Я отвезу тебя домой. Глава 81. Сделать шаг

Пиршество продолжалось еще почти сутки. И только на следующий день к вечеру Мориньер, - как и все остальные французы, участвовавшие в переговорах - вернулся в Квебек.

Он думал: едва явившись домой, он упадет в постель и уснет. И проспит сутки. Даже двое. Вместо этого он провел всю ночь без сна и уже на следующее утро отправился в дом Филиппа де Грасьен.
 
Мориньер убеждал себя, что у Филиппа, должно быть, накопилось немало к нему вопросов. И он должен на них ответить. Говорил себе, что ему следует передать другу все собранные для его величества документы и убедиться в том, что Филипп готовится к возвращению домой.

Несколько дней назад в Квебек прибыло первое в этом году судно из Франции. Оно пришло почти неповрежденным. И можно было рассчитывать, что довольно скоро корабль отправится в обратный путь.
Несколько недель – две, три. Может быть, месяц. Ровно столько, сколько понадобится времени экипажу, чтобы отдохнуть, оправиться от тягот путешествия и подготовиться к очередным трудностям.

Мориньер изобрел еще несколько причин, заставивших его, не сомкнувшего ночью глаз, выйти этим утром на улицу. И, наконец, был вынужден признать: главной причиной, погнавшей его так скоро в дом друга, было желание разорвать этот проклятый, порочный круг. Он не мог больше участвовать в чужой жизни. И не хотел.

Чужая. От этого отвратительного слова у него сводило скулы.
Каждый раз, когда он, Мориньер, видел эту женщину, он думал только об одном: «Если бы тогда он решил по-другому: взял ее с собой в Тадуссак, оставил дожидаться себя в деревне с отцом Гарнье, хотя бы просто сказал ей то, что собирался сказать, - она была бы теперь его женой».   

Мориньер не собирался мириться с этим проклятым «если бы», так ему теперь мешавшим. Он готовился ото всего этого избавиться. Думал: каждому – свое.
Каждое решение влечет за собой последствия. И нельзя допускать, чтобы действия твои из раза в раз возвращали тебя в исходную точку.
Надо было просто сделать шаг.  Сегодня.


*

Оставаться в Квебеке Мориньеру больше не было необходимости. Больше того, за пределами города у него было дело. Важное. Такое, которым ему следовало заняться уже много недель назад. Но прежде он не мог оставить Филиппа один на один с Клодом де Жерве и целым племенем могавков. Теперь же наступил час действовать.

Сидя утром в гостиной, наблюдая за тем, как Гастон накрывает на стол, он вспоминал свой последний разговор с Таньян-Яхи. За мгновение до того, как сесть в лодку, Таньян-Яхи произнес:
- Если тебе понадобится помощь…
И Мориньер сказал:
- Она мне нужна.

Отправление индейских каноэ задержалось тогда еще на некоторое время. Они, - Мориньер и великий сахем могавков, - говорили, стоя на пригорке, черепашьим панцирем выступавшим из рыхлого вечернего тумана. И все, - и белые, и индейцы, - смотрели на две их худощавые фигуры, черными силуэтами выделяющимися на фоне тускнеющего неба. Мориньер чувствовал направленные на них взгляды. Но не торопил могавка. И не торопился сам. Дело, о котором они говорили, было ничуть не менее важным, чем то, которое они только что завершили.

Они говорили о Севераке.
Все то время, пока Мориньер оставался в Квебеке, пока он занимался поисками убийц Матье, делом Клода де Жерве, организацией переговоров с могавками, он ни на минуту не забывал о Жане-Луи. И в тот момент, когда Таньян-Яхи, прощаясь, обещал ему помощь, Мориньер понял, что великий сахем могавков – именно тот человек, который может выяснить все, что произошло с Севераком максимально скоро. И он попросил.   

И Таньян-Яхи не удивился. И, конечно, обещал помочь – «члены семьи не считали долгов».

