В этом мире на каждом
шагу западня.
Я по собственной воле
не прожил и дня.
В небесах без меня
принимают решенья,
А потом бунтарём
Называют меня.
Омар Хайям
часть третья
ДЕМБЕЛЬ
Стихотворение на мотив песни
«Мой адрес Советский Союз»
Возвращение в Москву
1. Ревут моторы на взлёте,
бетонка уносится вспять.
Сахалин за бортом самолёта
уплывает в туманную гладь.
пр. Волнуется сердце, сердце радуется,
Я вновь возвращаюсь в Москву
Лечу не в Сибирь и не в Азию,
Лечу я в родную Москву!
2. Опять приземлюсь в Домодедово,
по трапу с волненьем сойду,
Увижу Москву предрассветную,
по улицам робко пройду.
пр. Волнуется сердце, сердце радуется,
Я вновь возвращаюсь в Москву
Живу в самом сердце России я
Я снова увижу Москву!
3. Приду я на Красную площадь,
на звёзды кремля посмотрю,
Как все московские гости
мавзолею поклон отобью.
пр. Волнуется сердце, сердце радуется,
Я вновь возвращаюсь в Москву
Живу я не в Штатах, не в Англии
Живу я в Советской стране!
***
Я трясусь в переполненном вагоне поезда «Тымовское — Южно - Сахалинск». За окнами предрассветный сумрак, серой мглой нависший над свинцовой тушей залива «Терпения», следует за поездом, всем своим видом наводя тоску на глядящих в окна вагона. Даже в лёгкой утренней морозной дымке чувствуется ощущение навалившейся на меня тяжести. А может это чувство от давящих со всех сторон пассажиров, заполнивших вагон? Так или иначе, но я ощущаю гнетущее состояние - что это? Бремя прожитых лет вдали от цивилизации? Жизнь на грани нервного срыва в непривычных условиях, где ты постоянно должен бороться за место под солнцем: за пайку масла, за лучший пост в наряде, за право командовать другими и тому подобное. Мне всё это было противно и ненужно, противоестественно моей сущности. Но в силу обстоятельств приходилось, по мере необходимости, делать. Не зря бытует поговорка: «С волками жить — по-волчьи выть». Так или иначе, но жизнь ставит тебя в такие ситуации, из которых ты сам, по мере своих знаний, жизненного опыта и воспитания должен найти правильный выход. Не всегда это у человека получается. Потому и тяжесть, тяжесть от неверных поступков, решений, повлекших за собой череду событий, называемых судьбой.
Что же случилось, да и как это могло произойти со мной, маменькиным сынком, не познавшим к девятнадцати годам взрослой жизни и ни разу, по-настоящему, не битому ею? Трудно предположить, что случайно. В жизни, по большому счёту, всё закономерно. Разве может быть случайным то, что в армию я попал только с третьего захода. Кто знает, может судьба отвела меня от более жестоких испытаний, или наоборот попыталась научить жизни и уму-разуму, загнав не то что за Можай или в Тмутаракань, а ещё дальше - на остров, куда в царские времена ссылали каторжников...
С 19-ого века Сахалин являлся яблоком раздора между Россией и Японией. В 1855 году его признали совместным нераздельным владением России и Японии. Неопределённым статус острова был до 1875 года. Тогда по договору Россия получила весь Сахалин, а Японцы все Северные Курильские острова. До 1906 года здесь была крупнейшая царская каторга, а после поражения России в русско-японской войне, японцы захватили Сахалин, высадились на остров, расстреляли большую часть каторжников, содержащихся в тюрьмах, а ссыльнопоселенцам установили свои порядки. При японцах жить русским стало ещё хуже, и они устремились на материк. Их численность на Сахалине сократилась с 40 до 5-6 тысяч. За Россией осталась только северная часть острова до 50-ой параллели. Вдоль границы в тайге была прорублена просека поперёк острова и установлены пограничные столбы.
В августе 1945 года СССР начал военные действия по освобождению от японских захватчиков южной части Сахалина. 79-я стрелковая дивизия принимала активное участие в боевых действиях.
2 сентября была закончена Вторая мировая война. 79-я дивизия была удостоена наименования «Сахалинская», а в 1968 году, в связи с 50 - летием Советской Армии, дивизия была награждена орденом «Красного Знамени». В ней воевали сержант Антон Буюклы - командир пулемётного расчёта и капитан Леонид Смирных - командир батальона. Оба геройски погибли а августе 1945 года. Им посмертно присвоено звание «Герой Советского Союза», их именами на Сахалине названы посёлки: Буюклы, Смирных и Леонидово...
Вот в этой Краснознамённой дивизии, дислоцирующейся в посёлке Леонидово, я и прослужил два года от звонка до звонка...
Первая повестка о призыве пришла ко мне в октябре 1971 года. В ней предписывалось явиться на призывной пункт 25 октября, но за несколько дней до срока меня вызвали в военкомат и сказали, что во мне не нуждаются и отправили на все четыре стороны до весны.
Второй раз меня пригласили в армию в мае 1972 года. На проводах сразу же не заладилось — часть приглашённых подружек слиняли раньше времени, мотивируя свой уход необходимостью успеть ещё на одни проводы. Маховик судьбы был уже запущен. Возможно, когда я познакомился с Вероникой на проводах Серёги 2 мая, а может, когда я впервые увидел Надежду на работе. Но, вероятнее всего, ещё при моём появлении на свет всё уже было предопределено.
Так или иначе, но и на этот раз мне не удалось попасть в армейские ряды. В силу стечения обстоятельств, я оказался в Первой Градской больнице с проникающим склеральным ранением правого глаза. Банальнейшая история. От нечего делать мы с ребятами вышли на улицу покурить и нарвались на пьяную компанию. В итоге именно мне удалось правым глазом поймать пьяный кулак, разбивший очки, осколки которого поранили глазное яблоко.
В результате всех этих перипетий, на призывной пункт и пересылку на Угрешской, я попал только через год после первого призыва - 1 ноября 1972 года...
Вот так, два года назад я трясся точно в таком же вагоне, только сидя на лавочке среди новобранцев, с удивлением и интересом глядя по сторонам на неизвестные просторы, на которых нам предстояло служить в ближайшее время.
Поезд из Южно-Сахалинска мчал нас в центр острова к месту нашего назначения. До 1945 года эта территория принадлежала японцам, и они за сорокалетний период своего присутствия построили сеть железных дорог, которой мы до сих пор пользуемся, невзирая на то, что чугунка у них не нашего стандарта. Дело в том, что японская колея меньше нашей по ширине, составляет 1067мм и называется Капской колеёй. Впервые такую колею проложили англичане в Капской колонии (ныне ЮАР) в 1873 году. Она даже меньше европейского стандарта — 1435мм, а наш стандарт и того больше — 1524мм. Почему такая разница? У нас железку начали строить позже Европы-матушки, и к тому времени за границей спохватились, что надо бы колею пошире, для большей устойчивости составов, но переделывать себе дороже. А наши с самого начала и увеличили колею на 9см. Однако есть занятная байка на этот счёт.
Когда решали, какой размер колеи взять за основу, инженеры-проектировщики пришли к Петру Первому,разложили чертежи и спросили, какого размера делать колею: как в Европе или больше, а Пётр возьми и скажи — на хер больше. Строители не осмелились переспросить у царя, в каком смысле он это сказал. Было два варианта — зачем больше или больше на размер хера. Подумали, что Россия большая и колею следует сделать больше, поймали на стройке мужика, замерили у него, вот и получился размер колеи...(ж.д. дорогу в России начали строить только через сто лет после смерти Петра)
В любом случае, японская колея и их вагоны уже наших, почти как на детской железной дороге в Кратово под Москвой.
На южной половине Сахалина остались не только японские железные дороги, много чего японцы понастроили в свою бытность. Казармы, где мы жили, да и весь военный городок их рук дело. В посёлке есть японские дома, остатки аэродрома поблизости, угольная шахта в соседнем посёлке Тихменёво, а от неё узкоколейка в город Поронайск, где есть целлюлозно-бумажный комбинат и цементный завод, так же построенные ими. Чуть дальше на побережье посёлок Гастелло, где при японцах был военный аэродром, постройки которого остались до сих пор. Сейчас, на территории бывшего авиаподразделения, воинская часть, расположившаяся в их казармах, а ангары приспособили под автопарки и хозяйственные нужды. Случалось мне бывать и в Тихменёво и в Гастелло.
Я смотрю в окно. Только что состав отошёл, набирая скорость, от станции посёлка Гастелло. Справа по ходу поезда промелькнули его домики, и мы въехали на мост через речку...
Гастелло.
Спустя несколько месяцев после нашего появления в роте, прошёл слушок, что несколько человек ежегодно в марте отправляют в воинскую часть при посёлке Гастелло, учиться на подрывников, а потом, в период ледохода, они идут на охрану мостов, подрывать лёд, чтобы ледоходом не снесло опоры мостов. От каждого мотострелкового полка набирали по четыре человека, составляли команду и отправляли на неделю на занятия, попасть на которые считалось большой удачей. Вырваться из обыденной жизни, посмотреть новые места, отдохнуть от караулов – это мечта каждого солдата.
1 марта двенадцать человек из нашей дивизии отправляются на десять дней в Гастелло учиться подрывному делу. В их числе четыре человека из нашего полка – это я, Ильин, Андреев и Сашка Саморуков. Командует всей группой майор – командир сапёрной роты нашего полка.
Посёлок Гастелло находится на побережье Тихого океана, от нас тридцать километров по железной дороге в сторону Южно-Сахалинска. Пассажирские составы ходят два раза в сутки – утром и вечером. До Гастелло пять остановок. На вокзал мы приходим к семи часам вечера, загружаемся в вагон и через сорок минут выходим на станции. Кругом темно, всё покрыто снегом – белая равнина, прорезанная полотном железной дороги. Слева в ста метрах виден чёрный провал океана, а справа на обрывистом берегу, вдалеке, посёлок.
Мы идём в снежной пелене вдоль океана. Через километр обрывистый склон расступается, и перед нами открывается извилистая дорога к посёлку. Мы поднимаемся по ней. В снежной кутерьме, в свете двух фонарей видим деревянные двухэтажные домики в стиле пасхальных американских открыток – игрушечные домики с заиндевевшими цветными окошками. Под подошвами наших сапог снег звонко похрустывает и затейливо искрится в свете электрического фонаря, а сверху сыпятся пушистые хлопья, беззвучно падая под ноги. Сказочная идиллия, тишина до звона в ушах. Мы останавливаемся и как зачарованные смотрим на эту красоту.
