Я отвезу тебя домой. Глава 80. Время мира

Клементина не собиралась вмешиваться в дела, касающиеся переговоров французов с могавками. Она говорила себе, что сделала все, что могла. В конце концов, она даже переступила через себя и, не сумев достучаться до мужа, позвала на помощь этого «отца д’Эмервиля».
И теперь она думала: если эти умные, сильные мужчины не сумеют разрушить подлый замысел Клода де Жерве, то ей – и подавно с ним не справиться.
Клементина просидела в своей комнате все утро, уговаривая себя таким образом.    
 
А потом она вдруг будто проснулась. Освободилась от морока.
Вернулась снова в тот день, когда умер Уттесунк. Увидела Санлату, Са-Ину, старого Дайо-Хого.
- Мы твоя семья, - говорили они. – Ты – дочь нашего народа. Если хочешь, ты можешь остаться с нами навсегда.

И у Клементины вдруг похолодело в груди. Она увидела страшную картину – мертвые могавки и Клод де Жерве – победитель, шагавший с торжествующей улыбкой по их хладным телам.
Она не думала в этот момент о муже – почему-то была уверена, что с тем ничего не случится. В случае неудачи, - кусала она губы, - Филиппу грозил удар по самолюбию и, возможно, недовольство его величества Людовика. И то, и другое теперь казалось Клементине таким малосущественным, что она даже удивилась, что совсем недавно переживала об этом.
Клементина металась по комнате, пытаясь сообразить, что ей следует делать. Думала: если она не может помочь могавкам, она, по крайней мере, может быть с ними. 

*

Оставив Вик на попечение Клодин и Мариэтт, она побежала к дому барона д’Авогура – ей нужна была Ноэми. Последняя долго не могла взять в толк, чего от нее хочет госпожа графиня. Поняв, пожала плечами:
- Да, я понятия не имею, где находится этот чертов форт. Мне сейчас госпожу к обеду одевать. Если надо узнать, как добираться до форта – так то надо идти к Адемару.

На выяснение того, кто такой этот Адемар и на встречу с ним ушло не менее четверти часа. Адемар не знал дороги к форту. Тогда Клементина бросилась к дому д’Эмервиля – ей никто не открыл. Потом – к Морису. В доме Мориса была одна мать. И она ничем не смогла ей помочь. Наконец, Клементина оказалась в той самой таверне, где она впервые встретилась с Морисом. И хрупкий юноша, разливавший у стойки напитки, припомнив ее, начертил ей на каком-то клочке бумаги дорогу. Он мог бы обойтись и словами – настолько прост был путь.
- Я проводил бы вас, да туда идти – час в один конец. А у меня тут клиенты.

Она покачала головой - ей не нужен был попутчик.

*

Клементина спустилась к реке, прошла по краю города. Вышла за его пределы. Совсем немного пробежав по самому берегу Святого Лаврентия, решила подняться выше – пройти узкой тропой, пролегавшей вдоль высокой каменистой гряды.
Идти было трудно. Деревянные сабо скользили по влажному мху, натирали пальцы. Несколько раз она подвернула ногу. Наконец, Клементина сняла сабо, оставила их у очередного валуна. Дальше пошла босиком.
Она спешила. Глядела под ноги, видела только зеленый ковер, усыпанный белыми звездочками мокрицы, да фиолетовые пятна диких ирисов, проглядывающие между камнями.
 
Она была настолько сосредоточена на том, чтобы не переломать себе на скользкой тропинке ноги, что поняла, что дошла, только наткнувшись взглядом на разложенные под обрывом, вдоль которого она бежала, каноэ.
Сверху, с тропы, по которой она шла, не было видно форта. Он прятался за высоким скалистым уступом, который ей теперь надо было обойти. Спуститься с каменистой тропы на песчаный берег.
И увидеть… - она боялась смотреть.

*

Клементина метнулась по тропе вперед, потом бросилась обратно. Пыталась найти спуск поудобнее. Но повсюду было одно – переломанные, надвинутые одну на другую каменные глыбы. Наконец, ей показалось, что она нашла место, где могла бы спуститься. Она осторожно шагнула раз, другой. Нога соскользнула – и Клементина покатилась, съехала вниз.
   
