Голубой платочек

Эта история помнится мне всю жизнь. И потому, что стала для меня очень значительной. И потому, что произошла в самом первом году моей учительской жизни и в самом первом учреждении, в конкретной школе, где я тогда работала.
Никакого отношения к моей преподавательской работе эпизод не имел, такой мог произойти где угодно. Но – случилось, как случилось, и при всей вроде бы малозначительности  эпизод глубоко меня задел.
Тот голубой платочек мне подарила мама. Он был совершенно необыкновенной красоты. Цвет – небесный, достаточно интенсивный; не такой, каким бывает небо в октябре в наших широтах, уже совершенно синее и очень глубокое. И не такой, как в мае, когда небо светится волшебной прозрачностью и весенней нежностью. Цвет был совершенно не наш. Да и платочек появился издалека, что в то время считалось невероятной редкостью, во всяком случае – для обычного человека. В одном уголке платка красиво вышили экзотические цветы Индии. Вот тут  были нитки всех цветов, потому вышивка получилась необыкновенно яркой и сочной. По всему периметру платочек был обшит бордовой ниткой. Шелковый, но не атласный, матово-шёлковый, ткань такая ласковая, что я до сих пор помню, как приятно было держать этот платочек в руках, прижаться к нему лицом. А уж надеть на голову... Вообще-то я не любила носить платки на голове, это мне не шло, что-то убивало в моей внешности. Но только не этот платочек! Он как раз шел мне необыкновенно, мои серо-голубые глаза становились совершенно голубыми, если я его надевала. И повязывала я его без всяких фокусов, узелком под подбородком, предельно просто, как повязывают платки матрешкам.
Когда я выходила в голубом платочке на улицу (а дело было уже в апреле), на меня оглядывались. Не мужчины – женщины. Их привлекал именно платочек. Ни одна из знакомых женщин, видя этот платочек у меня на голове или на шее, не проходила мимо, обязательно говорила что-то вроде: «Ах, какая красота! И как тебе идет! Где ты его купила?» Они готовы были тут же проглотить адрес, как заглатывали секретные донесения партизаны на войне, скорее броситься туда, где продаются подобные прелести, и купить себе точно такой же платок.
Но тут всё и кончалось. Потому что адресом была... именно Индия, и голубой цвет передавал цвет индийского неба. Когда я говорила об этом тем, кто спрашивал про адрес магазина, тут же уточняла, что это вовсе не импортный товар, который можно где-то купить, платочек прислали  из Индии, и не мне, а моей маме, а уж она отдала его мне, люди сникали: ну как туда поедешь?
Действительно – в те времена такое не представлялось возможным.
А история платочка была такова. Шел уже 1960 год. Наша мама, которая официально нигде не работала, потому что воспитывала детей, нас было у нее целых девять, со временем, под папиным влиянием, а он был писателем, да и по зову собственного сердца тоже, сама стала писать! Рассказы о детях, размышления о семейном воспитании. Начала печататься в женских и педагогических журналах, в газетах, где аели  раздел материалов на педагогические темы. Много выступала в радиопередаче «Взрослым о детях», тогда очень популярной. К маме везде относились с особым почтением – может быть, даже не было другой столь же интересной многодетной матери, очень милого человека, которая замечательно писала: живо, искренне и одновременно поучительно и полезно для других. Радиослушатели и читатели забрасывали ее письмами.
Печаталась мама и в таком популярнейшем тогда журнале, как «Советская женщина», он выходил на многих языках и считался международным. Стать автором этого журнала в те годы было непросто. Но она стала. Материалов для публикаций у неё набралось колоссальное количество, она вообще казалась неистощимой.
Журнал был популярен и в Индии, он выходил на английском и на хинди. До поры до времени мама знала об этом только теоретически. А однажды она получила письмо из Индии, от такой же многодетной матери, как и сама. В журнале «Советская женщина» дали ее портрет и рассказ о своих детях. Передали и  ее письмо нашей маме.
Я помню то необычайное оживление и ожидание, которые породила в наших душах, в маминой прежде всего, ее завязавшаяся переписка с этой женщиной. Казалось, что вот-вот не только маму командируют в Индию, но и нас всех тоже, семьи перезнакомятся между собой и получится нечто замечательное в международном масштабе. Ничего подобного на самом деле, конечно, не случилось, таким образом лишь отразилась наша идеалистическая мечта. Время-то стояло какое! Выездными были только правительственные вельможи и такие же вельможи от искусства, литературы и науки.
Многодетная мать из Индии очень нежно относилась к нашей маме и называла ее сестрой. Она и предположить не могла такой ситуации, что нас могут просто не выпустить к ней в гости по личному приглашению. Всё ждала, что мама приедет к ней. И в этом долгом ожидании однажды прислала маме замечательный подарок: журналы с материалом о своей семье, очень красивую дамскую сумочку из черного бархата, расшитую золотой нитью, и голубой платочек неслыханной красоты. Дома мы долго любовались неожиданными замечательными подарками, они так выразительно передавали красоту далекой Индии. И, конечно, дружелюбие дарительницы.