Майор пытается сориентироваться, в какую сторону идти. Поворачиваем направо в проулок, и, пройдя пару сотен метром по узкой улочке, попадаем в тупик с армейскими воротами… Располагаемся в казарме с местной солдатнёй.
Утро встречает нас свинцовым небом, но снег закончился. В столовую мы идём, протаптывая тропку в снегу. Насколько видно глазу – белая равнина. Территория военного городка - это бывший аэродром японцев. Ангары остались ещё от них и лётное поле тоже, уложенное специальными металлическими фашинами, которые постепенно растаскиваются по дивизии. Сейчас в ангарах оборудованы склады и автопарки. Это вполне удобные помещения, просторные и светлые.
Начинаются занятия по подрывному делу. Вместе с нами слушают лекции и местные солдаты, готовящиеся к охране соседнего моста. Мы записываем необходимую информацию о взрывчатых веществах – тротил, тол, про огнепроводный шнур, который сейчас применяется вместо бикфордова шнура и более надёжный. Нам показывают толовые двухсотграммовые шашки, по форме они напоминают трубку детского калейдоскопа. Показывают, как надо обрезать огнепроводный шнур под 45 градусов, чтобы было легче поджигать его спичками; как вставлять запал в толовую шашку. После лекции занимаемся в спортивном зале на брусьях, прыгаем через коня и козла.
Осматриваем территорию военного городка: забора практически нет, с одной стороны ангары, выходящие на взлётно-посадочную полосу, за которой обрыв в сторону океана. Получается, японские лётчики взлетали с обрыва прямо в океан. Казармы находятся за ангарами ближе к посёлку...
Восьмого марта светит солнце, с крыш капель, на улице минус десять, дорожки подтаяли, мы идём на практические занятия по подрывному делу. Внизу за посёлком по небольшой излучине протекает река, закованная в лёд. В нескольких местах видны полыньи. Для начала майор показывает нам, как закладывать взрывчатку под лёд через полынью. Взрыв эхом разносится по всей округе, пугая вороньё и стряхивая подтаявший снег с крутых берегов речки и с веток ближайших деревьев. Потом он даёт каждому по маленькой тротиловой шашке, и мы по-очереди взрываем их, получая огромное удовольствие от взлетающего вверх льда и ледяных брызг.
Затем, идём к остаткам старого японского моста. Там у нас новое задание. В специально выкопанные ямки мы должны заложить заряд, поджечь его и за десять секунд добежать до укрытия. Одновременно готовятся четыре человека, расстояние между нами десять шагов, укрытие в пятидесяти метрах. Мы вставляем огнеупорный шнур в отверстие шашки, опускаем шашку в ямку, присыпаем снегом. Теперь, надо по команде поджечь шнур. Делается это так: на срезанный под 45 градусов шнур, кладётся спичка серой на центр среза, и коробком чиркаешь по спичечной головке. В момент возгорания спички образуется необходимая температура для поджига шнура, и дело в шляпе – можно бежать в укрытие.
Я крайний слева. Всё готово к поджогу шнура. Звучит команда майора, мы приступаем к делу. Первая спичка ломается, я достаю вторую, чиркаю коробком, она пшикает и гаснет. Смотрю по сторонам – двое уже подожгли свои фитили и побежали в укрытие. Я достаю третью и пытаюсь ещё раз поджечь шнур. Из укрытия слышится отборный мат майора, и возглас:
- Отходи!
У меня несколько секунд на размышления. Третья попытка также не удаётся и по инструкции я должен отходить. Бегу в укрытие за опору моста. Почти одновременно раздаются несколько взрывов, слившихся воедино. Сколько взорвалось шашек разобрать нельзя. Матерясь через слово, майор объясняет, что моя шашка могла сдетонировать от взрыва соседних, а могла и не… Также она может сдетонировать при приближении к ней.
- На хер мне рисковать! – кричит в сердцах майор. – Твоя шашка, ты иди и смотри.
Но всё, слава Богу, обошлось, шашка сдетонировала от взрыва…
***
Да, много чего произошло за два года, всего и не упомнишь. Были и смешные, и комичные, и трагические случаи, но больше всего было караульной службы и погрузочно-разгрузочной пахоты. Конечно, случались и чисто военные занятия — учебные стрельбы и тревоги, но их было меньше, чем рутинной работы.
За три месяца службы после карантина первый выезд по тревоге произошёл только во второй половине марта, как раз недели через полторы после поездки в Гастелло...
***
- Рота! Подъём, тревога! - слышу я сквозь сон голос дневального по роте и, вскакивая с кровати, начинаю спешно одеваться. Время пять часов утра. Мы выстраиваемся в проходе посреди казармы, и нам сообщают, что объявлена тревога с выездом на место. В то время по штатному расписанию, на случай тревоги, я выполнял обязанности регулировщика движения. В нашей роте таких было несколько человек. Эти солдаты должны были занять места на перекрёстках улиц посёлка, по которым движется военная колонна и указывать направление движения.
Форма регулировщика включает в себя чёрную прорезиненную куртку и такие же штаны с белыми полосами. Всё это я натягиваю на себя и подпоясываюсь белым ремнём. Завершают мою экипировку белый шлем, белые краги и жезл регулировщика. Собравшись, я бегу на выделенный мне перекрёсток дорог: одна от танкодрома вдоль нашего городка, а другая тянется параллельно железной дороги в сторону реки и отделяет военный городок от посёлка. Стою в снежном полумраке тёмным столбиком на перекрёстке. Кругом темно и тихо, только вдалеке на столбе горит одинокая лампочка. Луна еле проглядывает сквозь облака. Начинается движение полкового транспорта. Мимо меня с шумом и лязгом проезжают штабной газик, Зилы и ГТТ, обдав меня снежной крошкой и копотью моторов. Остаюсь один-на-один с пустынной улицей. В небе из-за облаков появляется яркий блин Луны, в свете которой я чёрно-белым чучелом стою посреди перекрёстка. Из ближайших дворов на шум колонны появляется несколько шавок, которые с наслаждением облаивают моё никчёмное присутствие на их территории. Я стою в свете Луны, как пугало на огороде, пытаясь жезлом отогнать собак.
С соседнего перекрёстка подходит Ванька Ильин, мой однопризывник — такой же регулировщик. Мы идём подальше от собачьей своры, которая ещё немного полаяв, успокаивается. Нас нагоняет гусеничный тягач, который собирает регулировщиков. Мы лезем в кузов и устраиваемся поближе к кабине. Постепенно ГТТ заполняется такими же бедолагами, как и мы...
...Да, тревог было не мало. Но чаще всего поднимали нас на разгрузку вагонов с углём, приходящих в посёлок. Нам приходилось и в снежную ночь, и в дождливое утро корячиться с лопатами на разгрузке вагонов. Но были и настоящие тревоги, для тренировки навыков офицеров и солдат. Правда, все они были какие-то неуклюжие.
Вторая тревога случилась в мае. Через час после отбоя нас подняли и мы на двух ГТТ выехали на учения. По прибытии на место, офицеры, в кромешной темноте ищут место для палаток. Определившись, решают поставить пока одну. Мы долго возимся с палаткой и креплением растяжек. Вокруг странный запах, а под ногами какая-то жижа — толи глина, толи навоз. Нам сообщают, что поблизости старый скотный двор. Накрапывает мелкий дождик и мы забираемся в палатку, а офицеры идут спать в кабины ГТТ. В палатке невыносимая вонь и мы решаем не испытывать судьбу и отправляемся спать в тягачи.
Утро встречает нас свинцовым небом и сплошным туманом. Дальше двадцати метров только размытые контуры предметов. Выбравшись из машин, видим фантастическую картину: огромный заброшенный скотный двор, в стороне полуразвалившийся коровник, а в центре в навозной жиже, перемешенной солдатскими сапогами, сиротливо стоит палатка, причём изнанкой наружу. Начальник штаба майор Полохало смотрит на весь этот бардак, матерясь чешет затылок и после отправления естественной нужды, даёт команду переставить палатку в более подходящее место...
Запомнился ещё один выезд — летом в район аэродрома. Было жарко, солнце палило нещадно. Мы устроили палатку из старого японского капонира для самолётов, растянув над ним полотнище брезента. Получилась огромная естественная палатка, в которой мы провели две ночи. И всё было бы хорошо, если б не комары, жравшие нас поедом, залезая во все щели. Приходилось простынями накрываться с головой и отплёвываться от назойливых кровососов...
С японским аэродромом у меня связано ещё одно воспоминание. Как-то на тактических занятиях на краю взлётной полосы, нас заставили выкопать индивидуальные окопчики. Я с азартом взялся за дело. Копаю и думаю — сейчас быстрей всех выкопаю и меня похвалят. Выкопал полметра, выложил бруствер, копаю дальше, а в окоп вода начала поступать. Я её вычерпывать и дальше копать. Тут команда «Все в окопы! Кто не успел, тот убит».Я с размаху в окопчик сиганул и присел там, чтоб не торчать снаружи. И прямиком задницей в водяную жижу уселся — потрясающее ощущение...
...У каждого подразделения своё место для выездов на учения. У нашей роты такими местами являются Ясная поляна в излучине реки Леонидовки и поле недалеко от заброшенного японского аэродрома. Полем это можно назвать с большой натяжкой. Когда-то может это и было огромное поле, но со временем оно заросло чахлыми деревцами, и получилась какая-то лесотундра с редкими кучками кривеньких зарослей. Вот на эту тундру и привезли нас под утро.
Мы развернули несколько палаток, оборудовали полевой лагерь и расставили часовых. Несколько человек отправилось на сбор валежника для обогрева палаток. Начались полевые учения. Нас заставляли цепью бегать по снежной равнине взад и вперёд, строили и перестраивали в колонны по двое и по четверо. Учили с марша разворачиваться в атакующую цепь и искать индивидуальные укрытия на голой местности. Гоняли до седьмого пота и до и после обеда. К вечеру мы все вымокли и продрогли.
