Ангелы 1, 7

7

   В просторном репетиционном зале, задрапированном черным бархатом, стали собираться гости.
   На импровизированной сцене стояло роскошное кресло (очевидно, для именинника), сам же зал был уставлен столами, застеленными белыми скатертями, сервированными едой и напитками.
   Работники и гости театра, разбившись на группы и «переваривая» увиденное зрелище, делились друг с другом своими восторженными впечатлениями.

   «Чертовски интересный спектакль!»
   «Какое творение! Сколько мысли! Сколько фантазии!»
 «Великолепно, превосходно, божественно!»
   «Блеск! Блеск!»
   «Шляховецкий - великий режиссер! Театральный бог!»
   «Да, да, да!»
   «Каждый его спектакль - как взрыв, который сносит голову!»
   «Он - буря!»
   «А актеры?! Какие актеры!»
   Слушая все эти дифирамбы, я выискивал тех, кто, как я, как пан Михайло, не приняли такого «Ревизора», но так и не нашел «брутовых» очей. Что тут скажешь: актеры - великие конспираторы!

   Вдруг все зашумело, как водопад: «Мастер, Мастер, Мастер!»
   Через весь зал к сцене, под бурные аплодисменты и выкрики «Браво!», элегантно и деловито прошествовал Шляховецкий.
   Играя бедрами, как уточка, его сопровождала шикарная блондинка в алом вечернем платье с обнаженными плечами, руками и спиной. Кудряшки, похожие на мохнатую головку хризантемы, высокая грудь, румяные щечки и пухлые малиновые губы, делали ее носительницей сладости, которая разжигает человеческую страсть.
   Уверен, что вместе со мной, вся мужская половина зала аплодировала именно ей, а не знаменитому режиссеру.   

   - Узнаешь ее? - спросил меня Михайло.
   - Нет.
   - Это же Анна Андреевна - жена Городничего.
   - Эта набитая дура - она?! - я даже присвистнул от удивления.
   - Это замечательная характерная актриса -  Валентина Отчубучкина.
   - Это сексуально-замечательная актриса Валентина Отчубучкина, - сказал я.
   - Мне нечем тебе возразить, мой друг. Кстати, она - любовница Шляховецкого.
   - Было бы удивительно, если бы это не было так, - согласился я.

   - Господа! Коллеги! Друзья нашего театра! - сладкозвучно, с трепетным подниманием и опусканием груди, открыла торжество актриса Отчубучкина. - Так случилось, что сегодняшняя премьера совпала с днем рождения нашего дорогого, всеми обожаемого, Вад Вадыча.
   - Поздравляем! Поздравляем! Поздравляем! - с ликованием проскандировал зал.
   - Дай Бог, - дрожащим голосом, сдерживая слезы, возгласила актриса, - чтобы вы, дорогой Вад Вадыч, жили долго-долго, и создали еще много-много замечательных спектаклей! - она поцеловала в щеку именинника.
   - Ур-ра! Ур-ра! Ур-ра! - торжественно прогрохотало в зале.
   - Друзья! ; продолжала Отчубучкина. - Позвольте пригласить к микрофону начальника областного управления культуры Плеванова Руслана Шалиевича.
   К имениннику энергичным шагом подошел высокий широкоплечий мужчина с большим животом. Начальник от культуры обладал полуседой шевелюрой, длинными седыми бакенбардами и густыми в разлет бровями под высоким морщинистым лбом; глаза черные, цепкие, с ярким блеском; под глазами припухлости, похожие на дольки мандарина; нос крупный, губы пухлые, со старческой коричневатостью; все лицо буквально усеяно висюльками-папилломами.      
   Расцеловав именинника, Плеванов сделал шаг к микрофону и чуть не завалил его, уткнувшись носом.
   - Ну, люблю я этого человека! - чувственно сказал он. - Всей душой люблю! Вот прям-таки прозябала моя душа, спала крепко, пока я не встретился с творчеством Шляховецкого. Еще молодой секретарь райкома комсомола, я повел своих ребят на спектакль «Так победим!». Раненый Ленин, революция, гражданская война, Антанта, кругом враги… И вы знаете - ведь победил! Победил меня Вад Вадыч! Потряс меня, как и весь театральный мир. Будто услышал я: «Лазарь, выходи!». Ты оживил мою душу, Вад Вадыч! - По залу пронеслось, как ветер по озерной глади: «И меня. И меня. И меня». - И с тех пор она парит по жизни, не зная усталости. Что ты со всеми нами делаешь, мой дорогой Вад Вадыч! Твое творчество - как фонарь, зажженный над пропастью! - По залу: «Да! Да! Да!» - Весь театральный мир уже не представляет наш театр без тебя и твоего искусства! - Зал снова: «Да! Да! Да!» - Дай же мне еще раз расцеловать тебя, мой дорогой Вад Вадыч! - Расцеловал. Пустил слезу. Отошел. 
   Конвейер подходов к микрофону продолжил Лев Михрютович Типунов - директор театра. Он был высок, имел спортивное сложение, а лицом очень напоминал неандертальца: широкий с кольцеобразными ноздрями нос, узкий череп, большие надбровные дуги, глубоко посаженные глаза, ярко очерченный рот, образ завершала массивная челюсть и короткая стрижка.
   - Друзья, - звучно и торжественно начал он, - наш театр возглавляет выдающийся деятель культуры современности Вадим Вадимович Шляховецкий! Да. И это хорошто! - Он так и сказал «хорошто!». - Наш театр любят горожане. Да. И это хорошто! Мы вот уже который год перевыполняем план. Да. И это хорошто! Дорогой Вад Вадыч, в этот тожественный день, после просмотра вашего очередного шедевра, хочется сказать: в мире, где так много зла, вы один из немногих творцов, кто с кафедры-сцены несет в жизнь добро. Вы воюете со злом, вы будете воевать со злом до победного конца, и в этом вам поможет Бог, и мы. - Раздались бурные аплодисменты и крики «браво!». - Директор еще раз сказал «Да. И это хорошто!», и тоже отошел.
   - Как трудно слушать все эти помпезности, - прошептал я на ухо Михайлу, - когда перед тобой на столе так много выпивки и ароматной закуски.
   - Потерпи. Таков ритуал, - сказал он. И с внушительной серьезностью добавил: - Зато как мощно здесь вскоре все заурчит. Ты даже не представляешь. 