Мама сразу решила отдать платочек мне, а сумочку старшей сестре. Она очень хотела, чтобы в нашем внешнем облике появилось что-то особенное, необыкновенно красивое. И чтобы в моей школе, где я едва начала работать, еще будучи студенткой-вечерницей третьего курса института, видели, какая я нарядная. Острота этого маминого желания объяснялась еще и тем, что вообще-то жили мы предельно скромно, не совсем выбрались из бедности военных и послевоенных лет, так что одевались очень просто.
Я действительно ходила в голубом платочке совершенно счастливая. Считала, что получила самый роскошный, необыкновенный подарок, и не только из маминых рук, но и от самой Судьбы. Иногда любила накинуть его на плечи поверх кофточки или платья. Но когда самые разные женщины и девушки говорили мне необыкновенные слова о платочке, я видела не только их восторг, но и зависть, она струилась из их глаз. Однако, считала я, что может быть естественнее? И не очень обращала внимание. Такую зависть можно было легко оправдать тем, что жизнь была трудной и обычному человеку достать что-либо красивое и необычное почти не представлялось возможным, так что мой голубой платочек всем мозолил глаза. Одно дело – когда замечательную вещицу имела дочка вальяжного чиновника, ей такое полагалось по рангу, - и совершенно другое, если так нарядилась самая обыкновенная девушка в моём лице, которой ничего подобного и никогда в глазах общества положено не было.
В школе я не только носила свой бесценный платочек на голове или на шее, но иногда оставляла в учительской раздевалке. Опасаться, что туда может проникнуть воришка – скажем, из числа учеников, - не приходилось. Учительская раздевалка крепко запиралась на ключ, и когда учителя уходили домой и должны были одеться, дверь им отпирала нянечка. Или отдавала ключ кому-то из учителей. Одевшись, все, кто уже отработал и уходил домой, запирали дверь раздевалки и возвращали ключ нянечке.  Считали эту меру очень важной, потому что в той школе, как и в любой другой, даже самой передовой и сословно-престижной, детское воровство встречалось весьма часто.
Если я оставила в раздевалке свой ненаглядный платочек, придававший мне женской уверенности, успокаивавший в трудные минуты и игравший еще и другие положительные роли в моей жизни, то, уходя домой, спокойно вынимала его из кармана пальто или куртки, накидывала на шею, и это было подобно тому, как кто-то очень важный и любящий меня вдруг чуть-чуть обнял, желая успокоить, похвалить, или придать уверенности, если я в чем-то сомневалась. Вопрос о доверии вообще не возникал, это было чем-то само собой разумеющимся: ведь раздевалка учительская, да еще она запирается на ключ.
И вот как-то, закончив уроки, я спустилась в раздевалку. Она была открыта, там одевалась одна учительница. Уже стояла в пальто. Дожидаться, пока я оденусь и тоже выйду, она не стала, попрощалась и ушла. А я только принялась одеваться. Поставила сумку на банкетку, нашла свою куртку, потянулась, сняла ее с вешалки. Сунула руку в карман, чтобы достать платочек. Но пальцы мои вдруг наткнулись на пустоту. Что за фокус? Заглянула в другой карман куртки – платочка и там не было. Решив, что, наверное, я положила его во внутренний карман, сунула руку и туда. Сейчас достану его… И зачем я положила его иначе, чем обычно? Вспомнила: утром очень торопилась, опаздывала на урок... Однако и этот карман ответил мне едва ли не гулкой пустотой.
Вот тогда, заподозрив неладное, я стала перетряхивать всю куртку, решив, что, наверное, сунула платочек еще куда-то. Нет, его нигде не было. Может, упал? Оглядела пол раздевалки. Ничего. Может, кто-то поднял его и кинул на вешалку сверху? Или куда-то закинул? Тоже нет!
Я запаниковала не на шутку. Стала энергично осматривать всё вокруг.  Платка нигде не было. Чуть-чуть раздвинула учительские пальто, плащи, куртки – там его тоже не было. Господи, да что это значит?!
Впрочем, ответ уже сам торопился мне навстречу: платок украли. Но как такое могло произойти в учительской раздевалке, запиравшейся на крепкий замок? Снова поискала платочек. Его не было.
Я выбежала из раздевалки, не заперев ее, нашла нянечку, стала расспрашивать. Невольно расплакалась. Нянечка смотрела на меня в великом удивлении. И сказала, что никогда даже не заглядывает в раздевалку, только после ухода всех учителей убирается там, моет пол. И не проверяет, как одеваются учителя. Так что она понятия не имеет, где платок.