*

Поэтому, здороваясь со встречавшим его на следующий день у порога дома Антуаном, подавая тому плащ, поднимаясь после вслед за дворецким на второй этаж, Мориньер был одновременно сосредоточенно-напряжен и полон надежд на скорейшее от этого напряжения избавление. Думал – еще один день, ему надо перетерпеть один только день. А завтра он уйдет – от этого дома и из этого города. Отодвинется от своей «чужой» женщины так далеко, как это возможно. Перестанет, наконец, видеть ее, слышать. Думать о ней. И все снова станет терпимо.
Перед ним опять простиралась дорога. И он готов был по ней следовать.

Антуан же все болтал что-то – говорил о том, как они все счастливы, что все, наконец, свершилось.
- Господа довольны, - говорил он. – И мы, слуги, конечно - разве может быть по-другому? Все только и говорят об этих переговорах. И госпожа - она вернулась такая усталая. Хорошо, что ваша милость были так добры, что дали ей в поддержку двух этих верзил. Когда госпожа добралась до дома – было уже темно. А мало ли какие опасности могли подстерегать ее на пути. А господин сегодня сердится. Потому, конечно, что переволновался накануне – это же понятно. Наш господин вообще не слишком терпелив и выдержан – это правда. И, хотя он добр, но часто бывает несправедлив. И вот сейчас… хорошо, что вы пришли, господин Мориньер. Потому что нам уже стало казаться, что спор этот, затеянный им, никогда не закончится. Господин не умеет доверять женщинам – это все опыт его неудачный. Вы же знаете, монсеньор. А тут ирокезы. Как ни крути – дикари. И он, конечно, ревнует. Он же ревнив, как черт, - наш господин. Ну, когда увлечен женщиной, конечно. А тут еще это ожерелье…

Только тут Мориньер осознал наконец, о чем так долго пытался сообщить ему дворецкий.      
- Ты очень много болтаешь, Антуан, - оборвал он слугу сурово. – Все, что происходит между господами, никого из вас не касается.

Он сказал, что должен был. И испытал нестерпимое, болезненное желание развернуться и уйти. Это было так просто сделать – несколько шагов по лестнице, несколько шагов по холлу… И выход – вот он.
Но он продолжал подниматься. Думал: пропади все пропадом.


*


Когда они подошли, наконец, к двери кабинета, Антуан развел руками – ну, вот.
В самом деле, не нужно было прислушиваться, чтобы услышать то, что говорил теперь Филипп.

- Я хочу знать, черт побери, - кричал он, - как могло вам прийти в голову отдать ожерелье этому дикарю? И не смотрите на меня так! Я говорю сейчас не о ценности украшения, а о том знаке, который вы подали этому могавку и всем. Как вы могли совершить такую глупость? Или этот худосочный вождь значит для вас больше, чем вы говорите?
Мориньер остановился у двери, смиряясь с необходимостью в очередной раз играть эту непростую для него роль.  Сделал знак Антуану – ступай прочь. Распахнул дверь.

- Скажите, друг мой, - проговорил он, входя в комнату, - вы желаете привлечь к обсуждению этого щекотливого вопроса всех жителей города? Если так – то вы на верном пути.
Филипп замолчал. Обернулся.
- Черт, Жосслен! Как вы сюда?.. – он проглотил последнее слово, осознав нелепость вопроса.
- Вошел в дверь, - тем не менее ответил Мориньер. – Так что? Вы все это спрашивали сейчас всерьез?

Мориньер взглянул на Клементину – та сидела в кресле безжизненно-холодная, с плотно сжатыми губами. И создавалось впечатление, что она молчала уже довольно долго.
Мориньер удовлетворенно кивнул.
- Ваша жена в этой ситуации выглядит заметно мудрее вас.
- Да я и не сомневался, что, - окажись вы свидетелем нашего разговора, - вы встанете на сторону моей супруги. А между тем, она не ответила мне еще, как могло так случиться, что, говоря о каком-то там из могавков, этот ваш вождь произнес слово «муж». Я не настаивал еще на ответе. Но теперь – настаиваю.

Клементина побелела. Попыталась разлепить губы. Но Мориньер опередил ее:
- Что? Мой переводчик, в самом деле, так сказал?
Засмеялся.
- Каков дурак! На языке могавков слова «мужчина», «муж» и «хозяин» -  обозначаются одним словом. Вам, Филипп, должно быть стыдно! Вы могли бы и догадаться.
- В самом деле? – Филипп посмотрел на жену. - В самом деле?
Он подошел, опустился на корточки. Положил ей руки на колени. Заглянул в глаза.
- Мне кажется? или вы, Клементина, ответили бы иначе?

