Записки перед боем

  Нам открылся мир! Мы забрались по лестнице и увидели огромное небо, в котором не было границ, а земля уже не представляла какую-то неотменную важность, без которой и быть человеку невозможно. Должен ведь человек ступать на землю и ходить по ней. А мы будто летели. Это был грандиозный поступок. С Сидоровым мы решили вылезти наружу, оставив подземную жизнь, абсолютно не отдавая отчета себе, что наверху густой  туман. Белые облака окружили нас, и мы едва различали друг друга. Было холодно. Сидоров осторожно держался за ограждение, которое вот-вот могло отвалиться, и старался присесть на корточки или завалиться всем весом на свой мешок.
- Бога ты не боишься, Молчанов, - говорил он. Его руки тряслись. Мы старались держаться ближе друг к другу, однако только руки были хорошо видны сквозь белую пелену.- Не боишься...- все твердил он.
- А ты взгляни! Где мы?
  Я уже было хотел снять противогаз и увидеть мир не через стекло - по-настоящему, каким видели его раньше люди: до того гордость переполняла мою душу. Я с недоумением взглянул на дрожащего  Сидорова, который смотрел на свой рюкзак с термосом. Он что-то бормотал себе под нос. Облако, в котором мы находились, становилось все гуще и гуще, отчего становилось холоднее. Внизу через пару верст находилась наша станция. Оттуда мы и пришли.
- Нас не заметят? - чуть вскрикнул он.
- Новенький! Никогда не бывал наверху. Вот я уже много раз бывал - и дрожать перестал. Однако же скажи мне, ровестничек, где ты все это время был раньше?
Сидоров посмотрел на меня исподлобья и сердитым голосом произнес:
- Бывал я наверху! Ох, как бывал. Ты даже и не представляешь, что мне пришлось пережить,- до того волновался этот новобранец, что даже стукнул по перегородке пистолетом, который я подарил ему на днях.
Как странно все это описывать. Тяжело. Да было бы легче - никогда не писал бы.
И чувствовалось, что в тот момент столько эмоций выражало его суховатое лицо. Мне пришлось  помолчать.
- Э... Ты не стучи больше. А то сам знаешь, будет нам!
  Сам не знал, почему я смотрел на него. Хотел было что-то спросить, да не мог. Я всё фантазировал, глядя на его потупившееся лицо ( которое я уже, может быть, описывал ). Кем же был он до нашей встречи? В смысле, я знаю, кем был: работал в какой-то издательской компании, был писателем, чьи книги разом были уничтожены им же. Но кто его родственники, где он жил раньше, я не знал, и он никогда об этом не говорил. Автобиографии, интервью – всё было сожжено его руками. А, впрочем, я видел у него в сумке парочку сохранившихся экземпляров. Причиной этого уничтожения послужила жизнь, которая у всех текла совсем иным путем. Век, что привел нас к погибели и полной деградации человечества, совсем не интересовался творческой деятельностью. Их не интересовала культура и  история, затерявшаяся и позабытая самим человеком. А затем и наука остановилась в своем развитии. Однако остались и такие люди как Сидоров, который вечно думал и рассуждал.
  Неожиданно меня потянуло спросить его сквозь нелепое молчание:
- Ты их все-таки убил. А на тебя посмотришь - и не подумаешь, что решился бы на такое дело: убить. На тебе! Решился все же!
Холодные обветренные руки Сидорова таки и пытались произвести его обдуманную мысль.
- Знаешь... я... да впрочем... почему же не так, раз это красные. Напали!.. Вишь тут какое дело...
  Да хотелось бы еще раз напомнить читателю, кто такие красные. Совсем чужие для нас организации.  Нацисты. Губители. Паразиты, живущие в своих тоннелях.

Туман рассеивался.

  Мы шли по пустой дороге: над нами шумели листья больших деревьев, под нами трескалась дорога. Я смело держал в руке автомат и осматривал местность. В такое предвечернее время надо хорошо знать свое местонахождение. Но Сидоров позволил мне расслабиться по пути к станции, а сам он вымеривал каждый шаг. Шел он впереди, а я глядел на него. Меня всегда удивляла его аккуратность и чистоплотность. Костюм его хорошо на нем сидел: даже широкие штаны за накидкой казались не такими уж широкими, а противогаз он надевал так аккуратно, что  ни одной складочки на нем не было. Словом, особая черта была в нем, порода. Про свою аккуратность я даже не говорю. Нет у меня такой черты. Все всегда сходило с рук. Еще недавно, около месяца назад, я выходил с дядей до N, куда нам велено было добраться сверху, через черный ход, о котором не знали даже красные, и разведать их слабые места. Когда мы забрались наверх, счетчик Гейгера запищал, и паника охватила меня: я забыл надеть противогаз.
