Каллиопа

Аспирант Ковалевский был лучшим аспирантом кафедры. «Светоч академии», «юное дарование», «наш Кулибин» или даже «наш Рафаэль» (хотя, причем тут Рафаэль?!) - так называли его «за глаза» и не только его товарищи и коллеги.  Этот человек имел, как любили говаривать в те времена «ум пылкой и горячий» и «нрав неугомонный». Ковалевский был человеком науки. Нет. Он был само  воплощение науки в человеке. «Детерминировать» - его любимое слово. «Это бы нам пора уже детерминировать! Хватит здесь обскурантизму» - так бывало, крикнет он, что даже профессора принимают вид деятельный и умный. И так было день за днем. «Детерминировали» и детерминировали», пока не пришла череда стать Ковалевскому профессором и детерминировать уже по-крупному.
В те времена тема одна была очень бойкая. Поэзис подвергся сомнению. Случилось, что настоящие писатели и поэты не могли исполнить необходимой нормы для человечества. Людям некогда было думать и передумывать, им подавай новое каждый день. И вот каждый писатель или поэт трудится, трудится, но не может, не может рождать больше одного произведения в день. 
- Что с вами не так? – спрашивают писателей и поэтов – Почему? Какие вам нужны условия? – снова спрашивают их – Что сделать нам, что бы вы писали больше?
- Не знаем – отвечают писатели. И никто не знал, пока за дело не решился взяться сам Ковалевский.
- Хватит нам уже ерунды про душевные треволнения. Все мы с вами знаем, что искусство есть прямая реакция на раздражитель, будь то любовь, природа, жизнь. В общем – и он широко развел руки, стараясь уместить между ними все сказанное ранее – пора, ребята, нам это детерминировать и вывести эффективную технологию.
Аудитория молчала. Все понимали на какой «обскурантизм» замахнулся профессор Ковалевский.
-   Ищите мне писателя. Да самого среднего, типичного. Будем работать – и он ушел, а они искали.
На следующий день привели трех «типичных» писателей. Ковалевский начал осмотр.
- Что пишете? Расскажите о себе.
- Вы знаете, такой вопрос напрямую присущ лишь вам – ученым. Поэтому я Вам это прощаю. Вообще все моё творчество можно связать с историей. Historia magistra vitale – так люблю я говаривать…
- Vitae
- Что?
- Vitae. Вы неправильно произносите.
- Ох, может быть, я видел это в другой транскрипции.
- Родзевич, расскажите мне самое известное его произведение. Так, в общих чертах.
- Роман «Камни и цепи» - начал Родзевич – Главный герой влюбляется в чужестранку, хочет жениться на ней, но семья против, они бегут, но их убивает отец главного героя, который со словами «Я тебя возрастил, я тебя и умертвлю» убивает обоих.
- Идея романа абсолютно Ваша? – лукаво и чуть подавшись в сторону писателя спросил Ковалевский.
- Знаете, знаете, да. Я долго думал, думал как-бы мне выказать эту обремененность нравов и семьи.
- Он – идеален – прошептал профессор на ухо помощнику. Родзевич подмигнул в ответ.
- … и вот эта пара она трагична, трагична для нас
- Спасибо, спасибо – обратился к писателю Ковалевский – мы Вас вызовем.
Завели следующего. Это был поэт.
- Что пишете? – начал снова профессор.
- Стихи.
- Прочтите.
- Хорошо – и он глубоко вдохнул. –
Месяц вокруг твоего окна блАжится
Как бы ищет твоей красоты
А над домом тучи куражатся
А в подвале воют коты!
Родзевич и Ковалевский переглянулись.
- Благодарим – торопливо произнес первый – мы позвоним.
Настала очередь третьего.
- Что пишите? – начал допрос Ковалевский, не меняя рабочего метода. «Истинный ученый» - подумал Родзевич.
- Пьесы. Я драматург.
- Расскажите о Вашей самой удачной пьесе.
- «Кости и камни».
- Что-то одни камни у них на уме – прошептал профессор помощнику.
- … Героиня - девушка из бедной семьи влюбляется в богатого парня и убивает его. А потом мэра этого города.
- Зачем же мэра? – недоуменно спросил Ковалевский.
- Социальный элемент спектакля. Мэр был коррумпирован.
- Ааа. Глубоко – заметил Родзевич и подмигнул профессору – Что ж, ждите. Мы вызовем.