Клементина молчала. Филипп же гладил ее по руке. Говорил тихо:
- Помните, я однажды просил вас никогда мне не лгать. И вы обещали мне. Вы обещали, Клементина.

Мориньер подошел ближе.
Этот чертов Филипп сделал опасный шаг. Продолжай он кричать и бесноваться, он был бы гораздо дальше от пропасти, чем теперь, когда решил воззвать ко всему лучшему в душе своей жены.

Мориньер кашлянул. Произнес насмешливо:
- Как воспитанный человек, я чувствую сильнейшее желание извиниться за вторжение и покинуть вас, Филипп. Но, вы знаете, когда в конфликт с воспитанием вступает целесообразность, мое воспитание умолкает. Так что вы простите меня, друг мой. Но я просил бы вас прервать на время эту душещипательную сцену и обратить внимание на то, что я собираюсь вам сказать.

Филипп поднялся. Он выглядел взбешенным.
- Черт вас возьми, Жосслен! Черт вас возьми вместе с вашей настырностью. Что вам нужно?
Мориньер ответил мягко, с едва заметной улыбкой.
- Я пришел попрощаться.

- Что?
Филипп как будто проснулся. Он замолчал, замер.
- Что значит – попрощаться?
- То и значит. Мне нечего больше делать в Квебеке. Зато у меня есть важные и даже срочные дела за его пределами. И та самая подлая целесообразность, о которой я вам только что напомнил, настаивает на том, чтобы я занялся тем, что теперь важнее. Я принес вам документы – все, что собрал за этот год. И хотел бы просить вас уделить мне время - чтобы я мог кое-что пояснить, кое о чем попросить… Я не уверен, что у нас с вами будет другое время для этого.

Филипп подошел к Мориньеру.
- Я все равно не понимаю. Еще вчера вы ни о чем таком и не заикались. Что произошло за эту ночь?
Мориньер покачал головой.
- Вы так плохо меня знаете? Дело, о котором я сейчас сказал, ждет меня уже какое-то время. Но до сих пор у меня не было возможности им заняться. Следовательно, не было и нужды о нем говорить. Теперь эта возможность появилась – и я готов действовать.
- Но…
- Так вы уделите мне внимание?
- Конечно.
- Благодарю.

Мориньер глядел на Филиппа, улыбался. Ждал, когда тот сделает то, что вынужден был сделать теперь - отправит Клементину в ее комнату. И, конечно, дождался.
Клементина прошла мимо него заледеневшая. И не взглянула в его сторону. И он не шевельнулся.


 *

Филипп повернулся к Мориньеру сразу же, едва за Клементиной закрылась дверь.
- Вы говорите, что уйдете из города. Но как быть с Клодом де Жерве?
- А что – де Жерве?
- Вы не станете дожидаться суда над ним?
Мориньер пожал плечами. Сделал несколько шагов вглубь комнаты, опустился в кресло.
- В этом нет необходимости. Я предоставил господину д’Антревилю все доказательства. Рассказал ему все, что знаю. И больше того…
Он посмотрел на друга - вдруг сообразил, что чуть было не упустил из вида.
- Хотя нет. Я только что вспомнил. Есть еще пара невыясненных моментов. И мне нужно будет… Вы позволите мне сегодня поговорить с вашей женой?
Филипп задумался. Ответил неохотно.
- Не знаю. Вы не видели, потому что не смотрели. Но… она была сейчас так рассержена. Боюсь, она не согласится говорить ни с вами, ни со мной. Разумеется, вы можете сказать, что это именно я довел ее до такого состояния. И вы будете правы. Но я… Я не желал бы настаивать, заставлять ее…
Он посмотрел на Мориньера.
 - Признаться, мне очень хочется вам отказать.
Филипп взглянул на друга еще раз. Тот молчал. Слушал. Тонкая усмешка едва заметно кривила его губы.
 - Черт вас побери, Жосс! Я бы так и сделал, если бы речь не шла о вашем скором отъезде и нашем отплытии.

