Феликс Кривин и Натан Эйдельман

НА СНИМКЕ: Феликс Кривин (р. 1928 г.) - слева и Натан Эйдельман (1930-1989)


Кому-то может показаться странным, что я объединила одним заголовком двух совершенно непохожих друг на друга людей - ни внешне, ни по характеру, ни по роду занятий (хотя оба и писали). Но этому есть простое житейское объяснение. В это время они были близкими родственниками – женаты на родных сестрах. Может быть, именно поэтому их одновременно пригласили выступить в Доме Ученых Сибирского отделения АН. К этому времени их обоих по-разному, но хорошо знали по книгам и в стране и, конечно, в Академгороде.

До этого я их никогда не видела, только читала.

Надо сказать, что у меня еще со школы были, мягко говоря, сложные отношения с историей. Как то так получилось, может быть из-за врожденной «аллергии» на ложь, что, не зная, как «надо» (при нашей одновариантной системе образования), я, тем не менее точно знала, как «не надо». И восприятие и самовоспитание были от обратного. И совершенно естественно, на дух не воспринимала обезличенную и фальсифицированную историю. И только побывав на лекциях Натана Яковлевича и послушав его устные рассказы, поняла, что могла бы даже полюбить историю. Но было уже поздно. История, как наука меня так разочаровала, что я выбрала неизменные как сам мир законы естественных наук. Я, конечно, читала замечательные книги Эйдельмана о декабристах. Но не перечитывала. В отличие от кривинских.

Феликс Кривин легко и просто вошел в жизнь моего поколения. Его, казалось бы, безобидные сказочки публиковали в газетах и журналах, издавали отдельными тоненькими книжечками, которые заняли прочное место на книжных полках интеллигенции. Это было легкое и забавное чтение разного уровня доступности. Те, кому был понятен их эзопов язык, получали удовольствие от его завуалированных намеков и неконтролируемых контекстов, слегка гордились своей проницательностью и удивлялись непонятливости цензоров.

Погремушка

– Нужно быть проще, доходчивее, - наставляет Скрипку погремушка. – Меня, например, всегда слушают с удовольствием. Даже дети, и те понимают!

Это Кривин писал в период очень «доходчивых» выступлений Н.С.Хрущева.

Первую его книжку «Полусказки», изданную в Ужгороде в 1964 году, мне подарили.
Вторую, «Калейдоскоп» (1965), тоже издательства «Карпаты», я купила сама в какой-то деревне. И я долгое время считала, что только благодаря этому и увидели свет, тем более у меня на полке уже были и другие неформально «запрещенные» книги, изданные именно республиканскими, а не центральными издательствами. Благо существовало в то время такое замечательное изобретение, как «Книга – почтой». И только совсем недавно я узнала, что Феликс Кривин начал печататься в «Карпатах» только после того, как его, сильно урезав и обкарнав, издали в Москве.

Я с удовольствием и по многу раз перечитывала эти книжечки сама и охотно давала читать друзьям. Натыкаясь на публикации в периодике, аккуратно вырезала его новые сказочки. Они легко запоминались, и я часто читала их моим друзьям.
Многие из них помню до сих пор. Например,

Герострат

А Герострат не верил в чудеса.
Он их считал опасною причудой.
Великий храм сгорел за полчаса,
и от него осталась пепла груда.
Храм Артемиды. Небывалый храм
по совершенству линий соразмерных.
Его воздвигли смертные богам
и этим чудом превзошли бессмертных.
Но Герострат не верил в чудеса,
он знал всему действительную цену.
Он верил в то, что мог бы сделать сам.
А что он мог? Поджечь вот эти стены.
Не славолюбец и не фантазер,
а самый трезвый человек на свете
вот он стоит. И смотрит на костер,
который в мире никому не светит.


Между прочим, геростратовым комплексом страдает подавляющее большинство всякого рода критиков и критиканов, которые жаждут прославиться на именитых и въехать на их плечах в историю. Не умея ничего создать, они страстно обрушиваются на творцов, стараясь не оставить камня на камне ни от их творений, ни от них самих..

