Без Родины. В Васильевке. Начало новой жизни

             http://www.proza.ru/2015/02/11/1301

                ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ДЕТСТВО. В ВАСИЛЬЕВКЕ.

                -1-

  Привезли нас, чуть живых скитальцев, в село Васильевку Кустанайского района Кустанайской области. На станции обещали первую зиму разместить по жилым домам, но брать к себе наши семьи никто не захотел. Мы олицетворяли собой настоящих немцев, фашистов, ведь приехали из самой поверженной Германии. Косвенно мы были виновны в гибели мужей, сыновей и братьев всех жителей посёлка, кроме, конечно, немецкого населения. С Поволжья первых немцев привезли в сентябре 1941 года, а нас - в сентябре 1945.
  Мы плохо понимали местных жителей, а они нас. Поволжский диалект мы тоже понимали плохо, поэтому большой дружбы и с первыми депортированными немцами я не помню.  Всё трудоспособное немецкое население ещё не вернулось из трудармий. В посёлке находились выжившие в эти трудные военные годы пожилые женщины, старики и дети. Наши матери с трудом вспоминали украинский язык, русские слова. Таким образом удавалось хоть немного общаться с местными людьми.

 Что же делать с нами, с несчастными?  Повезли в поле, подальше от села. Там стояло два убогих, грязных домика, так называемая бригада. Здесь летом коротали ночи и обедали колхозники, убиравшие сено или урожай с близлежащих полей - пшеницу, овёс, ячмень. Неделями люди жили и работали в этих походных условиях.
   
  В конце сентября поля были почти убраны. Нас выбросили возле этих домиков и забыли. Никаких брикетиков и пайков мы уже не получали. Умрём и умрём. Эка невидаль - одним немцем больше, одним меньше. Никого не беспокоило, что среди вновь прибывших спецпоселенцев целая ватага ребятишек. Но ведь мы ещё живы и хотим кушать! Что-нибудь! В поисках хоть какой-то еды ребятишки ходили днём по колхозному картофельному полю, выискивали, выкапывали чудом оставшийся картофель. При его уборке за оставленные в земле клубни от председателя колхоза следовало наказание. Он отлично отработал свой изуверский метод - каждый колхозник его боялся. Молодой мужчина нещадно стегал кнутом бедных колхозниц за любую провинность, особенно доставалось немецким женщинам. Но несмотря на тщательно убранные поля, что-то перепадало и нам. На ещё нераспаханных полях мы ходили и собирали колоски с зернышками, где что оставалось. Женщины шли в село просить в конторе или у людей любую работу. Если работы не было, просили милостыню и вечером что-то приносили домой.

   С наступлением сильных холодов председатель разрешил в селе, возле озера, на пустом месте строить жильё. Он выделил наточенные лопаты, которыми  вырезали пласты земли. Из этих земельных пластов складывали или строили в то время так называемую землянку. Сначала выкапывали землю глубиной с метр, ложили несколько слоёв пласта, потом плотники встраивали двери и окошечки, стены поднимали до определённой высоты и накрывали старыми досками с заброшенных ферм. Сверху это строение накрывали камышом и ещё раз пластами земли. Бабушка Лида Кутник могла ложить печки, дедушка Пётр Кутник привёз по разрешению председателя кирпичи. Соорудили из досок нары, стол, скамейки, и вселились три семьи, в том числе и наша. Другие, вновь прибывшие, устроили себе подобное жильё. Некоторые семьи с совсем маленькими детьми всё-таки расселили по домам.

   Помазать наши землянки не успели, не хватило времени. Пошёл снег, который быстро закрыл всё вокруг. Начались сильные морозы. Хорошо, что с нами был дедушка Кутник и его сын Федя. Иначе нам бы пришлось ещё тяжелее, хотя куда уж тяжелее. Они многое умели делать сами и хорошо утеплили нашу землянку. Бабушка с мамой сложили и обмазали печку. Тяга у неё была хорошая, таким образом землянка прогревалась. Дедушка с Федей привезли солому для матрасов, мешки для них выменяли у казаха- продавца. Набили соломой эти мешки, получилась постель. Можно было нормально спать.

