Часть 2. Ревю из Берлина. Судостроительный остров

           __________________
*** Фотография заимствована из книги Е. Казанцева «Проект 737. Среднемагистральные грузопассажирские пароходы СССР середины XX века»

(Продолжение)

После ужина по дороге в гостиницу Геннадий сказал мне:
– Зайдёшь к нам через полчасика. Сходим, прогуляемся. Времени у нас здесь осталось мало. Покажем тебе, что успеем. Большой толпой ходить неудобно. А там ты уж сам со своей командой действуй.
Николая и Валентина я уже в гостинице проинформировал:
– Я погуляю с опытными коллегами, пока они здесь. Покажут где, что.  Потом нам будет легче ориентироваться в венгерской столице, впереди два месяца у нас. Не возражаете?
– Да ладно. Не соскучимся – почти в унисон ответили они.

С командой Жиганова я вышел из гостиницы. Шли какими-то зигзагами по вечерним улочкам. Оказались у большого белого дома с высокой крутой крышей, похоже, старинного, с простыми полукруглыми арками по фасаду, за арками был вход в заведение. Вошли в большой зал. Белая противоположная стена увешана крестьянским инвентарём, среди которого узнаваемыми для меня были серп, хомут, да ещё пара колёс. В зале длинные столы с лавками. Столы освещались абажурами, они свешивались откуда-то сверху из сумрака. Полно людей мужчин и женщин, на некоторых, на мой взгляд, элементы национальной одежды. Пьют вино из кувшинов, в больших кружках пенится пиво. Все шумно говорят, курят, дымят. Вдали пиликают скрипки цыганского оркестра. Там же танцуют несколько человек. За одним столом громко поют, обнявшись за плечи и покачиваясь в такт песни. К нам подошёл официант в крестьянской одежде, провёл к столу. С ним как-то объяснился Юрий. Вскоре и у нас на столе появились кружки пива и солёные сухарики.
– Это заведение называется чарда или корчма, – сказал мне Юрий, – подражание традициям постоялого двора на степной дороге в Венгрии.
К нашему столу приблизился, наигрывая на скрипке, старый цыган с лохматой седой головой, покачиваясь вслед за смычком и как бы заглядывая нам в глаза. Геннадий громко ему:
 – Чардаш! – и сунул в кармашек жилетки десять форинтов. Цыган громко заиграл, улыбаясь жёлтыми зубами и приплясывая вокруг стола. Мелодия по третьему разу пошла повторяться. Мы дружно в знак благодарности закивали головами, и он удалился.
– Когда путников, утомлённых дорогой, в чарде бодрил бокал вина, – продолжал Юрий своё  просвещение, – они начинали танцевать. Этот танец венгры и назвали чардаш, – заключил он.
Часа два незаметно просидели мы в чарде за пивом не без пользы: я узнал происхождение чардаша по теории Юрия Нефёдова.

На работу всё время ходили, как показали нам коллеги, по улице Байза. Далее туннелем под железнодорожными путями Западного  вокзала Будапешта выходили на улицу Ваци, садились на трамвай, который вёз нас через Дунай по мосту Арпад-хид до остановки Обуда.  По пути заходили в молочный магазинчик в полуподвале. Булочка с бутылочкой молока или сметаны, или кефира было нашим завтраком довольно часто, когда было лень возиться с этим в гостинице. Николай Павлович возмущался:
– Что это за завтрак – молоко! Я не ребёнок, всё-таки мужик.
Он был по возрасту много старше нас. Небольшого роста, полненький. С устоявшимися домашними привычками. Он и здесь просыпался рано, долго пыхтел, шёл на кухню, там принимал первый завтрак, когда мы ещё нежились в утренней дрёме. В молочный магазинчик заходил вместе с нами и за компанию добавлял к первому завтраку  молочный десерт.