   Итак, мы шли с Семеном. И шли очень долго, каким-то своим путем, никем не продуманным, не начертанным на карте. Руки в перчатках вспотели и зачесались. Неожиданно вопрос сам выскользнул у меня с языка:
- Мы правильной дорогой идем?
- Вроде бы...
- Может, станешь как-нибудь посмелее идти? Дрожишь все? Это у тебя в привычку вошло, Сидоров. Хотел бы я видеть свое лицо не в противогазе: уверен, что оно хуже, чем у мертвеца. А ведь сам напрашивался на вышку, хотел город посмотреть. Эк, глупец я, не подумал, что ты и трус однако. Сидоров глянул на меня и усмехнулся. Он сверкнул своими добрыми глазами:
- Почему же трус? Какой это я трус?
- А вот трус. Видишь ли, трус - это привычка. И ничего тут не поделаешь.
- Трусость может быть полезна, не всякому на рожон лесть да в пасть смерти кидаться, - все тише говорил Сидоров и вскоре замолк совсем.
- Ты и смерти боишься, Сидоров. Ай-ай, не хорошо это. Ты вот историю читал?
- Еще бы не читать...
- Ну, если читал, то сам, наверное, знаешь, что за трусость иногда и убивали.
  Сидоров не отвечал и вскоре остановился, выпрямившись. Слышно было, как он стал медленнее дышать, когда оглядывал местность. Долго он ее осматривал, голова его была повернута вправо в сторону пятиэтажных домов, перед которыми стояла вывеска "квартиры от застройщика. Микрорайон Одинбург". Вдруг неожиданно странное ощущение родилось во мне. Объяснить это явление было невозможно. Я человек черствый по натуре, однако пишу эти записки на память о добром новичке Сидорове, который пришел к нам на станцию неизвестно откуда и зачем. Таинственная личность!
  Туман оставил нас, но стало еще холоднее, несмотря на яркое солнце, со спины подул ветер и обдувал мне шею, просачиваясь через обмундирование. Сидоров стоял и не двигался. Казалось, что не хотел он больше идти и остался бы здесь навсегда. Мне хотелось его спросить, почему он не идет дальше, но не осмелился. Так продолжалось несколько минут, пока он не указал мне на дома.
- Идем.
  Взгляд мой так и не уходил от сидоровской маленькой спины. Я последовал за ним. Шел теперь он спокойнее и смелее: не знаю, по моей просьбе ли это, в чем я сомневаюсь. Здесь был я впервые. Место незнакомое. Я старался не отставать от Сидорова.
- Волнуешься? - спросил он.
- Где это мы?
- Сам не знаю, но ... иди за мной.
Деревьев было мало, но нам открывалось небо: голубое, широкое.
Во дворе стояли машины, чаще побитые. Всем известно, когда людям пришлось скрываться в метро и выживать, много общественной грязи вылезло наружу: воров, убийц и прочее. Среди белых таких домов мы могли встретиться с ней, ведь такие организации считают эту местность непрослеживаемой. На секунду я стал подозревать Сидорова в том, что он один из них, но вскоре успокоился: он шел и думал совершенно о другом.
Двор казался, на удивление, большим. Стоянки, площадки, футбольное поле - все умещалось в этот двор и казалось таким неестественным и диким, будто бы и не жили мы здесь, и всё, что стоит перед нами - лишь плод воображения и ничего больше.

 Руки продолжали чесаться.

Мы шли очень долго.
- Куда мы идем?
- Домой.
- Что значит домой?
- Вот увидишь, - вздохнул он, ожидая этот вопрос.
Нам никто не встретился. Везде было пусто и тихо, крысы не пробегали. Их никогда не было наверху - все они в подземелье с людьми.
Перед нами стоял огромный серый дом с маленькими окнами. Сидоров направлялся туда.
- И что же там? - с нетерпением спросил я.
  Он ничего не ответил. Вдруг я увидел в окнах маленькие беленькие лысые головки. Они часто выглядывали и смотрели на меня своими маленькими глазенками. Из-за плохого зрения мне было тяжело разглядеть их лица ( дом был высок ), но по форме они были похожи на мышей. Казалось, что они вот-вот выпрыгнут из окон, дергая своими острыми носиками, и направятся ко мне. Сидоров стоял подле меня и разглядывал этот дом, не обращая внимания на головы.