Ужин нам выдали сухим пайком. Наскоро перекусив, мы поспешили на отдых. Палатки обогревались печками «буржуйками», и каждый пытался устроиться поближе к тёплой печке. Ванька развесил портянки на дымоходе, я снял мокрые сапоги и положил их подошвами поближе к печке, туда же протягиваю и ноги. Ночью спать неудобно, соседи толкаются и ворочаются с боку на бок.
Проснулся я не выспавшимся, но ещё большее разочарование меня постигло, когда я одевал свои сапоги. Какая-то сволочь, лягаясь ночью, задвинула мой сапог к печке так, что у левого сапога обгорело пол голенища, и нет, чтобы с внутренней стороны, а как назло, самое видное место - снаружи. Новых же сапог мне ещё долго не видать. Впоследствии я прибег к хитрости — на прогоревшее место подкладывал кусок голенища, вырезанный от старого сапога.
Эта тревога вышла мне боком и лишила душевного равновесия, но, как оказалось, это были не последние испытания в моей армейской жизни. Сразу по приезду с трёхдневных учений, в нашей роте произошла вопиющая история с солдатом моего призыва.
Поддубный
Микола Пиддубний — так он себя называл, появился в нашем карантине с украинским заездом. Из них мне запомнился Микола, который постоянно выпячивался, и Вася Ворона , из-за смешной фамилии. Вася был тихим и забитым хлопцем.
Ребята у него спрашивают:
- Вася, ты откуда?
- Из пид Полтави.
- А далеко от Полтавы?
- 300 километров.
- Чем до армии занимался?
- Поваром работал.
Короче, тютя ещё хуже меня. Что интересно, попал он к ракетчикам, самым зверским ребятам дивизии. Мы как-то с Ванькой Ильиным заходили к ним в расположение по делам, Ворона стоял дневальным. Я с ним пообщался, оказалось Вася у них любимчик, вроде полкового талисмана. Повезло парню...
Да, Поддубный — это второй хохол, что запомнился мне. Такой коренастый чувак из Ивано-Франковска — самоуверенный националист. Всё кичился своими физическими способностями. До армии, говорит, был учителем физкультуры (наверно, в своей деревне). И, как в фильме «Котовский», главный герой которого всё время повторял — я Котовский, я Котовский, так и Поддубный, явно стараясь ему подражать, всё время повторял - я Пиддубний!
Он очень хотел завести дружбу с дембелями и расчитывал за их счёт хорошо устроиться в роте. Поэтому всяческими уловками пытался обратить на себя внимание старослужащих.
Вот и сейчас, когда Поддубного, по возвращении с учений, хотели поставить в наряд по роте, он стал ерепениться относительно своего назначения. Один из дедов посоветовал старшине заменить Миколу. Дежурным был сержант Бакиров — спокойный флегматичный казах, а дневальным назначили меня, на что я скрипя сердцем согласился, хотя и очень хотелось посмотреть фильм, который шёл сегодня вечером.
Было у нас в роте два крутых дембеля — Мосин и Гребенюк. Два друга «не разлей вода»— плечистые ребята, похожие на бандюков со множеством наколок на теле. У одного из них даже на головке была вытатуирована муха, а у другого туда вставлена пара спутников ( для большего удовлетворения партнёрши). Короче, до дембеля им осталось два месяца, и вели они себя подобающим образом - на завтрак не ходили, пайки им приносили сержанты, спиртное они доставали регулярно. Был у них ещё третий приятель, такой маленький, щупленький - работал в нашей кочегарке. Родом из приморья, до армии успел жениться и сделать ребёнка... Вот к этой братии и подкатывал Микола.
...На ужин Поддубный пошёл уже под хмельком — новые товарищи угостили. После ужина рота в полном составе отправилась смотреть фильм. В расположении остались дежурный по роте и я за дневального, а так же троица дембелей и обласканный ими, уже порядком пьяный Микола.
Расположение роты представляет собой прямоугольное помещение. Напротив входной двери центральный проход метра два шириной, по бокам которого квадратные колонны. По левую и правую сторону от прохода расположены кровати личного состава. Они стоят в длину от прохода к окнам по две одна за другой, голова к голове, между кроватями тумбочки, а с торца кровати - табуреты с овальной прорезью посередине для удобства переноски. На эти табуреты во время отбоя солдаты складывают своё обмундирование. Справа от входной двери расположен пост дневального по роте с тумбочкой и телефоном. Слева от двери за решёткой, помещение оружейной комнаты...
Сержант сидит у дневальной тумбочки, а я смотрю в окно. Дембеля с примазавшимся учителем физкультуры базарят за жизнь на кроватях слева от прохода. Поддубный, видимо, ещё добавил, так как, совершенно пьяным голосом признаётся своим новым друзьям в любви. Расхаживая в пьяном угаре по проходу, говорит дембелям:
- Ребята, вы мои кореша, я за вас кого хочешь. Если кто вас обидит, только скажите, убью! - переходит он на крик.
- Я Пиддубний! - раздаётся его истерический вопль, в руках появляется табуретка, которую тот в ярости швыряет в мою сторону. Табурет пролетает в метре от меня и ударяется в радиатор отопления. Гребенюк говорит:
- Молодец, Микола, мы им всем покажем, только потом. Садись, за нашу дружбу...
...У Поддубного и до того были срывы — нервы слабоваты, он не понимал шуток и подначек. И вообще, мне кажется, у него больное самолюбие, хотя видимых причин к этому я не замечал.
Однажды в карауле при заступлении очередной смены на пост в оружейной комнате возникла перепалка между Поддубным и киргизом Галимовым. Микола схватился за автомат и успел передёрнуть затвор. Только вмешательство сержанта спасло нас от стрельбы в караульном помещении. Я стоял в дверях оружейки и всё видел собственными глазами.
...Созерцая со стороны буйство Миколы, я понимал, добром это не кончится, потому, что свою пьяную энергию ему надо было куда-то выплеснуть. На время всё успокоилось, я встал у тумбочки дневального, а сержант пошёл к дембелям. Вернувшись, он попросил меня выйти из расположения и подождать за дверью. Я вышел, прошёлся в сортир, в ленкомнату. Народа в казарме ни души. Только на втором этаже дневальный, да у нас пьяная компания.
Дверь расположения открылась, и из неё вышли Мосин и Гребенюк, ведя под руки Миколу с разбитым носом. Они проследовали в конец коридора в бытовую комнату, где личный состав гладится, бреется и приводит себя в порядок.
Я зашёл в расположение роты. Дежурный лежал на кровати на спине, закрыв глаза и подложив под голову руки. Время было уже десять часов, а рота всё не возвращалась с фильма (фильм оказался двухсерийный). Кому-то повезло, кому-то не очень.
Дверь распахнулась, в помещение вволокли бесчувственное тело Поддубного и бросили на кровать лицом вниз. Я успел заметить, что вместо лица у него сплошное кровавое месиво. Гребень повернулся ко мне:
- Ты ничего не видел. Возьми тряпку и вытри в бытовке.
Я посмотрел на сержанта, тот кивнул головой. Я побежал в умывальник, нашёл тряпку и отправился в бытовку. В центре комнаты расплылась лужа крови диаметром в метр. Одной тряпкой обойтись было трудно, пришлось искать ведро. Быстро затерев кровь и вымыв тряпку, я возвращаюсь на пост. Сержант, подойдя ко мне, говорит:
- Иди спать, а я за тебя подежурю, ночью меня сменишь.
Я понял, что бремя объяснения с офицерами он решил взять на себя, мол ты отдыхал и ничего не видел (единственный нормальный сержант из старшего призыва. У меня остались положительные впечатления от общения с ним).
Надо отдать должное Миколе — он не проболтался. Толи испугался, толи сам не помнил, как всё было. Постоянно твердил, что упал. После обеда пришёл капитан из особого отдела, происшествие взяли под контроль. Мосю с Гребнем судили и дали год дисциплинарного батальона. И поехали они вместо дембеля в порт Ванино. Своего другана не сдали, пожалели из-за жены и ребёнка, не проболтались и всё взяли на себя. Поддубного после лазарета отправили с глаз долой в хозроту, в которой он провёл больше года и вернулся к нам только летом 1974. А Мосин и Гребенюк через год возвратились дослуживать два оставшихся месяца. Я с ними даже сфотографировался на память о той злополучной ночи.
Тихменёво
Зима в тот год была затяжной — уже конец апреля, а лёд на реке и не собирался никуда идти. Да и снег, хоть и подтаял, но всюду лежал сугробами. У подрывников и у меня, в том числе, было чемоданное настроение. Намечалось два пункта охраны мостов. Один у нас в Леонидово, а другой в посёлке Тымовское. Конечно, все хотели рвануть на север, опять же новые места, какая- никакая, а свобода, но это зависело только от случая.
И вот, списки утвердили, нас в самый последний момент оставили в посёлке. В хозроте сколотили деревянную времянку размером 3 на 2 метра, которая должна служить будкой для охранников моста. Её приволокли тягачом к реке и поставили справа от моста метрах в тридцати. На следующий день наша группа во главе с майором на тягаче поехала за взрывчаткой. Склады находились в посёлке Тихменёво, километрах в двенадцати от нас в сторону океана. Это шахтёрский посёлок, от которого к Поронайску проложена железнодорожная ветка, по которой вывозили уголь для нужд города и целлюлозно-бумажного комбината в частности.
Проехав посёлок насквозь, останавливаемся на окраине, у излучины реки Тихменёвки. Склады расположены за рекой и мы, пройдя по шаткому подвесному мосту, держащемуся на растяжках троса, попадаем на территорию складов. Слева караульное помещение. Основной склад находится в глубине, окружённый искусственным валом, загораживающим посёлок и караульное помещение от случайного взрыва. В стороне ещё несколько складов поменьше, вкопанных в землю. Выглядывают только небольшие холмики. Мы остаёмся ждать, пока майор оформляет документы на получение груза.
Поехали мы после обеда и просидели на складе до сумерек. Наконец, всё оформлено и нам выдают ящики. Перетаскиваем их со склада в караулку, а затем, в темноте, взвалив сорока килограммовые ящики на плечи идём по шаткому мосту к машине. Ширина моста не больше метра, вместо поручней трос, под ногами деревянный настил, местами обледеневший. При каждом шаге мост раскачивается в такт движения, но попасть в этот такт трудно, потому что идущий впереди тоже раскачивает мост...
Ящики сгружаем у моста в тридцати метрах от сторожевой будки и накрываем брезентом. Теперь надо сторожить взрывчатку.