Она ободрала руки, порвала платье, ушиблась. Но в остальном ей повезло: она была цела. Несколько минут Клементина просидела на камне у самой реки – осматривалась, приходила в себя. Подскочила, позабыв обо всем, когда со стороны форта, - она еще не видела его, но уже понимала, где он находится, - раздались крики. Потом выстрелы.

Клементина слышала их, но не могла понять, что они означали. Она только знала – в воплях, разносимых по берегу ветром, не было ни особого гнева, ни агрессии. А что было? Негодование? Удивление? Восторг?

Прихрамывая, она двинулась вперед. Обойдя по берегу груду валунов, развернулась, стала подниматься по пологому склону – по песку, по траве.
Она шла мимо костров, мимо развалившихся около огня могавков.
Одни из них с довольным видом ели – огромный котел, полный тушеного мяса был выставлен рядом с воротами форта. И пара французов с добродушными улыбками раздавали подходившим к ним индейцам куски мяса и кашу. Раскладывали угощение по котелкам, мискам и деревянным плошкам, подносимым им со всех сторон.
Рядом, с правой стороны от ворот, кто-то нарисовал углем на бревенчатой ограде мишень, и желающие, - их было около десятка, - французы и могавки, соревновались в меткости. Стреляли из ружей, потом из луков, потом снова из ружей.

Во дворе форта, между тем, как показалось Клементине, все было совсем не так спокойно и безоблачно. Пока она, шагая в сторону форта, отвечала на приветствия узнававших ее могавков, она не отводила взгляда от открывавшейся ей картины.
Там, в глубине двора, происходило что-то, чего Клементина пока не могла понять.
Ей показалось: только что завершилась потасовка. Между собой дрались французы. Точнее сказать, одна группа уже победила другую. И теперь, связав повергнутым противникам руки за спиной, победители уводили их куда-то вглубь. Вели к дальнему дому, подталкивали в спины.

Никто из находившихся во дворе не обратил на Клементину внимания - скользнули по ней взглядом, занялись своими делами.

Она дошла до самого большого сооружения форта. Подошла уверенно к крыльцу. Пропустила выходивших - пара французов-трапперов, переговариваясь тихо, спускалась по ступеням ей навстречу. Клементина дождалась, когда они освободят ей дорогу. Поднялась, приоткрыла дверь, шагнула внутрь. И сразу оказалась в темноте.
Дверь за ней захлопнулась. И Клементина, сделав вслепую несколько шагов, наткнулась на кого-то. Этот кто-то придержал ее, шикнул в ухо – тише. Потом, спустя мгновение, распахнул оказавшуюся прямо перед ними, дверь, ведущую в большую, заполненную людьми, комнату.

*

Клементина двигалась за человеком в сутане – шаг в шаг, держась в тени, позади него. Незамеченной она вошла в комнату, скользнула вдоль стены, остановилась в сумраке – сюда не доходил свет от расставленных на длинном столе масляных ламп.
Клементина огляделась.

Из-за спины иезуита она видела растерянное лицо Клода де Жерве. Тот едва не столкнулся с человеком в сутане, остановился в шаге от вошедшего. Кажется, еще мгновение назад готовый покинуть комнату, он сомневался теперь. Наконец, произнес:
- Позвольте мне пройти.
- В этом нет необходимости, господин де Жерве, - услышала она знакомый голос. – Присядьте, прошу вас.

Клод де Жерве явно был озадачен. Какое-то время он еще колебался. Потом решил уступить. Сел на свое место. Повернулся, взялся смотреть на иезуита, который, сделав еще несколько шагов вдоль стола, остановился напротив губернатора Квебека. Произнес по-французски:
- Прошу прощения, господа, за опоздание. 
Потом обернулся к сидевшему в торце стола Таньян-Яхи. Сказал уже на языке могавков:
- Приветствую тебя, великий сахем.
Таньян-Яхи посмотрел на говорившего. Поднял руку. Ответил величественно:
- И я приветствую тебя, брат мой.

Переводчик молчал. Молчали и французы – только по торжественности интонаций они догадывались теперь о смысле произносимых слов.

