Я отвезу тебя домой. Глава 79. Переговоры начались

У них в запасе, определенно, еще было время. Как минимум – день.
Могавки, не дойдя пары миль до устья реки Шодьер, высадились на берег. Устроились лагерем на правом берегу Лаврентия. Отправили в Квебек посла – тот принес в город сообщение о том, что вожди могавков пришли, чтобы предложить союз белым.  Ждал ответа. Теперь белые должны были объявить ему, где и когда готовы встретиться их вожди с великим сахемом могавков.

Именно в это время заканчивалось экстренное заседание Совета, проходившее на этот раз в здании Сенешальства. И на нем, всего за несколько минут до конца встречи, Клод де Жерве обернулся к Филиппу де Грасьен. Сказал легко:
- Кстати… Я совсем забыл вам сказать… Нам все-таки придется встретиться с могавками в форте Бонтон. Кроме того, что Сен-Катрин гораздо менее удачно расположен, он еще и переполнен теперь жителями. И эвакуировать их – слишком долгое занятие. Тогда как Бонтон – свободен. Я распорядился на время переговоров поселить тех, кто там жил, в Квебеке. Восемь человек – не такая уж большая нагрузка для города. И уж конечно этих восьмерых не сравнить с почти тремя дюжинами, проживающими в Сен-Катрин.
 
Все обернулись к Филиппу. Помнили его прежние возражения, ожидали, что и теперь он найдет немало доводов против. И ему пришлось постараться, чтобы облегчение, которое он испытал, убедившись, что они с Мориньером все рассчитали правильно, не отразилось на его лице, а согласие - не выглядело слишком быстрым.
 Выждав время, он сказал наконец:
- Что ж…Полагаю, сейчас у нас не осталось возможности выбирать. Пусть будет так. Но вы должны обещать, что сделаете все, чтобы солдаты, охранявшие город, в страхе не открыли по ирокезам огонь.
 Де Жерве усмехнулся:
- Вы очевидно недооцениваете смелость французских солдат. Но пусть это останется на вашей совести. Со своей стороны, я обещаю вам, что ирокезы пройдут по реке без потерь и так же без потерь высадятся на берег.

С той же победоносной ухмылкой на лице, он взялся писать приказы. Один за другим. Писал, подписывал, откладывал в сторону. Сложив стопкой, поднялся.
- Я думаю, господа, - сказал, - нам пора расходиться. Пришло время заняться подготовкой к переговорам. Думаю, завтра все решится.

*

Выходя из зала заседаний, Клод де Жерве приостановился на мгновение, оглядел стоявшего на часах юношу.
Перед тем, как вложить в руки караульного составленные им только что приказы, спросил – чьего тот отряда солдат? Часовой вытянулся в струнку, ответил громко и отчетливо. Выслушав ответ, Клод де Жерве изогнул бровь – новенький? Впрочем, документы отдал.
- Передай своему командиру, - сказал. – Срочно.

Филипп отметил резвость, с которой солдат бросился исполнять приказание. Похвалил про себя его исполнительность. Подумал: нет ничего странного, что и ему, как и Клоду де Жерве, лицо солдата показалось незнакомым. В конце концов, ни он, ни военный губернатор не могли похвастать тем, что проводили много времени в казармах.
Филипп так и сказал де Жерве, когда тот мимоходом спросил его о юноше – нет, не видел и не удивлен этим.
Заговорил об организации обязательного послепереговорного пиршества. Тут отмахнулся де Жерве:
– Боюсь, сударь, мне некогда будет заниматься этим. Может быть, вы согласитесь взять на себя подготовку этой части завтрашнего мероприятия? - он посмотрел на Филиппа с едва заметным вызовом. - Безусловно, хотелось бы, чтобы и с этой стороны не случилось никаких недоразумений.

Филипп улыбнулся - именно об этом просил его позаботиться Мориньер.
Сказал:
- Постарайтесь сделать так, чтобы Клод де Жерве возложил на вас обязанность следить за бытовой стороной организации переговоров.
Потом добавил с улыбкой:
- Это будет несложно. Господин де Жерве презирает всякую рутину.
- Но что я должен буду делать? – спросил Филипп.
- Ничего! Просто позвольте де Жерве выпустить пару-другую нитей из рук.