На следующий день решено было взять драматурга. Но Родзевич никак не унимался:
- Товарищ профессор, но почему мы выбрали посредственность? Почему не берем таланты?
Ковалевский думал.
- Но товарищ профессор, Вы изменяете методу?
Ковалевский мыслил.
- Товарищ профессор, наука, товарищ профессор!
Ковалевский сказал:
- Согласен. Ищите таланта. Но опыты начнем с этой же секунды.
Все было готово. Вошел подопытный.  Эксперимент начался. В комнате стоял стол с письменными принадлежностями, стул, удобный кожаный диван. В общем, типичная офисная обстановка. Драматург сел.
- Давай, пиши! – крикнул шепотом Родзевич.
- Не срывать эксперимент – вмешался, также шепотом крича, Ковалевский!
Из протокола:
«Подопытный ведет себя странно. Ежеминутно оборачивается  и громко вздыхает. Через час начал изрядно марать бумагу. Литературных произведений не зафиксировано».
- Чего ему не хватает профессор? – спросил Родзевич.
Ковалевский мыслил.
Родзевич тоже.
- Вдохновение! – крикнул Ковалевский – Вдохновение!
Было решено отвезти драматурга в лес.
- Внимание! Драматург в лесу! – донеслась команда по радиоприемнику в наблюдательный пункт.
Из протокола:
«После двух часов гуляний по лесу драматург отказался писать, мотивируя это усталостью. За столом он уснул».
- Может быть, женщины?
- Гениально, Родзевич! – заметил профессор.
- Внимание! Запускаем в комнату женщин! – раздался радиоголос в наблюдательном пункте!
Из протокола:
«Драматург не только не пытался писать или вдохновляться, но вёл себя по-хамски, приняв этих дам за женщин легкого поведения. Литературных произведений не обнаружено».
- Где же мы ошиблись, Родзевич?
-Не знаю, профессор.
Наступил новый день. Драматург пришел на опыты и принес новую пьесу.
- Как же вы это написали? – справился Ковалевский.
- Как всегда – ответил драматург.
- Нет, я спрашиваю по какой причине?
- Просто.
Профессор мыслил – «Что же мы упустили? Может человек не может выдавать сразу, а ему нужно это переварить, осмыслить. Так, так, так. Но все же невозможно их заставить писать много. Загадка, конечно». В этот момент в лабораторию вошел знакомый незнакомец.
- Добрый день. Кто вы? – спросил Ковалевский.
- Кошкин.
- А, это Вы. Я вас не знаю в лицо. Вы согласились? Вас нашел Родзевич?
- Да, мне нравится ваша затея. Любопытно так.
- Хорошо, сейчас мои ассистенты оповестят Вас о процессе опыта. Вы должны дать неукос…
- Нет, эксперимент будет другим.
- …нительное. Что?
- Вы будете просто наблюдать за мной энное время.
- Хм…
- Или я посылаю все это к черту.
- Что ж, по рукам – и они пожали друг другу руки, да так величество, словно не человек искусства и человек науки пришли к консенсусу, но сами эти сферы познания.
Через неделю все в доме Кошкина было готово.  Десятки видеокамер уселись на стены, словно толстые мухи, и фиксировали каждый шаг таланта. Оставалось только ждать.
Из протокола:
«Прошла неделя. Литературных произведений не зафиксировано. Объект каждый день выпивает алкогольные напитки, ходит в клуб для джентльменов и театр, а также за город в лес, много читает. В пятницу был замечен позыв к писательской деятельности. Пробудился ночью и начал что-то записывать. Однако через час ушел в клуб, а написанное сжег».
- Как Вы думаете, Родзевич, он нас водит за нос? – спросил профессор в новый понедельник.
Родзевич обиженно молчал.



На следующий день Ковалевский решил лично vis-;-vis переговорить с писателем Кошкиным.
- Вы делали это специально?
- Что именно?
- Не писали.
- Не писал.
- Но почему? Целая неделя?
- Потому что не писалось.
- Тогда как Вы написали те свои тексты?
- Писалось.
Профессор вышел из комнаты. Диалог ему не нравился. Подошел Родзевич. Теперь обиженно молчали оба.
- Друзья! – послышалось из-за двери. Профессор с помощником вошли.
- Друзья – начал Кошкин – хотите понять меня? Тогда ответьте на один вопрос – ученые внимательно следили за писателем – Как вам приходят ваши открытия?
- Во время опыта – твердо ответил Родзевич – наука, если Вам неизвестно, вещь объективная, и мы всегда полагаемся на опыт – и он занял позу «шаг в вечность», как бы торжествуя своим ответом.
- А до опыта?
- Что?
- Как Вам приходит идея?  - не унимался Кошкин.
- Идея – продукт работы мозга – снова парировал помощник.
«Остолоп» - подумал писатель.
- Погодите, Родзевич – остановил товарища профессор – я, кажется, понимаю, о чем он говорит – и он почесал бороду (да, у него была борода, небольшая, но была) – Идея. Как она рождается?! Безусловно, это продукт мозга. Но как? Почему именно эта?  И в этот момент? – Непостижимо – и он взглянул в потолок.
Родзевич  посмотрел в потолок. Значит, он тоже понял. Но вдруг опустил свой взгляд  и обратился к писателю:
- Но если долго думать в одном направлении, то оно и рождается?
- Так рождается посредственность (вероятно, Кошкин употребил это слово как «ремесленничество»), но не делается открытие или шедевр – ответил писатель.
Ученые молчали. Писатель скучал. Все разошлись.

На следующий день Ковалевский увидел, как его помощник через всю лабораторию тащит непонятную статуэтку.
-Что это у Вас, Родзевич?
- Каллиопа, профессор!
- Что это такое?
- Муза какой-то поэзии, но это не важно, и науки! С этого дня, профессор, никакой посредственности, только открытия!