*

Клементина смотрела на Таньян-Яхи и никак не могла понять, что тот делает в этой комнате, в этом доме, и почему д’Эмервиль, - она прижала руки к щекам, ей вдруг стало жарко, - назвал Таньян-Яхи великим сахемом.
Она нашла бы, возможно, ответ, если бы события не стали развиваться с поистине сумасшедшей скоростью.

Начавший приходить в себя Клод де Жерве, снова попытался подняться со своего места. Д’Эмервиль опустил ему на плечо руку.
- Не трудитесь, господин де Жерве. Сначала дело. Потом – все остальное, не правда ли?
- Разумеется, - воскликнул де Жерве воинственно. – Именно делом я сейчас и собираюсь заняться. А кто вы такой, черт вас побери?
Д’Эмервиль улыбнулся холодно.
- Я представлюсь вам позже, господин военный губернатор.
Он протянул руку к монаху, сидевшему в углу стола.
- Подайте мне договор, святой отец.
Тот вручил д’Эмервилю заполненный им лист. Д’Эмервиль поблагодарил его, передал бумагу барону д’Авогуру.

- Прошу вас, господин губернатор, - произнес с легкой улыбкой. – Правильные слова приобретают особую ценность, когда подтверждаются правильными поступками, не так ли?
Барон д’Авогур смотрел на стоявшего перед ним иезуита со странной смесью изумления и беспокойства. Впрочем, он взял бумагу из рук д’Эмервиля, прочел ее. Протянул руку за пером.
- Что ж, - сказал. – За этим мы здесь и собрались. Прекрасная работа, монсеньор, - произнес, возвращая договор д’Эмервилю.
Тот улыбнулся. Склонил голову - как будто признавал право барона оценивать свои действия. Повернулся к монсеньору де Лавалю. Тот молча подписал договор.
Д’Эмервиль подошел к военному губернатору.
- Прошу вас, сударь, - сказал.
Тот вскинулся.
- Какая глупость – эта ваша бумага! Какая нелепость! Вы хотите сказать, что рассчитываете, что и могавки поставят под договором свою подпись? Вы совсем не разбираетесь в правилах здешней жизни, если могли себе подобное представить.
Д’Эмервиль наклонился над Клодом де Жерве.
- Нет. Эта бумага будет напоминанием нам, французам. Подписывайте, - сказал тихо. – К моему большому сожалению, нам, случается, изменяет память. Чтобы не забыть о данном слове нам приходится делать отметки – ставить подписи, печати. А могли бы ограничиться выкуриванием трубки.

Клод де Жерве еще раздумывал. Тогда д’Эмервиль достал откуда-то свой кошель с вышитой серебром буквой М, положил его перед военным губернатором. Тот, узнав кошелек, подскочил, зацепился ногой за ножку табурета – и только твердая рука иезуита удержала его от падения.
- Подписывайте.

Сцепив зубы, дрожа то ли от гнева, то ли от страха, Клод де Жерве поставил на листе свою подпись. Потом посмотрел на д’Эмервиля, сощурившись.
- Я могу теперь покинуть эту комнату?
- Разумеется, - улыбнулся д’Эмервиль. – Только зачем? Вы кого-то ждете?
- Это не ваше дело.
Д’Эмервиль не обратил внимания на грубость слов военного губернатора. Он вынул из-за манжеты бумагу, развернул ее. Положил перед Клодом де Жерве, прижал край ее ладонью.
- Вас беспокоит это?

Клод де Жерве, побелев, долго смотрел на свою размашистую подпись внизу страницы. Потом перечитал текст выше. Покраснел. Снова побелел.
- Вы подделали мой приказ!
- Ну что вы! – засмеялся д’Эмервиль. – С какой стати? Разве в этом был смысл? Единственное, что приходит мне в голову, когда я вижу эту бумагу - что, готовясь подписывать мирный договор, вы хотели приветствовать наших гостей торжественными залпами пятидесяти ружей. А в этом случае мне остается только сожалеть, что вы ошиблись. Одна… нет, две буквы – и полсотни воинов лишились возможности поздравить всех нас с благополучным заключением мира. Это, в самом деле, печально.

