Портрет с пристрастием

    Три дня дождливого ненастья вывели аэропорт из рабочего ритма. Шли сплошные задержки рейсов. Народ одичало шатался по залам, толпился у окон справок и тревожно затихал, вслушиваясь в объявления диктора.
     Но сегодня, двадцатого сентября, неожиданно небо прояснилось. Исчезли тяжёлые, как вымя недоеных коров, тучи; их место заняли весёлые стаи белых облаков. Столбик термометра настроения пошёл резво вверх, что хорошо было видно по оживлённым, избавившимся от стрессового напряжения, лицам пассажиров.
     В четыре утра объявили первую посадку, а затем пошло - и к восьми часам в залах воздушного извозчика стало легче дышать.
.....Вадим Игоревич Лезвин, старший инженер строительного главка Москвы, раздражённый затяжным ожиданием вылета, торопился на регистрацию и перемещался в толпе людей как яхта под парусами. Полы его незастёгнутого плаща на утеплённой подкладке развевались. Свирепые, замутнённые алкоголем,  глаза выдавали презрение ко всему сущему. Люди, которых он чуть не сбивал с ног, оборачивались, укоризненно качали головой, некоторые что-то зло кидали вслед, типа:"Урод!"- но все спешили(заботы, заботы) и некому было остановить и проучить забывшего приличия тридцатипятилетнего пассажира крылатых линий.
      Как сказано, Лезвин выпивши, но ему хочется ещё принять порцию горячительного. И он с внутренней приятностью думает о своём портфеле, где у него на особом положении рядом с мелким командировочным барахлом лежат три бутылки водки. он смотрит на часы и досадливо морщится: выпить не успеет - до конца регистрации осталось мало времени.
         Чтобы не было неприятностей на контроле из-за спиртного, портфель Лезвин сдал в багаж.
           А вот и посадка. Наконец и люки задраены. Самолёт после резвого бега по бетонной дорожке легко преодолевает земное притяжение, взмывает вверх и устремляется к цели. А цель-город Иркутск. Туда летит по служебным делам широкоплечий, широколобый, модно одетый старший инженер.
            Удобно устроившись в кресле, Вадим Игоревич бесцеремонно, быстрым, но хватким взглядом прошёл по лицам пассажиров ближайшего окружения.
          Сзади себя, наискосок, в противоположном ряду он заметил мужчину с лунообразным, прокалённым ветрами лицом. Опытный глаз Лезвина безошибочно определил, что тот тоже под парами. Это хорошо, подумал он, ещё не зная, как воспользоваться этим обстоятельством, но звериным чутьём угадывая лёгкую добычу.
                Обычно подвыпившие люди общий язык находят быстро, тем более в дороге. Скоро Вадим Игоревич и иркутянин были рядом: Лезвин попросил женщину, сидевшую слева от него, пересесть на место нового знакомого. Она сначала заупрямилась, но под многословным напором Лезвина со связками пошлых комплиментов сдалась.
     -"Мадам, родина вас не забудет, а в сердце моём вы навсегда оставите ваш сногсшибательный профиль,"- такой тирадой завершил Лезвин удачно проведённую операцию по пересадке, хмельно подмигивая пожилой женщине.
          Через десять минут разговора Вадим Игоревич знал фамилию и имя нового знакомца - Виктор Лапшин,- что работает тот бурильщиком шестого разряда в тресте Иркутскгеология.
               Они быстро перешли на ты и быстро уяснили, что в горле у них пересохло и не мешало бы его освежить чем-нибудь высокоградусным. Вот только проблема - где взять.
                Случайный человек, со стороны взглянувший сейчас на эту парочку, принял бы их за давних друзей, так обоюдно радостно вели они тихий задушевный разговор. И только крупный психолог-знаток человеческих душ - возможно предположил бы, что тут идёт игра кошки с мышкой, и, кажется, мышка Уже в коготках у кошки, но ещё не чувствует этого, потому что коготки ловко скрыты.
                В течение следующей получасовой прощупывающей беседы Лезвин придумал, как можно использовать наивность Лапшина, которую он выявил, и теперь только ждал удобного момента, чтобы приступить к выполнению плана: убить двух зайцев сразу: выпить свою водку с Лапшиным и содрать с того деньги за бутылку, но с воздушнотаксистской наценкой. Вадим Игоревич всегда считал: можешь облапошить ближнего - сделай это, иначе ближний не простит тебе твоего бездействия и сам обманет тебя.