Охрана моста
На время подрывных работ на мосту нашу четвёрку откомандировали проживать в домик двух бабулек, расположенный в четырёхстах метрах от моста. Там находилась наша база, с которой мы ходили дежурить на пост. В нашем составе произошла замена. Вместо Ильина прислали Борю Леермана — бывшего нашего каптёра.
Дежурим двумя парами — я с Борей и Андреев с Саморуковым. В ночь на 29 апреля пошёл снег, продолжавшийся до самого утра и насыпал огромные сугробы.
Мы с Борей первыми заступаем на дежурство. Наша задача наблюдать за ящиками взрывчатки и обходя мост, следить за состоянием льда. У въезда на мост одиноко горит фонарь, тускло освещая проезжую часть. Мы сидим в теплушке и вспоминаем гражданскую жизнь. Для профилактики надо бы сходить на мост, но идти лень. К тому же, у нас один тулуп на двоих. Немного подумав, берём тулуп и идём на мост. Там вдвоём одеваем на себя этот тулуп, застёгиваемся и нога в ногу маршируем по мосту туда и обратно. На втором круге нам навстречу попадается запоздалая путница. Тётка, видя двухголовый тулуп, шарахается в сторону и держась за перила, бежит прочь с моста. Мы покатываемся со смеху в прямом и переносном смысле. Глядя на реакцию тётки, оборачиваемся и, подскользнувшись падаем. Освободившись из пут тулупа возвращаемся в свою будку. Время движется к полуночи, и мы начинаем дремать. Будит нас равномерный металлический звук, будто по железу чем-то долбят. Я выглядываю в окошко с видом на мост — там, на столбе под фонарём прибит дорожный знак ограничения веса. Каких-то три богодула раскачивают его из стороны в сторону, пытаясь оторвать, и уже порядком согнули. Мы с Борей прикидываем, что делать: пойти пугнуть их, или мучиться от скрежета. Подумав, решаем, что это нас не касается и сидим тихо, чтоб они не обратили внимания на нас и на взрывчатку. В два часа ночи приходит смена, и мы отправляемся в тёплый, натопленный старушками домик...
Второго мая начинаем подрывать лёд на реке. Майор приносит машинку для электрического подрыва зарядов. Это чёрная карболитовая коробка с ручкой — магнето. В тротиловую шашку вместо огнепроводного шнура вставляется электрозапал, который проводами соединён с магнето. От вращения ручки возникает электрический заряд, а при нажатии кнопки по проводам искра поджигает запал, в результате чего происходит взрыв. Майор сам определяет место закладки тратила. Мы только действуем по его указке. С первым взрывом майор дал маху...
На мосту имеются карманы, выступающие слева и справа для людей, пропускающих проезжающий транспорт. Карманы практически над опорами моста. Мы закладываем шашки тратила в указанное место, майор крутит ручку и с кусками взорванного льда деревянные обломки кармана летят вверх вместе с отборным матом майора...
Сначала взрываем у моста, чтобы лёд не снёс опоры, затем переходим к дальним подступам. От взрывов образовываются полыньи. Чтобы пробраться к середине реки, надо их обойти. При закладке очередного заряда, я по пояс проваливаюсь в ледяную воду, но схватившись за край полыньи, выползаю на лёд...
На следующий день продолжаем взрывать. Мы с майором в восьмидесяти метрах от заложенной шашки общаемся. Оказывается, он из Подмосковья — почти земляки. Через два года у него дембель, приглашает к себе в гости. Даёт мне покрутить машинку. После очередного взрыва мимо нас сверху, со свистом летит глыба льда с полметра величиной и падает позади майора. Тот приседает до земли, запоздало прикрывая голову руками, а я вообще не успел сообразить, что случилось. Только после матерных излияний майора понимаю, что мы родились в рубашке...
Двенадцатого мая снега уже нигде нет, и вовсю зеленеет травка. Невероятно, но факт — за полторы недели зима превратилась в позднюю весну. Светит яркое солнышко. Мы с Борей лежим в школьном саду на травке и греемся под его лучами...
Боря мой земляк из Москвы, мы с ним одного призыва, правда служить ему предстояло всего год, ведь он пошёл в армию после института.
Боря
На Борю Леермана я обратил внимание ещё в Москве, на станции Угрешская, где перед отправкой на Сахалин мы два дня кантовались. Он явно выделялся из общей массы в нашей команде. Боря не мог спокойно сидеть на месте, задавал вопросы офицерам, обошёл весь призывной пункт, познакомившись с кучей всякого народа. А когда мы приготовились ночевать в коридорах Угрешки, он с кем- то договорился и уехал на ночь домой...
В карантине Боря устроился на тёпленькое место каптёра, благодаря своим организаторским и ораторским способностям. Попав в 1 МСР, он так же первое время был каптёром, но через несколько месяцев его разжаловали, в связи с неприятной историей. У Бори всегда была жажда деятельности, и он связался с одним прапорщиком — начпродом. Заведя с ним дружбу он придумал схему, как отправлять налево продукты со склада, отпускаемые в столовую, и перепродавать в посёлке. Они химичили месяца два, а потом их кто-то заложил, наверно, из зависти. Вскрылось натуральное воровство, прапора взяли за цугундер, а Борю, как соучастника и не доносителя, передали на растерзание в роту. Ему светило исключение из комсомола. Большинство в роте были недовольны не столько его поступком, сколько завидовали предприимчивому москвичу, умному и образованному. Борю поддерживали только сержанты и ротный. Я так же не мог бросить земляка в трудную минуту и нам стоило больших усилий убедить народ взять Борю на поруки.
После этой истории мы с ним сблизились и оставшийся ему год, прослужили друзьями. Ещё больше нас сдружило дежурство по охране моста. Сидя в тёплой будке на берегу замёрзшей реки, мы вспоминали гражданскую жизнь, Москву, строили планы на будущее. У Бори в Москве осталась подруга. Он мечтал, вернувшись из армии, жениться и чтобы ему обязательно родили наследника...
После его демобилизации у нас завязалась переписка. И вот в одном письме Боря написал, что встретил в Москве нашего командира полка, Рубана Василия Ивановича. Действительно, по весне командир уезжал в командировку... Припомнил я это событие летом, на развёртывании дивизии, когда Рубан любезно пригласил меня отведать королевского краба. Во время трапезы я спросил у командира:
- Вы действительно встречались в Москве с Борей Леерманом?
- Встречался, — нехотя ответил он.
- Ну и как он там поживает?
- Да похудел Боря в Москве.
- От чего же это? - удивляюсь я.
- Так здесь он масло из столовой воровал...
Мне показалось, что этот разговор ему неприятен и прекратил дальнейшие расспросы...
Боря мог любого заговорить и склонить на свою сторону. У него в друзьях были и сержанты и офицеры. В нашей роте только мы двое были москвичами, а землякам следовало держаться друг за друга, тем более, что его, как и меня, наградили высоким званием стрелок- гранатомётчик и нам обоим приходилось таскать тяжёлую бандуру под названием гранатомёт РПГ-7В и не только его.
Как-то в августе были у нас командно-штабные учения с выездом в район аэродрома. Нам с Борей, как всегда повезло — любил нас тогдашний командир роты Коля Филин. А чем больше человека любишь, тем больше с него спрос. Старлей вбил себе в голову, что гранатомётчики в боевых действиях должны помимо своих вещей таскать ещё и ротную рацию. Вот так, кроме скатки, вещмешка, сапёрной лопатки и гранатомёта, он нацепил нам на спины ещё и по рации весом 12 килограмм. Боря, хоть и коренастый парень, но ростом не задался, а обо мне и речи нет - ростом 164 см и 55 кг веса. Вот мы весь день учений и протаскали эти гробы на своём горбу, а Коле хоть бы что, только подгоняет и посмеивается, мол, это вам не в Москве по проспектам с бабами гулять. В общем, Филин был ещё тот жучок.
Коля Филин
Вообще, старлей странный человек. В нём сочетались и доброта и жестокость, ум и сумасбродство. Он был «рубаха парень», свой в доску и как рубака-солдафон любил выпить и приударить за девушками. Его знал весь гарнизон и называли самым хитрым офицером дивизии. Преследуя свои интересы, мог идти по трупам своих сослуживцев и подчинённых, и если кто-то вставал у него поперёк дороги, то этого не прощал. Филин пытался предугадать настроения вышестоящих офицеров и старался выполнить их команду до получения приказа.
Была у меня история, когда я работал в хлебном ларьке по раздаче пайков офицерским семьям. В один прекрасный день, Коля мне заявляет:
- Поступили жалобы на тебя, что грубишь и хлеба не хватает людям. Командир сказал, что надо менять ларёчника.
- Я спрошу, кто ему такое наговорил, - отвечаю.
- Да-да, спроси, - поддакивает он.
На следующий день после развода, подхожу к командиру полка и спрашиваю его в упор:
- Товарищ подполковник, старший лейтенант передал мне, что вы не довольны моей работой в ларьке и хотите меня заменить?
- Ничего не могу по этому поводу сказать, у нас не было такого разговора.
Тут появляется Филин, слышавший краем уха разговор и говорит:
- Он меня неправильно понял, — и начинает вешать «полкону» лапшу на уши, выкручиваясь из сложившейся ситуации, параллельно меча в меня убийственные взгляды. А затем, проходя мимо, злобно шипит, глядя в мою сторону:
- Сгною...
Он мог утром тебе нагрубить, а вечером приласкать, днём заставить бегать с тяжёлой рацией, а вечером в ротной канцелярии угостить вином. Солдатам, заготавливающим ему на зиму дрова, щедро раздавал сгущёнку.
Как-то я дежурил с Колей посыльным по штабу полка, и он со мной разоткровенничался о своих планах на будущее — собирался уйти из армии и попасть в Оху преподавать в мореходном училище... А на втором году службы произошёл у меня с ним комичный случай.
Иду я по посёлку, возвращаясь с почты в расположение роты, уже прошёл железную дорогу и на повороте, за памятником, встречаю Филина. Он стоит с каким-то майором и точит лясы. Я, отдав им честь, собираюсь прошмыгнуть мимо, но старлей останавливает меня и говорит:
- Возьми деньги, сходи в магазин и принеси нам бутылку водки, - и протягивает мне пятёрку.
- Мне же не дадут, - отвечаю.
- Ничего, скажи, что это для меня, она даст, давай, одна нога здесь, другая там.