   С каждым днём становилось холоднее, морозы крепчали. Замёрзла вода в озере, на берегу которого мы обосновались. Вокруг озера и в воде рос камыш. За неимением лучшего топлива все жители Васильевки топили свои печки этим камышом. Таким образом умудрялись обогревать свои жилища. Зимой камыш пожелтел, высох и хорошо срезался. Добрые люди дали нам движок, при помощи которого можно было заготавливать камыш. Два человека толкали движок по льду, по сторонам , и срезали камыш. Нужно было владеть этим навыком, впрочем как и всем, чем бы ты ни занимался. Пробовали косить и серпами, натирали мозоли, намокали рукавицы. Для этого занятия выбирали дни потеплее. На работе разогревались. Пока было мало снега, ходили по полю и ломали бурьян, полынь, чтобы как-то прокормить прожорливую печку.

                -2-

   Наступила настоящая зима. И тут нас ожидало новое испытание. Сначала дети, а потом и взрослые, заболели малярией. Детей в нашей землянке насчитывалось пятеро, не считая Феди Кутника. От высокой температуры начиналась лихорадка, сильно болела голова, крутило суставы. Казалось, тебя трясёт так, что даже подбрасывает в воздух. На следующий день отпускало немного, а затем возобновлялось с новой силой. Чем мы лечились? Кто мог, ходил в  медпункт за хиной - жёлтые горькие таблетки. Других лекарств не было. Печку  нужно топить, поэтому у кого были ещё какие-то силы, шли за бурьяном или за камышом. Старшие помогали младшим увязывать верёвками бурьян и подавать на спину. С камышом управлялись только взрослые, так как стебли были длинные и неудобные. Носили и носили домой "топливо", бурьян укладывали в пристройке, утаптывали, чтобы не намок, камыш - на улице, возле землянки. Готовили впрок, при сильных буранах уходить в поисках топлива боялись, а топить нужно постоянно. Камыш горит мгновенно, как бумага. Сидим мы по очереди у топки и непрерывно ложим в неё камыш или бурьян. Чуть замешкаешься, жар в печке затухнет, и не успеет загореться добавленная порция. Тогда беда, где брать жар? Вновь зажечь спичками удаётся не всегда, да и спички нужно экономить, они были редкостью у нас.

   В магазине покупали соль и керосин для коптилки. Это были основные товары. Где же брали деньги? Матери продавали или обменивали вещи, привезённые из Германии. Деньги в ту пору мало у кого водились. Один костюм, который мама везла для отца, она обменяла у казаха-продавца на валенки: себе, Мирте, и нам с Федей- одни на двоих. Наконец, нам выдали карточки на хлеб - для каждого. Таблетки хины против малярии давали в медпункте бесплатно. Это лекарство помогало облегчить страдания, сопутствующие болезни. Иногда, очень редко, болезнь отступала совсем.

  На наше счастье, маму к зиме взяли уборщицей в школу. Она получала на руки кое-какие деньги. Школа принадлежала Сельскому Совету, поэтому учителя и уборщицы получали зарплату в виде денег. Колхозники деньги не видели, работали за трудодни. Трудодень - это мера оценки и формы учёта количества и качества труда в колхозах. Такая практика существовала в СССР с 1930  по 1966 годы. В конце года делали расчёт, и каждый колхозник на свои заработанные трудодни получал зерно и другие выращенные в колхозе продукты, которых должно было хватить на весь следующий год.

   Немцы, в основном женщины, которых выселили в Казахстан с Поволжья ещё в 1941 году, обжились здесь за четыре военных года. Они имели свои огороды, весной сажали картофель, различные овощи. Кое-кто обзавёлся коровами, свиньями, овцами. Одевались по тем временам тепло: валенки, шубы, тулупы, тёплые шали. Работа у колхозниц была очень тяжёлая: возили на быках в морозы сено с полей на фермы или вручную доили коров. Лица у этих женщин почернели от мороза, щёки и губы покрылись коростой. Но по сравнению с нашей больной, слабой мамой, они казались нам здоровыми, сильными, тепло одетыми. Наша мама физически не смогла бы так работать. Измученная войной, постоянным страхом, плохо одетая, она часто простывала и болела.