         -"Слушай,- зашептал он, почти впиваясь губами в ухо Лапшина, - иди к стюардессам. У них всегда для нужных людей кое-что имеется".
               Неожиданно Лезвин поперхнулся и громко закашлялся, так что Лапшин со словами:"Ты что сдурел!"-отпрянул от него и схватился за ухо.
               -"Ладно ты,"-поморщился Лезвин,"-вошь в горло вошла. Слушай дальше. Стюардессы бабы - что надо. Красивые - и жить красиво хотят, а не наблюдать со стороны, как это другие делают. Ну, переварил? Тогда вали".
        По лицу Лапшина Лезвин понял, что тот клюнул его наживку.
       -"Ладно, подожди, - кинул он Лезвину, с трудом выдирая широкий зад из кресла,- я сейчас"
        Через пять минут Лапшин появился пришибленный с обмякшими щеками.
       -Нету ,- промямлил он с тоской в лице и голосе.
       -Эх ты, лапоть российский, извини за сравнение,- развязно сказал Вадим Игоревич,- ведь это уметь надо!
       Он презрительно оглядел Лапшина с ног до головы. Тот ещё больше потускнел.
      -И как это я на тебя поставил. По морде думал - призёр, а ты последний номер в конюшне.
     -Да ладно, брось ты, не вышло и не надо, - процедил Лапшин и откинул спинку кресла назад, давая понять, что сейчас он будет спать. Такой вариант Лезвина не устраивал. Его даже в жар бросило от мысли, что операция может сорваться.
       -Погодь, погодь, Витя, спать мы ещё успеем. Помнишь как у поэта: "И вечный бой, покой нам только снится". Я тебе ещё не всё сказал. Тонкое дело требует тонкого подхода. Это не подковы гнуть и не бур под землю загонять. Тут искусство нужно и ум. Шариками работать надо, Витя.
        Лезвин очень эффектно изобразил, покрутив пальцем у виска, как надо шариками ра ботать.
         -А у тебя, похоже, в мозгах, того, ржавчина и со смазкой не работают, - сказав фразу, Лезвин издал губами звук похожий на скрежет, и до того неприятный, что сидевший впереди мужчина обернулся и покачал укоризненно головой.
        -Ну, говори, сколько ты им предлагал? - Лезвин снова перешел на шёпот.
       - Сколько, сколько? Пятнадцать. Сколько же ещё? Она в магазине десятка. Не миллион же давать, - сказал Лапшин с вызовом, но чувствовалось, что он сконфужен. Глаза его были закрыты. Если бы Вадим Игоревич смог в них заглянуть, то увидел бы готовое выплеснуться раздражение и только сознание вины не позволяет ему  дать волю эмоциям.
       - Да-а-а? - вопросительно и многозначительно пропел Лезвин.
      Лапшин встревожился: А сколько надо?
      -Богатый ты мужик, Витя, а чувствуется скупердяй, - пошёл в последнюю атаку Вадим Игоревич,- вот я сейчас пойду и куплю.
        -Ну болтун,- Лапшин тоже решил поиздеваться над заносчивым москвичём.
       -Не болтун, Витя, а реалист , но твои пятнадцать рэ здесь не пляшут.
       Сколько, говори сколько!- начал заводиться Лапшин.
       -Полтинник,- глядя пристально в глаза Лапшину, наигранно бесстрастно сказал Вадим Игоревич, и продолжил:"Это же небеса, Витёк,- ты только подумай,- небеса. Тут мелочью не обойдёшься".
         -Нет у них никакой водки,- загорячился Лапшин,- сколько летаю, никогда не слыхал. У таксистов брал, а чтобы у стюардесс, брешешь ты.
          -Не веришь, значит,- весело подковырнул иркутянина ушлый москвич, упиваясь наслаждением, что крючок проглочен,- давай полтинник и я тебе докажу вселенскую мудрость - башли делают чудеса.
           Видимо, подсознательно понимая, что он делает большую глупость, Лапшин долго копался в потрёпанном бумажнике, что-то бурчал себе под нос, наконец влажными пальцами достал пять красненьких и с ненавистью протянул их Вадиму Игоревичу.
      -Ну, смотри, если пустой придёшь...-что будет он не договорил.
     Лезвин сжал пальцами его толстую ногу выше колена и потряс, как бы говоря: "Не волнуйсь, сейчас увидишь".
