Моей подруге старшей...

(Клавдии Андреевне Аранцевой,
 посвящается…)


   Перед моими глазами старая одряхлевшая больная женщина. Ей недавно исполнилось девяносто три, но она не успела их отметить так, как готовилась – с гостями, красиво накрытым столом, как всегда и старыми добрыми подругами. Но, неожиданно, она  попала в больницу и, где ей, уже, было не до своего праздника. Она лежала такая беспомощная, одинокая, несмотря, на то, что есть у нее и дети, и внуки. Ее красивые седые волосы, вдруг, превратились в непослушный пушок, который никак не хотел быть приглаженным, а все норовил встать дыбом. Почему я с ней? Не могу ответить так сразу.
     Познакомилась я с этой женщиной пять, с немногим, лет назад, когда пришла работать в Геронтологический Центр – интернат для престарелых и инвалидов.
     Это красивый дом, где доживали свой век старые люди – мужчины и женщины со своей судьбой, со своими болезнями и своими мыслями о былом и прожитом…Кто эти люди? Почему они оказались здесь?  Ведь, многие из них не казались мне старыми и больными. Нет, возможно какие-то отклонения в их здоровье и были, ведь, иначе, они бы не оказались в этом последнем, наверняка, их доме… Это и, предстояло мне узнать, поскольку, я пришла украсить и разнообразить их повседневную жизнь, организовать их досуг.
     Работа для меня была новая, как и задачи, но кое-что я, уже, имела в своем профессиональном арсенале, а главное – умела слушать, сопереживать, воспринимать их, изначально, такими, какие они есть. Сразу же, при первом моем общении с ними, бросалось  в  глаза то обстоятельство, что им не хватило в жизни ласки и внимания, добра и понимания. Они сразу откликались на общение, с удовольствием отвечали на задаваемые вопросы, а моя задача была найти в них тот светлый лучик, который можно было еще поддержать, который может еще посветить и обогреть сердца других людей…
      Мое внимание сразу привлекла седовласая  аккуратная, со вкусом одетая, женщина с добрыми глазами и улыбкой. Она была неспешная в походке – сразу видно было, что ей много десятков лет. И, свою седую голову она несла всегда высоко и гордо поднятой. Женщина, как  бы, со стороны стала изучать меня, задавая ненавязчивые вопросы обо мне, о моей семье, о моей жизни и планах работы…Я, сразу, почувствовала ее непростой и нескрываемый интерес. На правах своего возраста, а ей тогда было уже 89(!)лет, она была не только активна в возложенных на нее обязанностях Старейшины но и, понимая свое ответственное дело, ненавязчиво давала кому-то, какие-то советы, предлагала свою помощь в организации культурных мероприятий и была, просто, их участницей. Например, читала стихи… А, я в свою очередь,  не очень удивилась этой ее активности.  До прихода на эту должность, я работала уже с такими, же, мужчинами и женщинами – ветеранами Великой Отечественной войны, инвалидами.  Их  «возрождало», пусть не в полную силу, но именно, общение а, не иллюзия потребности их знаний,  их опыта. Реальное видение того, что они еще «повоюют», заставляло их забыть свои годы.
Так мы стали работать. Я часто привлекала ее в культурные мероприятия. Мы подружились. После, уже уйдя с этой работы, я по- прежнему, изредка, навещала ее. Мы не были близки, но уже тогда, я нуждалась в ее общении, чувствуя такое, же, желание с ее стороны.
      От нее мне ничего не было нужно, а, вот дать: тепло, участие, «дочернюю» нежность – наверное…Мама моя умерла слишком рано, не додала я ей любви, не додала того внимания, которое обязана была дать любимая доченька. И, наверное, Господь Бог послал нас друг другу – «недолюбленную» к «недолюбившей». И, этим самым, дал мне возможность через нее отдать свой дочерний долг своей маме. По крайней мере, мне хотелось, чтобы это было так. Я была искренняя в чувствах к этой «старшей подруге», так я ее называла последнее время. А, она, понимая, что никто за ней так не ухаживал, не нежил взглядом и словом, искренне, с любовью и нетерпением ждала моего прихода. И, ее неожиданно, вдруг, вырвавшееся  с криком «Спасибо, доченька!»  стало для меня знаковым. Я, надеялась, что Господь видит с небес, что мои чувства к этой старой женщине настоящие и, возможно, простил меня за мои детские «грехи» по отношению к своей маме. Но, это осознание пришло потом, уже после ее смерти.