   При бесконечной суровой зиме топить и топить камышом без перерыва большое помещение школы - это не так просто. В васильевской школе было семь классов. В одной большой комнате занималось сразу два класса с одним учителем. В основном, учились дети с близлежащих деревень. Добираться до школы далеко и зимой невозможно, поэтому жили ребятишки на квартирах у людей. За проживание приходилось платить матерям, кто чем мог, ведь отцов почти ни у кого не было. Родители всегда стремились дать своим детям образование, в каких бы условиях не находились. Поэтому наша деревенская школа была заполнена.

   Мама приходила на работу в шесть утра, чтобы успеть натопить камышом классы и закрыть вовремя трубу. Камыш привозили с озера и складывали у стены школы в кучи. Его заносило снегом, и маме приходилось откапывать, вытаскивать намокшие стебли. Сырой камыш плохо поддавался разжиганию. Печки топились из коридора. К восьми утра следовало их истопить, чтобы прогрелись помещения к началу занятий. Мама с Миртой поздно вечером шли в школу. Пока там никого не было, натаскивали этот камыш в коридор к каждой печке. К утру он подсыхал и мама легче с ним справлялась.

   В январе усилились морозы и снегопады. На озере намело огромные сугробы. Косить, как раньше, камыш не представлялось возможным. Мама получила разрешение брать для отопления школы кизяк, заготовленный летом женщинами-колхозницами. Что такое представляет собой кизяк? Это высушенный и переработанный навоз. Мало кто сейчас имеет представление об этом распространённом кое-где и в наши дни топливе. Мама сама привозила кизяк в школу на быках, запряжённых в сани, и складывала его в подсобку, что стояла за школой. Кизяком топить было намного легче, тепло держалось долго. К зиме из Сельского Совета маме выделили бесплатно пару валенок. Сестра Мирта пошла осенью в первый класс, хотя ей было уже десять лет. После Нового года по успехам её перевели во второй класс. Училась она хорошо, несмотря на то, что, как и все мы, болела малярией и только через день могла посещать школу. Сестра работала и с мамой в школе. Помогала маме, как могла и я, хотя было мне в ту пору всего семь лет. На меня и на маму таблетки от малярии действовали лучше, чем на остальных.  Мы все выглядели слабыми и худыми, как скелетики, обтянутые кожей, но как-то, помогая и подбадривая друг друга, продолжали существовать дальше, неизвестно на что надеясь.

                -3-

  Сколько же может вынести человек? В одном небольшом помещении, в землянке, где установлены деревянные нары, лежало много людей, тесно прижавшись друг к другу. Каждый день - у кого-нибудь приступы малярии. Опишу, что же это за болезнь? Малярия - инфекционное заболевание, сопровождается лихорадкой, ознобами, рвотой, нестерпимыми головными болями, увеличением размеров селезёнки и печени, анемией. Вызывается паразитами и повторяется многократно. Невозможно описать страдания больного. Озноб такой, что тебя колотит, подбрасывает, ты весь синеешь от холода. Сознание не слушается. Сколько бы не наложили одежды, чтобы тебя согреть - не помогает. В печку засунуть больного - всё равно будет трясти. Затем жар - ты пылаешь, теряешь сознание, бредишь, кидаешься из стороны в сторону. Ты мешаешь рядом лежащему, ты не один на нарах, а вся семья. Мама пыталась устроить нас так, чтобы легче было вынести день и ночь продолжающиеся приступы. От жара трескаются губы, они все в болячках, во рту тоже болячки. Хина мало помогала, но нам говорили, что без неё будет ещё хуже. На другой день лихорадка отпускает, но ты такой слабый, что не вставал бы, а только спал.