Я уже хорошо знала ее, потому что когда начала работать в этой школе в группе продленного дня, то есть после уроков, сталкивалась с ней постоянно, мы часто говорили о том о сем, даже немного подружились. В разные минуты – а ведь у меня не было тогда никакого опыта педагогической работы, так что трудности случались нередко – она мне всегда помогала. Хорошая женщина, с очень теплым сердцем. И сейчас у меня не возникло ни малейших оснований заподозрить ее: она украсть не могла.
Тогда... кто же? Дети? Это напрашивалось само собой. Потом, обсуждая ситуацию с кражей платочка, коллеги говорили со знанием дела: «Да иного и быть не может!» Добавляли, что, наверное, нянечка случайно оставила дверь открытой, вот воришка и пробрался в раздевалку и украл мое сокровище. А мне эти подозрения и уверенность коллег в своей правоте были противны. Моментально вспомнилось, как за несколько лет до этого наша бывшая классная руководительница, у которой в то время учился мой младший брат, с легкостью обвинила именно его в том, что лазает по карманам учеников в детской раздевалке и ворует всё что ни попадется. Никаких оснований для таких обвинений не было. Но для неё основанием стало то, что семья жила бедно, да ещё братишка какое-то время неважно учился. Теперь вспомнилось, как отчаянно тогда мама спорила, доказывая невиновность сына, боролась за честь и достоинство своей семьи. Всё доказала... Обвинения с брата сняли. А сейчас я видела как бы повторение тех дней и то, с какой легкостью учителя обвиняли детей в воровстве, не имея никаких доказательств.
В тот день я покинула школу совершенно обескураженная и расстроенная. Такое не должно было случиться! Шла домой, словно избитая хулиганами из подворотни. Плакала. Было нестерпимо обидно. Отобрали у меня нечто такое, что было очень важно во всей моей жизни. Хрупкий голубой платочек, оказывается, не просто был замечательной вещицей, драгоценным подарком, но и поддерживал меня! Помогал чувствовать себя красивой. Так серьезно возвращал мне, человеку, не очень уверенному в себе, именно веру в свои качества и возможности. Совершенно невыносимо было и от мысли о том, что украли платочек, отданный мне мамой, которой его подарила далекая индийская подруга. Теперь даже показалось, что она присылала маме этот подарок с каким-то особым и очень важным смыслом.
Дома я так горько плакала из-за платочка, что успокаивать меня принялись все разом. Постепенно я опомнилась, как это назвала мама. Дожила тот ужасный день до конца. Утром ситуацию долго разбирали в учительской. Но ничего не менялось.
Платочек не нашелся и на следующий день. Кто, Господи, кто мог украсть его? Коллега? Невозможно! На душе было так смурно и противно, что вдруг захотелось, чтобы скорее кончился учебный год и я могла навсегда отсюда уйти. Что-то очень резко надломилось в моей душе с этой историей.
Однако волей или неволей она постепенно уходила на задний план жизни.
Но как-то спустя примерно три недели я шла по нашей улице домой. И тут увидела: навстречу мне идет девочка из нашей школы, дочка одной учительницы. У нее на шее, под воротником жакетки голубел мой платочек. Не узнать этот цвет было невозможно! А тут еще выбился наружу кончик платка, тот самый, расшитый цветными индийскими нитками...
От неожиданности я остановилась и онемела. А девочка, не поздоровавшись, хотя прекрасно меня знала и в тот день в школе не видела, спокойно прошла мимо. Я хотела броситься за ней и... Наверное, сорвать с нее свой драгоценный платочек! Но ноги мои приросли к земле. Потом все-таки повернулась, побежала назад, но след девчонки уже  простыл. Я снова остановилась, совершенно растерявшись. Господи, как же было противно! Вряд ли девчонка сама заходила в учительскую раздевалку. Или зашла вместе с мамой? Или... мама одевалась там одна? И она, и ее дочка, как и все в школе, видели  платочек на мне много раз. Как же невыносимо и мерзко стало на душе!
Смириться с потерей я не могла. С тем ужасным оскорблением, которое мне нанесли. Выяснять отношения, разбираться в ситуации... Нет, нет, такое невозможно! Меня бы и обвинили – в том, что клевещу на коллегу и на ребенка... Нет, нет, одной мне было не справиться с этой ситуацией, а никакой поддержки не предвиделось.
Я ощущала это как пощечину не только себе, но и моей маме.
...Тот голубой платочек, просто сам по себе, - с какой нежностью я вспоминаю его даже теперь! Кажется, самый лучший подарок за всю мою жизнь. Но и самое отвратительное оскорбление я получила тоже в связи с ним.
Учебный год постепенно подошел к концу, и я подала заявление об уходе.
 В эту школу, где в годы отрочества сама проучилась шесть лет, я больше никогда не заходила. Боль и оскорбление, нанесенные мне кражей голубого платочка, остались в душе навсегда.