Старые большевики

Они были муж и жена. Его звали Константин Иванович Якимов, ее – Гита Хаимовна Якимова (девичья фамилия мне неизвестна). Его я никогда не видел, поскольку он умер до того, как я узнал о его существовании. Гиту видел пару раз в шестидесятые годы прошлого столетия, но запомнил только очки с толстыми стеклами (ей было около девяноста или за девяносто). Их не репрессировали, поскольку они не подпадали под три важнейших основания, которые именовались "контрреволюционной деятельностью". Они не участвовали в политической борьбе, не воровали и не относились к людям с сексуальной распущенностью. Кроме того, на них не доносили как на контрреволюционеров. Во-первых, не существовало, как я сказал, причин. Во-вторых, им не завидовали, поскольку Константин настаивал на жизни в коммуналке, так и не переехал в приличную отдельную квартиру (это произошло уже после его смерти), а Гита многим помогала, потом поймете почему.

Общество старых большевиков было распущено в тридцатые годы, но звание, почет и ряд привилегий сохранялись. Понятие «контрреволюционная деятельность» из главных трех пунктов, как я ее описал, появилось в то же время.

У Гиты и Константина было трое детей – Александр, Валентин и Людмила. У меня речь пойдет преимущественно о Валентине. Тетя Люся приходила к нам домой несколько раз. Она мне была симпатична, лицо Людмилы Константиновны казалось необычным, измученным и приятным. Фигуры не помню, значит, к половой зрелости я еще не приближался. Александр так и остается для меня легендой. Он был актером-неудачником, но однажды, как ему казалось, он получил шанс – прошел первые пробы на роль Петруши Гринева в знаменитом фильме «Капитанская дочка» 1958 года. Однако окончательный выбор пал на Олега Стриженова. По одной из версий, Александр Константинович застрелился из наградного оружия отца, по другой – уехал в Америку. Они могут совпадать, поскольку до революции словосочетание «уехать в Америку» подчас означало покончить с собой. Вспомните Свидригайлова из «Преступления и наказания» Достоевского. Но и прямой смысл не исключен. Дети элиты еще задолго до перестройки жили заграницей. Мне, например, известна одна женщина, которая прошла полный курс Сорбонны, как раз в то время, когда туда безрезультатно стремилась дочь оперной дивы замечательная актриса Людмила Максакова.

В году 1946 или 1947 (значения не имеет) Константин Иванович встретился с моим отцом и строго спросил:
– Олег, ты комсомолец?
– А что?
– Значит, комсомолец. Вот тебе комсомольское задание от старого большевика.
– Какое?
– Ты должен сдать выпускные экзамены за Валентина. Ты знаешь, что он бездельник и разгильдяй, но есть надежда, что со временем исправится. Надо ему дать такую возможность. И мой выбор пал на тебя…

Дядя Валя и мой будущий папа были совсем не похожи, однако это не играло роли. Во второй половине 40-х годов экзамены можно было сдавать и экстерном, и в другой школе по собственному усмотрению. Эта система считалась более объективной (возможно, так оно и было, однако смошенничать не составляло труда). Мой отец сдавал экзамены за Валентина Константиновича и выпускные, и вступительные – в Тимирязевскую академию на факультет коневодства, который дядя Валя (а мы с ним впоследствии подружились) после некоторого перерыва все-таки закончил.

«Успешную сдачу» Валентин решил отметить с будущими сокурсниками и прилично подвыпил, а так как он чуть ли не с пеленок умел подражать голосам и рассказывать анекдоты, то смешно изобразил вождя и преподнес новым знакомым анекдот про Сталина. Кто-то донес, и Валентина Константиновича упекли в «Матросскую тишину». Начальник тюрьмы пообещал старому большевику, что сколь можно долго будет противится отправке шалопая на этап, покуда тот не уладит дело. Константин Иванович лично знал Кобу, но добраться теперь до него оказалось делом отнюдь не простым.

Добился встречи с Молотовым. Вячеслав Михайлович сказал, что дело плевое. Иосиф только посмеется и отпустит.
– Но если это сделаю я без его ведома, то вместе пропадем. А если доложу, то скажет, почему Якимов сам не обратился. Опять гнев…

Гита ходила домой к Кагановичу и тот примерно то же самое изложил. В аппарате лучшего друга пионеров люди встречались сплошь новые. Пришлось записываться на прием в общую очередь и ждать примерно год. Но какая радость была, Сталин предложил выпить чаю, кое-что вспомнили из былого. Валентина выпустили в тот же вечер. И этот тюремный год, может быть, стал самым важным в его жизни…

Мы с дядей Валей стали часто общаться в конце шестидесятых. Он приходил к нам чуть ли не каждый вечер в Несвижский переулок, где мы получили квартиру в доме, принадлежащем хозяйственному управлению Совета министров СССР. К нам вообще тогда много приходило людей. Даже просто поглазеть.