 Каждый раз, когда трамвай выходил на Арпад-хид, я приникал к окнам, чтобы увидеть остров Обуда, взглянуть с высоты моста на панораму заводской гавани. На этот раз увидел, что «Дунайский 53» уже перевели к внешней стенке, где проводят  динамометрические швартовые испытания. Под кормой бурун – значит, испытания начались. Рабочие на заводе начинали трудиться с семи часов. Мы же, не торопясь, появлялись на объектах часов в девять, как, впрочем, и другие наши приёмщики.

На пути из трамвая на завод коллеги наставляли нас:
– Динамометрические испытания назначает Регистр, – говорил Беркутов Николаю. – Посмотреть стоит. Это ведь первый пуск двигателей, главных и вспомогательных.
– На этих испытаниях мало интересного для электромеханика – наставлял Нефёдов коллегу Назарова. – Хочу сказать тебе, на основных швартовых испытаниях я лично для себя попросил в дополнение к программе испытаний, чтобы дали суммарную нагрузку на электростанцию выше проектной процентов на десять. Не долго, минут на пятнадцать. Для этого, ну ты знаешь, уже который раз на приемке здесь, там есть нагрузочные водяные реостаты. Ещё я попросил, чтобы при мне генераторы поочерёдно пару раз вывели из нагрузки и обратно ввели в параллельную работу.  Тут есть отличие от предыдущих «Дунайских», это потом увидишь сам.
– Геннадий Сергеевич, а ты что молчишь? Скажи, что самое важное у капитана на этих испытаниях?
– Смотри, Федор Васильевич, чтобы твои помощники не дремали!

 Переодевшись, мы поспешили на судно, и каждый погрузился в свою стихию. Я обратил внимание, что теплоход стоит на растяжках, слегка прикасаясь к стенке, а на буксирном гаке установлен мощный динамометр, буксирный трос от которого закреплён на берегу. Стрелка динамометра колебалась у значения 22 тонны. «Чуть больше паспортного значения», – отметил я. Поднялся в ходовую рубку, поздоровался с присутствующими. Ощутив лёгкую вибрацию судна, бегло взглянул на показания машинного телеграфа, тахометров, других приборов и сигнальных ламп – всё свидетельствовало о движении судна.  Но окружающие пейзажи неподвижны – «Дунайский» привязан к берегу.
– Ходь ван, капитань? (как дела, капитан), – спросил у меня грузный венгр, облокотившийся на машинный телеграф.
– Кэсэном, надьён йо  (спасибо, очень хорошо), – ответил я бодро. Венгр расплылся в добродушной улыбке и произнёс что-то похожее на восклицание «О!».
Спускаясь с ходового  мостика, я повстречал Банди Кадара. Поздоровавшись со мной, он произнёс «Минуточку! Пожалуйста, идём Ёшка». Увлёк меня по трапам вниз в столовую, где был Йозеф Шуле, которого все на заводе называли кратко: Ёшка. Банди начал говорить по-венгерски, Шуле переводил:
 – Судовые двигатели работали три часа. Инженеры сделали замеры. Разные режимы. Программа Речного Регистра. «Самый малый ход», «Малый ход», «Средний ход», «Полный ход». Теперь делают уточнения.   
Я поблагодарил обоих, мы расстались. Подошли Валентин и Николай.
– Что видели? – спросил я.
– Сейчас ничего, смотреть будем на швартовых– отозвался Валентин. Он, как всегда был не многословен, серьёзен. Не спорил, как бы считая, что его слово вне критики.
– Как это ничего? ¬– воскликнул Николай. – Ожил наш теплоход! Машины работают! Я посмотрел, как немцы настраивают свои «букашки», – иронично исказил он немецкое название двигателей «букау-вольф». – Не всё ещё уловил. На швартовых я от немцев не отойду, пока всё не увижу.
Двигатели поставлялись из Германии и сдаточные испытания проводили немецкие специалисты.

 После обеда машины остановили. Динамометрические испытания завершены. Сдатчики стали готовить судно к переводке на основное место швартовых испытаний.