Он выпрямился, обвел взглядом сидевших за столом. Приветствовал их еще раз. Заговорил сначала по-французски, потом – на языке могавков. Говорил о благе, которое несет с собой всякий мир, о дружбе, братстве, взаимопонимании. Снова улыбнулся. Закончил совсем уж по-домашнему:
- Это большое счастье, иметь возможность сидеть друг рядом с другом, курить табак и говорить обо всем, что беспокоит наши народы. Но мясо ваше остыло, а кружки - пусты. Это следует исправить, не правда ли?


*

Д’Эмервиль замолчал. Развернулся, взглянул в ее, Клементины, сторону. Ей показалось, он не заметил ее. Во всяком случае, обменявшись еще несколькими словами с иезуитами, он прошел мимо нее, выглянул за дверь. Что-то сказал ожидавшим его приказов в сенях. Вернулся, сел рядом с Филиппом. Взялся что-то тому тихо говорить.
Заговорили и остальные – будто выдохнули разом все свое напряжение, всю свою сдержанность.

А Клементина вдруг почувствовала, как сильно устала. У нее разболелась ушибленная нога, засаднил ободранный при падении бок. Она никак не могла понять, чего ей сейчас хочется больше – остаться или уйти.
Понимала: все обошлось.  Не понимала – как, не представляла – что последует за этим.
Но знала только, что никакой битвы не случится. Все остались живы.

Клементина уже сделала шаг в сторону выхода – подумала, что, пожалуй, сейчас с радостью присела бы где-нибудь на траве, съела бы несколько ложек каши. Просто вдохнула бы свежего воздуха.

Но в это время поднялся Таньян-Яхи.
Он встал. И все обернулись в его сторону.

Они ждали, когда он заговорит. Могавк и заговорил. Произнес негромко:
- Подойди, Тасунке-Хинзи! Зачем ты пришла?
И она, услышав, шагнула. Выступила из темноты на свет. Пошла вдоль длинного стола, мимо развернувшихся в ее сторону людей - к нему, могавку, неотступно глядящему на нее своими глазами-щелочками.

*

Когда Таньян-Яхи поднялся, Филипп, как и все, посмотрел на него. И не сразу понял, к кому были обращены первые произнесенные сахемом слова. Услышал только, - тоже, как и все, - что голос молодого индейца звучал теперь совсем не так, как прежде – когда он стоял перед французами у ворот форта. Теперь он звучал… нежно?

Увидев, наконец, Клементину, Филипп подскочил на месте. Попытался встать. Мориньер остановил его.
- Позвольте им поговорить, - произнес едва слышно.

И Филипп замер. Послушался. Смотрел на свою жену и не понимал, что сейчас чувствует.
Как и все в доме, он только наблюдал за тем, как медленно шла Клементина к вождю могавков, как остановилась совсем рядом. Смотрела на того. Молчала.
 
*

- Зачем ты пришла сюда? – повторил могавк.
Клементина колебалась. Понимала – теперь не было смысла говорить о том, что поначалу привело ее в этот форт. Поэтому она сказала другую свою правду.
- Я надеялась встретиться со своей семьей, - ответила, наконец, не сводя глаз с индейца. – И очень хотела видеть Дайо-Хого.
- Он ушел, - спокойно ответил Таньян-Яхи. – Он ждет нас теперь вместе с твоим мужем, Уттесунком, в обители Великого Духа.

Они смотрели друг на друга неотрывно. И оба понимали: ради нее он только что забыл об обычае – никогда не называть имен умерших.
Ради них, - думал Таньян-Яхи, - ради этой женщины и мужчины, ставшего ему братом, - он нарушил уже не одно правило. И, кажется, был готов сделать это еще не однажды.
И она знала, чувствовала это.

- Садись, - сказал он. – В том, что сейчас происходит, есть и твоя заслуга. Ты имеешь право сидеть с нами.
- Нет, - ответила Клементина. – Я не могу. Я сейчас уйду. Пусть мир заключают вожди. Но я…

Клементина сделала еще один шаг вперед. Остановилась. Ловко расстегнула обхватывающее ее шею ожерелье – несколько жемчужных нитей, скрепленных между собой маленькими золотыми застежками.
- Когда я покидала вас, свою вторую семью, чтобы вернуться к семье первой, - заговорила она, - вы дали мне вампум – в память о том тепле, которым вы меня дарили, и в знак поддержки. Я хочу теперь сделать то же.
Клементина протянула ожерелье Таньян-Яхи.
 - Это мой… - она обернулась, оглядела сидевших за столом французов, - … наш дар твоему народу. Пусть он напоминает вам об этих днях, о мире, который заключен сегодня. И обо мне, - добавила тихо.
 
