помню, какого года, разряжая гранату  в доме, погиб мой товарищ, в то время, когда его родители на улице танцевали под гармошку. А у второго моего друга вылетели все передние зубы, когда он стрелял по голубям из обреза винтовки. Обрез разорвало.
           В дупло берёзы мы однажды заложили гранату Ф-1, под ней горела пакля, которую мы доставали из букс вагонов. Граната долго не взрывалась, мы уже подумали, что пакля погасла, потому что не было видно дыма. Первым поднялся из полу- засыпанного окопа Толик Стрелков, он не сделал даже шага как раздался сильный взрыв. Толик упал на землю, обхватил лицо руками и заорал, от боли он катался по земле. Берёза тоже упала, мы бросились к Толику, у него было обожжено лицо, крови не было, видимо осколки гранаты не попали в него, защитила берёза. Мы от бойцов слышали, что ожёг нужно смочить мочой и боль пройдёт.  И правда, едва мы эту процедуру сделали, боль у него утихла. На лице у мальчишки было большое количество чёрных точек, само лицо было красным от ожога – чёрными точками были кусочки горячего взрывчатого вещества «тола», так мы называли тринитротолуол. Толика лечили долго, ему эти точки вытаскивали мы сами, смачивали бинт крепким самогоном и протирали лицо, затем иголкой извлекали сгоревший «тол». Процедура была не для слабаков!  Но в конце концов мы победили. 
Пять пацанов из соседней деревни Бузулук  погибли, когда разряжали авиабомбу на бывшем аэродроме, а собирались разряжать её мы. От них ничего не осталось. Может, эти случаи повлияли на моё желание заниматься взрывоопасными предметами, а может просто время настало, но заниматься взрывоопасными предметами я перестал, а свой арсенал без сожаления утопил в болоте.
       Серьёзное напоминание о моих военных «трофеях» всё-таки пришло позже и неожиданно, когда я учился уже в седьмом классе. При растопке печки произошёл сильный взрыв, мама упала на пол, она была отброшена взрывом, весь горящий уголь был разбросан по полу, который начинал гореть. У меня звенело в ушах, я ничего не понимал что произошло. Мы с мамой всё залили водой, и тут пришёл отец... Он конечно чуть не прибил меня, подумав, что это сотворил я. Но у меня был видимо такой ошарашенный и невинный вид, да и руки я обжёг, что отец уже спокойно разобрался во всём. Потом мы с ним пошли перебирать уголь и в нём нашли патроны и запалы от гранат, и даже пять снарядов 23-х мм. от ПТРа. Когда-то я спрятал этот арсенал, добытый из раскопок, под соломенной крышей сарая и забыл про него. Тряпки, в которые  всё это было завёрнуто сгнили, и всё, что там было, упало в уголь. Печку пришлось срочно перекладывать. Отец мне потом иногда напоминал об этом.
   В школу я поступил в 1952 году. Пошел учиться с большой охотой. Школа была маленькая, «избушка на курьих ножках», так мы её называли, а бабушка, которая сдавала свою хату под школу, Ерофеиха, была доброй и совсем не походила на бабу Ягу. В школе учились в две смены, так как это была одна  большая комната и коридор с ведром воды для питья и кружкой. В первую смену учились третий и первый классы, во вторую четвертый и второй. Учительниц было две. Меня учила Вера Андреевна Кулакова – редкого обаяния, природной красоты и доброты человек. Мы её очень любили. Её муж был во время войны офицером, в звании капитана и он нас иногда фотографировал.
Другой учительницей была Раиса Васильевна Жуляева, она слыла очень требовательной и более жесткой. Её побаивались, но слушались.  Чтобы дойти до школы нам надо было переходить железнодорожные пути и мы старались на спор, конечно, поближе перебегать перед движущимся поездом (тогда еще локомотивами были паровозы), составы перемещались на больших скоростях, паровозы были, как чудовища, окутаны дымом и паром и лязгали всякими железяками. Это у нас ассоциировалось со Змеем Горынычем. Можно себе представить весь ужас  локомотивной бригады, когда она видела нас мальчишек, перебегающих перед мчавшимся составом, сигналить громким паровозным гудком они  начинали заблаговременно, не менее чем за километр,  но нас это не останавливало. Эти «игры» были оставлены только после того, как мы увидели то, что осталось от пьяного мужичка, который случайно попал под паровоз. Картина была страшной, запомнившейся на всю жизнь и нам послужила наукой. В школе наши пацаны учились в основном плохо, кроме  нескольких девочек и меня. Влияло, наверное, и то, что большинство  пацанов  росло без отцов, некому их было драть. Мне же тройки не прощались, за них Гаврилыч стриг меня наголо. Отец меня жёстко контролировал и не давал ни в чём спуску. Я иногда переписывал целые тетрадки по русскому языку, задачи по алгебре решал сам и если что-то не получалось, то сидел до победы. Часто  лишался права сходить в кино, хотя клуб был рядом с домом. Потом об этом я всегда с благодарностью вспоминал. Отец меня приучил к системе в учёбе и где бы я потом  ни учился, я старался получить знания, вошёл во вкус познания наук и поэтому у  меня были хорошие и отличные оценки. Отец учил всему, что умел сам делать: и пилить, и строгать, пользоваться разными  инструментами, водить автомобиль и мотоцикл.  Всё это в жизни мне очень пригодилось. Обиды на отца за строгость у меня не было, и нет.
С  пятого класса мы с ребятами  стали  ходить в школу   в   другое село, за семь километров от дома. Вставать приходилось очень рано, в школу возили только зимой на санях, запряженных лошадкой.    Весной, летом, осенью на велосипедах, туда и обратно – 15 км.  Это были попутные физические тренировки, во всяком случае дыхание и ноги были натренированы. Свою школу мы любили. В  Протасовскую   школу   я  попал   не   сразу   т.к. в  начале  мне   довелось   учиться   в   селе   Щербатово  Глазуновского  района .   В  этом  селе  жила и работала библиотекарем моя  старшая  сестра  Клава ,поэтому родители   меня  отдали  под   её   опеку, но в  декабре 1956г. отец  меня   всё-таки  оттуда   перевёл  в  другую  школу  и  это  решение   было   правильным.