Мориньер улыбнулся.
- Я не собираюсь расстраивать вашу жену больше, чем это уже сделали вы. Мне только надо задать ей еще пару вопросов про Матье и де Жерве. Кое-что уточнить для лейтенанта полиции.
 Поскольку Филипп все еще колебался, Мориньер сделал еще один ход.
- Если вы не доверяете мне, вы, разумеется, можете присутствовать при нашем разговоре.
Филипп вскинулся.
- Что вы, в самом деле! Разумеется, и речи не может быть о недоверии. Я сомневаюсь только в том, станет ли она вас слушать.
- Я постараюсь убедить ее, - ответил Мориньер.

   
*

Он прошел к Клементине спустя полчаса – сразу после того, как Филипп, успокоившись наконец, отправился вниз, чтобы самолично распорядиться насчет обеда и приказать подать в гостиную что-нибудь перекусить – «прямо сейчас».
- Вина и холодного мяса. Вы ведь не откажетесь?

Мориньер не был голоден. И не расположен был пить. Но он кивнул – конечно.
- Разговор с вашей женой не займет много времени, - сказал он, улыбаясь. – Так что вы не успеете соскучиться, дожидаясь меня.

*

Когда Мориньер стучал в дверь комнаты Клементины де Грасьен, ему казалось, он был собран, как никогда.
Но стоило ему войти… Стоило заметить, как вздрогнула при виде него женщина, как метнулась она в сторону, будто старалась отступить, отодвинуться так далеко, как только возможно, он почувствовал, что весь его самоконтроль рассыпается в прах.

В тот момент он еще сумел скрыть досаду за усмешкой.
- Я не припоминаю, чтобы давал вам повод меня бояться.
- Я не боюсь.
- Что же тогда?
- Я просто не хочу вас видеть. Вы мне неприятны.
Мориньер изогнул бровь.
- Да что вы! Чем же это я так прогневал вашу милость на этот раз?
- Вы лжец! Вы лжете, как дышите!
Губы его побелели.
- Лжец? Когда я солгал вам?
- Когда? – она шагнула в его сторону. - Сегодня. Всегда. Разве не лгали вы, называясь чужим именем, позволяя мне думать, что вы священник. Вы позволили относиться к вам, как к священнику. Я открыла вам сердце, душу. Я говорила вам то, что никогда не открыла бы никому другому. И вы еще смеете…
Не в состоянии слушать, он махнул рукой, оборвал ее.
- Все, довольно!
Продолжил после короткой, на один вдох, паузы.
- У нас нет времени. Слушайте меня внимательно. Сегодня вам удалось увильнуть от ответа, но это не значит, что Филипп не задаст вам тот неприятный вопрос о «муже» снова. Так вот я пришел сказать вам – только потому, что не уверен, что вы понимаете все правильно. Если вы признаетесь, что были близки с ирокезом, Филипп не простит вас. Никогда. Вы разрушите все, к чему стремились. И чего почти достигли. Поэтому молчите.
- Я ненавижу лгать.
- Да не может быть!
- Почему вы так со мной разговариваете?
Он усмехнулся - если бы взгляды могли убивать, он был бы теперь мертв.
- Потому что сейчас все эти ваши красивые слова не имеют никакого смысла. Да, дорогая моя графиня де Грасьен, иногда случаются в жизни ситуации, когда наша внутренняя склонность к чистоплотности может создать одни только неприятности. Если бы теперь не был тот самый случай, я бы не сказал вам ни слова. Возможно, я даже поаплодировал бы вашей смелости, вашей честности, вашей глубокой внутренней порядочности. Но теперь – не время позволять всему этому торжествовать.
Клементина попыталась обойти его. Метнулась к двери. Он ухватил ее за плечи. Лишил возможности двигаться.
- Вы говорили, что нет для вас большего счастья, чем снова оказаться во Франции. Так вот – перед вами простерлась широченная дорога. Идите по ней. А об остальном подумаете на той стороне океана.
- Я не хочу чувствовать себя дрянью.
Мориньер кивнул.
- Представьте себе, я верю вам. Но в этой ситуации у вас нет другого выхода. Вам придется смириться. Если, разумеется, вы не планируете повторить ваше недавнее приключение – напроситься пожить с Морисом, может быть? Так вот – ничего не выйдет. Мориса в городе не будет. Он отправляется со мной. Клода де Жерве из игры мы вывели – не без вашей помощи, к слову. Да и…  должен вам сказать, я не советовал бы сожалеть об этом. Я видел шлюху - после любовных игрищ с господином де Жерве. Мне не понравилось, как она выглядела.  Если бы вы увидели, вам бы это понравилось еще меньше.