Клементина не слышала, когда снова заговорил переводчик. Тот переводил шепотом – будто боялся нарушить напряженную тишину, заполнившую все пространство этой набитой людьми комнаты.

Когда Клементина договорила, Таньян-Яхи кивнул торжественно. Взял в руки украшение. Обвел взглядом присутствующих.
- Что же, - произнес он ровным голосом по-французски. – Мы, могавки, Люди Длинного Дома, принимаем ваш дар. И подтверждаем – сегодня пришло время мира.

Если бы в этот момент прямо в середину стола ударила молния, вряд ли бы результат мог быть более впечатляющим. Барон д’Авогур в ошеломлении не отводил взгляда от молодого могавка. Клод де Жерве поднялся, кажется, хотел что-то сказать, но не смог – так и замер с раскрытым ртом. Иезуиты переглядывались, мысленно переспрашивали друг у друга, не ослышались ли они. Даже Филипп, - Клементина в этот момент обернулась, взглянула на мужа, - смотрел на Таньян-Яхи с таким выражением недоверия на лице, что казалось, он вдруг засомневался в том, что перед ним, в самом деле, индеец. Ирокез. Дикарь.

Монсеньор де Лаваль скрыто усмехался. Думал: годы жизни с французами не прошли для ирокеза даром. Он перестал быть наивен. Научился ценить не только воинскую доблесть, но и обнаружил склонность к дипломатическим трюкам. Если они сумеют сохранить достигнутые сегодня договоренности, - подумал епископ, - могавк этот будет прекрасным союзником. Если сделается он противником – не окажется для французов врага опаснее.

Между тем Таньян-Яхи продолжал говорить.  Он слегка наклонился вперед, взглянул на Клода де Жерве. Произнес насмешливо:

- Да, мы не разрисовываем белые листы крючками, чтобы подтвердить наши слова. Мы просто помним их.
Он вздернул подбородок. Лицо его сделалось надменным.
- Придя сюда, - сказал он, - мы принесли с собой вампум, являющийся свидетельством серьезности наших намерений. И мы готовы выкурить трубку мира. Да будет так!

После этих слов все зашевелились наконец - будто слетели с присутствующих в доме чары неподвижности. Раскрылась дверь. Вошли люди. Они внесли в комнату подносы с горячим мясом. Поставили на стол. И все загомонили, задвигались. Потянулись к еде, вину.

Клементина не удержалась, взглянула на д’Эмервиля. Тот сидел, смотрел, слушал. Лицо его было спокойно. Даже чуть отрешенно.
Боясь, что он почувствует ее взгляд, Клементина быстро отвернулась. Тихо, стараясь не привлекать к себе ничьего внимания, вышла из комнаты. Снова оказавшись в темноте сеней, какое-то время пыталась сориентироваться. Наконец, нащупала входную дверь. Распахнула ее.  Вышла наружу.


Только тут она поняла, как много прошло времени. Сумерки наползли на форт. Еще можно было разглядеть людей у стен форта, группу молодых кленов – в отдалении, каноэ на берегу, но в небе, над острыми макушками елей, уже висел месяц.
Похолодало. Над рекой стелился туман. И Клементина подумала вдруг о том, как неприятна будет сейчас дорога. Она еще набиралась смелости, чтобы тронуться в обратный путь, когда услышала за спиной голос мужа.
- Куда вы собрались, Клементина? – Филипп выглядел не слишком довольным. Но говорил без особого раздражения – скорее утомленно.
- Домой, - ответила она.
- Подождите, - сказал Филипп. – Жосслен сейчас освободит пару человек, чтобы они проводили вас до города.

Клементина бросила взгляд на крыльцо, где вот только что видела фигуру в черной сутане. Но там уже никого не было. Д’Эмервиль вернулся в дом.