*

Отправляясь в Бонтон, Филипп надеялся встретить там Мориньера. Рассуждал так: коль скоро друг его уверял, что Филиппу, взявшему на себя ответственность за подготовку угощения для всех участников переговоров, не придется в действительности заниматься этим, следовательно, делать это будет сам Мориньер.
С этой мыслью он отправился из Квебека в сторону форта, когда солнце еще только собиралось выпростать из-под тонкого пуха рассветных облаков свои лучи.

В тот момент, когда он переступил границу форта Бонтон, внутри уже, действительно, вовсю шла работа. У противоположной стены, в глубине двора, двое свежевали оленей. Одни разводили под большим котлом огонь, другие - рубили мясо. Третьи - сновали туда-сюда, от одного дома к другому, с подносами овощей и маринованных ягод.
Из домов, над крышами которых теперь вились тонкие струйки дыма, отчетливо пахло пирогами.

Мориньера, однако, в форте не было.

Филипп де Грасьен еще раздумывал, стоит ли ему проявить интерес, спросить, чьи именно приказы выполняют теперь все эти люди,  или подождать дальнейшего развития событий, когда в форт начали прибывать остальные участники предстоящих переговоров.
Монсеньор де Лаваль, едва появившись, сообщил Филиппу о том, что флот ирокезов уже подошел к стенам Квебека. Увидев, как насторожился королевский посланник, епископ, помнивший все прежние доводы Филиппа, выдвинутые им в споре с Клодом де Жерве, положил ему руку на плечо:
- Не беспокойтесь, - сказал мягко, - господин де Жерве оповестил охраняющих город солдат о проходе могавков по реке. Он наказал им держать себя в руках. И не открывать огня.
Филипп кивнул. Однако тревога его не улеглась.
Больше того, она усилилась.

Мориньер пропал накануне.
Сразу после заседания Совета Филипп явился в монастырь иезуитов - хотел еще раз обговорить с другом детали предстоящих переговоров. И обнаружил, что тот исчез. Ушел. Иезуиты, у которых он спрашивал о Мориньере, пожимали плечами – то ли, в самом деле, ничего о нем не знали, то ли не хотели говорить.
Вместе с Мориньером ушли и все его люди.

И теперь, едва оказавшись в форте, бродя по двору в ожидании часа X, Филипп всматривался в лица мужчин, занимающихся приготовлением праздничного обеда, - все пытался припомнить, не встречал ли он их прежде. В монастыре? Может быть, в городе?
Но знакомых - не обнаруживал. Нет, он не мог утверждать, что это – люди Мориньера.

Между тем, мужчины, работавшие в форте, определенно точно знали свои обязанности. Они трудились, не покладая рук. И Филиппу в какой-то момент показалось, что все они лучше него представляют, чего следует ожидать в ближайшие часы.


*

Обменявшись с епископом еще парой фраз, Филипп отступил в сторону. Отошел, шагнул за ворота форта. Остановился, запрокинул голову. Смотрел в высокое синее небо. Слушал раскричавшихся птиц. Те выглядели обеспокоенными. Перелетали с ветки на ветку, громко чирикали, щебетали. Срывались с ветвей, кружили над фортом, возвращались, прятались в ветвях, на некоторое время делались невидимыми. Потом снова слетали со звонкими криками, то собирались в большой темный кулак, то кружевом растекались по небу.
Это бесконечное движение над головой заворожило Филиппа. Он все смотрел и смотрел вверх. Думал: сегодня, совсем уже скоро, форт этот заполнится ирокезами. И от того, как они, французы, сумеют повести беседу, от того, насколько убедительными окажутся, зависят жизни огромного числа людей – белых, индейцев. Его, Филиппа, жизнь.