        Изобразив лицо великомученика, Лезвин без особого труда уговорил стюарда открыть багажное отделение, чтобы взять портфель с якобы находящимися в нём лекарствами против его страшной болезни-эндоанаплазмоза. Как нарисовалось это слово, он и сам не понял, но прозвучало убедительно. Изрядно попотев, с трудом отыскал свой золотой (как он мысленно называл теперь его) портфель. Достал из него бутылку, аккуратно завёрнутую в газету, и с трудом затолкал её в карман брюк. Внимательно осмотрев себя ниже пояса, и, убедившись, что внешне всё вполне прилично, он с улыбкой генерала, выигравшего важное сражение, двинулся назад, с радостью представляя себе тупое недоумение Лапшина.
          Лапшин издалека, как только тот появился в поле зрения, ощупал Лезвина пристальным взглядом и, не заметив никаких признаков бутылки, хотел было зло взорваться:"Тоже мне делец нашёлся! Болтун ты! А с болтунами знаешь что делают? Но движение его мыслей остановило счастливое лицо Лезвина - в глазах бегали озорные чёртики. По нему Лапшин понял: плакали его денежки. Он неискренне рассмеялся, вскочил с кресла и как-то суматошно похлопал того по плечу.
         -Молодец, да! Ну ты и дипломат, - с трудом выдавил слова, а про себя подумал:"У, прохвост московский! Без мыла везде влезешь! Дать бы тебе промеж глаз по переносице!
        Усевшись в кресло, Лезвин самодовольно хмыкнул, затем осторожно переложил бутылку из кармана брюк в карман пиджака, но уже без газеты. Схватив зубами лепесток пробки, он ловко стащил пробку с бутылки и толкнул локтем в бок Лапшина, процедив, не открывая рта: "Товсь!"
            Лезвин действовал как фокусник. Из бокового кармана пиджака он лёгким движением руки извлёк стакан, который выпросил у бортпроводницы.
           - Надо же, и стакан где-то достал,- раздражённо подумал Лапшин и облизнул сухие губы.
           Как наливал водку Лапшин не видел,- маскировка у того была великолепная, он только слышал тихое бульканье и делал судорожные глотательные движения, хотя желание пить у него пропало, но не отдавать же пятьдесят , но не отдавать же пятьдесят потокровных, как он их теперь называл, даром.
            Равнодушно взял Лапшин и так же безразлично глубокими глотками выпил. Лезвин сунул ему в руку кусок чёрного сухаря; со страшным хрустом тот раздавил его зубами и заворочал челюстями как жерновами.
            Говорить с Лезвиным Лапшину больше не хотелось- наелся на всю оставшуюся жизнь- и даже свежий хмель, ударивший в виски, не вывел его из состояния тоски по случаю сверхдорогого угощения за собственный счёт.
              Через десять минут Лапшин захрапел на таких высоких нотах, что привёл в ужас соседей. Его пытались разбудить, но безуспешно. Он только мычал, открывал глаза, бессмысленно смотрел перед собой, но не просыпался и продолжал свой страшный храп. Его голову накрыли какой-то тряпкой и на этом успокоились.
               Вадим Игоревич, приняв стакан, сидел петушком, с наслаждением ощущая тепло ловко добытого полтинника, и не обращал внимания на своего музыкального соседа.
             Нервная система Вадима Игоревича устроена была как у большинства распущенных холериков, а он принадлежал к этому психотипу, после изрядной дозы спиртного выходила из под контроля и иногда творила чёрте что, вводя свидетелей происходящего и в смех, и в гнев, в зависимости от уровня интеллекта оных.
          Сейчас, пропитанный алкоголем до мути в глазах и мозгах, он сидел и мечтал о том, как в Иркутске встретится с Люсьеной, которую давно не видел. Встреча обещала большие радости- муж Люсьены загремел под фанфары в места не столь отдалённые.
        Лезвин долго бы ещё фантазировал на окололюбовные темы, если бы его затуманенный взгляд неожиданно не остановился на идущей вдоль рядов кресел красивой женщине с восхитительными формами тела. И случилось то, к чему  Лезвин шёл бессознательно давно и чего он себе  и в кошмарном сне представить не мог.
       Его заигрывающие глаза вцепились в женщину мёртвой хваткой бульдога, вызывая её на ответный взгляд. Не замедляя движения, женщина посмотрела на Вадима Игоревича и , иронически, а может даже презрительно, улыбнулась, чем напрочь убила у него, безотказно работавшее раньше, звериное чувство самосохранения. Когда она была уже позади Лезвина, он резко повернулся и влажной рукой погладил ножку женщины в светлом капроновом чулке.