   От актерского цеха вышли поздравить Шляховецкого актеры Посвистов и Телеляк. В спектакле они играли роли Добчинского и Бобчинского. Ростом были они ниже среднего. Посвистов, весь в черном, напоминал большую тумбу, на которую поставили тумбу маленькую (из-за стоячего воротничка пиджака шея совсем не просматривалось); лицо его не было лишено обаяния и излучало безграничный оптимизм; его тяжелые, как у бодибилдера, руки двигались на удивление плавно и даже грациозно; время от времени он собирал пальцы правой руки в пучок, а затем как бы посылал в зал невидимый магический луч.
   Коллега Посвистова, Телеляк, был косолап. Одет он был во все серое. На сероватом лице его, похожем на ленивый вареник из вязкого теста, более всего выделялись подвижные и кругленькие, как у зверька, глазки.
   Признаюсь, игра этих актеров мне понравилась. Определенно, они правдиво показали мелких и жалких чиновников-лизоблюдов. Но, что поразительно! Состязаясь в подхалимаже на глазах у сотен людей, Посвистов и Телеляк превзошли гоголевских персонажей.
   - Многоуважаемый Вад Вадыч! Мастер! - защебетал Посвистов в упоении. - Работая вот уже десять лет под вашим началом, меня не покидает ощущение счастья. Вы в высшей степени эстет, интеллигент. Вы во всем красивы, каждая ваша репетиция - урок мудрости.
   - Каждая ваша мизансцена имеет определенное значение и содержание! - сладкозвучно зачастил Телеляк, плечиком отстранив от микрофона Посвистова.
   Посвистов:
   - Вы вывели нас на новую орбиту мастерства!
   Телеляк:
   - Вы изобрели нечто более важное, чем  система Станиславского и «биомеханика» Мейерхольда!
   Посвистов:
   - Вы научили нас работать душой, чтоб мы не скатывались на штампы.
   Телеляк:
   - Каждый вечер мы приклеиваем к своей физиономии чужие волосы, которые, под воздействием ваших духовных флюидов, становятся для нас, как родные.
   Посвистов:
   - С днем рожденья, Вад Вадыч!
   Телетяк:
   - С днем рождения, дорогой Мастер!