Когда на реке показались первые каноэ, все официальные представители со стороны французов вышли на эспланаду через распахнутые настежь ворота. Ждали, когда могавки высадятся на берег.
И Филипп, стоя между бароном д’Авогуром, губернатором Квебека, и Клодом де Жерве, вместе со всеми наблюдал за тем, как причаливают к берегу узкие лодки, как высыпают из них индейцы.
Краем глаза следил за остальными участниками переговоров.

По правую руку от него, немного в отдалении, стоял монсеньор де Лаваль со своей свитой. Еще чуть дальше располагалась группа иезуитов во главе с отцом Лалеманом. Последний тоже, кажется, нервничал: то подходил к епископу, что-то говорил тому, то возвращался  обратно – к своим братьям.
С другой стороны, в ряд выстроились солдаты отряда Барсомпье. Одеты они были кто во что горазд. Но в лицах их таилось то самое, что в любой ситуации позволяет безошибочно отличить всякого обывателя от воина – демонстративное, уверенное спокойствие. Сам Барсомпье встал рядом с Клодом де Жерве. Поглядывая незаметно по сторонам, он о чем-то тихо переговаривался с последним.

Во дворе форта уже готовили жаркое из оленины. Над большой ямой посреди двора висел котел, в котором варилась маисовая каша. Запах готовящихся блюд разносился по всему побережью, заставляя голодных судорожно сглатывать заливавшую рты слюну.

*

Филипп де Грасьен говорил себе, что беспокоиться не о чем. И все-таки беспокоился.
Ему не нравилось отсутствие Мориньера. Настораживало выражение лица Клода де Жерве. Последний выглядел слишком довольным. Делал временами какие-то знаки расхаживающим по эспланаде воинам, что-то подсчитывал, негромко раздавал какие-то указания. Барсомпье слушал его, кивал. И Филипп очень жалел, что ему никак не удается услышать ни слова из тихой речи военного губернатора.

Наконец, все индейцы высадились на берег, вытянули из воды свои каноэ, перевернули их кверху днищами. Уселись рядом – прямо на влажный песок, на низкую траву, зелеными языками поднимавшуюся от реки к форту и разлившуюся, наконец, на середине пути в необъятное зеленое море.

Несколько могавков, - жилистых, худых, - отделились от толпы индейцев, направились в сторону форта.

Приблизившись на расстояние десятка шагов, могавки остановились. Выстроились в ряд, лицом к форту. Сложили на траву ружья, луки и колчаны. Снова выпрямились, взглянули бесстрастно на ожидавших их французов.
Один из них - молодой, сильный могавк, - шагнул вперед. Подошел еще ближе. Положил на землю, почти к ногам французов связку нанизанных на кожаные шнуры бусин и трубку, высеченную из красного камня, украшенную белыми перьями. Произнес что-то громко, гортанно. Поднял руку в знак приветствия.

Повисла пауза.
Клод де Жерве оглянулся в поисках прибывшего с ним переводчика. Того рядом не оказалось.  Пока военный губернатор суетливо озирался и грозил бездельнику всеми карами небесными, со взгорка позади них поднялся мужчина – невысокий, невзрачный, как будто робкий. Все это время он сидел, обняв руками колени, смотрел туда же, куда и все – на реку. Любопытствовал. Заметив неловкость, поднялся, шагнул вперед. Посмотрел на Филиппа, скользнул взглядом по выстроившимся в ряд французам.
- Я могу перевести, если нужно, - сказал тихо.
- Откуда ты взялся? – недовольно спросил Клод де Жерве.
- Я тут это… с парнями оленей для стола добыл. Мы освежевали их, теперь вот… я свободен. Я знаю этих чертей. И говорить на их языке – могу.

Разбираться было некогда. Без переводчика не могло быть и переговоров.
Клод де Жерве пожал плечами. Барон д’Авогур кивнул – давай, если осилишь.