        -Извините, мадам, - сказал Вадим Игоревич и похотливо рассмеялся.
      Женщина оторопела. Секундная пауза и резкий почти фальцетный вскрик: "Хам, подлец, негодяй!- пронзили дремотную атмосферу салона. Всполошились пассажиры, кое-кто вскочил с кресла. Лицо женщины пошло красными пятнами. Лезвин сидел невозмутимо, как йог индийский, делая вид, что происходящее его не касается.
         -Мадам, я вас не просил что вы тут передо мной концерт устраиваете,- выдавил он сквозь сжатые зубы, не глядя на разъярённую женщину.
         -Вика, в чём дело?- спросил один из двух мужчин хорошего телосложения, появившихся в опасной близости от Лезвина.
        -Этот негодяй, этот негодяй, женщина не смогла продолжать, из глаз её покатились крупные горошины слёз.
          Лицо Вадима Игоревича отразило насторожённость и испуг. Мужчины разобрались в чём дело. Их гнев был для Лезвина физически ощутим. В голове у него помутилось, из носа потекла кровь. Прибежали две бортпроводницы и начали выяснять в чём дело - почему шум.
Одна светленькая, милая и стройная, с глазами родниковой чистоты, долго стояла около Вадима Игоревича и проявляла удивительную настойчивость, требуя у того ответа, что с ним случилось, почему он в крови и не нужна ли ему медицинская помощь. Она осторожно трогала его за плечо и спрашивала:"Гражданин, вам плохо? Что с вами?" Лезвин отстранил от носа весь в крови носовой платок и сказал, как плюнул:"Пошла к чёрту!"
       Девушка обиженно опустила руки, посмотрела с сожалением на Лезвина. Резкое слово хотело сорваться с языка, но она сдержанно сказала, уходя:"Ничего, это пройдёт. Будет плохо- кнопка вызова знаете где".
          Красный, уставясь свирепым взглядом в спинку кресла перед собой, сидел Вадим Игоревич, зациклившись на двух мыслях: как он мог так промахнуться, и, что теперь с изуродованным и вдоль и поперёк носом он не сможет показаться на глаза Люсьене - праздник души и тела отменяется, и как можно отомстить обидчикам. Но мозг, отравленный злостью, идей не генерировал.
         Лапшин так и не проснулся. Он не видел позора Лезвина и это обстоятельство несколько притупляло боль униженного морально и физически самолюбивого москвича.
         Услышав слова: "Товарищи пассажиры, наш самолёт произвёл посадку..."- Лезвин вскочил с кресла, торопливо натянул на себя плащ, искоса глядя на спящего с улыбкой на лице Лапшина, испытал от этого дополнительные душевные муки и ринулся опрометью к выходу. Первым вышел Вадим Игоревич из самолёта и, не дожидаясь автобуса, быстрым шагом направился к зданию аэровокзала.      
                Тоска, сосавшая сердце, неожиданно прекратилась. Её место заняла счастливая мысль о лежащих в портфеле бутылках. И, как только портфель оказался в руках Вадима Игоревича, он тут же, не отходя от конвеера, на котором кружился багаж пассажиров, раскрыл его и с удовлетворением убедился, что золотой запас на месте.
        -Надо принять для бодрости,- сказал ему внутрений голос и ноги резво заработали в сторону буфета.
       В буфете народа было мало. Это очень даже устраивало Лезвина. Меньше будет укоризненных взглядов разной достопочтенной шушеры, как называл он всех, пьющих только чай, кофе, молоко и воду.
      Не пострадавшим после экзекуции глазом, подмигнул он молоденькой буфетчице, чем страшно ту напугал. Лицо её, до этого ничего не выражавшее, стало строго официальным. "Вам что, мужчина?"- сказала она, глядя куда-то вбок - мимо Лезвина.
         Вадим Игоревич взял два яйца, кусок жареной рыбы, пару кусков чёрного хлеба и бутылку минеральной воды. Водку из портфеля Лезвин доставал с величайшей осторожностью. Прежде чем извлечь,   он прозондировал здоровым глазом пространство перед собой, затем поворотом головы направо и налево - по флангам, а тыл прикрывала стена.
       Как в трубу вылил Вадим Игоревич содержимое стакана внутрь. Понюхал хлеб, смачно выдохнул, снова поозирался и только тогда бросил в рот кусочек рыбины. Разбросав скорлупу по всему столу, очистил яйцо и, почти не жуя, проглотил его, запив из горлышка минералкой. Второй стакан под приятное головокружение пошёл без оглядки по сторонам, но весь стакан Лезвин не осилил-поперхнулся. Остаток вылил в бутылку.