Клементина не обратила внимания на очевидную провокацию. Она смотрела на него. И не узнавала. В нем вдруг открылось что-то, чего она никогда прежде не видела – какая-то дикая, черная тоска. Это она теперь говорила его устами, кривила его губы, заставляла пылать его глаза.    

- Кого же еще я мог бы предложить вашему вниманию?.. – продолжал он говорить. - Мое воображение что-то отказывается сегодня мне содействовать. Я не могу представить сейчас ни одного мужчины в Квебеке, который устроил бы вас. Нет, разумеется, - он рассмеялся, - если так случится, что Филипп прогонит вас, я не оставлю вас без поддержки. Когда вернусь. Но когда это случится – я не знаю. Да и что-то подсказывает мне, что от этой перспективы вы не приходите в восторг.
- Лучше я умру. Вы мне отвратительны! – пробормотала она.
- Вот и помните об этом всегда, - он склонился к ней, едва не коснулся губами ее губ. – Вспоминайте об этом всякий раз, когда вам захочется поиграть с вашим мужем в честность. Всякий раз, когда ваша совесть станет слишком назойлива. Вспоминайте, что единственным выходом для вас – стану я. Печальная перспектива, не правда ли?
- Уходите! – повторила она. - Убирайтесь, я не хочу вас видеть!
Он засмеялся. Выпустил ее из объятий.

Клементина отвернулась. Она едва держалась на ногах и ничего не видела перед собой. Зато слышала каждый шорох. Несколько мгновений еще Мориньер стоял за ее спиной. Потом развернулся и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

*

Клементина спустилась вниз, в гостиную, когда пришло время обеда. Мориньер был там.
Он хотел откланяться раньше, но Филипп был очень настойчив. У Мориньера не было в запасе ни одной веской причины, которая могла бы помешать ему этот, последний, вечер посвятить общению с другом. И Мориньер решил – так тому и быть. Он останется.

И остался. Продолжал развалившись сидеть в кресле, говорил о пустом. Думал: если его присутствие покажется женщине совершенно непереносимым, она всегда может сослаться на головную боль или отсутствие аппетита.
И он был удивлен и даже восхищен, когда Клементина не только не воспользовалась возможностью сказаться больной, но и появилась в гостиной - собранная и величественная. Прошла к своему месту. Улыбнулась Филиппу. Кивнула ему, Мориньеру.
На вопрос Филиппа, как она себя чувствует, ответила:
- Немного болит голова. Но, в целом, хорошо. Благодарю.

И Мориньер не мог не отметить, как грамотно был построен ответ. Он был ровно таким, каким ему следовало быть: в меру искренний, в меру спокойный, в меру доброжелательный. Ни одной фальшивой ноты – подумал Мориньер.
 
*

Именно такой он и хотел сохранить ее в своей памяти.
Но позже, спустя много дней, недель, месяцев, Мориньер вспоминал совсем иное: то, с какой легкостью он, до тех пор считавший себя образцом выдержки и великодушия, в один момент растерял и то, и другое.
Вышел из себя. Позволил ей вести партию. Ступил на ее поле.
Мориньер справедливо считал это своим поражением.

Был вечер. Уже было многое сказано и обсуждено. Уже закончились все шутки, были рассказаны все анекдоты. И оставалось одно – попрощаться и уйти. 

И именно в этот момент Филипп сказал:
- Я забыл спросить - что за бумагу вы показали Клоду де Жерве, что он так бессильно шипел на вас?
- Бумагу?
Мориньер не сразу понял, о чем идет речь. Поняв, рассмеялся.
- Это был его собственный приказ. Я переменил в нем одну только букву. А как это повлияло на ход переговоров!