В гостинице я прилёг на койку расслабиться, где по соседству уже расслаблялись Геннадий и Анатолий, посапывая. Вот уж несколько дней я жил с ними в одной комнате. Шумно вошёл Нефёдов и объявил:
– Готовьте выходные костюмы. У меня четыре билета на варьете. Берлинское ревю. Премьера. Сегодня первое представление. Начало в девять вечера. А сейчас, смотрите, что я приобрёл.
Он начал выкладывать из пакета красочные конверты, в них пластинки-гиганты. На конвертах фотографии музыкантов, надписи на иностранном языке. При этом восторженно комментировал:
– Битлз, Роллинг Стоун, Пинг Флойд – сейчас от них весь мир без ума. Но в СССР их нет. Можно услышать только по вражеским голосам сквозь глушилки.
Действительно, я таких названий музыкантов ещё не слышал и понятия не имел, что они исполняют.
– А вот, смотрите, это другая тема: Энрико Карузо, Лучано Паваротти, Фрэнк Синатра,  Шарль Азнавур – это известные мировые золотые голоса. У нас их не достать.
– Это, наверное, страшно дорого, – заметил я.
– Теперь это у меня есть. А какое качество записи! И никаких денег не жалко. Но придётся завтра у Клюшенкова просить аванс на все оставшиеся дни.
У Нфёдова был какой-то тольяттинский друг в Будапеште, офицер, жил с семьёй на служебной квартире от воинской части. Юра его навещал, получал от него информацию о будапештской жизни. И нас просвещал.

Я известил Николая и Валентина о моём плане на вечер, на что Николай заметил:
– Прокутишь, Фёдор Васильевич, командировочные по смачным местам. Безштанов в Россию приплывёшь.
– Сегодня расходы в пределах суточных, как заверил Нефёдов. Вот коллеги уплывут, буду экономить вместе с вами, если к тому моменту и у вас не возникнет желание кутить напропалую.
– Напропалую опасно. В прошлом году я был здесь. Один с Камского пароходства покуролесил пару раз. Выпроводили в двадцать четыре часа домой, – произнёс развёрнутое предостережение не многословный Валентин.
– Не нагоняй страху на капитана, Валентин Иванович. Иди, Фёдор Васильевич, отдыхай. Потом нам расскажешь. Понравится – сводишь и нас посмотреть капиталистическое искусство. 

Представление происходило на летней сцене в парке. Вспыхнули прожектора. Загремел оркестр, весь блестящий, сияющий. Всё происходило в таком быстром калейдоскопическом темпе, что не уследить, когда что появлялось и исчезало на сцене. Ведущих двое. Они комментировали выступления артистов по-немецки и по-венгерски. Что они говорили нам не понять, но публика часто откликалась аплодисментами на их реплики. Детали представления уж забылись. У меня сохранилась программка концерта. Там дата – 14 июля 1966 г., четверг. Из неё видно, что были певцы и акробаты, балет, чтецы и танцоры, кордебалет. Помнится вихрь движения, радужное разноцветье роскошных одежд, иногда – платьев, едва прикрывающих тело танцовщиц. Всё было ослепительно красиво. Ведущие отпускали реплики в моменты выступления артистов, что задорило публику, которая не скупилась на аплодисменты. Вдруг в момент выступления акробатов начался дождь. Мгновенно потухла сцена. Замелькали тени  рабочих, которые закрыли всю сцену пологом. Наши места были под навесом. Люди с передних рядов ринулись под навес, опустевшие места также накрыли пологом. Зрители рядом с нами спокойно сидели под шум дождя – похоже, их не удивил летний ночной дождь, который закончился также вдруг, как и начался. Вновь вспыхнули прожектора. Оба ведущие что-то говорили, очевидно, про дождевую паузу, на что раздавались аплодисменты. Представление продолжилось. Жиганов захватил с собой судовой бинокль, который у нас кочевал из рук в руки. Конечно, высочайшее восхищение было от шоу-балета. Красивые девушки – одна к одной, затянутые в роскошные одежды, разноцветные огромные перья, всё колышется, движется, вращается. Финал их выступления, когда перьев поубавилось, – канкан. Красивейшее зрелище! Элегантные точные движения, вихрь движений, полёт юбок. Кувыркались в колесе, падали на шпагат, вращали друг друга. Танцовщицы менялись. Их было не менее двадцати. Танец, как мне показалось, состоял из трёх частей, в которых с девушек постепенно слетали одежды, всё более обнажая тела.  Каждая часть завершалась характерным выбрасыванием ног. В одной части вдруг в ритм канкана Оффенбаха вписался на несколько секунд венгерский чардаш, что вызвало у публики восторженную овацию. Под конец танца, когда на артистках одежды стало почти ничего, на этап выбрасывания ног постепенно присоединились в ряд почти все танцовщицы, сколько их вместила сцена. Неожиданно музыка прервалась. Танцовщицы замерли стоя спиной к зрителям.  Вдруг застёжки их бюстгальтеров сзади пружинно разлетелись и… прожектора погасли. Возгласы то ли разочарования, то ли восторга, не стихающий гром аплодисментов. Представление закончилось. В разноцветной игре прожекторов артисты выходили на поклон. А свои попы в канкане танцовщицы так и не показали.   
   