Приказ есть приказ, тем более с Колей, когда он под газом, спорить бесполезно. Беру деньги, разворачиваюсь и быстро в магазин, который находится в метрах пятистах от нас. Захожу, у прилавка никого нет, подхожу к продавщице, протягиваю деньги и говорю:
- Мне бутылку водки.
Она делает круглые глаза, будто я хочу её ограбить и отвечает:
- Ты что, я солдатам не продаю.
- Да я не себе, меня Коля Филин послал, сказал что для него вы дадите.
- Вот пускай сам и приходит, а тебе не дам, так и скажи, - заявляет продавщица.
Немного потоптавшись у прилавка, бегу назад. Увидев меня, Коля спрашивает:
- Принёс?
Я отвечаю:
- Она сказала, пусть сам приходит.
- Так и сказала? - переспрашивает он.
- Да, и ещё передала, пусть солдат больше не посылает.
- А ну пошли, я с ней сейчас разберусь! - заводится Коля.
Мы идём в магазин, заходим и Филин сразу к продавщице:
- Ты что это моего солдата обижаешь, водки ему не даёшь?
- А почём я знаю, кому он берёт, солдатам не положено отпускать.
- Этому солдату будешь отпускать, ему можно, понятно? - он покупает бутылку и с миром отпускает меня.
Я по-шустрому бегу в расположение и рассказываю ребятам всю эту историю.
***
Казусов и смешных историй у нас в армии хватало, хотя бы, вот такой случай...
Стою я на посту ГСМ, ночь, по насыпи железнодорожной ветки идёт пьяный мужик, останавливается, подходит к забору колючей проволоки и спрашивает:
- Нальёшь канистру бензина? Я в долгу не останусь, могу водку дать, или начёсом. У меня дома бабы, хочешь жену, хочешь дочку — хороший начёс (секс).
- Нет у меня канистры, да и ключей от баков нет, - отвечаю ему.
- Ну смотри, как знаешь, а то пойдём выпьем, опять же начёс, - бубнит он своё.
- Да не могу, - отнекиваюсь я. - На посту стою.
- Ну смотри, если что, я в Андреевке живу...
Сразу вспоминаю Ваньку Осогостока. Был у нас в роте якут, маленький, юркий — ротный снайпер. У себя в Якутии был промысловиком. «Однако белка в глаз стрелял, шкурка добывал.» Этажом выше, в танковой роте, служил его двоюродный брат, тоже Ванька Осогосток, одинаковые лицом — блин с носом пипочкой, но по объёму в два раза больше, ну, может, в полтора. Корефаны были не разлей водой — куда один, туда и другой. Вот только в отпуск отправляли почему-то меньшего (два раза за два года ездил, командиру полка сувениры всякие привозил, чуни для жены, душегрейки меховые, орехи кедровые, ну и всё такое).
Были Ваньки охочи до бабьего пола. Им в посёлок в самоволку сходить, как в сортире побывать. Я первый год сапоги топтал, а они уже считай дедушками были. Ванька на соседней койке спал и почти каждый вечер после отбоя куда-то срывался, прихватив одёжку. Ну я у него один раз возьми и спроси, куда это он шатается. А Ванька парень простой без закидонов и дембельских замашек, говорит мне :
- А мы с братаном к кореянкам ходим. Там за речкой живёт одна семейка, если хочешь, мы тебя тоже можем взять. Только заранее договориться надо когда пойдёшь.
- А что за семейка, - спрашиваю.
- Да мамашка и две дочери. Одни в комнате живут. С кем договоришься, с той и будешь.
- А дадут, - уточняю я.
- Да они всем дают, ты только тушёнку или сгущёнку им покажи, ну можешь рубль дать.
- А где они этим делом то занимаются, их трое, а комната одна.
- Чудак ты человек, - удивляется Ванька, - у них же комната, в каждом углу по кровати, ну они одновременно всех и обслуживают.
- Как, вместе с матерью?
- А что, у матери дырка другая. Однако я всех пробовал, у матери не хуже, - заявляет он. - Ну что, договариваться?
- Да пока не надо, я подумаю.
- Ну смотри, если надумаешь, скажешь — договоримся...
Лежу я ночью, полностью обалдевший от такой перспективы и представляю, как в пустой комнате по углам стоят кровати и мерно поскрипывают под тяжестью солдат, а грязные, чумазые кореянки, неделями не мытые (видел я их на улице), стонут, изнемогая от ежедневной усталости и слюнявыми ртами лобзают солдатиков за банку тушёнки. Да у меня от такого не то что подняться, а всё напрочь опустится. Уж лучше, как Коля Дуремар, в сортире отстреляться...
Дуремар
Был в нашей роте механик-водитель Коля - простецкий деревенский парень, тракторист, с постоянно глупым видом и наивный, как пять копеек. С ним систематически случались всякие истории. То заглохнет на полдороге, то трансмиссия потечёт, то ещё какая беда приключится. Короче, с чьей-то лёгкой руки к нему пристала кликуха Дуремар. Как-то по весне, Коля получил письмо от своей девушки, сел читать, а потом куда-то исчез. Вдруг, дверь казармы открывается и раздаётся голос:
- Дуремар в сортире!..
Мы, как по команде, срываемся в сортир — это по коридору направо. Длинное помещение, с окнами с одной стороны, а слева длинный ряд дырок в выгребную яму, отделённых друг от друга деревянными перегородками без дверей. На одном из очков сидит Коля, в одной руке держит только что полученное письмо, а другой терзает свой инструмент, вожделенно дрожащим от страсти голосом повторяя Маша, Маша, Машенька... Мы с интересом наблюдаем за этим представлением... ( Хотя, кто из нас был не без греха).
Однажды, в конце первого года моей службы случился у нас страшный снегопад с метелью. Мы заступили в гарнизонный караул. Ничего не предвещало непогоды, нас как обычно довезли до караулки на машине Зил130, разгрузились, заступили в наряды. Через час поднялся ветер, и пошёл сильный снег. Началась пурга. А нам надо ехать в столовую, брать ужин на караул и гауптвахту. Выезд колёсных машин из-за снега прекратился и нам прислали МТЛБ (бронемашина). В кабине водителя сидел Дуремар. Мы с Ильиным заступали в наряд в третью смену, поэтому нам и пришлось ехать за харчами. Закидываем термоса для компота и каши в десантное отделение и загружаемся сами. Уже стемнело, по посёлку мы мчимся с включёнными фарами, в свете которых, как рой мотыльков, навстречу нам несётся искристый снег. Погода просто фантастическая. Не хватало лишь Герды, мчавшейся на оленях к замку Снежной королевы. Гердой в данном случае были мы, а оленем тягач, мчавшийся по посёлку и повиновавшийся движению рычагов под управлением Коли. Мы делаем поворот и катим вдоль забора военного городка. Что-то не соответствует нашему восприятию дороги, приглядевшись сквозь снежную мглу, видим, что деревянный забор городка повален снежной метелью и ветром. В этот момент, Коля, вероятно, тоже обратил на это внимание, потому что послушные рычаги дрогнули в его руках, нас занесло вправо, и мы с Илюхой из десантного отсека вместе с термосами влетаем в кабину, ударившись о спинки сидений. Придя в себя, видим, что Коля вмазался в телеграфный столб. Как ни странно, но Дуримар оказался цел и невредим, только слегка ошарашен случившимся. Немного отдышавшись, мы двинулись дальше.
Снег летит во все стороны, и наш тягач, как фантастическое животное, сквозь снежную пелену, рассекаемую фарами, влетает на хоздвор столовой. Слева одноэтажное здание столовой, справа складское помещение, впереди всё это соединяется забором, образуя замкнутый дворик, освещённый двумя фонарями по диагонали, и охраняемый вооружённым солдатом. Вот в этот дворик мы и влетели из снежной мглы с рычанием, светом фар ослепив караульного. Увидев перед собой выскочившую из снежного небытия бронемашину с крупнокалиберным пулемётом на башне, мирно стоящий часовой оторопел. Мы, как ни в чём не бывало, выскакиваем из задней двери десантного отделения, а часовой тем временем, передёрнув затвор автомата, начинает по нам стрелять. Мы разом бросаемся на снег под гусеницы тягача, крича часовому, что он чурбан недоделанный. Через пару минут прибегает начальник караула со свободной сменой. Часовым оказался губошлёпый узбек, не прослуживший и полугода, до смерти перепуганный, ворвавшейся на охраняемую территорию бронемашиной. Конфликт быстро разрешился, и мы, наполнив термоса харчами, отбываем в караул.
БУДНИ КАРАУЛА
Нашему полку приписан гарнизонный караул. Его помещение расположено в посёлке в начале центральной аллеи. Вместе с караулом в здании находится гарнизонная гауптвахта и комендатура. При входе в караульное помещение справа оружейная комната, прямо - общая, она же столовая, из которой одна дверь ведёт к начальнику караула, а вторая в комнату отдыха. В нашем карауле четыре поста: штаб дивизии, гауптвахта, прокуратура и пост ГСМ. Караул несём в три смены: заступает первая смена, вторая ложится отдыхать в комнате отдыха, а третья бодрствует в общей комнате. Затем отдыхающая заступает на пост, бодрствующая идёт отдыхать, а пришедшие с поста бодрствуют. И так далее по кругу, дежурит 12 человек. Помимо этого два выводных, которые сопровождают арестантов на работы, офицер — начальник караула и его помощник — сержант. Итого 16 человек, все с оружием и боевыми патронами, кроме поста ГСМ, у него патронов нет, так как пост огнеопасный, только штык-нож, примкнутый к автомату. Пост ГСМ самый отдалённый, находится на отшибе между тупиковой веткой разгрузочной площадки и казармами ракетного дивизиона. Стоять там ночью одному — не сахар. Я в эту шальную снежную ночь стоял именно на нём, в самую неудобную смену. Почему неудобная, потому что стоять в самый сон — с 4-ёх до 6-ти утра, да ещё и за харчами ездить. Деды обычно рвутся в первую.
До поста я добирался вместо десяти минут целых двадцать. Снега навалило выше колен и в шинели по сугробам идти было довольно трудно. Часовой уже ждал меня на дороге, ругаясь за задержку. Я взял у него тулуп и, пройдя за колючую проволоку, огораживающую периметр ГСМ, сделал круг и пристроился около недостроенной будки раздачи топлива. Снег почти прекратился. Налетающие порывы ветра несли мелкие колючие снежинки. Я поднимаю воротник тулупа, поудобнее устраиваюсь под стенкой будки и прикрываю глаза.