       Из буфета Лезвин выбирался на ватных покривевших ногах. Увидев изумлённо-испуганное лицо буфетчицы, Лезвин пьяно ухмыльнулся и, не поворачивая головы в её сторону, сказал, слегка заплетающимся языком: "Оревуар, красотка, а мы пошли ля рю". Девушка отвернулась. Лезвин заметил её движение и отреагировал словами, которых буфетчица уже не слышала: "Ты мне смотри тут не финти. Ладно не сверли, я и так дырявый. Дура - шуток не понимает". Слова Лезвин произносил чётко - акцентированно-хмель начал делать своё чёрное дело. Страшными усилиями усмиряя болтанку, шёл Вадим Игоревич по залу аэровокзала к выходу из него, медленно погружаясь в болото бессознательного состояния.
        Вдруг кто-то крепко стукнул его сзади по плечу и раздался простуженный с хрипотцой голос: "Константин, дружище, какими судьбами, вот встреча!" Лезвин, оскорблённый бесцеремонным обращением, слегка подпрыгнул, смешно растопырив руки. Хотел резко повернуться и дать отпор нахалу, но его повело в сторону, ноги подломились в коленях. Тот же голос сказал: "Держись, мужик,- и крепкая рука схватила Лезвина за локоть и выпрямила изгибающегося в талии Вадима Игоревича. Поэтому вместо возмущения Лезвин заискивающе улыбнулся. Шальная мысль впрыснула на лицо плутовское выражение и Вадим Игоревич проговорил, будто пасту застывшую из глотки выдавил:"К-какой я тебе К-константин? Ш-што б-без очков не слышишь?"-"Да ты, братан, уже готов",-сказал доброжелательно голос. Лезвин напрягся и на несколько секунд ему удалось убрать двоение в глазах. Перед ним стоял  небритый детина с плоским обезьяньим лицом бурого цвета, с толстыми губами и шрамом на подбородке и очень приветливыми глазами.
       Лезвин матерно выругался и сделал несколько странных танцевальных па перед мужчиной- ноги не держали место. Усилия расслабленной воли давали результат на короткое время и снова Лезвина вело куда-нибудь в сторону от мужчины. Тому приходилось удерживать танцора возле себя быстрым движением руки.
          -Вот те раз, обознался. Ну ладно, извиняй, браток, извиняй,- сказал мужчина, положив руку на плечо Вадима Игоревичи и дружески сжимая его. - Ты понимаешь, - продолжил он,- лечу из Москвы на Камчатку и вот заторчал в Иркутске. Погода- в печень ей железку. Не дают вылет, хоть волком вой. Не с кем душу отвести. И вдруг вижу: старый корешок нарисовался,- Константин, вместе когда-то одну параньку окучивали, мужчина рассмеялся. - Да вот обознался - фары подвели. Ну, давай, браток, петуха,- он протянул Лезвину руку,- прощевай, земляк. А то, может, примем антиинфекционного? Имею кое-что для хороших людей.
        -Нич-чего, н-не  т-тужи- выпивка на дармовщинку взбодрила Вадима Игоревича,- я н-не хуже т-твоего корешка.Сейчас ты в этом уб-бедишься. Я тоже х-хорошего мужика в-вижу издалека.
       В избытке чувств Лезвин полез к мужчине целоваться. Тот шутя отстранился:"Постой, постой, земляк, что я баба, что ты на меня буром прёшь! Давай знакомиться, земляк. Аркадий, или просто Арк, так меня корешки звали.
       А меня Вадим, н-не, давай проще - Вадик. Говоришь давай спрыснем н-нашу встречу?
     -О чём речь, Вадюха! Ты где живёшь? Ага, в Марьиной Роще, а я возле Бутырки, знаешь, там второй дом направо от угла?
      -Как же!- ахнул Лезвин,- может ты и Розку закройщицу знаешь? Ба-а-ба!Я тебя познакомлю. Я сейчас к другой мосты строю. А за Розку ты мне спасибо скажешь, - хохотнул Лезвин,ощерившись.
       -Куда идём, Арк?- крепко держась за мужчину, спросил Вадим Игоревич, когда они вышли на привокзальную площадь.
         Было около девятнадцати часов по местному времени. Горели фонари, освещая глянцевую поверхность схваченного тонким ледком асфальта. Три часа назад прошёл дождь,- казалось, конца ему не будет, но природа удивительна в своих неожиданных поворотах.