 Швартовые испытания шли полным ходом. По левому борту на палубе стоял большой бак. Это водяной реостат. Предупреждение по-русски и по-венгерски: «Стой! Высокое напряжение!». Над баком вьётся парок – вода нагрелась, реостат принимает нагрузку от судовой электростанции. Я поднялся в ходовую рубку. Здесь обратил внимание, что все присутствующие в рубке смотрят назад на трубу. Выхлоп главного двигателя был как бы с туманом. Кто-то тревожно разговаривал по судовому телефону с машинным отделением по-венгерски. Сдатчики суетились, бегали вниз-вверх по трапам. Мадьяр мне что-то объяснить пытался, из чего я понял два венгерских слова – «виз, казан» (вода, котёл). Мне стало ясно – это возникла протечка утилизационного котла, вода попала в выхлопной коллектор главного двигателя. Я знал – такое бывало на «Дунайских» –  ситуация опасная, грозит аварией главного двигателя.

– Фёдор Василич! Котёл течёт. Что делать будем? – взволнованно выпалил Николай, прибежав в рубку, запыхавшись.
– Сейчас мы можем только наблюдать. Пусть венгры работают, а Речной Регистр контролирует.
– Я не подпишу акт!
– Николай Павлович, успокойся. Тебе сейчас не надо ничего подписывать. Помнишь, какую задачу нам поставили в министерстве?
– Да, помню я разговоры и в пароходстве, и в министерстве!
– Нам поручено получить от «Судоимпорта» новые суда. «Судоимпорт» организовал на этом заводе строительство судов. Для этого здесь спецы Министерства речного флота и инспектор Речного Регистра, по программе которого проводятся испытания.
– Да, знаю я всё это! Ну, хоть с Черкавским поговори, что же мы здесь, пешки! – возмущался Николай.
– Поговорим и с Черкавским, и с Клюшенковым. За ними решительное слово. И не переживай ты так. Вот слушай, как я понимаю задачу: будут акты, протоколы, наконец, свидетельства Регистра, подтверждающие соответствие проекту, как корпуса судна, так и каждого судового устройства и системы. Нам же с тобой и Валентином остаётся только принять по ведомостям инвентарь, запчасти, материалы. А уж потом  Клюшенков, как представитель «Судоимпорта», передаст нам готовый «Дунайский» с приложением пачек чертежей, регистровых документов, инвентарных ведомостей. Здесь уже  придётся подписать акты. Всё! Пароход тогда станет наш и мы готовы к перегону.
–  Ты так спокойно всё говоришь. Зачем же мы тут два месяца жить будем?
–  Николай Павлович, ты прямо совсем расстроился. Нам с тобой министерство предоставило невиданную  роскошь  в виде неограниченного времени командировки – прислали нас сюда не к моменту, когда судно готово, а к моменту, когда его только спускают на воду. Так используем это время для того, чтобы наш «Дунайский» был лучше всех. Для этого, во-первых, будем изучать судно. Для тебя оно новое, ты на «Дунайских» не работал. А тут и для меня есть новизна, хотя я четыре года работал на «Дунайском». Сейчас у нас с тобой есть возможность сделать что-то так, как считаем нужным. Во-вторых, будем следить, чтобы нас не обжулили: чтоб запчасти дали именно те, которые нужны, и не ржавые или бэушные, чтоб посуда и прочий инвентарь были комплектными, а не сборными. Чтоб прокрашено всё кругом было и внутри, и снаружи, чтоб освещение работало, чтоб в отделке помещений не было небрежности, чтоб спецовку в картере двигателя не забыли или другую гадость не подстроили. Чтоб не оставили нечаянно разбитые стёкла окон, иллюминаторов, плафоны светильников. Чтоб неподворовывали, это здесь есть. Видишь, много дел. Валентин не первый раз здесь на приёмке, он подсказывает, пусть и не вежливо. Ты же слышал от него сердитый укор «Вам говоришь, а вы не понимаете». Хотя он каждый раз дело говорит. Ладно, пойдём обедать.
 – Я не пойду. Посмотрю, что они делать будут с котлом. С приёмочными механиками поговорю, – помчался Николай Павлович вниз по трапам в машинное отделение.
 Выхлопы двигателей стали чистые, котёл-утилизатор отключили.