   Когда становилось получше, мы выходили на улицу и помогали маме, как только могли. К счастью, у нас были валенки. Учителя в школе шли маме навстречу. Они разрешали ей заранее, ночью, перед малярией, натопить классы, чтобы к утру было тепло. Пока она топит, мы с Миртой мыли полы, вытирали парты.

   Затем произошло новое несчастье. В сильный мороз загорелась наша землянка. Покрыта она была досками, которые вероятно лежали близко к трубе. Бабушка Кутник старательно обкладывала трубу кирпичами, затем обмазывала. Из-за сильных морозов топили подольше. Мы не имели соответствующей  одежды, белья, спали не раздеваясь. Скорее всего, затлели доски с нижней стороны, и никто не заметил. Приступы малярии вводили нас всех в полуобморочное состояние. Вот и в этот вечер мы разомлели от тепла и  забылись. У меня прошёл озноб, когда было ещё светло. После приступа я то засыпала, то просыпалась. В один из моментов глянула наверх и увидела на досках  красный жар, закашлялась, стало трудно дышать. Но такой жар при болезни тебе каждый день или ночь в бреду видится или кажется, я даже не заострила на нём своего внимания. И вдруг - все стали кричать, вставать, открыли дверь. А я злюсь на всех, думаю: " Зачем вы кричите, оставьте меня в покое!" Меня стаскивают с нар, мне очень холодно и плохо. Но крики продолжались, на улицу полетели наши  убогие пожитки. И тут доски сверху разгорелись нешуточным пламенем, огонь показался и через пласты земли. Жар полетел на наши нары, бывшие постелью, на соломенные матрасы, мешки. Загорелся и камыш в сенцах. Прибежали люди из соседних домов. Кто сам увидел, кого разбудил "колокол". В нескольких местах посёлка стоял столб с приделанной тяжёлой железкой. Об эту железку ударяли, она звонко издавала звук, и, таким образом, оповещали людей о каком-нибудь несчастье. Сторожа, дежурившие тогда на улицах посёлка, ударами этого "колокола" отпугивали волков или звали людей на помощь во время пожаров.
 
   Нас, погорельцев, разобрали по своим домам местные жители. Была всё же у простых людей жалость к убогим и детям. Несмотря на то, что считали нас врагами, фашистами, не оставили погибать, замерзать на улице. Нашу семью из четырёх человек взяли к себе ближние соседи. Муж и жена Аржановы жили вдвоём, один их сын погиб на фронте, другой - лётчик, ещё не вернулся из Германии. По нашим детским меркам, они были уже пожилые и жили хорошо. Их дом состоял из большой и маленькой комнаты, кухни и сарая. Всё это находилось под одной крышей. Дом строили когда-то Аржановы своими руками из самана, снаружи и внутри он был обмазан глиной и побелен. Саман - это строительный материал, сделанный самими людьми из глинистого грунта с разными добавками и высушенного на открытом воздухе. Пол - земляной, обмазан глиной, застелен зимой пахучим сеном. Соседи ухаживали за своей скотиной, находящейся рядом в сарае.

   Нашей семье эти добрые люди выделили кровать в большой комнате. Комнату с кухней разделяла большая печь с лежанкой. Лежанка была всегда тёплой, её обогревала печь с одной стороны, с другой - встроена плита, которая и отапливала всю печь. Через плиту в печь укладывали дрова, кизяк, и убирали золу. На горячей лежанке днём и ночью постоянно кто-то обогревался. Ночью дедушка-хозяин спал на ней. За печкой находилась ещё одна комната - небольшая с двумя кроватями, столом и двумя стульями. Эта комната принадлежала сыновьям, сейчас там спала бабушка-хозяйка. На большой кровати размещались мы вчетвером. За большим столом стояла скамейка и несколько табуреток. Матрас набили свежим, пахучим сеном. Нам было очень хорошо и тепло в этой комнате! Уютно у этих совсем недавно чужих людей! После нашей тесной землянки мы здесь смогли впервые за долгое время раздеться, умыться. Омрачала нашу жизнь лишь малярия, которая никак не затихала. Мирте становилось всё хуже. Как же было тяжело маме с нами троими больными справляться. Как она это всё терпела, сама болела, а ведь и работать нужно! Пожаловаться  некому, все находились в одинаковом положении.