   Я смотрела сейчас на свою старшую подругу и понимала, что не должен человек оставаться таким одиноким в глубокой старости. Не правильно это! И, умирать он должен спокойно, зная, что любим близкими. Я журила ее за пессимистические речи, подыгрывала в ее беспокойстве за принадлежность ее вещей после смерти и, приводила в пример энтузиазм известного артиста, которому, накануне ее дня рождения, исполнилось сто лет. Она, вдруг, становилась веселой и любопытной. Ей сразу хотелось узнать о всех новостях в стране, а, на много, ли, подняли пенсию, а, как обстоят дела в Украине, где шла гражданская  война… Казалось, что она хочет быть в курсе всех событий, чтобы не казаться отставшей от жизни и, тут же, ее взгляд потухал, когда она, вдруг, с беспокойством начинала переживать, что может не дождаться очередной пенсии, потому как взяла обязательства подарить на юбилей семидесятилетнего сына, определенную самой сумму – по тысяче на каждый десяток лет. Она сама себе придумала такой «оброк» своим детям, однако сама оставаясь с небольшой суммой денег, едва хватавшей ей на лекарства. Последний праздник в ее жизни – Новый год, мы встретили с ней как принято – с ее любимым «Шампанским». Пусть немного, но традиции она помнила и чтила. Она вспоминала свою юность, тяжелые для людей годы, хотя, не любила рассказывать об этом раньше. Она, вдруг сообщила, что в молодые годы, очень любила рукодельничать: вышивала. И, с гордостью, рассказала мне давнюю историю. Однажды, она сшила блузку и украсила ее выбивной вышивкой. Блузку она подарила своей сестре, которая жила в Ленинграде. А, сестра ее была дружна с известной тогда всей стране актрисой Аллой Ларионовой,  которой очень понравилась блузка и, она попросила ее ей продать. Сестра ей блузку, просто, подарила . 
  Женщина была весела в тот день. Она очень радовалась календарю на стене, на котором была запечатлена коза. Она смеялась от того, что ей казалось, что коза только на нее и смотрит, только за ней и следит…Все эти мелкие радости делали ее маленькой девчонкой.
  Она знала о том, что умрет,  и покорно ждала тот день, тайно, расписав для всех все «предпохоронные » прелюдии. Старушка (даже, как-то всегда не поворачивался язык назвать ее так, потому как ей подходил, только, эпитет – женщина, который она оправдывала всем своим внешним видом и порядком в ее комнатке) никогда не была глубоко набожной, но традиции Православной церкви уважала. О своем отпевании она, заранее, договорилась с Батюшкой местного Церковного прихода. В моменты прекрасного самочувствия, она забывала о своем ожидании. Была разговорчива, активна и, казалось, готовая к мирным подвигам.
  Очередной приступ ее болезни уложил ее сначала на больничную койку, а затем, выписавшись, она уже никогда не вставала самостоятельно, так же как и не смогла самостоятельно питаться. Я приходила к ней каждый день и, просто, как маленькую девочку уговаривала съесть, хоть, ложечку чего-нибудь, при этом хвалила ее, гладила. Все ее состояние, отказ от пищи, отворачивание, когда  я  не обращала внимание на ее категорические отказы, напоминали, действительно капризного маленького ребенка, оправдывая поговорку «Что стар, что мал».    События последних двух дней перед смертью, подорвали ее здоровье и психику. Внезапное, но давно ожидаемое решение о закрытии Учреждения, где она проживала на карантин и, категорический отказ против нахождения кого-либо рядом с ней, приблизили трагический финал. Медики  настолько были категоричными, что просьбы старушки о разрешении мне приходить к ней, расстроили ее, ухудшив здоровье. На другой день женщине  стало плохо и ее,  экстренно, решили доставить в больницу. Мой приход и вынос ее в машину Скорой помощи, неожиданно совпал. Ее выносили на мягких носилках, напоминающих обыкновенный холст материи и, со стороны было похоже, что из приюта вынесли мешок со старой рухлядью… Я, не узнала  сначала в женщине свою старушку а, узнав, была настолько возмущена и обескуражена, что не могла сдержать своего негодования… В больницу я пришла, почти одновременно с машиной. Там тоже был карантин, но, однако, мне позволили  пройти к бабушке….
       Она лежала на кушетке, со смертельно белым лицом, не подавая признаков жизни. Я, тихонько,  стала звать ее по имени и, казалось, что «труп» на мой голос открыл глаза… Диагноз был неутешительным. Надеяться было не на что.
      На следующий день, добившись разрешения посещать ее в больнице, я вошла в палату. Ее внешний вид был ужасающим. Она лежала в неестественной позе. Вокруг ее  тела и под ним были скомканы ее вещи, видимо, найденные и надетые на нее в спешке - какая-то старая кофта и старый тонкий платок. Весь вид ее напоминал бомжа, подобранного на улице. Это было страшно, больно и неприятно. И, слова доктора, о том, что женщина явно запущена, резанули слух.  И, это говорили о самой аккуратной и чистенькой женщине, которую я знала… Невольно, я стала ругать всех медиков и санитаров, которые были в последний момент рядом с ней, обвиняя их в бездушии и безразличии к старости…
     Это было последнее наше  общение, но она уже не видела меня своими помутневшими глазами, но узнавшая и успокоившаяся от моего голоса, нежно обращенного к ней. Старушка, выговаривая понятно, только, мое имя, пыталась на своем, уже  никому непонятном языке, выразить радость и, о чем-то рассказать… Она позволила привести себя в порядок, приняла немного, всего несколько капель воды и пищи и, спокойно закрыла глаза…
   Старая женщина умерла утром следующего дня… На похоронах ее лицо выражало спокойствие. Спокойствие наступило и в моей душе - отмаялась бедная…
   