Наш рабочий день заканчивался, и мы направились в нашу контору. На переходе нас застал летний ливень, что в Будапеште случалось часто. Мы побежали к ближайшему зданию под навес перед входом. Там уже спрятался от дождя Черкавский. Необходимую встречу нам обеспечила  непогода. Мы поздоровались. Николай, взволнованно, с места в карьер:
– Александр Владимирович, утилизационный котёл потёк. Котлы-утилизаторы на «Дунайских» плохие. У нас на Волге механики опасаются включать их, боятся затопить главный  двигатель. На чешских буксирах – их строят не далеко отсюда в Комарно, – хороший утилизатор. Я работал на «чехе». В каждом рейсе на ходу использовал только утилизатор. Почему не взять такую конструкцию?
– Эти сигналы мы знаем. Если бы эти котлы действительно были плохие, Регистр запретил бы их установку. У них высокая паропроизводительность, надёжная автоматика. Аварии происходят из-за  небрежности их эксплуатации. На испытаниях были такие случаи. Испытатели были не внимательны к порядку действий при включении и выключении. Сейчас с  этим котлом  строители разберутся и исправят. В акте всё будет показано. «53-й» мы примем с отличным качеством, не сомневайтесь.
– Что они сделают, заменят или починят? – спросил я.
– Разберутся. Наши инженеры-паровики с ними будут работать.

Наступила пауза. Дождь шёл. Я поковырял пальцем штукатурку стены здания и спросил:
– Александр Владимирович, всё это приспособили под судостроительный завод или всё строилось вместе с заводом? – показал я рукой на территорию.
– Историей интересуетесь? Да, всё это строилось под завод на этом острове. Он с тех пор так и называется Обуда хайояри сигет,– произнёс он по-венгерски, – или судостроительный остров Обуда, если дословно по-русски. Основал завод граф Иштван Сечени. В конференцзале администрации есть стенд об истории завода. Можете зайти посмотреть. Там показано, что первый деревянный колёсный пароход «Князь Арпад» был спущен на воду здесь в 1835 году. Замечу, это на пятнадцать лет раньше, чем тоже деревянный колёсный пароход «Ласточка» был спущен в Сормово.
– Вы тоже историей интересуетесь?
– Пришлось – аспирантура, работа на «Красном Сормово».
– А что кончали?
– Горьковский политехнический.
– Пути совпадают. Я в горьковском водном на заочном, второй курс.
– Я видел, здесь на одном здании сохранился лозунг во всю стену красной краской «Да здравствует Адмирал флота Советского Союза Кузнецов!». Он здесь бывал?
– Очевидно, да. Дунайская флотилия здесь ремонтировала свои корабли, моряки помогали восстанавливать завод после войны. Уже в 1947 году здесь был построен первый пароход для Советского Союза – колёсный буксир, с осадкой чуть больше метра.
Николай с Валентином тоже заинтересованно слушали историю о флоте от Черкавского.
– Реки тогда были хоть и большие, но глубины малые и на Волге, и на Днепре, и на других реках. Для таких условий лучший движитель – гребное колесо. Оно, как большое весло, создаёт для судна с малой осадкой большой упор для развития заданной скорости движения, а также большое усилие на буксирном гаке. Гребное колесо хорошо сочетается с паровой машиной. Проект получился удачным для своего времени. Массовое строительство судов этого проекта было налажено также в Мотовилихе на Каме и на заводе «Ленинская кузница» в Киеве. Может быть, это было дешевле. В пятидесятых годах для Союза строилась здесь на Обуда очень большая серия пассажирских колёсных пароходов для тех же условий. Думаю, учитывалось, что качество отделки салонов, кают, интерьеров у венгров выше, чем в Союзе. Это была уже лебединая песня речного парового колёсного флота.
– Старые механики до сих пор не признают теплоходы. Считают, на пароходах больше свободы, уютнее, теплее – заметил Николай.
– Ну, на современных теплоходах уюта и тепла не меньше. Теплоход экономичнее парохода.