Ветер посвистывает, играя снежной позёмкой, оставляя её частицы за воротником тулупа. Я зябко ёжусь, плотнее прикрывая шею и лицо. Ветер продолжает свою снежную круговерть, убаюкивая мою бдительность, и я начинаю дремать.
... Вспоминаю детство, двухэтажный дом в Вешняках на Кузьминской улице, наш двор, засыпанный снегом палисадник вокруг беседки. Дворник, очищая дорожки, насыпал огромные сугробы, и мы с приятелем из соседнего подъезда ковыряемся в этих горах, делая себе в них пещеры. А потом, все мокрые идём по домам, и мама сушит на батарее мои валенки и штаны, насквозь промокшие от снега, а я грею ноги в тазике с тёплой водой, одеваю шерстяные носки и залезаю с ногами на кровать. Мама, сидя у лампы с зелёным абажуром, читает мне книжку о жизни девочки Тани из далёкой заснеженной сибирской деревни...
Я открываю глаза. Кругом тихо и ни души вокруг, только позёмка продолжает мести дорогу, разделяющую мой пост и территорию ракетного дивизиона. Оглядевшись, продолжаю дремать.
...А однажды, взрослые ребята сделали из кучи снега, насыпанного на газон, огромный подснежный блиндаж. Там можно было сидеть на корточках и вмещал он человек пятнадцать. У нас тогда ломали сараи у соседнего дома, и мы, помогая старшим ребятам, таскали для строительства всякие деревяшки для подпорок и крыши блиндажа. Сверху всё засыпали снегом, и нашей постройки снаружи не было заметно. Блиндаж прожил три дня. В нашем дворе жила одна девчонка, сильно отстававшая в умственном развитии от сверстников, её все называли дурочкой. Так вот она, по своей глупости, бегая по снегу, наступила на наше строение и сильно испугалась, провалившись с головой под снег. После этого происшествия, от греха подальше, взрослые дядьки засыпали наше сооружение...
***
За свою службу я побывал на всех постах, даже выводным. Везде есть свои плюсы и минусы. В штабе полка тепло, но много офицерья — нужно глаз да глаз, чтобы не попасться. На складе ГСМ зимой холодно, зато летом вечером с него можно смыться в самоволку. Спокойней всего в прокуратуре, но по ночам там страшновато. Но самая лафа - это на гауптвахте. И тепло и близко, и начальство не беспокоит, но это спокойствие до поры до времени, всё это расслабляет и притупляет твою бдительность. И один раз я там ужасно вляпался...
Одно время сидел на гауптвахте в одиночной камере подследственный сержант Печкин из Гастелло. Свалили на него дедовщину и издевательство над молодыми солдатами. Светил ему дисбат. Сам он из приморского края, там у него осталась невеста, ждала ребёнка. А его два дембеля вынудили обирать молодёжь. Они втроём изгалялись над молодыми солдатами, а в результате всё на него свалили. Дембеля же вышли сухими из воды. Мы с ним неоднократно разговаривали за жизнь. Он рассказывал о себе, о сложившейся ситуации, я, как мог его успокаивал, дал ему почитать свою тетрадку со стихами и записями, чтобы отвлечь от мрачных мыслей. Ничего не предвещало беды. И вот стою я на губе, читаю на кухне очередную фантастическую книжку, вдруг заключённые шум поднимают и кричат:
- Караульный, зови выводного, пусть ключи несут, подследственный вешаться собрался.
Я пока книжку спрятал, пока сообразил, что делать, пока в караулку позвонил. Прибегает лейтенант, открываем дверь камеры, а он гад уже на хебушке висит, хрипит. Лейтенант с выводным его сняли, вроде оклемался. Шуму было, не дай Бог никому, а когда у него мою записную книжку нашли, стали меня в прокуратуру вызывать, интересоваться, как у него мои записи оказались, мол, её содержимое могло спровоцировать его на самоубийство. Спрашивали, кто посоветовал мне это сделать, а может, я специально их подсунул. Был в прокуратуре один зануда старший лейтенант, почему-то все старлеи хотят выслужиться и ищут любой повод, чтобы показать себя умнее других. Хотел на меня дело завести. А то как же, дал почитать, да ещё и в мою же смену повесился, небось подстрекал, говорит, да ещё вовремя не сообщил. Представляю что бы было, если вовремя не сняли бы... Записную книжку мне так и не отдали, приобщили к делу. А этот дурик ещё раз пытался повеситься, но уже не у нас, слава Богу...
Случалось мне бывать и выводным. Однажды, когда на гауптвахте сидел Имиров из нашей роты с моего призыва, мы уже дедами были, он и до того был бурый до нельзя, а тут ему по наследству перепала дивизионная шалава Сильва, которая работала в кочегарке штаба дивизии. Вот Имир мне и говорит раз:
- Отведи меня на ночь к Сильве, а потом в шесть утра заберёшь, надо очень.
Делать нечего, договорился с помощником начальника караула, тот открыл мне камеру, прихватил я Имирова и вместе с очередной сменой пошли в штаб дивизии. Караул налево, я направо в кочегарку, спустились вниз в подвал, в кочегарке жарко, народу как в ночлежке, сплошь местные богодулы, а верховодит ими здоровенная, кровь с молоком, рыжая бабец лет тридцати. Это и была Сильва.
К шести часам, пока темно, с очередной сменой прихожу в кочегарку, Имирова нигде нет, вместо Сильвы какой-то мужик в печку уголёк кидает, меня чуть Кондратий не хватил. Местные богодулы смеются, предлагают мне выпить, говорят, ерунда, найдутся. Ну я по сторонам пошарил взглядом, смотрю, в глубине кочегарки лежанка сделана, подошёл, а эти голубки там в обнимку спять. Стал я Имирова расталкивать, а он никакой, здоровый боров и в сиську пьяный. Минут десять приводил его в чувства. С горем пополам довёл до караулки. Повезло мне, что по пути ни одного офицера не встретилось, а то, как пить дать, парился бы на нарах вместе с Имировым...
Летом в гарнизонном карауле на втором году службы, да при хорошей погоде, если в смене нет бурых, это просто санаторий. Бывают моменты, когда от службы получаешь истинное наслаждение. В один из таких дней случилось мне заступить в наряд на гауптвахту. Время было спокойное, всего пара человек сидела, и работы для них никакой не было. Выводные болтались без дела. Мы и решили со свободной сменой сходить на рыбалку, благо, там недалеко. Ушлый Имиров заранее прихватил у соседей сеть, которой те накануне ловили рыбу. Лосось ещё шла на нерест, хотя и не таким валом, как показывают в кино. До реки минут семь, надо перейти дорогу, спуститься по косогору и по заливному лугу до излучины реки. На берегу раздеваемся, вода доходит до пояса, хотя кое-где и поглубже. Растягиваем сеть, решаем по очереди, с двух сторон идти навстречу косяку. Одной рукой я прижимаю сеть как можно ниже ко дну, при этом ртом черпаю воду, верхнюю часть сетки пытаюсь поднять над водой, чтобы горбуша не прошла поверх сети. В такой позе идём до излучины. Первая попытка не удалась, делаем перекур. Река в этом месте широкая, шире нашей сетки, всю реку не перекроешь. Решаем изменить место ловли и забираем не- много правей по течению, чтобы перекрыть край излучины. Мы с Лёхой чувствуем тыканье рыбы в сетку, и резко идём ей навстречу, но вдруг я с головой проваливаюсь в какую-то яму. Имиров не успевает подхватить сеть, и весь улов от нас уходит. Все с удовольствием матерятся. Я это слышу сквозь воду, заполнившую уши. Теперь мы действуем осмотрительней, переходим на десяток метров вверх по реке — там нет излучины и течение медленнее. Делаем несколько заходов... Двух рыбин достаточно, тем более время поджимает. До караула доходим без приключений.
На гауптвахте Имир с одним заключённым выпотрошили рыбу, икру сложили в миску, а порезанную на куски рыбу, поставили варить. Икра была в скользкой плёнке, её необходимо было удалить. Сержант Карась похвалился, что, служа год в хозвзводе, он этим неоднократно занимался. Но и у него толком ничего не получилось. Плюнув на это дело, мы солим икру и прямо с плёнкой уплетаем её столовыми ложками...
Наше браконьерство осталось никем не замеченное, иначе бы настучали лейтенанту Гуляндину. Это местный Анискин - так же рассекает на мотоцикле с коляской, и все богодулы разбегаются от него в стороны. Была у нас с ним однажды встреча, и не из приятных...
***
Не всегда удаётся сходить в баню вместе с ротой. Бывают всякие накладки, когда отправляют на работы или ещё куда. Случилось однажды Лёхе Окладникову мыться отдельно. Приходит он как-то ко мне и говорит:
- Мы тут с Ниматом в бане были, мылись после местных баб. Я там на полочке кольцо обручальное нашёл, что делать? Может загнать кому, а деньги поделим, только его надо спрятать пока.
Ну нашли местечко, заныкали. Лёха стал искать, кому сбагрить, но не доискался. Назавтра приезжает Гуляндин и прямиком в нашу роту, нарывается на нас с Лёхой, мы как раз, дежурные по роте, а остальные на работах.
- Мне сказали кто-то из вашей роты вчера после пяти вечера в бане мылся, - обращается он к нам.- Хочу поговорить с солдатами, как можно их найти?
- Рота придёт на обед, вот и поговорите, - отвечает Лёха.
Гуляндин сваливает, а Лёха занервничал:
- Что делать будем, может подальше спрятать, а когда всё успокоится, сбагрим кольцо.
- Решай сам, кольцо ты нашёл, если есть свидетель, всё равно найдут, нахера тебе на свою задницу приключения, - отвечаю я. - Кто его знает, что он пронюхал. А найдёт свидетелей, не отвертишься.
Короче, Гуляндин встречается с ротным, ротный собирает народ и милиционер объясняет ситуацию:
- После помывки одна женщина оставила обручальное кольцо. После опроса свидетелей все пути пропажи ведут в вашу роту, и если кольцо отдадут, то дело можно замять, мол, нашёл, а кому отдать, не знал, а потом вернул представителю власти. А если нет, так я всё равно найду, и тогда, однозначно, за воровство посадят или отправят в дисбат.