Воспитывал на совесть учительский отряд,
Они посланцы  Бога – почётен, строг их ряд
Нельзя  забыть имён их, видим как живых,
Низко поклонимся  в пояс, в  ноги их!

                «Школа».

Зимой 1957 года, скорее всего в феврале, была очень сильная метель, в школу в такую погоду мы не ходили. Вечерело, вьюга завывала на все голоса, я за столом занимался своим любимым делом – выпиливал лобзиком ланжероны и стрингеры новой модели планера. Мы их с ребятами строили в изобилии. Вдруг открывается дверь и в дом вместе с отцом, и с клубами морозного воздуха вошли пилоты гражданской авиации. Их было трое. На них были меховые унты, рыжие красивые; меховые куртки, меховые ползунки, шапки с кокардами, синие лётные куртки с воротниками. Я обомлел!

Для меня они - боги, как пришельцы с Луны
С них глаза не сводил   -  веселы и сильны
Их слова, будто сказка, словно мёд, словно хмель
Всю неделю кружила, бесновалась метель.

        Несказанно был рад, я пурге-завирухе
        Причитала и выла, как три ведьмы – старухи.
К самолёту ходили по сугробам в снегу
      Меня с шуткой тащили: - Сам - кричал я,  - Смогу…-

……………………           «Пилоты, как Боги».

 Оказалось, что непогода прижала их в воздухе, и они совершили вынужденную  посадку на поле за околицей села. Самолёт был оборудован лыжами, это был трудяга «АН-2», его экипаж получил на заводе  совсем новеньким и перегонял в свой отряд. Я, как зачарованный, смотрел на этих смелых весёлых людей, слушал их, не  пропуская ни одного слова.  А когда они предложили  мне ходить  с ними к самолёту, прогревать двигатель, то я был на высоте блаженства. Надо же – такое везенье!..

Пахло лаком, бензином, лучик жизни в метель.
И совсем не тянуло ни   домой,  ни  в постель.
Все светились приборы - их магический свет
Путеводным   стал  в  жизни, подавал мне совет.
       
 В пляске вихрей  снежинки кружат свой  хоровод
Замело все  тропинки,  в снег  упал небосвод.
        Уж полвека минуло, я  у Бога в долгу
Самолёт, будто остров, среди ночи в пургу!
               