        Крепкий и студёный ветер с севера в течение получаса разметал дождливые тучи над Иркутском и превратил окрестности и город в большой каток.
       С трудом удерживая Лезвина на скользком асфальте и делая какие-то знаки стоящему в стороне парню лет двадцати, мужчина ответил: "Тут пять минут езды, есть одна забегаловка. Эти козлы туда не заглядывают,"-он показал свободной рукой на милиционера, стоявшего в отдалении.-"Ты не торопишься? Тебя не встречают? А то ,может, уже ищут по всему вокзалу?"
       -Н-не, я сказал не надо,- ответил Лезвин, проникаясь всё большей симпатией к такому доброжелательному собутыльнику - земляку, который ни слова не сказал про его распухший нос и не посмеялся над его разукрашенной не по праздничному физиономией.
       -Отлично, Вадюха! Садимся, садимся,- мужчина подсадил Лезвина в подошедший автобус и сам вошёл следом, за ним- парень лет двадцати, одетый не по сезону- без головного убора и верхней одежды.
         В подъезде какого-то нежилого двухэтажного дома Вадим Игоревич с ужасом услышал свирепый шепот: "А ну живу, снимай барахло! Пикнешь- кранты тебе!
       -Аркаша, ты что? Земляк, как же...- он не договорил. Сильный удар по травмированному носу поставил Лезвина на колени. Острая боль прошила мозг. Но она, эта боль, и освободила его от алкогольного дурмана, но сопротивляться он был не в состоянии. Вадим Игоревич открыл рот, чтобы дико заорать, но вопль отчаяния не получился: рот на секунду раньше оказался закупоренным чем-то грязным и вонючим.
     -Тихо, гнида! Всё, всё снимай! Быстро, быстро, сволочь!- голос мужчины был свиреп и не было в нём обнадёживающих интонаций.
     Раздевался Вадим Игоревич в сумасшедшем темпе, в каком-то безысходном отупении. Ещё одна попытка в виде слёзного мычания разжалобить грабителя привела к тому, что раздался щелчок и Лезвин ощутил на шее холодок кончика ножа. Он потерял сознание.
       Трудно сказать, чем бы всё это кончилось для Вадима Игоревича, если бы чуть раньше во время их движения к пустому дому на них не обратила внимание бдительная дворничиха тётя Катя, скалывавшая ломиком ледок на тротуаре и заподозрившая что-то неладное, когда мужчины вошли в пустой дом. Ещё более она насторожилась, когда увидела двух мужчин с пухлым рюкзаком в руках, пробежавших мимо неё в направлении автобусной остановки. Её цепкая зрительная память(не зря же тётя Катя была осведомителем местного ОВД милиции)отметила, что одного из них подменили и невольно возникла мысль: беда.
        Прислонив ломик к дереву, тётя Катя заспешила домой. С трудом она оторвала мужа от телевизора и уговорила его пойти с ней  к заброшенному дому. Муж остался стоять у дверного проёма, а тётя Катя, светя фонариком, устремилась внутрь. Далеко идти не пришлось. Под лестничным пролётом луч света выхватил скрюченное почти голое - в трусах и майке - тело. Она в нерешительности остановилась, но это была мимолётная пауза; в следующее мгновение женщина стояла на коленях перед Вадимом Игоревичем и поднимала его поникшую голову, трясла её и шептала: "Живой, живой, кажись, живой!"
       Тёплые добрые руки тёти Кати вернули Лезвину сознание. Вместе с ним пришло ощущение дикого холода.
        Вадим Игоревич всхлипнул фальцетом, тело его прошила дрожь и он зарыдал, уткнувшись лицом в колени богом посланной ему женщины: "Тетя, тётя, боже мой!"
     -Да что ты, родимый, что ты,- ласкал его голос,- сейчас я тебе дам телогреечку. Да как же это, изверги проклятые.Да что же они с тобой, касатик, сделали?
     Слёзы навернулись на глаза тёти Кати. Платок на голове съехал набок, из под него выбились пряди седых волос. Стоя на коленях, она сняла телогрейку.
      Лезвина продолжала колотить дрожь. Лязгая зубами, захлёбываясь словами и слезами, он говорил и говорил, как будто просил прощения: "Тётя, тётя ,я никогда вас не забуду, боже мой, тётя, спасибо!"
        Впервые в жизни ощущение настоящего счастья пришло к Вадиму Игоревичу.