   Наконец, очаровательная ведущая предоставила слово герою дня, который явно любил лесть, ибо, слушая поздравительные дифирамбы, блаженно улыбался, щурился и сиял.
   Пришло время описать гения театрального мира. Это был мужчина лет шестидесяти с небольшим; ростом, прямо скажем, не вышел. Лицо его - груша хвостиком вниз; кожа на лице подвижна, как у мима, поэтому каждая гримаса имела однозначную акцентуацию. Волосы на голове жиденькие, как щетинка на свинке, высокий, с легкой волной лоб. Серо-зеленые глаза, пронизывающие всех, как рентген, близко посажены к носу, веки припухшие. Нос тонкий у предлобья, книзу стрелообразный и широкий; тонкие бледные губы. Фигура крепкая, сбитая. Пальцы на руках толстые и короткие, похожие на детские сосиски. Вся суть его как бы возвещала: я человек волевой, сильный, решительный.
   Прочистив горло кашлем, и, достав из бокового кармана короткие листы бумаги, именинник начал свой доклад. Именно - доклад, речь, как при отчете чиновника за выполненную работу:
   - Друзья! Я бесконечно благодарен вам: за вашу любовь, за доверие, за преданность всем моим начинаниям. И вот что я вам скажу: это только начало задуманного пути! Я здесь не для того, чтобы не разрушать традиции театрального мира, наоборот, я пришел, чтобы вернуть театральному миру старое, настоящее, но призабытые! - речь его очень напоминала хорошо отрепетированную роль. Произнеся фразу или целое предложение, он делал паузу, после чего снова продолжал свою речь, ярко артикулируя губами. - Мы делали и делаем уверенные шаги по освоению пьес отечественной и зарубежной классики. Немало сделано нами по развитию актерского мастерства. Взять хотя бы тот факт, что мне, ценой невероятных усилий, удалось «отвоевать» у ТЮЗа крыло, где с сентября - группа уже набрана мною - я начну взращивать, как сказал бы Пушкин,  «младое племя» для нашего взрослого театра. И в дальнейшем нам следует формировать творческий план театра таким образом, чтоб мы могли эффективно функционировать. Мы констатируем рост зарплат и премий. Мы все должны быть консолидированы как никогда. С удовольствием констатирую, что сокращается количество пустых мест в зале. Нас не может не радовать и значительное повышение стоимости билетов. Очень рассчитываем, что актеры и актрисы учтут все замечания, полученные на репетициях. Без вашего усердия у нас ничего не получиться. Мы будем действовать решительно и спокойно, методично и последовательно. Театр не достоин существования, если он не стремиться к вовлечению большего числа своих почитателей. Искусство театра, настоящее искусство - это захват! Искусство театра - это… - Аплодисменты не дали Шляховецкому договорить.
   Валентина Отчубучника взяла Мастеру под руку и растроганным голосом сказала:
   - Вад Вадыч, пойдемте танцевать вальс.
   - Что ж, пойдемте…
   Пара закружиться в вальсе, а из зала между криками «ура» уже слышалось «урчание» и звон бокалов.
   Как быстро человек возвращается от «зрелищ» к «хлебу»! После первых рюмок за соседними столиками еще звучало: «Такого театрала, как я еще поискать надо!», «Театр - это всегда «как бы»; вот вы, как бы, играете Городничего, как бы, города N», «Я полагаю, что зерно роли надо бросать только во вспаханную душу».
   Далее в беседах обязательно звучала тема женщин: «Ты вот говоришь 90х60х90! Это ходячая соска - вот что это такое! Мне подавай 60х90х60!», «Красавица на сцене - пять минут красавица, а затем, если дура - то дура, а если талан - то талант», «Катенька, что вы чувствуете, когда вас раздевает глазами зритель?»
   После женщин «хлеб» окончательно овладел головами. Особенно потешили меня два толстощеких гурмана.
   Один другому:
   «Вот я всегда мечтал съесть один жареного поросенка. И что вы думаете? Как-то зашел на базар, купил этакого кнуреныша, принес домой, зажарил и съел, с горчичкой съел.
   А тот ему:
   «А я люблю курочку один приговорить, с бульончиком».

