День шестой. 3

3

На другом краю парка стоял стеклянный павильон. В прежние времена, до капиталистических веяний, в летнем павильоне продавали пирожные. Теперь же стекляшка, украсившись вычурной вывеской «Смак», превратилась в коммерческий продуктовый магазин.
Григорий в отделе «кулинария» выпил кофе, съел заварное пирожное и перешёл в другой отдел. Ассортимент коммерческого магазина, не в пример государственным, был шире, а цены значительно выше. За прилавком стояла молоденькая продавщица. На белоснежном её халате красовалась табличка, выдающая любопытному покупателю имя и фамилию – Надежда Васильева.
– Здравствуйте. Чем я смогу вам помочь? – спросила Надежда Григория, смущённо разглядывающего цены.
«Интересно, – подумал Григорий, – вежливость у них включена в цену, или отпускается бесплатной нагрузкой».
– Здравствуйте. Дайте мне, – Григорий указал на шеренгу бутылок на зеркальной стойке, – армянский. Да, да этот, за сорок пять.
– Что-нибудь ещё?
Вежливость Надежды Васильевой поразила воображение Григория, привыкшего, что продавщица за прилавком – хозяйка, а покупатель – незваный гость.
– Ещё этот кусочек колбасы и этот кусочек сыра, – Григорий указал в сырном развале на приглянувшийся ему маленький кусочек.
– Желаете ещё что-нибудь? Есть прекрасный окорок, – не унималась Надежда.
– Нет, достаточно.
Продавщица уложила коньяк, колбасу и сыр в полиэтиленовый пакет с ручками, потыкали кнопки счётной машинки:
– С вас 85.
«Однако, как быстро растёт благосостояние коммерсантов. Ещё два года назад это было половина моей зарплаты».
– Дом может предоставить вам скидку пять процентов. Хотите скидку?
– Конечно хочу.
– С вас 80 рублей, – Надежда передала пакет Григорию.
– Спасибо.
– Куда же вы, мужчина! А деньги?
От этих слов встрепенулся амбалистый охранник на входе. Но Григорий и не собирался уходить. Он лишь наметил движение, чтобы спровоцировать продавщицу.
– Надежда Васильева, – сказал он ласково, – я вам дал сто рублей. Вы должны мне двадцать рублей. Давайте сдачу.
На лице Васильевой появилось и исчезло недоумение.
– Ах, да. Я… запамятовала. Простите.
Васильева открыла ящик, покопалась там и протянула Григорию две десятки.
– Вот ваша сдача. Заходите ещё.
– Обязательно.
Выйдя из павильона и закурив, Григория обожгла радостная мысль: работа, как способ добычи средств к существованию, для него закончена. Он может брать у кого угодно и сколько ему угодно. Но вторая мысль отравила радость первой: ну не с продавщицы же, этой подневольной скотинки, брать. В Питере полно состоятельных людей, от богатства которых можно взять, а они и не заметят. А с Надеждой…
Григорий решил немедленно исправить ошибку с Васильевой.
– Погуляй, – бросил Григорий охраннику, войдя в магазин.
Тот сложил газету, аккуратно положил её на стул и вышел.
– Сходи в туалет, – обратился Григорий к продавщице кулинарии.
– Надя! – крикнула она, – я выйду ненадолго, посмотри за отделом.
– Хорошо, – ответила Надежда.
Покупателей по причине дороговизны не было. Григорий подошёл к прилавку Васильевой.
– Вы что-то забыли? – спросила его Надежда.
– Вы знаете, вы оказались правы. Я не давал вам сто рублей.
На лице Васильевой отразилось крайнее изумление, потому как прежний императив вошёл в противоречие с нынешним.
– Не давал, не давал. Это вы ошиблись
Бедная девочка. Она часто-часто заморгала, представив себе неприятности, когда обнаружилась бы недостача.
– Ну, ну. Спокойно, спокойно. Вот вам сто рублей, – Григорий протянул Васильевой заранее сформированную сотню из мелких купюр. – До свидания.
И прежде чем продавщица успела вымолвить хоть слово благодарности, быстро вышел из стекляшки.