В год столетия Маяковского в НРС появилась заметка «Разрушители», где автор в качестве примера таковых привел Достоевского, Чернышевского, Гоголя, ну и, конечно же, Маяковского. На последнего он был особенно зол. А немного спустя другой такой же «созидатель» в своем гневе не придумал ничего лучшего, чем предложить взорвать памятник поэту. Статья так и называлась – «Дрызнь!» Меня, помню, так возмутили обе эти статьи, что сначала я решила дать отпор авторам, а потом, поразмыслив, решила, что для них будет слишком много чести быть упомянутыми еще хотя бы раз и не пожелала приумножать их геростратову славу. И вообще, у меня твердое правило: заступаться, а не набрасываться. Тем более, не помогать тому, кто набрасывается. Может быть, в этом проявляется моя собачья сущность (по гороскопу я – собака). Ведь собаки, как правило, защищают того, на кого нападают.

Но по-настоящему я заболела Кривиным, когда  мне в руки, как всегда случайно-закономерно попали его «Божественные истории», изданные в Москве «Политиздатом» в 1966 году. Помню, что больше всего меня поразил именно этот факт. Но еще больше «соус», под которым она была подана читателю ( и, думаю, цензору) - «антирелигиозная» пропаганда. Это и была, видимо, та «случайность», благодаря которой книжку не расхватали мгновенно, как все другие книжки Кривина, и она задержалась на прилавке ровно настолько, что я смогла ее просто купить в магазине.

Мысленно поаплодировав искуссному «кулинару» и поблагодарив тех, кто «заглотил», не читая, я открыла книжечку, и она стала моей любимой. Я не расставалась с ней ни на минуту, читая в любое свободное время и давая, не выпуская из рук, почитать всем, кто подворачивался под руку. И вот тут мне немного приоткрылась «тайна» кривинских сказочек, и почему цензоры ее пропустили – они «открывались» далеко не  всем. Очень многие, вполне, на мой взгляд, сообразительные никак не реагировали на них, пока я с «выражением» не читала их сама. Вот тут-то у них, как и у меня, тоже захватывало дух. Потому что о какой «антирелигиозной пропаганде» шла речь, например, здесь.

Божеский разговор

Титаны восстали против богов-олимпийцев.

– Что это вы ребята? – журил их Зевс. – Ай-ай, нехорошо. Давайте говорить по-божески. Только не все сразу, подходите поодиночке!

Подошел первый титан-одиночка. Смотрит Зевс – здоровенный титан! Где с таким говорить по-божески!

Пришлось поставить его на колени. Стоит на коленях титан – и все равно выше Зевса на целую голову.

Пришлось отрубить ему голову.
– Ну вот, – сказал Зевс, – с этим как будто договорились. Давайте дальше – поодиночке!

Или здесь.

Стадо Моисеево

– Не сотвори себе кумира. Я, например, не сотворяю. У меня, например, к этому не лежит душа.

Зашумело стадо Моисеево.
– Вы слышали, что сказал Моисей?
– … Как это правильно!
– … Как верно!
–… Не сотвори кумира!
–… Не сотвори!
–… О, Моисей!
–… Великий Моисей!

Или здесь:

Земля обетованная

А земля обетованная оказалась обычной землей, да и вдобавок сухой и каменистой. Соплеменники Моисея ковырялись в этой земле и с тоской вспоминали то время, когда они, голодные и босые, брели по безводной пустыне и впереди у них была земля обетованная…

Это же был просто сборник политических анекдотов, за которые до и после «оттепели» легко можно было получить от 2 до 10 лет, а то и вообще лишиться жизни. Но самым большим анекдотом было, конечно, вводное слово на суперобложке, которая со временем разорвалась и потерялась. Очень жаль, что я не запомнила его дословно. Ведь это был (я уверена) чей-то сознательный и мужественный шаг, явно рассчитанный на то, что не все поймут «неконтролируемый подтекст». Сколько таких отважных пострадало впоследствии уже в более поздние времена, когда все снова стало возвращаться на круги своя.

Позволю себе процитировать еще, один из самых «антирелигиозных», которое за
прошедшие три  десятилетия не только не потерял своей остроты, но только еще раз подтвердил кривинскую наблюдательность.

Три монаха

Три нищих монаха входили в богатый город.
– Сейчас посмотрим, крепка ли вера у здешних жителей, - сказал один монах. – Вы помаленьку устраивайтесь, а я пойду поговорю с населением.

Вышел монах на базарную площадь, где обычно собирался народ, и возгласил:
– Братия, я пришел, чтобы научить вас надевать штаны через голову!