Начали по-одному к ротному вызывать на собеседование. Лёха чистосердечно и рассказал, мол, увидел лежит, взял, куда девать не знал. Как говорится, сработал под дурака и отделался лёгким испугом...
Кстати, насчёт испуга.
***
...Как-то летом, на втором году службы, после развода на работы, пятерых солдат отправляют в посёлок. Там для дивизии выделили старое двухэтажное японское здание, где раньше была какая-то кантора, под устройство офицерского ателье. Здание надо было освободить от старого хлама и мусора. Среди прочих выбрали и меня.
Мы двинулись выполнять задание. Внутри здания валялись доски, поломанная мебель, кипы ненужных бумаг. Всё это мы вытаскивали на улицу и складывали в сторонку. Дом был старый с высокими потолками, метра три с половиной. Под потолком на роликах шла наружная электропроводка из двух скрученных проводов. Не помню кому пришла в голову идея оборвать эти провода (нам была дана команда оставить только голые стены и пол), вот мы и выполняли команду в прямом смысле. Берёшься за конец провода, дёргаешь его, ролики вылетают из стены, и обрывки провода летят на пол. И всё было бы хорошо, но в одном месте ролики не отрывались, поэтому я залез на старый стол, поставил на него стул, забрался на него и попытался ещё раз выдернуть ролик, но он оказался сильнее меня. Был у нас хозяйственный парень Шурик, пришедший в роту весной после института, такой же «валенок» как и я. У него нашёлся большой складной нож. Видя, что у меня ничего не выходит, он предложил мне плюнуть на всё и обрезать провод под самым потолком ножом. Я беру у него нож и со всего размаха режу оба провода... Помню только вспышку перед глазами, страшный треск, и я уже на полу. В руках у меня нож с наполовину выжженным лезвием. Собравшиеся смотрят на меня с открытыми ртами.
- Всё, говорит Шурик, больше здесь не работаем, пока дом не обесточат, сюда ни ногой.
Вот так в очередной раз я чудом остался жив и здоров, но тут страха не было, так как я даже не успел испугаться. Страх был в другом случае.
НАПУГАВШАЯ ТРЕВОГА
...Сентябрь на первом году службы выдался тёплым. Светило солнышко, и ещё зеленела травка, хотя деревья уже начали терять листву. Мы возвращаемся из караула, и тут, как снег на голову, в казарме переполох. Офицеры бегают из штаба полка в канцелярию дивизии и обратно, по военному городку оживлённое движение автомашин. Мы узнаём, что из штаба корпуса пришёл приказ о повышенной боевой готовности. Наш полк и в частности 1-я МСР, являются первой помощью пограничникам, расположенным на побережье. В случае возникновения каких-либо военных конфликтов, нас в спешном порядке бросают на усиление границы.
Роту выстраивают у казармы, и бравый подполковник, прилетевший с материка, серьёзно и с воодушевлением говорит:
- У нашего правительства серьёзные политические обострения с Японией, поэтому со стороны японцев можно ожидать всяких провокаций. Если дело дойдёт до прямых столкновений, мы вас на вертолётах доставим в нужный район. Возможно, придётся немного пострелять, так что вы будьте готовы быть поднятыми по тревоге...
У нашей казармы складывают ящики с боеприпасами и прикрывают их брезентом. Нас заставляют проверить и почистить личное оружие, подготовить противогазы и шинели. Напоследок берём в каптёрке котелки и идём драить их в кочегарку.
Мы с Борей Леерманом сидим рядом и песком оттираем с котелков засохшие харчи и сажу.
- Два месяца до дембеля осталось, и вдруг, придётся немного пострелять! - передразнивает он штабиста: - Крыса штабная, говорить красиво я тоже могу, сам отсиживаться будет, а тут до дембеля не доживёшь, уж точно пришлёпнут, если дело до стрельбы дойдёт.
- Да, - отвечаю я, - с нашими способностями только и стрелять. - Чему научили, так это в карауле стоять и картошку чистить...
Ночью мы спим на кроватях с голыми пружинами. Матрацы было приказано скатать, перевязать и приготовить к отправке. Не спится, в мозгу всё звучат слова штабиста: придётся немного пострелять, придётся не- много пострелять... В голову лезет всякая чушь. Вспоминается, как родители прислали в посылке ананас, и вся рота сбежалась посмотреть на диковинный фрукт, потому что, почти никто живьём его не видел. Все трогали и удивлялись, как же такой колючий можно есть. Пришлось делить его на всех по кусочку, и некоторые даже пытались жевать колючую кожуру... Галимову прислали здоровенный кусок чёрной паюсной икры под два килограмма весом. Он был похож на буханку чёрного хлеба. Каждому досталось по приличному куску, и мы жевали её как сыр или колбасу. Незабываемое ощущение — икра, прилипающая к зубам, на которую смотреть уже не можешь, прямо как в фильме «Белое солнце пустыни», хотя там цвет икры был красный...
Вкус красной икры я помню с детства. Бывало, на 1 мая или на 7 ноября после демонстрации, вся наша немногочисленная семья собиралась у деда на Русаковской улице за роскошным столом, где обязательно была икра и красная и чёрная. Мне в рюмочку наливали кагор и разбавляли водой, а взрослым дед наливал пятизвёздочный армянский коньяк. Мы все чокались, закусывали бутербродами с икрой и начинался праздник живота...
Я вздрагиваю от какого-то шума, это на соседней койке взвизгнула голая сетка. Видимо, я немного задремал — шея на скатке шинели затекла — мы спим в обмундировании, сняв только сапоги и подложив под голову скатанную шинель.
Утром нам отбоя не дают, так и ходим в полной боевой готовности, целый день как на иголках в ожидании вертолётов. Одно хорошо — в караул не ходим, зато в парке боевых машин вылизываем всё. Нет чтобы в стрельбе потренироваться, тактику ведения боя послушать, так нет этого. Пушечное мясо, оно и есть пушечное мясо. Русские всю жизнь так воевали...
На вторую ночь уговорили ротного разрешить нам спать на матрацах. Хоть кокой- то комфорт, а то после первой ночи всё болит, никто не выспался. Представляю, как бы мы выглядели, если бы нас в таком состоянии на прорыв бросили, да ещё после вертолётов. Нам повезло, отделались малым испугом, а могло быть и иначе, если бы началась заварушка, с такой подготовкой нас перестреляли бы как котят. Неделю были на особом боевом положении, а потом дали отбой. Наверно, наверху, в правительстве, как всегда, перестраховались, а мы тут в штаны чуть не наложили. У Бори настроение поднялось, сразу жить захотелось, и даже предстоящие два месяца службы его не особо беспокоили.
***
Да, на вертолёте мне полетать не удалось, если не считать казарменного вертолёта, которым исправно работал командир роты лейтенант Феоктистов. Происходило это следующим образом. Дневальный по утру кричал — рота, подъём, и молодые солдаты, соскакивая с коек, начинали одеваться. Старослужащие в это время пытались продлить свой отдых до упора, и если на подъёме присутствовал Фокс, то он выбирал себе в жертву деда, подходил к кровати спящего со стороны ног, брался за ножки кровати и резко поднимал её, ставя на попа. Дед падал на пол головой вниз, сверху его накрывало матрацем и одеялом. Это у нас называлось «сделать вертолёт»...
***
За воспоминаниями незаметно подъезжаю к Южно-Сахалинску. Мы на автобусе отправляемся в аэропорт, там в отдельной комнате каждого досматривают на наличие в его багаже недозволенных к вывозу вещей. Я за себя спокоен — всё, что мне было нужно, отправил посылкой. А вот из моего дембельского альбома конфискуют несколько интересных снимков.
Через пару часов, с сопровождающим офицером идём на посадку в самолёт ТУ-104, который доставит нас на континент. До Хабаровска часа полтора полёта, уже смеркается. В иллюминатор смотреть лень, да и утомился я, весь день трясясь на ногах в вагоне поезда.
Прикрываю глаза , пытаясь уснуть, но суета дня и предстоящая встреча с родителями не дают мне расслабиться. Я продолжаю вспоминать весь тот кошмар, что длился два последних года. Хотя, если вдуматься, не всё было кошмаром...
Взять хотя бы то, что я попал на Сахалин. Сам по себе, я никогда бы здесь не побывал. Не увидел океан, сопки , горную речку и вообще весь колорит Сахалина, его особый воздух, сугробы белого снега под ногами и мягкие, как пух хлопья, летящие сверху. В Москве такой снег крайне редок. А деревянные тротуары вдоль не асфальтированных дорог, что я впервые увидел здесь, когда мы шли на почту отсылать посылки со своим домашним скарбом. Почта была в той части посёлка, что располагалась ближе к речке за дорогой, ведущей в Поронайск. И автомобильный мост через речку Леонидовка тоже был деревянный. А удивительные японские постройки, сохранившиеся до наших дней: казармы, водонапорные башни, бункера и жилые дома. Огромное впечатление произвела на меня канатная дорога через речку... Случалось мне переправляться по ней на другой берег...
Служил в нашем полку Вилли Гейзер — немец по национальности, светловолосый, худощавый весёлый парень, ну просто Вилли. Имя ему подошло в самую пору. Он появился в полку на полгода позже меня и был приписан к артподразделению. На втором году жизни я неоднократно с ним соприкасался. Как-то летом решили сделать вылазку в сопки. Выйдя из городка, мы повернули направо в сторону стрельбища, дошли до берега реки и пройдя немного вдоль, нашли канатную переправу на тот берег. Эта примитивная канатная дорога представляла собой два натянутых троса, по которым на роликах передвигалась деревянная тележка с двумя скамеечками друг против друга. Залезаешь в тележку, садишься и, перебирая руками канат, перетягиваешь тележку на противоположную сторону.
Перебравшись через реку, идём вверх по петляющей тропинке, обходя валуны и оползни. Растительности мало, лишь трава и мелкие кустарники. Поднимаемся на вершину сопки — это метров 250. Нашему взору открываются окрестности посёлка. Внизу, под ногами речка, причудливо извиваясь в горном ложе, прорыла себе витиеватую дорогу зигзагов и скрылась в дымке, унося свои воды на восток в сторону океана. За рекой виден наш военный городок, казармы, наискосок две водонапорные башни, правее автопарки. За городком танкодром с рисунком на местности, оставленным гусеницами танков по привычному маршруту. Левее до самой реки раскинулся посёлок, а на север прямой стрелой выстрелила дорога, идущая в Тымовское. Ветер обдувает нас со всех сторон, и дух захватывает от вида простора, представшего перед нашим взором. Хочется набрать полную грудь свежего воздуха и орать во всё горло от восторга...