В 1968 году во время диспансеризации в первой поликлинике Четвертого главного управления на Сивцевом Вражке у моей матери врач Дербандикер (имя и отчество этой женщины не помню) обнаружила обширное раковое заболевание. Я ждал маму в сквере на Садовом кольце напротив здания МИДа. Она подошла и стала горько плакать…

Вечером того же дня мама ходила к Гите Хаимовне на Малую Пироговку. Та уже много лет не практиковала, но твердо сказала:
– Маша, никакого рака у тебя нет.
– Откуда вы знаете, вы даже анализов не видели?
– Не нужны мне никакие анализы: у тебя на лице написано, что ты не больна раком. Пусть проведут повторное обследование, чтобы ты успокоилась…

Гита оказалась абсолютно права. И этот случай мне запомнился на всю жизнь… Дядя Валя был жокеем на Московском ипподроме, художником-оформителем. Однажды он нарисовал моей старшей сестре Ольге карандашом такую березу, что наш учитель рисования – народный художник РСФСР, который лепил с меня Александра Ульянова в юности, – поставил ей, думаю от зависти, тройку. Дядя Валя занимался йогой и притащил мне какое-то самиздатовское творение на эту тему. При этом он был закоренелым антисоветчиком, прятал в нашем ведомственном доме запрещенную литературу. Дядя Валя был героем-любовником. Те женщины, которых он к нам приводил, на мой не искушенный взгляд, были одна краше другой. Одну шикарную брюнетку он отбил даже у Роберта Рождественского. Однако к 1970 году вся эта богемная жизнь, которая была много разнообразнее, чем я описал, прекратилась.

Дядя Валя, в отличие от публики, которая нам была знакома, все время искал какого-то смысла, хотел переменить жизнь, чтобы она приобрела некое значение, перестала быть пустым времяпрепровождением. Разговаривать с ним было любопытно, его отличали остроумие и необычайная откровенность. («Я был подлой трусливой шпаной по кличке Сопля»). Он рекомендовал нам много интересных книг, но мог и научить какой-нибудь модной игре в карты.

Мой отец многие годы устраивал Люсю Якимову на работу, а ее все время выгоняли. По разговорам, она была неуживчивой скандалисткой, писала бумаги на начальство, да и с родным братом не ладила. Но он приходил к нам и просил ее устроить. Потом стал появляться все реже и реже. Две наших последних встречи хорошо запомнил. Поздней весной 1970 года он провожал меня ночью в стройотряд. Мы тогда уезжали под Астрахань, где попали в холерный карантин. А через год у выхода из метро «Спортивная» он увидел меня с моей будущей женой. И с тех пор жизнь нас навсегда разбросала.

Что же произошло? Он познакомился и сошелся со странной молодой особой. Звали ее Светланой. Я единственный из нашей семьи имел о ней представление, поскольку она бесплатно занималась со мной, неучем, русским языком. Работала она в издательстве «Детская литература», и думаю, что попала туда без блата. Ее неординарность сразу же бросалась в глаза. Она не красилась, носила длинные юбки, волосы белокурые до плеч никак не укладывала, не надевала украшений ни на пальцы, ни на шею. Жила она рядом с Бульварным кольцом в большой комнате коммунальной квартиры. (Дядя Валя переехал к ней, оставив Люсе хорошую трехкомнатную квартиру на Малой Пироговке). Несмотря на молодые годы, она была властной и решительной. У нее было несколько духовных дочерей из разных городов. Об отношении Светланы к церкви я не ведаю, поскольку такие вопросы меня тогда не интересовали. Была ли она сектанткой, по той же причине мне трудно сказать. Однако у меня сложилось впечатление о Светлане как об умной, смекалистой и простой женщине. Никакой зауми, никакого лукавства в ней не обнаруживалось. Была она лет на семь-восемь меня старше. В 1975 году у них родился сын, и он был почти на год моложе моего ребенка.

Постепенно Валентин Константинович исчез из поля зрения. Позднее мы подумали: чтобы не подводить нашего отца, у которого карьера в те времена шла в гору. Перед Олимпиадой в Москве дядя Валя вдруг явился на Несвижский и застал там только Ольгу. Он передал ей картонный ящик с «самиздатом» и сообщил, что навсегда уезжает в Америку. И это было не иносказание. В середине восьмидесятых он предлагал Люсе Якимовой переехать к нему, она тяжело болела, но отказалась и вскоре умерла.

Единственному отпрыску этого семейства старых большевиков в 2015 году исполнится 40 лет. Надеюсь, он не приедет, как его дед в 1917 году, из США делать революцию в России.