- Ты что-нибудь видишь?
Он отрицательно покачал головой. Я подошел ближе к нему.
- Ты не видишь?
- Не вижу, - он повернулся ко мне и посмотрел туда. Лишь ухмылка пробежала по его лицу, и стало видно, как она сохранилась в его глазах. Здесь был какой-то подвох. Я на секунду задумался, но вскоре вспомнил, где мы находимся,  и поднял голову. Головы выглядывали из окон, и их становилось то больше, то меньше. Послышался громкий неестественный смех, какой бывает у людей, совершенно уверенных в себе.
  Я попал в ловушку! Мы стояли рядом с домом, в котором, по-видимому, жил раньше Сидоров. Здесь он ничего не боялся: ни смерти, ни нового рождения - ничего.
- Ну, и что же ты хочешь мне сказать, дружок?
Я забеспокоился. Никогда он громко так не говорил.
- Куда же делась смелость твоя, Молчанов? Ты боишься неизвестности, но любопытство тебя побеждает. Ты здесь никогда не был. Хочешь туда? - он показал на дом. - Чего же ты молчишь? Дружок. Ну? Ха-ха.
Я вспотел.
  Он нагло ударил меня пистолетом по плечу, который я подарил ему, и мне стало очень больно. Чувства какой-то вины царило во мне, хотелось даже попросить прощения у негодяя, ведь я знал, куда он ведет меня: к смерти.
  Солнце освещало лестничную площадку, и я поднимался наверх. Ступеньки были сырые от половой тряпки. Сидоров шел впереди меня, даже не думая о том, что я могу убежать. Но я не убежал. Какая-то глупая преданность этому таинственному человеку не давала мне обмануть его, когда он обманывал меня с целью убить свидетеля их засекреченного царства. Я думал, что, если рванусь бежать, или ударю его сильно прикладом по затылку, да так, чтобы почернело у него в глазах, я себе никогда этого не прощу. Я лучше застрелюсь сам, нежели покину этого человека.
Я почувствовал страх, который забыл давным-давно, накинув на себя пелену любопытства. Сидоров сказал мне правду - я боюсь неизвестности. Он раскрыл мне глаза. И я не хотел уходить от него. Передо мной стоял нацист: красный. Предатель родины, душа которого все еще была цела, и я был абсолютно уверен в том, что этот человек оказался под страшным влиянием.
Я не писал еще, что он убил красного при мне. То-то же: ради своей миссии он был обязан убить своего соплеменника, чтобы доказать мне невинность и чистоту передо мной.
Вот  что заставляло его дрожать на вышке от переживаний и волнения: ведь он убил своего союзника, иными словами, брата. У Сидорова - нациста была совесть. Чувство, рожденное богом, затмилось в его душе, и он потерял даже его лучи. Но когда появлялся хотя бы один лучик этого данного при рождении чувства, он оборачивался и шел по направлению к нему.
- Ну, - вдруг начал он, - так что ты мне говорил тогда насчет истории? За страх убивали, говоришь?
  Мы вошли одну из нежилых квартир без обоев и мебели. В этой квартире было шесть лысых парней с автоматами. Они сидели на полу и что-то обсуждали. Вероятно, этот разговор их очень увлекал, потому что они сперва даже не заметили Сидорова, который подошел к ним. Вдруг один из них с хитрой улыбкой посмотрел на меня и выкрикнул:
- Привел? Согласился или нет?
- Нет,- ответил Сидоров, улыбаясь.
  Я не мог понять, о чем говорят они, но совершенно был уверен, что они говорят обо мне.
- Тогда начнем наш старый обычай, - усмехнулся парень и обратился ко мне, - садись к нам, дружок, сейчас разговаривать будем.
  Парни чуть подвинулись, и я сел на холодный пол, который даже и покрыт ничем не был, поэтому задницы у всех были грязные.
- Ты уж прости нас за такой вид нашей квартиры: решили ремонт делать. Поздравь с новосельем!
  Все засмеялись.
  Видимо тот, кто говорил со мной, был главным в этой шайке, потому что остальные мною почти не интересовались. Хотя с виду он казался моложе всех остальных: по лицу его проходил огромный шрам, который доходил до самого горла, на щеках выступала щетина, острый нос его постоянно шевелился, а когда парень улыбался или смеялся, он распрямлялся, и нос казался уже не таким острым. Главарь позвал Сидорова в другую комнату на разговор. Все остальные молчали и осматривали свои автоматы. На них была старая зеленая униформа, но тоже аккуратно выглажена и заправлена.