Вера у жителей была крепка:
– Слава тебе, господи!
– Справедливая мысль!

– И как это мы сами до этого не додумались?!
Монаха щедро вознаградили, и жители города стали осваивать новый метод.
Нелегкое это дело – надевать штаны через голову, да и получается как-то не так…

Но жители не видели, как оно получается, потому что глаза у всех были закрыты штанами.

Прошло несколько времени, и решил второй монах посмотреть, крепка ли вера у жителей города.

Вышел он на базарную площадь и возгласил:
– Братия, я думаю, что, надевая штаны через голову, не следует забывать о ногах!

Вера у жителей была крепка:
– Слава тебе господи!
– Справедлиая мысль!
– И как мы сами до этого не додумались?

Ну, это уж и вовсе трудно – надевать штаны сразу и на ноги, и на голову. Жители города забросили все дела и с утра до вечера только и знали, что возились со своими штанами.

А монах вернулся к товарищам – он свое получил.

Прошло еще несколько времени, и говорит третий монах:
– Пора и мне посмотреть, крепка ли вера у здешних жителей.

Сказал – и туда же, на базарную площадь.
– Братия, я знаю, как надевать штаны!

Вера у жителей была крепка по-прежнему:

– Как?
– Как?
– Расскажи!
– Научи!
– Посоветуй!

– Слушайте,братия, – сказал третий монах. - У кого голова на плечах, тот не станет тянуть штаны через голову, а будет надевать их прямо на ноги.

Переглянулись жители – у всех вроде голова на плечах. Как же это так получилось?
И тут каждый вспомнил, какие муки пришлось ему пережить, надевая штаны через голову.

– Слава тебе, господи!
– Справедливая мысль!
– И как  мы сами до этого не додумались?

Наградили монаха, и уж хотели надевать штаны по старому доброму методу, да только в городе не нашлось штанов.

… Три богатых монаха уходили из нищего города…

Вера у народа, хоть и немного поубавилась, но все еще крепка, хотя сколько еще таких «монахов» прошло через него с  тех пор. И я никак не могу объяснить «неразумным» американцам, пристающим ко мне с вопросами типа: «Как это может быть? Почему они  это допускают? Почему все терпят?»

Я и сама этого не понимаю. Наверное, потому что испокон веку вера подменяла законы, что испокон веку российский народ привык к раболепию и послушанию. И что никто там толком никогда не имел никакого представления об истинной  демократии, кроме, разве, декабристов и очень тонкого слоя интеллигенции.

«Народ» не имеет о ней представления и сейчас. Более того, те измениения, которые сейчас происходят в России, и которые связывают со словом демократия, нисколько не прибавляют желания в ней жить и за нее бороться, а, наоборот, только смертельно пугают обывателя, заставляя его пятиться назад к тому, в чем он вырос и к чему привык. Так оно спокойнее.

В общем, побасенки Феликса Кривина навсегда и прочно вошли в мой дом, в мой мир, но я и думать не думала, что когда-нибудь увижу его в своем доме.

Можно себе представить, что, узнав о предстоящем его выступлении в ДУ, я не могла дождаться этого счастливого момента. И было очень интересно, соответствует ли он уже сложившемуся представлению. Я слегка опоздала и пришла, когда Кривина уже начали представлять.

Вход в Малый зал был на одном уровне со сценой, ожидая момента, когда можно будет войти, не перебивая, на приветственных аплодисментов, я видела перед собой всех присутствовавших. Мое внимание сразу привлек большой и плотный мужчина, сидевший прямо посредине уходящей вверх аудитории примерно в 5-6 ряду. Впрочем, слово «сидел» никак не соответствовало тому ошеломляющему впечатлению, которое я получила, глядя на него. Я таких в нашем научном городке не знала.

Этот незнакомый мне мужчина так «страстно» любил того, кто был на сцене, так светился от этой любви, что резко выделялся на фоне в общем-то вполне доброжелательной, но еще только чего-то ждущей публики. Мое изумление было прервано апплодисментами, и, с трудом оторвав взгляд от этого такого яркого и такого необычного человека, я прошла в зал. И только потом я узнала, что это был Натан Яковлевич Эйдельман.