Пока французы на правом фланге справлялись с растерянностью, рядом с Филиппом де Грасьен появился другой незнакомец.  Он поставил перед Филиппом небольшой сундук, откинул крышку.
Взглянул на него коротко.
- Это подарки вождям могавков, - сказал.
Отступил куда-то за спину Филиппу – тот не успел и слова сказать. В это время новоявленный толмач взялся переводить. Бодро приветствовал молодого могавка. Заговорил уверенно, звучно – как будто это не он сейчас мямлил  и смущался, говоря с губернатором Квебека. 
- Я – Таньян-Яхи, сахем могавков, пришел от имени всего моего племени с предложением мира, - перевел.

И опять на какое-то мгновение Филиппу показалось, что что-то не так. Он оглянулся. Все было спокойно. Все вокруг занимались своим делом – рубили туши, поддерживали огонь под котлами, помешивали длинными деревянными поварешками, судя по всему, уже почти готовую кашу. И индейцы, прибывшие со своими вождями, вели себя мирно. Они приблизились немного, развели костры, уселись вокруг. Внимательно смотрели в сторону переговорщиков, прислушивались, но ничем не выражали враждебности.
Так и не разобравшись, что же его смутило, Филипп вернулся к беседе.
Говорил барон д’Авогур - об уважении, которое французы питают к своим соседям-могавкам и о возможности сделать союз между ними взаимовыгодным. Говорил не слишком пылко – как будто пытался одновременно слагать слова и решать какую-то трудную, даже непосильную для него в этот момент задачу.

Голос переводчика звучал заметно увереннее голоса губернатора. Он свободно говорил на языке могавков. И, кажется, испытывал к ним большую симпатию.

В какой-то момент маска холодного высокомерия слетела с лица могавка. Выслушав то, что сказал ему переводчик, он вдруг засмеялся резким, лающим смехом.
Улыбнулся и толмач. Обернулся к Филиппу, опустил взгляд на стоявший у ног королевского посланника сундук. Сказал:
- Самое время.   
Следуя его приглашению, Филипп выступил вперед. Достал из сундука один за другим плащ на красном подкладе, девять, - по числу сахемов, - кинжалов, несколько связок табака. Все это он разложил на траве таким образом, чтобы индейцы со своих мест могли любоваться подарками. Закончив выкладывать содержимое сундука, Филипп сделал шаг назад, давая губернатору возможность продолжить свою приветственную речь.

Обмен любезностями продолжался так долго, что Филипп начал терять терпение. Однако он не мог не заметить при этом, что напряжение, до тех пор владевшее всеми, находящимися у ворот форта, отступило. Беседа сделалась спокойной, а лица – засияли благодушием.
Один Клод де Жерве держался немного в стороне. Глядел отрешенно на разукрашенные лица могавков, думал о чем-то своем.
Когда первый этап переговоров, наконец, закончился, и все направились в форт, он поотстал немного. Оглянулся. Снова, как показалось Филиппу, сделал какой-то знак остающимся за воротами форта солдатам из отряда Барсомпье.

*

В самом большом доме форта, в зале были накрыты столы.
Войдя вслед за губернатором внутрь, Филипп огляделся. Подумал – какое ошеломительно-расслабляющее тепло и какой богатый стол!

В очаге пылал огонь. Стол ломился от яств. На огромных деревянных тарелках лежали большие куски жирного мяса, миски были полны ароматной маисовой кашей. Кубки ждали, когда их наполнят вином или водкой.

- Вы прекрасно справились со своей частью задачи, господин де Грасьен, - раздался за спиной Филиппа голос.

Филипп обернулся. Не стал ничего отвечать военному губернатору, оставил де Жерве в убеждении, что это великолепие, собранное на длинном, во всю комнату, столе – в самом деле, его, Филиппа, заслуга. Он думал о другом – о том, что такого мог сказать переводчик могавку, чтобы вызвать у того такое бурное веселье? Очевидно, это была какая-то отсебятина, потому что губернатор Квебека, чью речь в тот момент переводил толмач, был исключительно корректен, и в его словах не было ничего сверх обычной, дипломатической вежливости.