- Откуда ты? - сказал ближний справа, что даже не повернулся ко в мою сторону, спрашивая, сверкая своим огромным лысым затылком.
- Фрунзенская, - ответил я.
- Чего молчишь? Откуда ты? Откуда пришел?
- Я с Фрунзенской пришел. Не по своему желанию.
- Конечно не по своему. Сюда с Фрунзенской только ты к нам пришел погостить.
Все засмеялись.
  Тем разговор и кончился. Но осадок после него был плохой.
  Сидоров с главарем вошли и заулыбались.
  Сидоров снял свою маску, и я последовал его примеру.
  Вдруг они оба молча взяли меня под локти, потащили в другую комнату, где стоял большой старый деревянный стул, и крепко привязали меня к нему, а затем ушли. Это было настолько неожиданно, что я даже испугаться не успел и спокойно давал им вязать мне руки и ноги. Они не склеивали мне рот скотчем, как положено, а я, как положено, не собирался кричать, зная, что мои союзники никогда не доберутся до этого проклятого места, которого и на карте, может быть, нет. Кричать было бесполезно. Волнение настигло меня и губы мои обсохли от жажды.
  Так я сидел очень долго. Часто слышал голоса из другой комнаты, часто прислушивался к их интересным разговорам, что даже было увлекся, забывшись, и хотел возразить по какому-то поводу, высказать свое мнение, выкрикнуть, но как только открыл рот - сразу замолчал. Иногда я фантазировал и представлял, как мне придется выбираться из этого дома; как отважный герой спасет меня или я сам героически убью сотню нацистов, живших в этом доме, и бесследно скроюсь, а потом на станции меня наградят и похвалят. Иногда мне было жутко после этого видеть себя на этом стуле, привязанным железными проволоками и веревками. Только одни детские фантазии, в которые даже верить не хочешь, особенно в такую минуту, гуляли в моей голове.
Постепенно волнение спадало, и я засыпал. А когда просыпался, то, бывало, вспоминал своё детство, каким я видел его до катастрофы. Мои родители еще были живы. Мы были в деревне летом, я бегал по тропинке босыми ногами, а за мной бежала Маша. Она была на два года старше меня, и я был по уши в нее влюблен. Она не была красива, один глаз еще слегка косил, но наивность и вера всегда привлекали меня  в любом человеке, ведь наивность – чистота души и стремление постичь непостижимое. Затем я снова просыпался, привязанный к стулу. За окнами уже темнело. Небо синело, появлялись звезды. Фонарей не было, поэтому улицы пропадали во мраке, вместе с моей комнатой.

  Сидоров зашел ко мне. Он был один и, прислонившись к стене, сложил руки, с диким любопытством смотря на мое, ничего не выражавшее, лицо.
- Не устал сидеть?
- Устал.
Он засмеялся.
- Я думал, ты по характеру будешь тверже, настойчивее. Фашистов любишь?
- Нет.
- Я так и знал. Знаешь, почему? Ты боишься нас. Боишься! - крикнул он и даже заставил  этим вздрогнуть меня.- Что ты скажешь по этому поводу, а?
  Мой голос заскрипел:
- Скажу только, что вы не те, кем хотите быть. У вас иное представление о...
- О чем? - грубо спросил он.
  Я показал ему рукой, что очень хочу пить. Сидоров налил мне воды в грязную стеклянную кружку, что подобрал сзади меня, и я сделал пару глотков. Вода немного попала на мою одежду.
- Вы не имеете представления о фрицах.
- Несешь чушь! Я не для этого тебя привел, чтобы ты чушь нес! А не то - сдохнешь на этом стуле.
  Я продолжал:
- Не смотри на мой возраст, но я хочу сказать, что вы всего лишь шпана, которая хочет свободы. Но эта свобода рядом. Вот она! Чего вы еще хотите от людей?
- Ты надоешь мне, Молчанов. Тебе стоит заткнуться. Лучше скажу, зачем привел тебя.
- Ну, так зачем?
- А впрочем... ты сам сюда и завел себя. Это наше секретное место. Нравится? Поэтому обратного пути у тебя нет. Можешь забыть, где ты жил раньше. И на данный момент у тебя только два выбора: остаться с нами или же умереть, - Сидоров обошел меня, а затем встал передо мной,  - выбор за тобой, ха-ха.