Григорий неторопливо шёл по оживлённой, нагретой ласковым солнцем улице, и на душе у него было солнечно и тепло. Встречные прохожие улыбались ему и весне, и он улыбался им. Носить в душе весну, не поделившись ею, он более не мог. Он решил позвонить Лёхе, тем более что вышел он на площадь со станцией метро и множеством телефонных будок. Почти все они не работали, по причине отсутствия телефонных трубок, срезанных, вероятно, хорошо организованной бандой телефонных маньяков. Лишь к двум кабинкам стояли небольшие, в два-три человека очереди. Григорий стал в очередь, порылся по карманам и не обнаружил в россыпи извлечённой мелочи ни одной двухкопеечной монеты. Он мог легко отобрать монеты у очкарика-студента, стоящим первым номером, или у номера второго – уставшей женщины, нагруженной сумками с продуктами, но разменивать свой дар на медь не стал.
Подле подземного перехода сидела нищенка. Перед старушкой на расстеленной газете лежало много монет разного достоинства. Григорий, присев перед нищенкой на корточки, сказал, избегая императива:
– Бабуля, я возьму пару двушек на позвонить.
Старушка подняла на Григория выцветшие глаза.
– Бери, милок, бери. Мне они не нужны.
Во взоре бабки стояли усталость от жизни, безразличие и близкая смерть. Не требовалось третьего глаза, чтобы увидеть всё это. Следуя нахлынувшей волне сострадания, Григорий сунул в сухонький кулачок две десятки.
– Купи себе что-нибудь.
В глазах бабки появилось удивление; всё ж лучше, чем безразличие.
– Так я возьму три монетки.
Бабка кивнула, боясь, что странный молодой человек передумает и заберёт у неё деньги.
За пять минут операции по приобретению монет очередь радикально изменилась. Очкарик-студент в кабинке громко разговаривал с Верой, а за уставшей женщиной плотно построились пять человек. Григорий скромно стал в хвост очереди. Его удивила женщина с сумками.
– Молодой человек! – выкрикнула она.
Григорий не сразу понял, что женщина обращается к нему.
– Да, да – вы. Вы же за мной стояли.
Григорий, смутившись, поменял позицию, став за женщиной. Очередь нехотя, но беззлобно подвинулась.
– Понимаете, – оправдывался Григорий, – я отошёл, чтобы поменять монетки.
– Вы бы попросили меня, – учила его женщина правилам поведения в очереди, – у меня двушек полно, или сказали бы, чтобы я подержала вашу очередь.
Григорий не нашёл ничего другого в ответ, как попросить прощения у женщины неизвестно за что.
Студент вышел из кабинки. На губах его играла лёгкая улыбка. Видимо, разговор с Верой закончился для него благоприятно. Подхватив с асфальта сумки, сердобольная женщина вошла в кабинку. Разговаривала она долго с больной мамой и вышла из кабинки крайне огорчённая. Наступила очередь Григория. Он опустил монету в приёмное окошечко, набрал номер. На пятом длинном гудке монета звякнула, падая во чрево аппарата.
– Вас вызывает Смольный! – густым голосом Григорий выпалил заготовленную фразу.
– Алло, – послышался в трубке испуганный голос Люси, – Гриша, ты что ли?
– Ну а кто же ещё!
– Вот ты дурак, пугаешь беременную женщину.
Григорий рассмеялся.
– Как там наш больной.
– Больной? Какой больной? Ах, Лёша. Болеет. Кашляет. Чихает.
– Дай ему трубку.
– Так не могу, – ответила после секундного замешательства Люся, – в поликлинику он пошёл.
Чтобы Лёха ходил по врачам! Он даже зубы порывался вырывать в домашних условиях. И если бы Гриши и Маша не затащили его силком в зубную поликлинику, так бы и ходил беззубый. «Какие такие дела появились у Лёхи, что он отказался от рыбалки и притворился больным». Мотивировать объект по телефону очевидно сложнее, но Григорий решил попробовать.
– Слушай меня внимательно, Люся, – строгим голосом сказал Григорий, – и отвечай правду и только правду. Где Алексей?
– На работе, – даже с некоторой готовностью ответила Люся.
– Как на работе! А я?
– Понимаешь, Гриша, ему начальник позвонил…
– Карлович?
– Да я знаю, кто. Говорю тебе – начальник. Уж не знаю почему, но начальник ваш не хотел, чтобы ты сегодня работал. Начальник обещал Лёше двойной тариф плюс премиальные. Я его спрашиваю: премиальных сколько? А он, растяпа, говорит: не знаю. У нас свадьба скоро, деньги нужны позарез…
Григорий опустил трубку на рычаг.
– Вот так коленкор, – задумчиво поведал Григорий телефонному аппарату.
Он так и не смог определить, получилось ли мотивировать Люсю по телефону, или она продала жениха по каким-то своим, женским соображениям.
В кабинку постучался стоявший за Григорием солидный дядька. Григорий вышел из кабинки, оставив дверь открытой.
«Надо было спросить, на каком объекте Лёха, – рассуждал Григорий, – теперь уже поздно. Да и не знает, наверное, Люся. С другой стороны, где может быть предатель Лёха, как не у Светы Сенцовой».
– Разберёмся, – вслух сказал Григорий и решительно направился к станции метро.

У подъезда Сенцовой стоял прораб Гольдман, своим присутствием косвенно подтверждая догадку Григория. Он или только что приехал, или собирался уезжать после инспекции рабочих. Стоял он спиной к подходившему Григорию, курил, подставив лицо весеннему солнцу.
– Привет, – поздоровался Григорий, приблизившись к прорабу.
Гольдман повернулся. На его лице отразились удивление и недовольство.
– Иванов, – строго спросил он, – ты что здесь делаешь?
Григорий усмехнулся. Роли поменялись, но прораб ещё этого не знал, он ещё не знал, что прораб против пророка, как колокольчик против колокола. «Сейчас узнаешь».
– Слушай меня внимательно, Гольдман, слушай и повинуйся, – в глазах Гольдмана появилась едва заметная пелена, которую Григорий обозначил, как готовность к повиновению. – Отвечай как на духу: Алексей здесь?
– Здесь.
– С кем он работает?
– С Борщевичем.
– Почему?
В глазах Гольдмана нарастал туман. Григорий понял, что карамбуляж в голове прораба происходит из-за неясного вопроса. Карлович просто не знал, к чему относится «Почему».
– Хорошо, я тебе помогу. Ты дал мне отлуп из-за Светланы?
– Да.
– Угу, – мрачно изрёк Григорий, – ты имеешь виды на неё?
– Да, – деревянно ответил Гольдман.
– А она? Она отвечает тебе?
– Я не знаю. Иногда мне кажется, что да.
– Понятно. Это мы ещё посмотрим. Ты всё завёз? Жилову и Борщевичу всего хватает?
– Я всё завёз. Им всего хватает.
– Вот что, Гольдман, – подвёл черту под разговором Григорий, – иди домой. К Светлане забудь дорогу. Ступай.
Прораб повернулся на каблуках и побрёл прочь.
«С одним разобрался. Теперь Лёха. Ну он у меня получит».