Так же радостно я орал ещё по одному поводу. Ротным запевалой у нас был Лёха Окладников, с музыкальным слухом и отличным голосом. Его любимой песней была «Лесной олень» и, конечно, наша ротная строевая. Когда я её впервые услышал, просто обалдел. Во всех подразделениях пели патриотические, военные, строевые про советскую армию и солдат, а здесь...
Мы идём и с удовольствием горланим свою песню:
Как гром гремит команда
Равняйсь налево и направо,
Так пусть ударит канонада,
Ну что ж, посмотрим кто кого.
И дальше самозабвенно орали припев:
Вперёд, а ну ка зададим им дёру,
Труба трубит, труба трубит в пути.
Так пусть повезёт гренадёру. Хо! Хо!
Живым с поля брани уйти.
Второй куплет был ещё хлеще:
Как гром грохочут кружки,
А в них не кофе с молоком.
Шампань стреляет, как из пушки,
Ну что ж, посмотрим, кто кого!
И снова рёв припева:
Вперёд, а ну ка...
А в конце двойной повтор:
Так пусть повезёт гренадёру, Хо! Хо!
Живым с поля брани уйти!
Мы орём песню до хрипоты и получаем от этого истинное наслаждение, особенно, когда окружающие открывают рты в улыбке от услышанных слов.
Эту песню написал поэт и бард Юлий Ким, а молодые офицеры роты адаптировали её под строевую.
Жаль было только одно - на дивизионных смотрах нам не разрешали её исполнять. Полковое начальство боялось за свою задницу и взамен нам предложили недавно появившуюся и повсеместно модную песню «Не плачь девчонка», которая нам тоже нравилась...
***
По прошествии времени плохое притупляется и на всё смотришь уже по-другому. Всему находится объяснение, ведь по большому счёту, от самого человека зависит его судьба — от его поведения, слов, поступков. А поступки человек совершает в силу своего воспитания и глупости, ну и на подсознательном уровне, в смысле, я думаю, как у него заложено в генах... Выходит, что не всё в жизни зависит от самого человека. Получается, что он уже при рождении запрограммирован на определённые действия и ему не открыты все пути и дороги, как поётся в советских песнях и рассказывают в телевизоре...
Вспоминается один смешной случай. Я очень люблю читать фантастику и представлять себя на месте героев книги. И вот однажды, стоим мы во дворе лазарета с одним малознакомым солдатом, разговариваем о дембеле, о встрече с родными, и вдруг, я ему заявляю:
- Тебе хорошо, к родителям поедешь, а у меня их нет.
- Ты что сирота?- спрашивает он.
- Не совсем, - говорю, - Я экспериментальный человек.
- Как это? - удивляется парень.
- Это секретный эксперимент, - отвечаю. - Меня зачали в пробирке и вырастили в лаборатории, а потом выпустили и наблюдают за моим развитием, сравнивая с обычными людьми.
- Врёшь ты всё, - не верит собеседник.
- А ты приглядись ко мне , - настаиваю - я же не такой, как все другие, если присмотреться повнимательней.
Он смотрит на меня со всех сторон и соглашается:
- Да, странный ты какой-то...
Если бы не книжки, фантастические мечты и бредовые мысли, которыми я себя окружал эти годы, то можно было бы сойти с ума, а то и повеситься. Но в моих генах, вероятно, это не заложено. Даже в отсутствии телевизора и радио, черпая информацию о жизни страны и мира лишь из подшивок газет в ленкомнате, я не чувствовал себя обделённым и ущербным. Зато теперь я знаю, как живут в глухих деревнях и далёких посёлках сельские жители. Да и многие так жили сто лет назад, и ничего, выжили и страну создали и подняли её из руин после войны.
На Сахалин после войны народ ломанулся за северными надбавками, но в начале шестидесятых здесь побывал Никита Сергеевич, попал как раз в жаркий летний месяц и задался вопросом, зачем здесь северные надбавки. Остров находится на широте города Сочи, а у них тут северные надбавки. Он так и заявил: « Чем Сахалин не вторые Сочи», после чего дал команду надбавки ликвидировать. В результате самодурства Хрущёва, многие приехавшие стали потихоньку перебираться с Сахалина в другие хлебные места, а народ после этого сочинил поговорку: «Сахалин — вторые Сочи, только климат здесь не очень.»
Бывало едешь по трассе, а по сторонам стоят заброшенные, полуразвалившиеся деревянные постройки, оставшиеся от обезлюдевших посёлков...
***
В Хабаровске нам выдают военные билеты и билеты на самолёт. Два часа я жду своего рейса. На улице сильный ветер и небольшой мороз кажется обжигающим.
Я с нетерпением забираюсь по трапу в здоровенный четырёхмоторный самолёт ТУ-114, который доставит меня прямиком в Москву - 10 часов полёта и я дома. Прощай навсегда наряды, муштра, команды и отдание чести каждому...
ЗАРИСОВКИ
НА АРМЕЙСКУЮ ТЕМУ
***
Был у нас в карантине чувак. Москвич после института - высокий, худощавый, вечно голодный. Бывало, наберёт в столовой чёрного хлеба про запас, сунет за пазуху и жуёт весь день. Однажды старшина обратил внимание на его странную фигуру и потребовал раздеться. Помимо хлеба, под гимнастёркой оказались тёплые портянки, обмотанные вокруг тела. Оказалось, что чувак не только голодал, но и постоянно мёрз - ведь в столовую нас водили раздетыми, в одних хебушках.
***
Как-то старшина карантина отправил меня за краской в 1-ю МСР. Я прибегаю туда, стучусь в каптёрку, захожу и говорю:
- Меня к вам Удалов за краской послал.
Из присутствующих оборачивается старший сержант и произносит:
- Солдат, надо спрашивать у старших разрешения войти. Выйди вон и постучись снова!
Я закрываю за собой дверь, опять стучусь, захожу и спрашиваю:
- Товарищ сержант, можно войти? - сержант смотрит на меня с усмешкой и заявляет:
- Можно козу на возу и клопа на стенке! - А солдат должен спрашивать разрешения, выйди вон..
Этот урок я запомню на всю жизнь.
***
Однажды просыпаемся мы утром и бежим в умывальник - зубы чистить, а там из кранов сосульки висят. Ночью кочегар заснул, топка погасла, всю систему "разморозило" - батареи ледяные. Два дня в казарме всего три градуса тепла было. Изо рта парок при дыхании, спали одетыми, накрывшись одеялами с головой, а сверху ещё шинели и бушлаты накидывали.
***
Как-то подходит ко мне сержант и говорит:
- У вас в Москве все грамотные, всё знают. А правду говорят, что от онанизма конец толще становится?
Я припомнил, что мне по данному вопросу известно и выдал ответ:
- Нет, толще не станет и длиннее тоже. От онанизма только яйца могут стать больше.
Сержант почесал репу и уходя произнёс:
- Ну хоть яйца больше будут...
***
Любители приторчать пытались получить удовольствие любыми способами. Одни покупали в аптеке огуречный лосьон, другие спиртовые настойки, но были и более оригинальные способы. Берёшь кусок чёрного хлеба, на ночь мажешь на него гуталин или ваксу, утром соскребаешь лишнее, а хлеб, с тем что впиталось, съедаешь. Так же использовали и зубную пасту "поморин". Утром лезешь в тумбочку за зубной щёткой и пастой, а тюбик как корова языком слизала...
***
На втором году моей службы появился в роте лейтенант двухгодичник после института. Была у него привычка солдат называть "замудонцами". Надо ему обратиться к солдату,он кричит:
- Эй! Замудонец, иди сюда!
Так этого лейтенанта, за глаза все и звали Замуднцем. Бывало спросишь:
-С кем сегодня в караул идём?
-Замудонца назначили.
***
Из очередного карантина попало к нам пополнение - ребята из Закавказья. Был среди них чувак, что до армии работал учителем математики в Тбилиси. В армии впервые услышал русский мат. И так ему эти слова понравились, что попросил нас научить его этим выражениям... Очень забавно было слушать матерные слова, произносимые к месту и просто так, с грузинским акцентом...
***
Иногда, после отбоя устраивали соревнования "кто громче пукнет. После особо громкого выстрела сержант восклицал:"Вот так дал! Кто это у нас?" И отличившийся с гордостью подавал голос, а остальные громко улюлюкали, выражая своё одобрение, после чего соревнование продолжалось до очередного громкого залпа...
***
Самая любимая наша еда - пшённая каша с горохом, заправленная тушёнкой. Её давали на обед вторым блюдом. Она напоминала картофельное пюре с тушёнкой, но намного вкусней картошки, как нам тогда казалось...
***
В наряде по кухне мы брали трёх килограммовую банку томатной пасты, для приготовления борща, вскрывали консервным ножом и столовой ложкой намазывали на чёрный хлеб. Съедали по несколько кусков и получали истинное наслаждение от этого. Никогда больше такой вкусной пасты я не пробовал...
***
На втором году службы солдатам и сержантам моего призыва, и мне в том числе, были присвоены очередные звания. Но мы их не получили. Приказ был отменён, в связи с нарушением воинской дисциплины солдатами нашей роты. Рядовые успокаивали себя поговоркой: «Лучше иметь дочь проститутку, чем сына ефрейтора», а сержанты тем, что большой разницы нет - сержант ты или старший сержант...
послесловие
А что же КАМИСИКУКА? И при чём здесь она?
Всё очень просто и вместе с тем не совсем. Дело в том, что при японцах посёлок Леонидово назывался Камисикука, а вот что это название обозначает, сказать трудно.
При переводе с японского получилось два слова и несколько вариантов:
Первое слово - наложение, накладка.
Второе слово - ладан, благовоние, фимиам.
Так что с переводом решайте сами...
P.S.
В декабре 1995 года 79-я стрелковая дивизия была расформирована...
Москва 2014 - 2015 гг
книга2 Олень Сахалинский или Камисикука часть3
© Copyright: Вольдемар Шпаковский, 2015
Свидетельство о публикации №215022800522
Свидетельство о публикации №215022800522
Рецензии