  Он направился к выходу и, не повернувшись, добавил: «На раздумье даем ночь. В темноте легче думать. И вот что, дружок: если ты все же выберешь смерть, имей в виду, что умирать ты будешь мучительно и долго.
  Сидоров захлопнул железную дверь. Голоса затихли, и наступила тишина.
  Утром, когда яркое солнце уже давно взошло, и, когда тяжело было просыпаться после долгих размышлений ночью, ко мне зашли люди и стали небрежно рвать на мне веревки ножами, оставляя раны на моих руках. За ночь всё тело отекло, а руки онемели. Спустя несколько минут меня развязали и повели по узкому неосвещенному коридору, в котором все звуки потеряли всякую возможность существовать. Тихо было как в гробу. За мною стояли два парня и часто подгоняли меня толчками в спину, хотя сами шли очень медленно. Спереди никого не было, поэтому я мог хорошо видеть длину коридора. В нем было множество поворотов и комнаток, как в муравейнике. Парни, что стояли за мной, указывали мне дорогу ( видимо, они хорошо знали этот коридор и имели дело с такими как я ). После двух поворотов мы вышли в более широкий коридор, светлый, со спиртовыми лампами, где жизнь вовсе не существовала. Всё это было похоже на засекреченный бункер. Одна из железных дверей в самом конце коридора, где он, как стало ясно, заканчивался, была чуть приоткрыта. Меня там ждали.
  Я был словно в бреду и не мог ничего говорить. Мне стало жутко страшно от этой картины. Наверное,  мне в жизни ничего страшнее не приходилось видеть. Дыхание мое прервалось, и я забылся на секунду в недоумении. Никогда не мог даже подумать, что самым страшным в моей жизни окажется пустая комната.  Парни продолжали меня толкать, пока я не уперся в широкую холодную стену. От нее пахло потом и грязью. В углу на проволоке висела маленькая лампочка, которая освещала всю стену каким-то противным  цветом, отчего сама стена становилась больше и страшнее.
  Мне снова связали руки и заставили повернуться спиной к стене. Я увидел лица в черных масках. Это и были те два парня. Тела их были накачены, за исключением ног, они были до того худы, что у меня чуть не начался истерический смех. По моему бледному лицу лился пот.
- Что выбираешь: честь или предательство? - как скороговоркой проговорил один их них, - не медли, мы дали тебе срок. Говори!
Я молчал.
  Спустя короткое время, они сказали мне повернуться. Неожиданно грохот раздался по всему бункеру, и я ощутил резкую боль чуть ниже лопатки, рука моя онемела, и я лишился чувств.

Всё погрузилось в бездну.

  Проснулся я от того, что сильно дрожал. Мне было очень холодно и немного болело горло. Стараясь встать, я поднял руку и сразу ощутил невыносимую боль под лопаткой, а потом проходящую по всему телу. Вот почему я дрожал. Боль и холод сковали меня и выедали, словно паразиты. Я сделал рывок и встал. Входная дверь была приоткрыта, там горел свет. Наверное, безмозглые парни подумали, что я мертв. Тишина, царящая в этом месте, вдохновляла меня даже в такую странную минуту, когда судьбе доступны были все карты, и моя жизнь полностью зависела от того, какая карта будет лежать первой.
У входа меня ждал испуганный как ребенок, старичок. Болезненный вид и бедность слегка напугали меня: одет он был по-простому, вернее, даже не по-простому, скорее, неприлично просто он был одет. Рваная серая жилетка висела на его худощавом теле, штаны были крайне малы. Казалось, что он их подобрал или стащил у какого-нибудь убитого нациста. Глаза его тяжело открывались. Мне было жалко смотреть на него, потому что я понимал, что одни его сочтены. Он закрыл мне рот ладонью, чтобы я ничего не сказал.
- Я молился за тебя, - хриплым голосом произнес он, слегка улыбнувшись, и взял меня за руку, - идем.
- Куда?
  Старик попросил меня молчать и повел по самым длинным и неизвестным коридорам. Что ему пришло в голову? Знает ли он дорогу сам? Не заблудился ли он, подозревал я, и чаще старался не думать об этом. Наконец, мы дошли до конца коридора, куда он меня вел всё это время, и попросил, не медля, залезать наверх, по вентиляционной шахте. Но ни веревки, ни ручки, за которую можно было ухватиться, я не нашел.
- Как залезать? - спросил я старика.