   Мы это хорошо понимали, старались не тревожить маму, ни о чём не просили, притихли, чтобы быть как можно незаметнее. Особенно я. Я всё чаще пряталась за сундук. Между ним и окном было пространство, где я и сидела со своей куклой. Иногда я там засыпала, но чаще всего лежала с закрытыми глазами. В последнее время я не могла смотреть на свет - резало глаза, текли слёзы, ухудшилось зрение. Я никому не жаловалась, а только пряталась ото всех и устраивалась как могла, чтобы никому не мешать. На улицу выходила редко. Тут произошло событие, которое надолго отложило отпечаток на мою детскую психику.

                -4-
               
 Один раз в солнечный день мы с братиком гуляли на улице у сарая с ягнятами. Дедушка Аржанов при нас принялся ловить барана. Мне это не понравилось. Нет бы ему сказать, чтобы мы ушли и не смотрели. Мы не знали, что будет дальше, но любопытство взяло верх. Я подошла как раз в тот момент, когда дедушка свалил барана, взял нож и перерезал ему горло. Кровь брызнула во все стороны, ноги барана задёргались. От внезапного ужаса я закричала, побежала, сама не знала куда, не разбирая дороги. Позже, в бреду, передо мной так и стояла эта душераздирающая сцена. Возможно, потрясение для детской неокрепшей психики было так велико, что повлияло на моё зрение. Если добавить к этому голод, холод и изнурящие приступы малярии, то ничего удивительного не было в том, что скоро я перестала видеть совсем.

   Я стала очень терпеливой девочкой, не жаловалась никому, даже маме, поэтому никто и не замечал, что со мной происходит. Один раз хозяйка меня спросила: " Лена, почему ты играешь только за сундуком?"  Хозяйка звала меня Леной, а маму - Меланьей. После моего молчания дедушка велел, чтобы я к нему подошла. Он посмотрел на меня и обратился к маме: "Меланья, у неё бельмо затягивает зрачки на обеих глазах". Мама и остальные удивились, принялись ругать меня за то, что я никому ничего не сказала. Утром обратились к фельдшеру. Она дала нам глазные капли и сказала, что мне уже ничего не поможет. По дороге мама вела меня за руку, а я ничего не видела под ногами. От света болели и резали глаза, поэтому я их постоянно невольно закрывала.

   Вероятно, дедушка Аржанов проникся моими страданиями. Он думал весь вечер и день, спрашивал у старших: " Что же делать?" Моя мама пошла к бабушке и дедушке Кутник с тем же вопросом. Бабушка Лида могла заговаривать кое-какие болезни. Она пришла к нам, посмотрела на меня и тоже сказала, что уже поздно, сделать ничего нельзя. Да и не знает она заговоров от бельма. И тут наш дедушка- хозяин вспомнил, как у них однажды стала слепнуть корова на один глаз. Им посоветовали задувать в глаз через камышинку сахарный песок. И бельмо отступило.

   Решили и со мной так поступить, терять в любом случае нечего. Сахарный песок истолкли как могли в пудру. Через маленькую трубочку дедушка Аржанов раз за разом вдувал мне в глаза это самодельное средство. Боль была такой неимоверной силы, что я, терпеливая девочка, плакала и умоляла: " Пожалуйста, перестаньте, мне глазки так сильно печёт!" Но дедушка, несмотря на мои уговоры, настаивал на своём. Я не помню теперь, сколько раз, сколько дней продолжалась эта экзекуция. Постепенно я чувствовала первое облегчение: проходила резь в глазах. Со временем бледнело,  исчезало и бельмо, пока не растворилось совсем. Какое нужно было иметь терпение и мне и дедушке, чтобы раз за разом повторять эту изматывающую процедуру до победного конца - болезнь отступила. Мы радовались и были счастливы все: и я, и мама, и сестра, и дедушка с бабушкой, по сути чужие нам люди.