   Словом, все шло своим чередом. Мерные разговоры о том, о сем, вкушение еды и распитие горячительных напитков даже очень хорошо дополняли атмосферу фуршета. Безусловно, плотно подкрепившись и выпив несколько бокалов красного вина, я расслабился и совершенно потерял бдительность. Михайло так же вкусно ел, пил и развлекал меня и соседей по столику своими неуемными каламбурами и шутками.
   Вдруг наше внимание привлекла некоторая суета в противоположном углу зала. Мы туда.
   Два индивида стояли в окружении любопытных. Один… в красном костюме… Да, да, мой уважаемый читатель! Это был Серомырдин. Другой… худощавый мужчина среднего возраста с небольшой залысиной.
    - Скажу вам, как профессиональный психотерапевт, - иронично улыбаясь, говорил мужчина, - вы, Кузьма Сергеевич, выпили не так уж много, а вышли из себя ну о-о-очень далеко.
   - Вам кажется, что я вышел из себя? -  Серомырдин говорил со злобною, искривленною улыбкой и подергивал кончик носа, будто желая его несколько удлинить. - Где же я? Где? Вот я тот, который остался и говорит с вами, а где же тот, который вышел?
   - Зря вы так иронизируете, - парировал психотерапевт. - Ведь выйти из себя не означает куда-то удалиться. Выйти из себя - значит потерять контроль над собою. Друзья, - он обратился к присутствующим, - обратите внимание: вены у Кузьмы Сергеевича взду¬лись, глаза полезли из орбит, лицо побагровело, он тяжело дышит…
   - Уязвить меня хотите, да? Уколоть, подцепить хотите? - актер сморщил лоб и еще больше оскалил зубы.
   - Как можно, Кузьма Сергеевич! Просто ваше нынешнее состояние вызывает у меня опасение. Поверьте, я делаю эти замечания исключительно из глубокого уважения к вам. Если бы сейчас посмотрели на себя в зеркало, вы бы увидели, что лицо ваше изменилось. Оно побелело. А теперь - смотрите! смотрите! - позеленело враз. Вы - сама злость!
   Серомырдин цинично рассмеялся:
   - Интеллигент паршивый! Несешь какую-то хурду-мурду. Строишь из себя Кашпировского…
   - Не надо усугублять.
   - Фанфарон нашелся, видали!
   - Не надо усугублять!
   Серомырдин задирчиво махнул рукой:
    - Я тебя в пепел сотру! Мозгляк. Болтун.
   - Да вас, словно бес обуял! – попятился худощавый.
   - Пошел вон отсюда! - злобно зашипел Кузьма Сергеевич, вскинув плечами.
   - Успакойтесьсь! Успакойтесьсь! - завопил возле моего уха неприятный женский голос.
      - Пошел вон! - истерически закричал вконец взбешенный актер и со всего размаха ударил ладонью по щеке психотерапевта.
   Вместо того, чтобы стушеваться, худощавый мужчина налился вдруг гневом, в диком рывке схватил Серомырдина за плечи, резко развернул его и дал пинок под зад. Буквально в полете тот снес большой театральный фонарь на треноге. Раскаленный от долгой работы световой агрегат, ударившись о колонну, тут же глухо взорвался, рассыпался на сотни огненных искр.   
   Огонь затанцевал на кресле, запрыгал по ширме, каким-то вещам за ширмой, и, что ужаснее всего, ярко-оранжевыми языки, с невероятной быстротой, стал распространяться по бархатной драпировке. Вслед за огнем тут же появился густой дым, послышался зловещий свист… 
   В тот вечер мне довелось во второй раз увидеть «немую сцену». Застывшие от ужаса люди. Разница лишь в том, что сцена и жизнь уж очень несхожие вещи.
   Довольно продолжительную паузу нарушила женщина с неприятным голосом. Она  схватилась за голову обеими руками, заверещала, как резаная свинья: 
   - Ужас! Ужас! Ужас!
   «Горим, горим!» - закричал еще кто-то, и вся масса в смятении бросилась к выходу.   
   «Спаси Господи!» - вскрикнул я, перекрестившись, схватил за руку Михайла и потянул его к спасительному просвету. 
   Ужасная вещь - паника. Убегая от огня, люди падали, поднимались, напирали на спины, давили ноги, теряли обувь… К счастью, как я потом узнал, смертей тот пожар не принес. А вот театр… погорел основательно.
   Признаюсь, я долго отходил от пережитого стресса, но все затмевал феномен Михайла. По его настоятельной просьбе, я, естественно ничего ему не сказал, но сам, в душе, пребывал в глубоком убеждении, что он является медиумом, проводником Той Силы, Которой дано судить и наказывать.