Дождь не переставал. К нашим ногам подбиралась большая лужа. Уставившись на полнеющую лужу, будто видя в ней иллюстрацию своей речной темы, Черкавский продолжал: 
– На больших реках построили водохранилища. На мелководных участках работают  дноуглубительные снаряды. Пошли суда с большой осадкой с винтами в качестве движителей. Для винтов двигателем стал дизель. Оставшиеся пароходы с гребными колёсами вытеснялись на реки, где ещё оставались малые глубины, на Север, даже на Обь. Это уже наши шестидесятые годы. Здесь недавно закончили большую серию винтовых пассажирских теплоходов. Теперь вот строят буксиры-толкачи с мощными дизелями. Все послевоенные годы завод Обуда был  занят советскими заказами.
– Кажется, дождь весь вылился, кончился. Спасибо, Александр Владимирович, за полезную информацию. Под ливень она хорошо запомнится.

Оказалось, нам идти по пути, разговор продолжился на ходу.
– Приближаются ходовые испытания «53-го», – продолжил я разговор. – Мне работать на этих судах. Я бы хотел включить в программу испытаний два пункта. Первое – это проверка экстремального режима работы автоматики управления главным двигателем. То есть на полном ходу «вперёд» одномоментно переместить ручки управления на «полный назад». Когда автоматика отработает задание, то же сделать в обратном порядке. Важно убедиться в надёжности автоматики. И второе – на полном ходу переложить руль на борт и держать так до замыкания циркуляции два раза. Важно посмотреть, какой будет крен судна, а также увидеть диаметр и форму циркуляции.
– У вас, прямо, научный подход к испытаниям. В принципе, это есть в программе. Но желание приёмочного капитана приоритетно. Во время испытаний обратитесь к сдаточному капитану. Он выберет паузу в графике режимов испытаний, а также безопасный участок Дуная и выполнит ваше желание. Шуле поможет с переводом.
– Спасибо, Александр Владимирович за приятную беседу. Ливень поспособствовал. Вы всё время заняты, мне не всегда удобно вас отвлекать.
– Да, бросьте вы! Подходите в любое время. Это наша работа.

Швартовые испытания продолжались второй день. Я, который раз обходя палубы, помещения, записывал в блокнот всё новые замечания, которые необходимо обсудить с ведущим строителем. Ко мне торопливо подошёл Николай Павлович, весь радостно возбуждённый, и сбивчиво рассказывал:
– Понимаешь, у них время отпусков. Поставили нового механика. Он из отпуска пришёл. Всё забыл. Двигатель вчера останавливали на короткое время. Он не закрыл два вентиля на котёл-утилизатор. Вода попала в выхлопной коллектор. Вот пар и пошёл с выхлопом. Сейчас всё нормально! – закончил он, удовлетворённый счастливым разрешением ложной аварийной тревоги.

(Продолжение следует)