   Если бы не участие этих людей, осталась бы я на всю жизнь слепым инвалидом, не было бы у меня семьи, мужа, моих любимых детей и внуков, не радовалась бы я всю оставшуюся жизнь солнцу, небу, всему тому прекрасному, что дарит нам жизнь. Вот как способно добро и неравнодушие одного человека повернуть в лучшую сторону, или даже спасти жизнь другого человека. И как может одно только злое слово или поступок ранить душу и даже убить.

   Но малярию никто не мог ни вылечить, ни заговорить, единственное лекарство - хина помогала плохо. Все с нетерпением ждали весну, надеясь, что на ласковом солнышке, на свежем воздухе болезнь сама собой пройдёт. Зима с каждым новым днём сдавала свои позиции, солнце светило всё ярче и настойчивей в окошки дома, где дали нам приют эти добрые люди. Бабушка часто пекла большие пирожки с картошкой, с капустой, с фасолью. Каждому в тарелочку ложила пару ложек ряженки, томлёной в русской печи, и по пирожку. Какими вкусными они казались нам, вечно голодным. Сидим рано утром все вместе за столом, на улице ещё темно, а над столом висит десятилинейная лампа со стеклом. Мы все вместе! Уютно и тепло! Дедушка разрешал нам пользоваться тёплой печкой, мы могли залезть на неё и греться. Мирту даже заставлял почаще лежать, столько, сколько она могла выдержать, на горячих кирпичах. Иногда мы укрывались дедушкиной шубой и засыпали на печке. Он, добрый человек, пытался таким образом освободить наши измученные, изболевшие организмы от этой напасти - малярии. Если у кого-то из нас днём был приступ, дедушка ложился на нашу кровать, а нам уступал свою печь.

   В марте, по мере наступления тепла, нас стали почаще выпускать на улицу. Мы ходили вокруг дома, сидели на заваленке, которую в ту пору застилали соломой. У мамы и Мирты на валенках появились галоши, купленные в сельпо (магазин). Снег таял, поэтому просто в валенках нельзя было ходить. Маме и сестре нужно идти в школу, одной - работать, другой -  учиться. Может, действительно, благодаря тёплым кирпичам на печке, нашей Мирте становилось лучше. После уроков они обе, как могли, раскапывали на большом школьном дворе снег, чтобы он побыстрее таял. По ночам снег превращался в лёд, так как в марте случались ещё большие морозы. Этот лёд раскалывали ломами. Выкапывали камыш, сложенный в кучи. Для кого-то это покажется  нетяжёлой работой, по-сравнению, с трудом доярки, скотницы, но для мамы, ослабевшей от малярии, недоедания, постоянно мёрзшей от больших, непривычных морозов, не имевшей тёплой одежды, и эта работа казалась иногда невыполнимой.

                -5-

   Работали все - кто где. Дедушка Кутник - сторожем. Его сын Федя - в мастерской, где ремонтировали трактора. Тётя Оля Рух, его дочь, трудилась на базе, ухаживала за овцами. Её дети оставались с теми людьми, куда их поселили. Нищета в  семье нарастала очень быстро. Тётя Оля, как и её родные, работала за трудодни, денег на руки она не получала. Нужно было ещё дождаться конца года, и неизвестно, получит ли она что-то на этот заработанный трудодень. Привезённые вещи они давно променяли на продукты. Тётя Оля уже через короткое время превратилась из молодой цветущей женщины в неузнаваемую старуху. Глаза впали, скулы на лице заострились, нос увеличился, лицо почернело от постоянного обморожения. Фуфайка на ней - латка на латке, без пуговиц, подвязанная верёвкой. Дырки в старых валенках она заделывала соломой. На работу ей приходилось ходить очень далеко.
 