Ему пришлось потом объяснять все: о часовом, выставленном им у дверей зала заседаний, о войсках, вызванных Клодом де Жерве в форт Бонтон; о другом форте - с похожим названием, расположенном к западу от Квебека, куда им, Мориньером, были перенаправлены те самые военные отряды, прибытия которых в Бонтон так ожидал Клод де Жерве.

Он рассказывал легко, вдруг позабыв о необходимости все держать под контролем. Снова вернулся к делу Матье, рассказал о последнем своем разговоре с лейтенантом д’Антревилем.
Сказал:
- Я обещал ему убийцу – он получит его.
- Убийцу? – вдруг переспросила Клементина. – Одного? Но вы говорили, что убийц было двое. Вы сами только что об этом сказали!
- И что? – он взглянул на нее.
Она смотрела на него вызывающе-презрительно. Всем видом демонстрировала – опять ложь! Кажется, от мысли, что она поймала его на очередном несоответствии прежних его слов словам нынешним, Клементина получала удовольствие. Это выражение мстительной удовлетворенности, этот глумливый восторг ее вдруг совершенно вывели его из себя.
Вместо того чтобы свернуть с неприятной, даже опасной темы, он вдруг повторил:
- И что?
- То, что эти два – оба одинаково ответственны за то, что произошло с Матье.
Мориньер усмехнулся.
- Ошибаетесь. Все гораздо хуже.
Он чувствовал, как в нем поднимается глухая волна гнева, но еще не осознавал, что уже не в состоянии с нею справиться. Продолжил, стараясь, чтобы голос его звучал ровно:
- Совершенно очевидно, что вина одного из них все-таки значительно меньше вины другого. Ведь ни вы, ни я не знаем в точности, кто нанес Матье смертельный удар.
- Тем более. – Клементина была настойчива. - Как тогда вы объясните то, что только один из них понесет наказание, тогда как второй… Что вы собираетесь делать со вторым?
- Я собираюсь его отпустить.
- Почему?
- Потому что я это обещал.   
- Какой благородный ответ! – воскликнула она насмешливо. – Я понимаю, что просто не доросла еще до столь изысканного трактования таких простых, как мне казалось прежде, понятий, как правда, истина, честь, справедливость. Мне все еще кажется, что правда – всегда правда, а ложь – всегда ложь. Что единственное, что действительно ценно – истина. А честь…
Мориньер прервал ее.
- Сколько красивых слов! Правда. Истина. Справедливость. Даже честь. Вы сказали – честь?
Засмеялся неприятно:
- Вы думаете, я стану с вами спорить? Не стану. Я, да, дурной человек, привык подменять понятия и достигать целей бесчестными способами. Вы сказали, и я услышал. Нет нужды повторяться.
Мориньер наклонился вперед, вперил в нее взгляд. Он видел, что она побледнела, выпрямилась. Видел, как дрогнули ее ноздри, как побелели костяшки пальцев, когда она стиснула в ярости ножку хрустального бокала. Видел и изумленное выражение лица Филиппа, не понимавшего, что случилось вдруг с его женой и его другом. И не находившего способа вмешаться.
Мориньер видел. И не мог остановиться – плотину прорвало. И он впервые не только говорил, не думая, но даже не то, что думал.
Говорил саркастически, холодно. Даже зло.

- Я признаю вашу правоту и ваше право упрекать. Меня же безусловно радует одно: несмотря на все сложности с которыми вам пришлось столкнуться, несмотря на все беды, которые вам довелось пережить, вы остались очаровательно… безукоризненно принципиальной. Вы представить себе не можете, как это восхищает меня. Оставайтесь такой, какая вы есть. Не вздумайте меняться, моя госпожа!

Вспоминая потом эти свои слова, Мориньер краснел. И всякий раз думал – еще большим унижением и… счастьем для него было то, что она выдержала этот его удар. Не дрогнула. Только взглянула на него с презрительной усмешкой.
- Я постараюсь, господин д’Эмервиль.