                ... «Пилоты, как Боги»

В первый раз, когда я с ними пошел по вьюге, мне показалось, что мы заблудимся, и нас никто не найдёт. Бушевала пурга, и в двух шагах буквально ничего не было видно, но они шли уверенно, по компасу и вдруг из снежной круговерти показалась чёрная точка, оказавшаяся самолётом. Среди бело-серой пелены пурги самолёт был как островок надежды. Лётчики расчехлили двигатель, открыли дверь в салон, - незнакомые мне запахи лака, приборов, проводки, запахи самолёта плотно окутали меня. Для запуска, в начале, все члены экипажа раскручивали «ручкой дружбы» какой-то тяжёлый маховик, (позже я узнал, что это был инерционный привод генератора запуска двигателя). Затем члены экипажа сели по местам в кабине, послышались команды, засветились приборы и вот заключительная перед запуском двигателя команда : «От винта!». Послышался свист воздуха какого-то включенного прибора, мотор чихнул и запустился, набирая обороты, устойчиво заработал. Самолёт задрожал, как живой, потоки   воздуха от винта, смешанные со снегом пурги били по крыльям, по фюзеляжу. Лётчики продолжали быстро включать оборудование, радиостанцию и т.д. В салон пошёл горячий воздух, стало сразу тепло и уютно, на иллюминаторах и на фонаре кабины таял снег. Лётчики прогревали двигатель на всех режимах около 10-15 минут, затем выключили его, и всё началось в обратном порядке: зачехлили, закрыли, пошли по вьюге назад. Моя мать очень волновалась, боялась, что пилоты меня увезут с собой. Но я ещё не раз сходил с ними к самолету. Мне уже было не забыть  запахов  лаков, красок, нагретой аппаратуры, авиационного бензина, поющих  звуков  гироскопических приборов, мотора … всего, что называется самолётом. Пилоты охотно и терпеливо отвечали на мои многочисленные вопросы.
  Самолёт  необходимо было прогревать каждые пять часов, чтобы температура двигателя не опустилась ниже критической отметки, однако  на третий день пурги измотанные летчики проспали. Мотор потерял тепло и застыл!.. Запуск от своей бортовой системы стал невозможным. Отец их успокоил,  мол, успокойтесь и отдыхайте,  а  он  подумает, как  им помочь.  Как сказал, так и сделал. Вьюга улеглась, он подогнал к самолёту три трактора, на выхлопные трубы надели длинные, большого диаметра рукава и их протянули в отсек двигателя самолета. Температура окружающего воздуха в отсеке поднялась до заданной, и лётчики запустили двигатель самолёта. Они попрощались с нами, обняли отца и меня, захлопнулась дверь салона, взревел двигатель, поднимая клубы свежего снега. Самолёт разбежался и взлетел. У меня на глазах стояли слёзы. Мне было жаль расставаться с лётчиками. Три круга над нами сделал самолёт и  исчез из поля зрения.

Улеглась непогода -  РУД вперёд  и на взлёт,
И три круга почёта  облетел самолёт.
Он крылом покачал нам, попрощался навек,
Далеко до посадки, Гимн тебе, ЧЕЛОВЕК!
         
  … « Пилоты, как Боги».


С  тех пор  небом и самолётами я « заболел» окончательно. Строил модели планеров, самолетов, запускал их в воздух, и сколько было радости, когда моим аппаратам удавалось хоть немножко, но пролететь. А весной прилетел «АН-2» опылять поля. И однажды, по просьбе отца, лётчики взяли меня с собой в небо.  Этот полёт был перед сумерками, длился минут сорок, я стоял между пилотами в кабине, и они мне все показывали: наш дом, посёлок, железную дорогу, лесочки, овражки, дороги, в   общем всё, чем богата была наша земля. Ревел мотор, в кабине было шумно, вентиляторы гоняли воздух, всё мелькало, и было как на экране в кино.
Приземлились. Самолёт пробежал метров 200 и остановился. По стремянке я сошёл на землю, ноги были как ватные, земля покачивалась подо мной. Меня укачало. Дома кровать вращалась, я открывал глаза и вставал, всё восстанавливалось. Вот и ещё один урок получил я : чтобы летать, надо себя готовить физически, надо тренироваться.

Первый раз в небесах, минут  сорок - немало
Всё было прекрасно, но как укачало!
Пол  долго  вертелся, кровать все вращалась,
И небо с овчинку тогда показалось.

                «Азы    небесные».

Годы   детства: незабываемые  дни,  лица  родных  и друзей, дом   отца   и   матери. Здесь меня родители    воспитывали,  учили     уму-разуму,  поили, кормили,  берегли    от    болезней   и   напастей.  Поклон    тебе, моя  малая  Родина!
Где  бы  ни  носило   меня   по  свету, я  всегда  с  волнением   возвращаюсь    в    места    своего   детства   и   юности. Три  белых красавицы, три  берёзы, которые  мы посадили когда-то с отцом  возле  нашего дома,  наклоняют  поближе  ко  мне  свои   тонкие  веточки  и  хотят   сказать  что-то   заветное, им   одним   известное, поприветствовать  меня   на   родной   земле!
Счастья    тебе   и   процветания    моя   среднерусская     сторонка,  моя  малая, милая  родина!