   Когда мы, приехавшие из Германии, первый раз увидели изработанных женщин, которые здесь жили до нас, нам стало не по себе: чёрные лица, в постоянных болячках от морозов, поверх шали, повязанные платком лбы - защита от холода. Мы испугались их некрасивости. Слышали от мамы, что это женщины с Поволжья. В наши детские головы закралась мысль, что с Поволжья все люди некрасивые. Разговаривали они по-особому, на своём диалекте, речь их мы не понимали. Со временем, наши мамы обличьем стали похожи на них, но разговаривать продолжали по-своему.

   Нас расселили по различным домам далеко друг от друга. Тёте Оле никто не мог помочь, так как все находились в таком же бедственном положении. Мы потом узнали, что малярия всю зиму была спутником всех наших людей. Мы, дети, очень скучали по своим попутчикам, они для нас были самыми родными людьми. Своих родных мы почти не знали, а за эти годы и совсем забыли. По мере наступления тепла, мы все четверо мечтали пойти к Кутникам  в гости. Мама с Миртой вскоре и побывали у них. После их рассказа я плакала от жалости к этим людям. Петю Рух, сына тёти Оли, на работу не брали, так как был он совершенно ослабленным и по годам молод. Что ему ещё оставалось? Он ходил побираться - просил милостыню. Федю Кутника весной 1946 года взяли прицепщиком на трактор. У тракториста он учился и водить трактор. В бригаде их кормили, так суп он съедал сам, а хлебушек приносил маме с папой. Родителям совсем нечего было кушать.

   Летом в посёлке организовали что-то похожее на детский садик, куда брали детей, начиная с 1938 года рождения и младше. Я со своим братом тоже туда попала. Главное для нас было - что-то покушать. Все наши детские помыслы были направлены на удовлетворение, казалось бы, таких простых потребностей. Дома еды не было совсем. Какой вкусной нам казалась молочная затирка, несмотря на то, что и песок трещал на зубах и чувствовалась горечь от полыни. Зимой нам давали по карточкам хлеб, но это счастье длилось недолго. До начала лета не было уже ничего. Летом снова выдали всему населению карточки, на которые полагались хлеб, соль, керосин, спички. Хлеба, по нашему аппетиту, оказывалось так мало. Но мы радовались и этому. И я и сестра не могли удержаться, съедали свою порцию сразу, а Федя порежет на кусочки и в течение дня съедает свой хлеб. Однажды вечером, после садика, я не выдержала и попросила у него кусочек. Сестра меня отругала, после чего мне сделалось очень стыдно.

   Мы ещё жили у Аржановых. Однажды хозяин нам сказал, что их сын-лётчик скоро вернётся домой из Германии. Нам придётся искать квартиру, а они в этом помогут. Аржановым всю войну выдавали муку, сахар, крупы - помощь от государства за заслуги сыновей. Привозили для скота и сено с соломой. Жили эти добрые люди в центре Васильевки. Для нас и для них - очень удобное место. Озеро рядом, можно брать воду для поливки. Магазин рядом - мы каждый день ходили и отоваривали свои карточки. Недалеко находилась школа, фельдшерский пункт и детский сад. Где же мы теперь будем жить?

   Помню момент, когда возвратился из Армии домой их сын. Столько орденов у него на груди! Красивый, молодой! Звали его Сергеем. Мы его чурались, затихли, чувствовали себя каким-то провинившимся отродьем. Но он быстро привлёк нас к себе своим вниманием, рассказывал всякие истории, дал бумагу с карандашами и учил писать буквы. Мирта уже могла писать, считать, читать. Он удивлялся, хвалил её за успехи. Обнимет нас с сестрой и говорит, что мы вырастем гарными дивчинами и скоро перестанем болеть, как сейчас. В день нашего малярийного приступа  Сергей давал нам кусочки сахара. Продолжалась эта забота с его стороны недолго. Взрослые в это время устраивали нам новую жизнь.

http://www.proza.ru/2015/03/23/2041