После выступления я подошла к Кривину, чтобы отблагодарить его. В городке это всегда было очень просто. Тем более, что я должна была с ним поговорить. Дело в том, что я взялась устроить встречу Феликса Кривина с моим другом Гришей Гоберником, который написал ораторию на тексты «Божественных историй».

Разрешение сделать это он получил от Феликса по телефону. Кривин отнесся к предложению очень благожелательно, только спросил: «А как это сделать?» «Очень просто, - ответила я ему. – У меня дома есть инструмент. Вы оба приходите ко мне домой, и он вам поиграет». Так мы и договорились.

В назначенное время ко мне, кроме Феликса и Гриши, пришли еще несколько моих друзей – поклонников и того и другого. Должен был придти и Натан Яковлевич. Но его задержали в доме историка Покровского, с женой которого -Наташей они вместе учились. Страстный во всем, он каждые 15 минут звонил нам и сообщал, как он страдает, как ужасно хочет быть с нами и т.д. и т.п.

Мы прождали его, сколько было возможно, и начали. А Н.Я. на этот раз так и не пришел. Вообще, Натан Яковлевич, в отличие от Феликса, был предельно загружен в этот первый свой приезд. Его буквально разрывали на части. После  последнего выступления в библиотеке ДУ его в фойе обступили плотной стеной и не отпускали, стараясь получить ответы на бесконечные, зачастую не очень корректные, а иногда даже провокационные вопросы. Мы с Феликсом ждали его в стороне.

Зрелище было настолько тяжелым, что я сказала Феликсу: «Это несправедливо, что он все время так тяжко работает, не отдыхая и не имея никаких удовольствий.

Давайте я вам организую приятный отдых. У меня есть подруга, которая играет на гитаре и поет, в том числе и свои песни. Пойдемте сейчас к ней.» Феликс с энтузиазмом воспринял предложение. «Но как сообщить об этом Натану? – спросила я. «Очень просто!», - сказал на этот раз Феликс. Он подошел к Натану и, прервав его буквально на полуслове, просто вытащил его из онемевшей от такой «наглости» толпы, как морковку из грядки. Я, стараясь не обращать внимания на испепеляющие взгляды местных дам, повторила предложение. Натан пришел в восторг, и только попросил разрешения прихватить с собой еще и Наташу.

У меня не было времени предупредить друзей – Галю и Женю Ивановых о готовящемся вторжении, но я очень хорошо знала, какая будет реакция. И действительно, когда мы появились на пороге, им было достаточно только одного взгляда, чтобы понять, каких гостей я привела. Мгновенно накрыли стол всем, что было в доме (а в этом очень гостеприимном ко всем доме всегда «было») и уже через несколько минут все общались, как старые добрые друзья. А потом Галя пела.

Нечего и говорить, что за долгие годы дружбы я слышала разное пение. Пели мы и дуэтом. Но такого пения я не слышала ни до, ни после. Галя была в ударе, Натан в восторге. И чем более «страстно» он внимал (самое точное слово) Галиному пению, тем лучше она пела, понимая кому – пела «на разрыв аорты». Прощание было долгим и теплым. Благодарностям не было конца.

На следующий день Натан с Феликсом уезжали. Самолет задержался, и они пошли в ресторан, чтобы скоротать время за рюмкой. И опять, как и в первый раз, Натан (уверена, что это была именно его инициатива) звонил каждые полчаса, пока самолет не улетел, и благодарил, благодарил за подаренный вечер. И объяснялся в любви к Гале и ко мне (за Галю). Потом он еще так часто делал это уже и из Москвы, что мы решили записать Галю на пленку и передать ему с ближайшей оказией. Так и сделали.

В ответ на мой адрес пришла такая открытка:

12/2/79
Дорогие Новосибирцы!

Я пред вами изрядный мерзавец ¬ но не совсем отпетый, ибо езжу и странствую. Вот сейчас давно сижу в Ленинграде (архивы и проч.) Мечтаю прорваться в ваши края, но не знаю…

Большущее спасибо за добрые слова и пожелания. Я очень хотел бы иметь плёнку, но даже боюсь за нею спешить: нахожусь накануне переезда в кооперативную квартиру, где меня (неразб.) новый магнитофон (старый равен нулю). Можно ли зайти за плёнкой через пару месяцев? Я писал о Вашей открытке Феликсу, и он очень кланялся.

Будьте (неразб.) здоровы и счастливы. Ваш Н. Эйдельман