*

Рассевшись на лавках и табуретах, расставленных вдоль длинного стола, собравшиеся не сразу, однако, взялись за еду. Сначала долго и высокопарно говорили – как могавки, так и белые. Выторговывали друг у друга выгодные условия. Французы требовали для своих союзников-индейцев свободы перемещения по Лаврентию, могавки настаивали на своем исключительном праве владения землями, на которых стоял Квебек.
- Не нужно много слов, чтобы доказать справедливость наших требований, - говорили они высокомерно. – Мы столько прожили на этой земле, что каждый камень на нашем пути признает нас хозяевами.
Могавки убеждали белых отказаться от торговли с другими племенами. Французы уклончиво отвечали, что вопросы войны и мира гораздо дальше отстоят от всех прочих вопросов, чем это принято считать.
- Заключив мир, - сказал барон д’Авогур, - мы дадим возможность нашим народам вздохнуть свободно, вспомнить о красоте этой земли и подрастить детей. Все же торговые и прочие споры о выгоде  - тема для других переговоров, в другое время.
Они говорили и говорили. Однако и те, и другие делали это как-то без вдохновения – как будто разыгрывали уже известную, давно назубок выученную партию.

Филипп смотрел на Клода де Жерве – тот сидел наискосок от него, то и дело поглядывал в сторону двери. Будто ждал чего-то. Губернатор Квебека, барон д’Авогур, в свою очередь, не выпускал из поля зрения военного губернатора, всматривался в него. Держал на лице какое-то странное выражение - словно никак не мог понять, друг перед ним или враг.
Должно быть, все дело в неверном свете масляных ламп, - подумал Филипп. Перевел взгляд в другую сторону, где в это время, поднявшись, возвысившись над столом, громко заговорил один из вождей могавков. Индеец говорил и не отводил взгляда от жирных кусков мяса, лежащих прямо перед ним на деревянном подносе. От мяса еще шел парок. И аромат его явно мешал могавку сосредоточиться.

Филиппу вдруг стало совершенно ясно, насколько голодны сидевшие за столом индейцы. Ему  захотелось подняться, сказать:
- Все, довольно. Вот вам рука, вот вам наше слово. Давайте будем считать, что мир – заключен. И начинайте уже есть.
Но вождь все продолжал говорить. Кажется, он мог бы закончить свою речь и раньше. Но гордость мешала ему. И он длил и длил – и свои мучения, и мучения своих собратьев.

*

Среди находившихся в комнате были многословны не все. Некоторые до этих пор не произнесли ни слова. 
Молчали иезуиты во главе с отцом Лалеманом. Сидели в глубине комнаты, как вОроны – в черных сутанах, с одинаковым выражением исключительного внимания на лицах. Молчал монах, усевшийся в углу. Он отодвинул от себя еду и кружку, которую кто-то предупредительно наполнил терпким прошлогодним вином. Сидел, водил пером по листу плотной бумаги. Время от времени окунал перо в стоявшую рядом чернильницу, взглядывал на окружавших его людей. И снова возвращался к своему занятию.
Молчал и молодой сахем могавков. Таньян-Яхи неподвижно сидел в торце стола. И лицо его было похоже на каменную маску.
Филиппу сначала показалось, что индеец дремлет. Однако, присмотревшись, он понял, что бесчувственность могавка – мнимая. Тот внимательно наблюдал за всем, что происходило в комнате. Слушал. И тоже чего-то ждал.

Почувствовав исходящее от Таньян-Яхи напряжение, Филипп снова испытал тревогу. Чтобы не выдать ее, отвернулся.


*

Именно в это время за дверями раздался какой-то шум. Там зашевелились, задвигались. Снаружи  раздался выстрел. Потом другой. Кто-то заговорил, ему ответили. Гул голосов нарастал, как шум прибоя. Французские слова мешались с речью могавков.

В комнате все замерли, уставились на двери – в ожидании.
Не двигались иезуиты, не шевельнулся и Таньян-Яхи.
Филипп незаметно оглядел находящихся в комнате. Все были насторожены.

И только лицо Клода де Жерве осветила радостная улыбка. Наконец-то началось! – читалось на нем.
Военный губернатор поднялся, едва не опрокинув табурет, на котором сидел. Шагнул к выходу.