  Но его уже не было. Он лежал подле меня весь белый с улыбкой на лице. Он умер настолько тихо, что даже звука не проронил, а лег в сторонке и заснул. Слезы выступили у меня на глазах. Я забыл и боль, поражавшую всё мое тело и всё происходящее вокруг. И, хотя я видел много смертей за свою короткую жизнь, такой смерти мне не приходилось видеть никогда, ведь я не знал даже имени его. Склонившись перед ним, я опустил веки его стеклянных глаз.
  Вскоре память вернулась ко мне, и я стал думать, куда меня хотел направить старик и зачем.
Присмотревшись, я увидел в люке что-то желтое, непропорционально выступавшее, точно ступенька лесенки. Это была действительно лесенка. За первой ступенькой пошла вторая ступенька вверх, я полез.

  Солнце слепило мне глаза, ветер обдувал всё мое вспотевшее тело. Путь привел меня к черному ходу, похожему на забытую комнату, покрывшуюся пылью, которая не была под контролем красных. Видимо, старик знал этот дом очень хорошо. Я был уверен, что он был бывшим его жителем. Пробитая стена открыла мне замечательный вид на город. Заметно, что со временем город оброс деревьями и листвой. Вдали виднелась, поблескивая, Москва-река, подобно маленькому ручейку, пропадала где-то за руинами и холмами; неподалеку находился заросший парк, леса которой раскинулись по всей его пощади, благодаря большому пруду, что находился в самой сердцевине парка, скрываясь за листвою. Редко приходилось мне видеть такой пейзаж. Казалось, что я в детстве ходил по этому парку и ел сахарную вату. В окошках уже не выглядывали мышиные мордочки, видимо никого не ожидая увидеть на улице.
  Удивительно, лабиринт, по которому я шел, поднимал меня всё выше и выше, и по вентиляционной шахте я дополз до самых последних этажей.
  Выбраться отсюда можно было разными способами, стоило только приглядеться и подумать. Конечно, место, которое я назвал черным ходом, для красных им не являлось, потому что никто не подумает прыгать с этакой высоты - большой риск. Но другой способ, до которого я дошел не сразу, больше вдохновил меня. В этом способе я угадал, что хотел от меня старик.
  Когда я смотрел на город, то страх прошелся по всему моему телу. Это был страх не за свою жизнь, а страх за честь. Страх, что есть шанс уйти незамеченным, так и не встретившись еще раз лицом к лицу с Сидоровым. Такая оплошность поможет мне  упасть в грязь лицом. Надо высказать ему всё перед смертью. Смерть - единственный выход показать красным всё их зверство, чтобы еще раз они попытались осознать свою оплошность. Вернувшись домой без Сидорова, вина будет лежать только на мне. Более того, мы убежали наверх, так и не спросив старших по званию. Они ведь больше нас знают, что может случиться, будь мы без опеки, и на ком будет вся ответственность,  если что-то произойдет с мальчиками. А нас уже не было два дня на станции. Все волнуются. Благо, что я сирота, не то - на сердце камень лежал бы. Не представляю, как мне плохо было, если бы мать моя слезами обливалась.  Только дядя живет со мной, но о нем не стоит  волноваться. Он не умеет паниковать. Да, видимо, предательская у меня натура!
  Неожиданно мне ясно вспомнился образ худого старика и Сидорова. Чем-то схожи их лица.
  Лестница, по которой я спускался, с большими широкими ступенями, была очень длинная. Тяжело было думать, что она скоро кончится.
  Да что я пишу всё в прошедшем времени. Сейчас мне приходится останавливаться и записывать всё на этот старый блокнот едва пишущей ручкой. Неужели это мои последние слова? Какое будет самое последнее слово?
  Да простит меня бог!..
  Слышатся мне голоса. По-моему, это этажом ниже. Стены здесь не толстые и слышно всё отчетливо. Они уже ищут меня. Ну всё. Пора мне! Поэтические записки кончаю...
Постойте. Нет. Все же хотелось бы мне кое-что прибавить: вспомнил я, что оставил на той вышке, где мои записи только начались, знак, который указывал сторону, куда меня вел этот подозрительный парень Сидоров. Скоро это засекреченное место найдут и захватят. Было бы так! Видите, всё-таки мои сомнения оправдались, не пришлось мне разочаровываться в Сидорове. Наверное, это он разговаривает обо мне этажом ниже. Какой мерзкий голос!

19 мая 2033 год
Буквально, спустя час штурмовой захват вражеской территории был выполнен успешно. Молчанова нашли растерзанным от рук нацистов.