   Накануне, перед похоронами мои чувства вылились со слезами в стихи о своей старшей подруге. Это все, что я могла ей подарить в ее последний день…

Жила, неприкаянно…Гордой красавицей.
Годы неся, будто вазу хрустальную…
Все слова, что сегодня скажу тебе, с опозданием,
Складно ложатся  в речь поминальную…

Не судите  за жизнь ее, для нас тайную!
По делам вспоминайте, хоть, иногда…
Я пою тебе песню, сегодня, грустную и прощальную
И, прощаюсь с тобой, но не навсегда…

Все, когда-нибудь, как и ты отправимся
В путь последний – безгрешный и дальний.
Встреча там, высоко-высоко неминуема, изначально,
И, прощание здесь, пусть не будет печальным…

Седина твоя – книга, тобою написанная.
Все в ней: радость и слезы соленые…
И, лежишь ты сегодня красавицей писанною
И, ангелы в небе, уже, ждут тебя окрыленные…

Твоя смерть, накануне праздника, не намеренно.
Это – знак, всем нам посланный свыше.
Это значит, что Господом ты отмечена –
Умирают так только Святые, ты слышишь?…
И, прости, дорогая, нас – все мы грешники.
Ты прости за проступки, за слова, грубо сказанные…
Твой триумф в этой жизни, теперь, пропоют птицы – вестники.
Мой восторг, в твою честь, не останется тебе недосказанными…

И, слова твои: «Спасибо, доченька!»
Буду, вечно, хранить в памяти, как Бога прощение…
Боль моя и, слезы мои легли между строчками
Посвященного тебе, стихотворения…

                Ольга Уральская(Грибанова) .
                24(23) февраля 2015 года.